Геннадий Моисеенко Прозаик, поэт, член Союза писателей России. Живет и работает в городе Великие Луки. подробнее>>>

ТОРЧИЛОВСКИЕ ЛЕГЕНДЫ

Добро пожаловать в мир мистики, здесь не врут, здесь – мечтают!

ПРОЛОГ

Медленно падал первый снег. Убежавшее за горизонт солнце уступало свои владения подступающим сумеркам, и вдоль дороги зажглись фонари. Было прохладно, но из-за того что ветра на удивление не было, холод не забирался под одежду и потому случайно оказавшиеся под открытым небом люди не чувствовали дискомфорта. Этот прозрачный, словно застывший, воздух на многие метры вверх пронзался скупым светом фонарных ламп, и в этом свете падали слипшиеся в хлопья снежинки. При этом они не мельтешили, как это бывает при малейшем движении воздуха, но падали ровно, словно задумчиво. Ничто не предвещало резких изменений, но в тот момент, когда спокойствие поглотило, казалось бы, всю природу, в небе блеснула молния, и в дальнем от дороги доме, на самом краю деревни Торчилово того, что стоит под лесом, раздался беспомощный детский плач. Вмиг природа пришла в движение, подул ветер, снежинки хаотически заметались, что особенно было заметно в лучах света, а те, которые успели упасть на землю, заскользили по незамёрзшей грязи.
Это было начало большой истории, но об этом в этот момент никто не догадывался.

ДОРОГА В ДЖИГОРОДСК
(Как я попал в Торчилово)

Солнце коснулось горизонта, украшенного зубчатыми очертаниями леса, и стало проваливаться. Небо над ним раскрасилось всеми цветами радуги, плавно перетекающими в чёрную бездну ночи, а редкие облака плыли багровыми пятнами, очерченные золотой каймой. Этим захватывающим видом можно было бы любоваться часами, если бы не несколько «но». Продолжается это феерическое представление не более получаса, но самое главное, что мне сейчас было далеко не до него, потому что я стоял на трассе т ловил попутную машину.
У тех, кто ходит от города к городу автостопом есть не писаное правило: если солнце убежало за горизонт, то голосовать бесполезно, в темноте вряд ли кто-нибудь рискнёт остановиться.
Именно поэтому я смотрел краем глаза на убегающее солнце и почти проклинал его за неуёмную спешку. Что оставалось мне? Мысленно я готовился к тому, что эту ночь мне придётся провести на трассе. Не самое приятное времяпровождение. Стоять на одном месте не рекомендуется: ноги затекут быстро. Оставалось одно, идти медленным шагом вдоль дороги и пытаться остановить машину. Всё это было мне понятно, вот только впереди меня трасса ныряла в лес, а в лесу даже луна со звёздами не подсвечивает твоё одиночество.
Делать нечего, стемнело быстро, и я обречённо шёл по дороге через лес. Мимо меня пролетали машины, которых становилось всё меньше. Я пытался голосовать, отчаянно показывая на вытянутой руке большим пальцем вверх, но шофёры, словно не замечая меня, проносились на машинах мимо. Особенно было неприятно, когда мимо меня проезжали большегрузные фуры. Они создавали такой вихревой поток воздуха, что меня просто выталкивало с дороги. Единственное что немного выручало, так это то, что приближение машин выдавало свечение фар, и я успевал повернуться и приготовиться к тому, что очередная машина пронесётся мимо не остановившись.
В те моменты, когда на дороге я оставался один, наступала тишина. Точнее, сначала я думал, что становилось тихо, но чем меньше проезжало машин, тем яснее я слышал, что по сторонам от дороги, в лесной чаще, далеко не тихо. То тут, то там раздавались хруст, рык, рёв, к которым я всё более и более стал прислушиваться. Я ясно различал, что с наступлением темноты жизнь в лесу не замерла, но наоборот, стала более активной. Кто-то от кого-то убегал, кто-то его догонял. А самое жуткое, что кто-то кого-то ел. И от всех этих зловещих звуков, доносящихся из леса, становилось жутко. Я невольно шарахался на середину дороги, опасаясь, что следующей жертвой могу стать я.
Идти в темноте стало чрезвычайно трудно, возникла опасность сбиться с направления и попасть в кювет, а туда мне абсолютно не хотелось, ибо там начиналась территория, на которой шёл постоянный бой за выживание.
Те редкие машины, которые проносились мило, мало помогали в освещённости трассы. На какое-то мгновение они высвечивали кусок дороги, но потом ослепляли ярким светом фар, а когда они обгоняли меня, то ещё несколько секунд я вообще ничего не видел. И только после этого впереди меня мелькали два красных огонька убегающей в небытие машины.
Сколько я так шёл? Часа два, и уже был настроен встретить на трассе безрадостный рассвет, до которого было ещё далеко. Позади меня над деревьями замелькали лучи от фар. Приближалась очередная машина. Я по инерции поднял руку, но не надеялся, что машина остановится. Уже когда она приблизилась, по звуку я определил, что это фура. Машина пронеслась мимо, и вдруг я услышал визг тормозов. В фургоне что-то заскрежетало и машина, покачивая контейнером с бока на бок, остановилась.
Я, не веря свалившейся на меня удаче, побежал за ней. Краем глаза я увидел, что правая дверь кабины открылась настежь, и стало тихо. Даже мотор машины заглох.
В тот момент я не обратил внимания на всё это. Подбежав к кабине, я взобрался по ступенькам вверх, и плюхнулся на сиденье. Дверь кабины захлопнулась сама. Только услышав хлопок двери, я стал понимать, что происходит что-то непонятное. Кабина была пуста, хотя я видел, что из неё никто не выходил. Я соображал, что это могло быть, и попытался открыть дверь. Не тут-то было, она не поддалась.
В этот же момент, когда я пытался выйти, заурчал мотор и машина, легонько дёрнувшись, тронулась с места. Мне стало жутко, ведь за рулём никого не было. Но машина набрала скорость и отъехала с обочины на свою полосу. Впереди на встречной полосе показались огни, и я понял, что неуправляемая машина сейчас начнёт гулять по трассе и столкновения не избежать.
Дрожа от страха, я полез к водительскому сиденью, протягивая руки к рулю.
Не тут-то было!
Сзади меня схватили за шиворот, дёрнули назад, и противный голос спросил:
— Куда торопишься? – и после этого меня усадили на место. Сзади меня на лежаке за сиденьями кто-то был. На моё левое плечо легла бледная, с узловатыми пальцами, рука, покрытая вздувшимися венами.
Я повернул голову. Передо мной было морщинистое старушечье лицо, обрамлённое седыми спутавшимися космами. Кожа лица блестела, словно покрытая слоем жира. На огромном кривом носу прилепилась большая бородавка с торчащими из неё жёсткими волосами. А из слюнявого рта торчал одинокий зуб. Старуха осклабилась и захихикала:
— Попался! Хорошенький. Давно я тебя ждала.
Я попытался отстраниться, но старуха крепко держала меня за шею.
— Что Вам надо от меня? – залепетал я.
— Тебя милый, закряхтела ведьма.
После этих слов старуха впилась смердящими устами в мои губы. Её язык стал протискиваться между моих зубов, и меня стало тошнить. Я стал дёргаться, пытаясь освободиться, но был крепко зажат, словно в тисках. Мне не хватало воздуха, и ещё немного я задохнулся бы. Я сделал последнее усилие, и почувствовал толчок в плечо:
— Парень, проснись! Джигородск! Тебе, кажется, надо было сюда.

ВЫНУЖДЕННЫЙ НОЧЛЕГ

Моя любовь к постоянным путешествиям когда-нибудь меня погубит. Занесёт в какую-нибудь несусветную даль, и найдёт там моё бездыханное тело. И даже если причиной смерти будет не само путешествие, то всё равно как-то не по себе от осознания что буду я лежать никому не нужный с биркой на ноге.
Но даже эти мрачные мысли не останавливают меня, и всякий раз, когда предоставляется возможность, я ухожу в дорогу.
Путешествовать можно разными способами: купить чуть ли не многостраничный и очень цветастый билет на самолёт; а можно более скромный, но тоже многостраничный жёлтый билет на поезд. Билет на автобус скромнее – беленький квадратик – Но этот квадратик, как и его воздушные и железносопричастные собратья придают уверенность, что ты доберёшься до пункта назначения.
А есть ещё один способ путешествовать: демократичный, романтичный, но более сложный. А говорю об автостопе. Выходишь на трассу; есть цель где-то в убегающем вдаль сером разрезе на лике природы, и есть проносящиеся мимо машины. Ты стоишь с вытянутой вперёд рукой и «голосуешь». Возникает невидимый, тихий конфликт: возьмут – не возьмут; чьё энергетическое поле сильнее. И ты, одиноко стоящий на обочине, всегда в проигрышном положении: ведь от тебя мало чего зависит. А они, прилипшие к кожаным (и не очень) сиденьям вспотевшими спинами, нежась в тепле автомобильных салонов, решают: снизойти или нет, не подозревая, что ты делаешь мощнейший энергетический посыл, чтобы остановить несущуюся мимо железяку. Как много энергии тратится впустую!
Опасности на трассе подстерегают на каждом шагу, но самая реальная, и достаточно неприятная, это застрять в дороге ночью. У нас не калифорния, ночами, даже летом, под открытым небом не уютно.
Был поздний вечер, когда я смирился с мыслью, что я застрял на трассе. Впереди ночь, и надо думать, где и как её провести. Был конец лета, и даже днём жара не испепеляла, а уж ночью… Так я размышлял стоя у дорожного знака с названием населённого пункта. Сначала я не обратил внимания на название, но безнадёжно отстояв больше полутора часов, конечно же, прочитал его. Для той ситуации, в которой я оказался, это название звучало как издевательство. На белой жестянке было гордо написано: Торчилово. И я торчал как перст один одинёшенек.
В наступившей полутьме трасса словно вымерла. Ни одной машины не оживляло сереющий пейзаж. Было тихо… В прочем, тихо относительно шума проносящихся мимо машин. На самом деле из леса, в который вросла своими избами деревня, всё время доносились звуки, и если, пока светило солнце, преобладало пение птиц, то с наступлением темноты птицы умолкли, и из леса стал слышен скрип и треск, которые ничего хорошего не предвещали. Все эти слагаемые: отсутствие машин, темень, жуткие звуки – привели меня к тому, что я это название деревни начинал ненавидеть. Так уж мы устроены: любим мы списывать наши проблемы на ни в чём не повинные обстоятельства.
Но надо было на что-то решаться, и я пошёл к ближайшему дому, чтобы напроситься на ночлег. Свет в окнах ещё горел и потому я смело постучал в окно. За воротами послышался лязг открываемых дверей и грубый голос спросил:
— Кого на ночь черти принесли?
Я робко ответил:
— Извините, я…
Но меня оборвали:
— Бабка Аглая живёт в крайнем доме на другом конце деревни. Уж, коль ездите к ней, так соизвольте разузнать, где её дом стоит. Надоели, ходивши тут.
Я понял, что здесь меня не примут, но загадочный дом бабки Аглаи меня заинтриговал и потому я не стал терять время на обход всех домов и сразу же пошёл на другой конец деревни.
Я чуть не ошибся домом. Я уже хотел зайти в, как мне показалось, крайний дом, когда неожиданно заметил, что под старой сосной, прикрытая раскидистой кроной, стоит покосившаяся избёнка. Сомнений не было, это был дом бабки Аглаи, и, почему-то, я сразу почувствовал, что меня здесь примут.
Я постучал в ворота, глухо гавкнул пёс и тут же замолк. Ни кто не открыл. Тогда я постучал в окно. За воротами скрипнула дверь, и женский голос спросил:
— Я, вроде, никого не жду.
— Извините, — ответил я, — я застрял на трассе, если можно, мне бы переночевать.
— Эк, как тебе не повезло, — пожалела меня бабка и стала открывать ворота. – А я уж испугалась, что не увидела просителя.
Странное упоминание «просителя» меня удивило, но меня занимал другой вопрос: где бы переночевать, и потому я ничего не спросил.
— Ну, заходи, не оставлять же тебя под небом. Только не пугайся, у меня беспорядок, – и, обращаясь к псу, — А ты чего молчишь, голос не подаёшь?
Пёс высунул из конуры морду, один раз гавкнул, и положил морду на лапы.
— Постарел ты, дружочек, — сказала со вздохом бабка, — скоро нам уходить. Уже костлявая косу наточила. Не бойся, умирать не страшно, страшно оставаться одному.
Прошли сени, где я чуть было не сломал ногу так как провалился на прогнившей доске.
— Ой, забыла предупредить, — запричитала бабка, — хозяина нет, некому поправить, детей нет – не родила, Бог обидел, а сама ремонтировать уже не в силах.
— Ничего страшного, — успокоил её я, — даже не ушибся.
Хозяйка усадила меня за стол и неожиданно спросила:
— А ты, я вижу, недавно снова влюбился.
— Интересно, а Вы откуда знаете?
— Я всё знаю. Рассказывай.
— Это было вчера в городе. Я сел в автобус и увидел…
У неё был вид одинокой женщины. Она была слишком ухоженной для замужней дамы. Мне не надо было смотреть на руку в поисках кольца, чтобы понять, что семейными обязанностями она не обременена, и это не смотря на более чем сорокалетний возраст, который выдавала сеточка морщинок у глаз, которые не скрыть никакими кремами и массажами.
В ней было то обаяние, которое исходит от женщины, пребывающей в постоянном поиске. Тут важно всё: от поддержания фигуры до мельчайших нюансов оттенков макияжа, когда каждая чёрточка (даже если это морщинка) зовёт: я хочу тебя, любого, лишь бы сейчас, и лучше надолго. Не верьте! Она уже не способна на долгие отношения. Её страсть так же холодна, как блеск её призывно манящих губ, Эти губы лгут…всегда! Эти губы помнят много и многих. Это уставшие домохозяйки, обрюзгшие за приготовлением пищи, потерявшие вкус к одеванию за ненужностью, в какой-то момент осознавшие безысходность своего существования, ещё верят, что могут найти своё счастье во взаимной любви. И только они готовы безвозмездно отдавать душу и тело…полностью, без остатка. Но не она. За этим феерическим взглядом читается длинный список стоимостей услуг. Каждый шаг суррогат-любви должен быть оплачен. Скидок не бывает, даже не мечтайте. Такие фразы типа: «Я тебя люблю» здесь не являются волютой. Хочешь тела – плати реальными деньгами. И не забудьте про дресс-код. В старых джинсах Вам ничего не светит.
— …Вот так.
— Да ты романтик. И угораздило же тебя. Не бойся, это быстро пройдёт. Сейчас я тебя покормлю. Небось, есть хочешь?
— Мне неудобно вас стеснять, — попробовал отнекаться я.
— Никаких стеснений, настояла бабка Аглая. – Тараканов кормлю, и для тебя найдётся.
Она наложила тарелку горячей картошки, такой горячей, что над тарелкой стоял небольшой пар, и ароматный дух распространялся по избе.
— Извини, всё постное, нечем сдобрить.
— Спасибо и так хорошо, — поблагодарил я.
Я не кривил душой. После дороги, с голодухи, даже пустая картошка идёт как изысканный деликатес.
Бабка села напротив и, посмотрев на меня, спросила:
— Так тебе точно ничего от меня не надо?
Я несколько удивился её вопросу:
— Ничего, а что такое?
— И ты даже не знаешь обо мне ничего?
— Ничего. Я в этих краях впервые.
— То-то я не вижу ничего, не чувствую. Когда ко мне просители идут я заранее знаю всё. А тут ничего! Удивительно. Чудеса, да и только.
— Что за просители?
— Ерунда всё это, не бери в голову, — и добавила: — А может быть самогоночки с дороги?
— Не откажусь.
— Вот и славненько. А то у меня давно простых гостей не было. Посидеть поговорить не с кем.
Бабка открыла большой амбарный замок на кованом сундуке и достала бутылку. Пока она возилась с сундуком, я рассмотрел убранство комнаты. На первый взгляд всё было обычно и скромно. Бревенчатые стены, стол возле окна. Но приглядевшись, я заметил, что в углах висят летучие мыши. Они с любопытством смотрели на меня, но абсолютно не проявляли ни какого беспокойства от присутствия незнакомого им существа. Я думаю, они вряд ли различали человек я или нет. Для них я просто существо и не более.
Бабка Аглая заметила мой удивлённый взгляд, и, налив стакашок, сказала:
— Не обращай внимания, это мне надо для заговоров.
— Вы колдуете?
— Что значит «колдуете»? Что за стереотипы у всех вас? Я людям помогаю!
— Заговорами? И Вы сами верите в это?
— Раз ходят ко мне, значит помогает, а раз помогает, значит верю.
— Но по Вашему разговору не скажешь что Вы из глухомани. Говорите по-современному.
— Ты что думал, что заговор может сотворить серость неучёная? Эх, милок, молод ты ещё, и глуп. Я, если хочешь знать, в городе училась в медицинском институте. И закончила его с отличием. А кроме того ходила в разные кружки по психологии. На пустом месте ничего не бывает. Давай ещё выпьем.
Мы выпили. Чуть мутноватая жидкость обожгла внутренности, медленно опустилась вниз, и стало тепло.
— А чего ж Вы в городе не остались?
— Что ж, всем, что ли в городе оставаться? – но подумав, добавила, — Хотела и я остаться в городе, да не получилось, сама сбежала.
— Надо же, обычно за город все цепляются.
— И я бы цеплялась. Всё любовь проклятая. Сначала, вроде, всё хорошо было, а потом не сложилось. Вот и убежала из города сюда. Ну, да ладно, давно это было. Думала, от людей подальше буду, а оно вон как получилось. Всё едут и едут.
— Значит, нужны Вы им.
— Значит нужна.
— А чего ж дом не справите ладный?
— На новый дом денег много надо.
— Так если едут можно заработать.
— Нет. Как только ты на этом станешь деньги делать, дар пропадёт. Да и не надо мне ничего. Скоро уже уходить. Там ничего этого не пригодится. Это от меня всем чего-то надо, а мне – ничего. Вот ты первый пришёл просто так. Подумай, может быть, всё-таки хочешь чего-нибудь? Я помогу.
Я подумал и ответил:
— Нет, ничего не хочу.
— Плохо. Когда человек ничего не хочет, тогда он мёртв. Человеку ничего не надо когда у него или есть всё или ничего нет. Ты думаешь, если я тебя не ждала, так я ничего не вижу? Я тебя чувствую. Нет у тебя в душе покоя. Мечешься, куда-то стремишься, а достичь не можешь.
— Все мы бежим куда-то и от кого-то.
— Всё правильно, вся наша жизнь побег… побег от себя. Вот я вижу, что ты любишь доказывать людям их правоту. По идеи, ты правильно делаешь. Но скажи честь по чести, кого ты убедил?
— Может быть кого-нибудь и убедил.
— Вряд ли! Но сколько врагов ты нажил через это? Никогда никого не убедишь прямыми доказательствами, а вкрадчивости в тебе нет. Отсюда все твои беды. Видишь ли, мир устроен не так как этого хотелось бы, и с этим приходится мириться. Вот ты много путешествуешь, расскажи мне, что ты видел интересного, жизненного.
— Недавно это было. Занесло меня в такую глухомань, что и представить страшно, хотя оказалось, что недалеко от этого места есть известный санаторий. На въезде в Опухлики есть автобусная остановка, которая называется «Опухлики – 1» На этой остановке построена кирпичная будка от дождя, раскрашенная в четыре цвета. Всем она хороша, да вот только крыша с железным покрытием, и в одном месте её зияет дыра. И вот на этой крыше, если смотреть от дороги, то справа, ближе к краю, проросли два деревца: берёзка и сосёнка. На вид, судя по размерам, им два – три года. И проросли они совсем рядышком. Жмутся друг к другу, а ветер теребит их. И не понимают он, что очень скоро либо крыша сама прогниёт, либо они своими корнями доломают её и рухнут они на землю.
— Глубоко ты видишь, в суть проникаешь. Не будет тебе покоя на Земле.
— Но вот Вы… Вы же помогаете людям. Они идут к Вам и верят каждому Вашему слову.
— Они идут заранее запрограммированными на то, чтобы верить мне. Заметь, не я их настраиваю верить. Ты думаешь, им заговоры помогают? Ерунда! Тут психологом надо быть. Хороший совет помогает реальнее, чем глупые нашёптывания.
— Значит, Вы сознательно идёте на обман?
— Почему обман? Люди получают то, что хотят. А каким способом, в данном случае не имеет значения. Ладно, давай по последней и ложись спать. Тебе завтра в дорогу.
Мне предложили место на печи. Как я не отговаривался, но бабка Аглая настояла на этом, убеждая меня, что у неё ещё есть дела. Какие дела у бабки ночью? Но спорить было бесполезно.
Я почти сразу же заснул, но вскоре меня разбудила вспышка света. Хотя от комнаты меня отделяла стенка печки, но сквозь щель между нею и потолком блеснул ярчайший как молния свет. Я перевернулся на другой бок и, наверное, сразу же продолжил бы сон, но тут я услышал тихий разговор. Первый голос был бабки Аглаи, обладателя второго я так и не узнал.
— Ты пришёл, я долго звала тебя.
— Зачем ты тревожишь мой покой?
— Мне явилось, что предыдущий хранитель умер полчаса назад. Пора найти нового.
— У тебя есть кто-нибудь на примете?
— Он здесь, спит на печке.
— А он надёжен?
— Думаю, что надёжен.
— И ему ничего не надо?
— В том-то и дело, что ничего.
— Если ты считаешь, что нашла хранителя, то я согласен с тобой.
— Тогда принеси мне его.
Незнакомый голос замолк на несколько секунд, после чего продолжил разговор:
— Вот он. Держи и помни, на тебе ответственность, в какие руки попадёт он. В нём наша сила, и если с ним случится беда, то начнётся хаос. Жаль, что никто из посвящённых не может хранить его. Многие века мы скрываем его в руках случайных людей, и единственное что мы можем делать, это наблюдать за хранителем и помогать в трудных случаях.
— А когда Вы придёте за мной? – спросила бабка.
— Ещё не наступило время, ты не всё исполнила из предначертанного тебе.
— Я устала.
— Потерпи, час придёт. А мне пора уходить, на Земле для меня много дел.
От этого странного и непонятного для меня диалога стало жутко. Но, как это часто бывает в таких случаях, я очень быстро снова заснул.
Когда я проснулся, по деревне пели петухи, солнце пробивалось сквозь замутнённое стекло окна и щекотало мои глаза. Голова немного кружилась с похмелья, но плохо не было. Бабка Аглая хлопотала на кухне.
— Проснулся, бродяга? – окликнула она меня.
— Спасибо, доброе утро.
— Выпей простоквашки, — бабка протянула мне стакан, — с утреца полезно.
Густая простокваша даже под наклоном не хотела покидать стакан, но всё же отрывалась большими кубиками и приятно растворялась во рту.
Я наскоро поел, поблагодарил бабку за щедрость и направился к выходу. Но бабка Аглая меня остановила:
— Я тут подумала, покумекала… Ну, в общем, я тебе дам одну вещицу. Носи её с собой, поможет.
— Спасибо, но я ни в Бога, ни в заговоры не верю.
— Я знаю. А ты просто носи как подарок, а там разберешься, что к чему, — и она протянула мне то, что я сначала принял за миниатюрный чурбачёк.
Как только я взял его в руки, то сразу же увидел, что это не простой кусок палки, а небольшая резная статуэтка. Тонкая ручная работа была явно старинной. Дерево за долгие годы и от бесконечных прикосновений стало коричневым, почти чёрным. Но это был не библейский персонаж, а какой-то неизвестный языческий божок. Вместо традиционного полотняного хитона его тело прикрывала, как я понял, козлиная шкура. Окладистая борода достигала груди, руки он протягивал ко мне, но больше всего поразил его взгляд: простой и наивный он проникал в глубину души и завораживал доверием, которое бывает только у детей, когда они смотрят на мать.
Я спрятал божка в сумку и ещё раз поблагодарил бабку за подарок и гостеприимство. Когда я повернулся к ней спиной чтобы выйти, то явственно ощутил, что бабка Аглая меня перекрестила. Она не дотрагивалась до меня, но её движения, отмечающие концы креста, словно огнём обожгли моё тело.
Я вышел за скрипучие ворота, дошёл до большака, поднял руку, и первая же машина увезла меня прочь от Торчилова.
В тех местах я бывал не часто, Чему-то свидетелем стал сам, а так же много слышал о бабке Аглае. Все эти истории я расскажу вам.

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

— Ребята, смотрите, лопоухий! – с такими криками встречали в школе Ваську. – Бейте его!
Били не сильно, больше для того чтобы унизить, но часто. В ответ Васька только беспомощно улыбался. Дело в том, что кроме несуразной внешности он обладал слабым умишком, что было видно сразу по глупому выражению его глаз.
Дети по сути своей жестоки, а когда они объединены в дикую толпу под названием школа, то они становятся беспощадны. К тому же школьная среда обладает долговременной памятью, и уж если кого-то начнут гнобить, то это до конца обучения. Ну, а если большая часть одноклассников поступит в один институт, то и там бедолаге жизни не будет.
Беда, как известно, одна не ходит. В комплект к судьбе изгоя на своё несчастье Васька ещё в школе влюбился в первую красавицу класса и школы Лену, недосягаемую как звёзды на небе.
Даже записные красавцы пытавшиеся ухаживать за ней всегда получали отворот-поворот, а уж Ваське точно ничего не светило, и он это прекрасно понимал, несмотря на не очень большой ум. Лена, к слову сказать, пару раз обожглась на отношениях с парнями, и потому столь резко всех отшивала. Но, право, разве в наши дни два-три «романтических» увлечения как-то меняют отношение к девушке? Видимо, у Лены где-то в глубине души теплились искорки другого воспитания, того, в котором любое прикосновение разнополых людей обязывало к браку.
Так и жил Васька, получая тумаки и сгорая от неразделённой любви. В Васькиных мечтах ему грезилось, как они с Леной идут по институту, а все обидчики в зависти оглядываются. И ни кто больше не посмеет дать ему оплеуху.
Даже на последнего идиота иногда снисходит просветление в виде какой-нибудь глобальной идеи. А уж если к просветлению подталкивает любовь, то это серьёзная мотивация чтобы задуматься.
Задуматься это одно, а вот что реально делать? Помогло телевидение. На многих каналах идут передачи о знахарках, колдуньях, заговорах и приворотах. Найти ворожею было трудней. Долго пришлось вычитывать объявления, расспрашивать якобы очевидцев. В глухом районе, далеко от города, в деревне Торчилово по самым надёжным слухам жила такая бабка.
Всеми правдами и не правдами отпросился дома Васька. Да и кто ж отпустит такого одного, он же потеряется.
Под вечер приехал в деревню, а там ему дом бабки Аглаи показали. На самом краю, там, где вековые сосны нависли над крышами, стоит покосившаяся избёнка о тесовых воротах.
Постучал Васька в вороты, а из-за них голос скрипучий:
— Ты что ли, лопоухий?
— А Вы почём знаете?
— Я всё знаю! Ты языком лишнего не лопочи, заходи, коль пришёл.
Зашёл робко во двор, в сарае куры кудахчут, пёс во дворе из будки рычит. А Аглая в дом его подталкивает:
— Иди, иди, не сумневайси. Я всё про тебя знаю, давно тебя жду.
— Вы ничего не путаете?
— Не, не путаю, В доме поговорим.
Переступил порог, да головой о косяк тюкнулся, дверные проёмы в деревнях низкие делают. Да, что Ваське, привыкать, что ли к подзатыльникам?
А в доме вонища, не подохнуть. Васька по глупости своей природной возьми и ляпни:
— Фу, кислятиной воняет! Вы чего, пукаете в доме?
— Это ты пёрднешь – кислыми щами завоняет, а если я, так духом святым повеет. Так что ты шибко не умничай.
— Это почему Вы думаете, что Ваше не воняет?
— Да потому, милок, что я по утрам чай из чертых-травы пью, а ты пересушенную труху завариваешь. Ладно, помогу тебе в горе твоём. Дам я тебе башмаки волшебные, быстро доберёшься.
— Так я ж ещё не сказал что мне надо… Ах да, Вы ведь всё знаете.
— Вот именно.
— Скороходы что ли?
— Эк, Вы, городские, всё умничаете. Книжек начитались и думаете, что всё знаете. Скороходы – они ж сапоги! Что ты с ними делать будешь? На них ведь только равновесие держать полгода учиться надо. Ты ж на них нос расшибёшь, а я отвечай.
— А с башмаками легче? – не унимался Васька.
— В чём-то легче. Тут главное помыслы чистые иметь, иначе в беду тоже попасть можно. В них главное каблуками лишний раз не щёлкать. Лучше вообще на носках ходить. А принцип такой: задумал, куда ты хочешь попасть, ясно представил себе это место, каблуками щёлкнул и в миг ты там окажешься.
— А в чём опасность?
— Ну, представь себе, что ты думаешь о девушке любимой… или не очень, и в этот момент щёлкнешь каблуками. Что будет?
— И что будет?
— Да то и будет, что окажешься ты в ней. Хорошо если не полностью. Может быть, отделается она испугом да срамом. А если полностью? Её ж разорвёт. Да и тебе не поздоровится. Так ведь задохнуться можно. Поэтому я и говорю, что надо иметь чистые помыслы, чтобы душа твоя была чиста, как лист бумаги перед экзаменом по ворожбе, который я тебе дам.
— А он что, всегда чистый?
— Какой ты бестолковый. Если на нём что-то будет, то либо ничего не наворожишь, либо такого наворожишь, что двадцать преподавателей не исправят. Так что лист бумаги, как взял ты чистым, так и вернуть должен чистым, как будто и не был он в употреблении.
— А результат экзамена как узнают?
— Кому надо тот узнает. А тебе того знать не положено, не нашенский ты.
— А зачем мне тогда бумажка?
— Так ты ж за ворожбой пришёл. Вот мы и узнаем, что у тебя получилось. Ты не задумывайся, не твоя это забота.
— И что мне с башмаков?
— Тебе приворожить Ленку надо?
— Надо.
— Вот то-то и оно. Хорошо хоть лишние вопросы перестал задавать.
— Перестал.
— А как я тебе её приворожу? Мне для этого вода самого гнилого болота нужна. Вот и сгоняешь туда.
— А Вы не можете?
— Я-то могу, только на кого я хозяйство оставлю? – возмутилась Аглая.
— Так с такими башмаками это ж мигом можно доставить.
— Можно. Только хозяйство ни на миг оставлять нельзя. Да и ворожба будет крепче, если ты сам воды добудешь.
— Тогда я мигом.
— Э-э, постой чуток. Ты мне вот что скажи: ты точно уверен что тебе это надо?
— Уверен, — воскликнул Васька.
— Эх ты, бедовая голова, большие уши. Тогда представь самое гнилое болото. Только хорошо представь.
— Представил.
— Не перебивай! Запомни: вот тебе банка, в неё наберёшь воды, а потом представишь мой дом и сюда вернёшься. Понял?
— Понял, кивнул Васька.
— Тогда действуй.
Зажмурился Васька, каблуками цок, и исчез. А появился на коряге посреди какой-то трясины. Дух гнилостный над жижей над жижей парит. Хуже чем в доме у бабки Аглаи. Черпанул воды, да снова каблуками цок, и вернулся назад.
Взяла банку Аглая, языкам щелкает:
— Ай, дурак, так дурак, а болото правильно выбрал. Ну, ничего, будет тебе приворот. Жалко, конечно, бедняжку, да ничего, стерпится. И хуже бывает. Дай-ка я у тебя волос срежу.
Нагнул Васька голову дурную, бабка ножницами клац, клочочек небольшой выщипнула.
Долго колдовала Аглая над водой, что-то шептала, что-то жгла. А потом протягивает ему банку, но не отдаёт:
— Скидавай башмаки.
Запечалился Васька, но виду постарался не показать. Думал, забудет бабка про башмаки, ему останутся. Не тут-то было. У Аглаи всё под присмотром. Делать нечего, снял башмаки, в свои кроссовки переобулся.
— Вот так лучше будет. Ты из этой банки попрыскай на объект своих желаний, всё и будет по-твоему. Много прыскать не надо, и чуть-чуть достаточно.
Схватил заветную банку Васька, к груди прижал.
— Ну, а теперь ступай, ещё на последний автобус успеешь.
Побежал лопоухий, только уши от ветра по щекам хлопают. Успел, а бежал так аккуратно, что ни капельки не пролил.
На следующий день с трудом дождался перемены. Подошёл к Леночке, а она в этот момент с девушками щебетала – на Ваську ноль внимания. А Васька возьми, да всю банку ей на голову и вылил. Что с дурака взять? Говори не говори ему, что чуть-чуть хватит, всё равно по-своему сделает. А вода-то в банке тухлая, болотная. Такая вонь по всей аудитории пошла аж жуть. Девушки отпрянули от Лены, галдёж подняли. Сбежались все, но близко не подходят – воняет, да и в жиже вся Ленка. Преподаватели хотели Ваську в преподавательскую вести для разбирательства, да только Лена вдруг говорит:
— Не трогайте его! Он мой! Я его люблю, — и кинулась Ваське на шею.
Васькиному счастью не было предела. Обнял он свою любимую, так и пошли обнявшись.
И до сих пор ходят, а в след им сокурсники говорят:
— Парочка полудурочков.
Девушки с Леной перестали общаться, изменилась она как-то, враз поглупела. Был один полудурок на курсе, а стало два, как сапога. Ну, а бумажка так и осталась у Васьки, кому она нужна?

О ПОЛЬЗЕ СНЕГОСТУПОВ

— Лозу надо заготовлять летом, а не зимой, — менторским тоном выговаривал наставник, вышагивая за спинами детишек, сидящих на лавках за длинным столом. – А плести снегоступы можно осенью, когда закончится сбор урожая и лесные заготовки.
— А городские говорят «лыжи», — вставил слово Слава, один из мальчишек.
— Во-первых, никогда не перебивай старших, тем более на уроке; во-вторых, лыжи делаются из цельного куска дерева, а снегоступы плетут. И вообще, городские нам не указ, — после этих слов Слава получил положенный в таких случаях подзатыльник. Было не больно, но обидно, потому что остальные детишки засмеялись.
— В городе всё есть, — буркнул под нос Слава.
— Был я там, — ответил наставник, — нет там ничего хорошего. Самого главного нет.
— Чего же? – поинтересовался Слава, остерегаясь, что получит ещё один подзатыльник.
— Небушка там не видно. Вот, к примеру: на этих наших снегоступах ты доберёшься до берлоги медвежьей, и медведя поднимешь, и с добычей будешь. А городские так смогут? Не смогут! То-то и оно. У нас всё есть, что для жизни надо. Попадёшь в город, будешь всю жизнь за каменными стенами прятаться. Ну, а коль невмоготу тебе туда попасть, то обзаведись второй тенью, тогда тебя туда пустят.
— Двух теней не бывает, — возразил Слава, — солнце-то одно.
— Много ли ты знаешь? Солнце-то одно, ты прав. С двумя солнцами и у дурака будет две тени. В том-то и смысл чтобы от одного солнца две тени иметь.
— Нет у городских двух теней. Даже у них ходит поверье, что если ты обзаведёшься двумя тенями, станешь владыкой мира. Вот только как это сделать?
— И какой из тебя владыка мира, когда ты в лесу теряешься? – все детишки и наставник снова засмеялись. – Ты учи то, что я тебе говорю, пригодится в жизни. Вот встретишь ты в лесу след парагойда, что ты тогда будешь делать на своих лыжах? Он ведь хитрый, запах человечий сразу чует. Пойдёт на запах, увидит след лыж, а там, по следу, вмиг тебя поймает. Поминай, как звали. А снегоступы запах твой отбивают. Да и если наткнётся на такой след парагойда, нипочём не поймёт что это человеческий след. А ты говоришь «лыжи».
— Так никто ж не видел этого парагойду, — не унимался Слава.
— Потому-то и не видели, что проглатывает парагойда всех людей попадающихся на его пути. Продолжим занятие.
Легко сказать «продолжим», а у Славы одна мысль: «Вот бы вторую тень добыть, тогда бы никто не посмел над ним смеяться, да подзатыльники отвешивать». Так стала глодать Славу эта мысль, что ни делает, всё об одном думает. А кто думу думает, тот рано или поздно начинает действовать.
Прознал Слава про бабку Аглаю, что в деревне Торчилово живёт. Вся округа к ней за снадобьями да заговорами ходила. Вот и Слава пошёл.
Стал у покошенных ворот, боязно, да и странно как-то: все к бабке ходят, а ворота у неё на ладан дышат. Но делать нечего, охота пуще неволи. Только занёс он руку, чтобы постучать, как из-за ворот голос с хрипотцой:
— Заходи, дурачок, не стесняйся. Нечего по воротам кулаком елозить и так рассыпаются, поправить некому.
Зашёл Слава, во дворе куры, пёс на гостя непрошенного брешет… Всё как у всех.
Подбоченился Слава, чтобы серьёзней казаться, и говорит важно:
— Я тебе поправлю ворота.
— Ох, и везёт же мне на дураков. Все вы так говорите, да потом только пятки сверкают, — ехидно, — Ты пятки салом смазал?
— Зачем? – испуганно спросил Слава.
— Да чтоб бежать быстрее, — засмеялась бабка Аглая. – Ладно, заходи, — добавила, утирая слезу, — покумекаем, чем тебе помочь.
Зашли в дом, по углам мыши летучие висят, под печкой миска с картошкой, а в ней тараканы кормятся.
— Зачем же Вы тараканов привечаете? – не удержался Слава.
— Каждая тварь жрать хочет, вот и пусть едят, зато по дому ползать не будут. Ну, что ты там себе в башку втельмяшил? Вторую тень захотел? – и добавила себе под нос, — Мир вам всем понадобился, а дома разобраться не можете.
Испугался Слава:
— А Вы откуда знаете про вторую тень?
— Ты к тому пришёл, дурень? Мне всё положено знать.
— Так что ж, не поможете?
— И хотела бы отказать, да не могу. Обязана я всем помогать в желаниях ваших дурацких.
— Это почему же?
— Связана я обетом, потому и силу имею. Ладно, хватит базарить, не твоего ума это дело. Понял?
— Понял.
— Вот то-то. Не пожалеешь?
— Не-а…
— Ладно, тогда слушай. Чтобы получить вторую тень надо украсть у кого-нибудь душу.
— Эк, так это ведь грех, — но, подумав, добавил, — И как это сделать?
— Я научу. Я понимаю, что грех это, да и у кого красть? Свои все вокруг. Так вот, за лесом есть деревня Сукино. Знаешь такую?
— Кто ж не знает. Сукинские народец поганый, это все знают.
— И чем же они поганые?
Слава смутился, но ответил:
— Так… сукинские ж…
— Сильный довод! Ну, так пойдёшь туда. Снегоступы научился делать?
— Куда ж денешься? Наставник любого научит, а не захочешь, заставит.
— Ты на него не серчай, он пользу делает, вас олухов учит. Так вот, ставай на снегоступы, и чеши в Сукино.
— А там что?
— Правильно мыслишь. Вот тебе мешок и веник. Ты веником поосторожней, зазря не маши. Это тебе не голяк у твоего сортира. Это веник особенный. Я его на гнилом болоте из рогоза нарезала. Так вот, проберёшься в любой дом, когда все спят. Выберешь человека сам. Подойдёшь к нему и этим веником от него в мешок всё смети. Тщательно мети вокруг да около. Да смотри не попадись, иначе бить будут долго, может быть до смерти. Всё разумел?
— Всё.
— Ну, тогда ступай. На дворе вечер, пока дойдёшь, аккурат ночь будет. Сделаешь дело, ко мне возвращайся.
Выбежал из избы Слава, снегоступы к валенкам привязал, и как можно быстрее по лесу пошёл. А в лесу темень хоть глаз коли. Летом хоть луна путь освещает, а зимой за тучами луны не видно. Хорошо хоть снег белизной подсвечивает путь среди деревьев. А страшно-то как! Сосны скрипят – это они от мороза так плачут. Ветка хрустнет, а кажется что парагойда подкрадывается. Да и мороз кусается, нос совсем заледенел.
Добрался до Сукино, в избах свет уже не горит. Недолго думая решил зайти в первую же избу. С этим в наших краях проблемы нет, у нас дома не закрываются. Не принято у нас закрывать. Люди все честные. Это городские воровать приучены, а у нас не так.
Зашёл, хорошо хоть двери не скрипучие, да собаки во дворе не оказалось. С трудом разглядел, что на лавке кто-то спит. А тут небо очистилось (к морозу, наверное) и луна из-за тучи вышла. Смотрит Слава, а на лавке девушка лежит – красивая, глаз не оторвать. Так бы смотрел, не насмотрелся бы. Только тень вторую хочется.
Развернул Слава мешок, веником обмахнул вокруг девушки, да всё в мешок-то и замёл. Надулся мешок как шар воздушный. Завязал тесёмочкой и побежал прочь. Снова лесом, только теперь всё казалось, что сукинские собаки по пятам гонятся. Только не было ни какой погони.
Прибежал к бабке Аглае, а та уже поджидает его.
— Видать совсем у тебя совести нет, — под нос бормочет.
Но службу свою исправно свершает. Взяла мешок, пошла в красный угол, а там тоже летучие мыши висят. По одной из мышей раскрыла мешок, мышь оторвала и в мешок её. Трепыхнулось что-то в мешке, а Аглая быстро подошла к Славе и этот мешок ему на голову натянула.
Сорвал с себя мешок Слава, а Аглая ему:
— Вот теперь ступай домой.
Ничего не понял Слава, только из-за мешка разозлился. Прибежал домой, насилу отдышался, да спать лёг.
Утро скоро настало. Вышел Слава на улицу, идёт в избу наставническую. Сначала никто ничего не заметил, но бабка Нюшка совсем сгорбленная ходит, кроме земли давно ничего не видит, вдруг говорит:
— Ой, люди добрые, глядите, у Славки две тени.
И правда, увидел народ, что за Славой по земле скользят две тени, одинаковые, как близнецы.
Идёт Слава гордый, а народ смеётся. Почему, не понимает Слава.
Через пару дней в Сукино праздник был. Сосватали из крайней избы девушку первую красавицу в округе. Свадьбу сыграли. А вы что думали, что если веником помахать так от этого умирают?
Слава и по сей день с двумя тенями ходит. Власти никакой, да и кто за две тени власть даёт? Для этого надо не маленьким подлецом быть, а большим. А вот смеяться над ним не перестали, так и называют дурачком с двумя тенями.

ЧУДО

В поисках свидетельств о жизни бабки Аглаи я объездил все пригороды Джигородска, беседовал с жителями, которым повезло общаться со знахаркой. Довелось мне говорить и с её соседями по деревне Торчилово. Разные люди встречались мне, по-разному отзывались они о бабке. Сложный характер был у неё. Были те, кто ругал бабку, называл шарлотанкой. Находились те, кто называл себя её учениками, но таковыми не являлись – у Аглаи вообще не было учеников. Но большинство из тех, кто действительно с ней общались, были благодарны бабке, им она помогла.
В Торчилово я зашёл к соседке Аглаи. Она рассказала, что бывали дни, когда к бабкиному дому стояла очередь просящих, но были дни, когда никто не тревожил аглаиного жилища. Когда я расставался с аглаиной соседкой, она вдруг попросила номер моего телефона.
— Зачем Вам? – поинтересовался я.
— Хочу помочь тебе. У меня есть знакомая, ей есть что рассказать о чуде, свершённом бабкой.
Ждать долго не пришлось. Звонок поступил на мой телефон через два дня. Женщина на том конце телефонного эфира представилась Анной Сергеевной. Мы договорились встретиться вечером того же дня в центральном сквере Джигородска, прилегающего к площади Ленина.
Я ожидал увидеть древнюю старушку, но на свидание пришла молодо выглядящая женщина лет пятидесяти.
Мы поздоровались и она спросила:
— Вы знаете, что это за место и чем оно примечательно?
Я знал:
— Это первый в мире цветной фонтан. Изобретатель этого чуда Александр Константинович Логинов, который жил в этом городе.
— Приятно, что Вы интересуетесь историей нашего города. Тем легче нам будет общаться. Я расскажу Вам, как мне помогла Аглая.

Это было почти тридцать лет назад. Я только что вышла замуж, но, Вы же понимаете, начинать совместную жизнь непросто. Были сложности притирки характеров. Очень не гладко было. Вот я и решилась поехать к бабке Аглае, её мне посоветовала моя подруга. Но не в этом дело, слава об Аглае уже шла по свету. Доехала я до Торчилово на пригородном автобусе, прошла грунтовой дорогой к дому. Мне повезло, просителей не было. Зашла я в дом, а Аглая сидит на табуретке и словно ждёт меня.
— Заходи, красавица, рассказывай.
— Проблемы у меня, — ответила я, — с мужем отношения не ладятся.
— Что ж, бывает. А вот ты скажи мне, у вас дети есть?
— Какие дети? – возмутилась я, — мы притереться не может никак.
— А что надо чтобы притереться? Ты думаешь, что посещение ресторанов сплачивает семью? Поверь мне, старой, дети лучшее средство для укрепления семьи.
— А если мы всё равно не уживёмся? Что тогда?
— Зато у тебя будут дети.
— Безотцовщина?
— Глупенькая, что может быть лучше, чем дети? Дети – это самое главное в жизни. А есть семья или нет, это уже дело десятое.
— Всё равно страшно, — усомнилась я.
— Хорошо, — ответила бабка Аглая, — я расскажу тебе историю про своего родственника. Так сложилась его судьба, что он был инвалидом с детства, горбатый он был. Жизнь у инвалидов, сама понимаешь, не сладкая, но он духом не падал. Как-то получил он путёвку в санаторий для инвалидов с такими же проблемами, и там познакомился с женщиной, тоже инвалидом, с такой же болезнью. Сошлись они и вскоре поженились. Да ладно бы только поженились, она ведь забеременела. Что началось! Врачи увещевали: ни в коем случае, Вы погибните. Знакомые говорили: ты с ума сошла. А за глаза, как только не называли. А она твердила: хоть лопну, но рожу, у меня другого шанса не будет. Весь срок пролежала на сохранении. И ведь родила, здорового, крепкого мальчика. Сейчас он богатырь. А ты говоришь, что у тебя проблемы.

Анна Сергеевна закончила рассказ. Я помолчал пару минут и спросил:
— Философская история и поучительная. Но где же чудо, какими славилась бабка Аглая?
Женщина открыла свою сумочку.
— А вот оно, — с этими словами достала фотографию. На снимке рядом с Анной Сергеевной сидели два парня и девушка. – Вот чудо, к которому меня подтолкнула Аглая. А Вам я вот что скажу: Вы умный человек, в России это большой недостаток, будьте осторожны, слишком многие захотят Вам подгадить.

СУП НА КУРИНОМ БУЛЬОНЕ

В наших местах, если снег пойдёт так все дороги засыпать может. Иной раз так заметёт, что по пояс проваливаешься. Это у вас в городе все дороги расчищены, а у нас зимой там, где протопчешь, там и дорога. В ботиночках не походишь, только валенки спасают. А потом, когда оттепель побалует природу, всё водой зальёт. Так на этот случай калоши иметь надо. Хоть и неказисто, зато удобно и тепло.
В эту зиму оттепелей не случилось, а снега было предостаточно. Летом в деревнях поздно ложатся, а зимой рано. Да вот беда: автобус из города приходит затемно. Конечно, не каждый день приезжают гости в Торчилово, но, с тех пор как пошла по земле слава про бабку Аглаю, зачастили визитёры. Приезжайте, посмотрите, самая натоптанная тропинка идёт к её избе.
Вот и сейчас в лунном свете видна чья-то фигура, скользящая на снежном фоне в сторону покосившегося домишки прячущегося под ветвями вековой сосны.
— Э-эй, — раздался голос из-за ворот, — только стучать не надо, всю округу разбудишь. Заходи, рыжая, коль пришла.
Ворота со скрипом приоткрылись, и изумлённая девушка протиснулась в образовавшуюся щель, и оказалась во дворе. Старый пёс басовито гавкнул, на что бабка Аглая буркнула:
— Совсем обленел, тявкнуть не можешь, — и, обращаясь к девушке, — Ну, что стала, заходи, коль приехала.
Через сени в дом еле прошли: пол прогнил, проваливается.
Зашли, а гостья трясётся, замёрзла.
— Ну, что ты, дурёха? Что ж ты зимой в сапожках на каблуках ходишь? Ты, Настёна, меня послушай, я старая, всё знаю: не гоже по морозу в такой обутке ходить – по-женски болеть будешь.
— Откуда Вы имя моё знаете? – удивлённо спросила девушка.
— Э-хей, не внимательная ты, отсюда и все твои беды. Я же тебе только что сказала, что я всё знаю.
— Даже то зачем я пришла к Вам?
— А чего тут не знать? Парни на тебя не смотрят, вот и пришла ко мне.
Настя насупилась и зашмыгала носом.
— Ну-ну, — остановила её бабка Аглая, — нечего сопли на кулак мотать, тут и так сыро. А ты не пробовала ресницы подкрасить?
— Вы думаете, это поможет? Всё равно все видят, что я рыжая. Там ведь не подкрасишь.
— Не знаешь ты мужицкой натуры. Когда до того дело дойдёт, мужику уже всё равно какого цвета там. Главное позыв создать, а остальное ерунда.
— Не поможет тушь, — обречённо вздохнула Настя.
— Так ты ж и не пробовала. Вот и ко мне не накрашенная приехала, а ведь в автобусе и парни были. Ты не слушай свою мамашу, что только гулящие красятся. Я, хоть и деревенская, да старая, а скажу как есть: ты брови насурьми, глаза тенями подведи, все мужики твоими будут. Веришь?
— Не очень. Вы бы мне заговор какой… подсобите.
— Эх, и что с тобой делать. Кто ж тебя веры в себя лишил? Ну, да ладно, помогу я тебе. На другой стороне нашей деревни дом видела? Ты мимо его с автобуса шла.
— Видела, — кивнула Настя.
— Вот в этом доме у хозяев куры есть. Ни у кого в деревне не осталось, а у них есть. Ступай к ним. Что хочешь делай, хошь воруй, хошь купи, но принеси от них курицу, и только от них. Из магазина не надо, там одни химикаты, как на нашем поле после обработки удобрениями. И не петуха – петухи для мужского пола пригодны. Поняла?
— Поняла.
— А коль поняла, чего стоишь? Иди.
Делать нечего, побрела Настя. Хорошо хоть деревня Торчилово не очень большая. Это в старину, что ни деревня, так не меньше ста дворов. А по нынешним временам и двадцать торчиловских, почитай, чуть ли не город уже. Опустели деревни.
Подошла Настя к дому на другом конце деревни, и думает: как быть? Не воровать же, в самом деле? Не умеет этого Настя (как видно не все городские вороватые), да и собака во дворе брешет. Решила действовать честно, подошла к окну, в замёрзшее стекло постучала.
За воротами голос мужской:
— Кого в такую лихоманку черти принесли? – но ворота открыл.
— Извините, я по делу.
Посмотрел мужик, заморыш продрогший перед ним.
— Ошиблась ты. Бабка Аглая на другом конце живёт, что б ей пусто было, — и хотел уже ворота захлопнуть.
— Я знаю, — успела выпалить Настя. — Это она меня сюда прислала.
— Это ещё зачем? Староват я для тебя, — и мужик ехидно засмеялся.
— Что за глупости. Бабушка Аглая прислала меня к Вам курицу купить.
— Курицу? – удивился мужик. – Снова чудит бабка. Как ты её ласково: «бабушка»… Ведьма не крещёная она.
— Не правда, — заступилась за Аглая Настя, — я сама у неё иконы видела.
— Это в том углу, где у неё мыши летучие висят? Мало ли что ты у неё видела. Всё равно ведьма. Курицу, говоришь? – мужик пожевал губы думая. – А пятьсот рублей лашь?
— Дам, — вынуждена была согласиться Настя.
— С этого бы и начинала. А может быть, самогоночки со мной выпьешь? Глядишь, чего и сладим.
— О самогонке бабушка ничего не говорила. Вот Вам пятьсот рублей.
Завернул мужик в рогожку курицу, чтобы не замёрзла, и сказал:
— Бабке передай, чтоб рогожку завтра возвернула.
Схватила Настя курицу, к груди прижала и бегом обратно к бабке Аглае. А та уже ждёт, да посмеивается.
— Что, облапошил тебя старый хрен?
— Почему «облапошил»? Продал.
— За пятьсот рублей? Конечно, облапошил. Ей красная цена двести рублей в базарный день. И он меня после этого ведьмой называет. Сам ведьмак-мудак. Спекулянт проклятый. Всегда жадным был, с молодости. Бывало с парнями пьёт водку у его дома, он капусточки квашенной на закуску вынесет, а потом по десять копеек с носа соберёт: мол, вилкой ковырял капусту, значит плати. Да, и черти с ним, главное, что ты курицу принесла.
— Что дальше? – нетерпеливо спросила Настя.
— Сейчас ты из неё суп сваришь.
— Как же я из неё суп сварю? Она же живая.
— А ты что белоручка? – стала злиться бабка Аглая. – В сенях топор стоит. Оприходуй курицу, ощипли, и неси её сюда, — и вдогонку. – Перекрестить не забудь.
Испугалась Настя, перечить боится – вдруг бабка откажется помочь. Отрубила голову курице, вот страху натерпелась. Это деревенским запросто курицу к пракурям отправить, а городские, они хоть и жертвы урбанизации, многие курицу только в холодильнике видели.
Хорошо хоть готовить Насти мать научила. Наваристый суп получился. Сели за стол бабка Аглая с Настей, бабка суп налила обеим, а в Настину тарелку лытку куриную положила и говорит:
— Ты с лытки когда мясо съешь, косточку не выкидывай.
Доели суп. Бабка косточку взяла, что-то пошептала, и Насте отдаёт с такими словами:
— Когда захочешь кому-нибудь понравиться, ты эту косточку в левой руке зажми, всё и сбудется. Запомнишь?
— Запомню.
— Вижу, что запомнишь. А теперь домой возвращайся.
— Чуть не забыла, — опомнилась Настя, — мужик просил рогожку вернуть.
— Ты об этом не думай, это наши заботы. Мы тут все свои, разберёмся. Ты, главное, косточку береги, да не забудь глаза накрасить.
Побежала радостная Настя.
На следующий день пошла в институт. Всё чин чинарём, и косточка в левой руке, и макияж отпадный… Идёт и удивляется: все парни на неё засматриваются.
С тех пор наладилась у Насти личная жизнь, только косточку из рук она не выпускает до сих пор, всё время в кулаке сжимает, да так, что пальцы белеют.
А тем же утром, когда Настя пошла в институт с косточкой в руке первый раз, над деревней Торчилова тоже взошло солнце, и со всей дворов по округе разнеслось пение петухов, которые охаживали своих кур. А вы что думали, что в деревнях кур перестали держать?

В ПОГОНЕ ЗА РАДУГОЙ

Такого в Торчилово ещё не было, чтобы по всей деревне на «Форде», да к самому дому, сами знаете к какому. Нет, вы не считайте, что мы дикие, машин не видали. К Маланье каждый месяц из города на «Жигулях» сын приезжает. Председатель сельсовета так вообще на «Волге» по деревням разъезжает. Ему положено, он начальник. Да и по трассе, вон она совсем рядом, всякие машины проезжают, всего насмотрелись. Но чтобы через всё Торчилова, по нашим ухабам! Дом-то бабки Аглаи в самом конце стоит, считай в лесу.
Много народа к ней ездит, но на таких машинах ещё не бывало. В основном на автобусе приезжают, да от остановки пешком к дому идут. Жаждущие помощи в основном народ бедный, даже простую машину позволить себе не могут. Так что вся деревня высыпала на улицу, когда по ней проехал «Форд». Нет, не проехал, просвистел, я бы даже сказал, пролетел, вот только что от земли он не отрывался.
Тормознула машина у старой покошенной избы, всю грязь по сторонам расплюхала. Правая дверца открылась, вылез молодой пижон: ботиночки лакированные, стрелки на брюках что лезвие бритвы, а от самого за километр парфюмом несёт. Не наш запах. Оглянулся гость невиданный, и своего шофёра спрашивает:
— Ты уверен, что это здесь?
— Не сомневайтесь, босс, здесь это, навигатор не врёт.
— Слишком убого как-то.
— Всё как мне рассказывали.
Помялся пару мгновений, да и пошёл к воротам просевшим. А за воротами пёс заливается. Голос шикнул на пса, и ворота открылись. Да только тише не стало.
— Ишь, разошёлся. Чуешь зло, — сказала открывшая ворота бабка, — ну, заходи, коль приехал.
— Так ты будешь Аглая? – чопорно спросил пижон.
— Может и я, — получил ответ, — только для кого Аглая, а для кого бабка. Да и на «ты» мы ещё не перешли.
— Можно и на «Вы», если Вам так хочется.
— Не можно, а нужно. Только что тебе объяснять? Ты же всех за мусор держишь. Тебе что человек, что собака – всё одно.
— А почему тогда Вы меня на «ты» называете?
— Старше я тебя, вот и называю. Да и это ты ко мне пришёл за помощью, а не я к тебе.
— Может быть, и Вы ко мне придёте просить.
— Какой самонадеянный. Не приду, и ты это прекрасно знаешь. Заходи, чего на улице лясы точить.
Зашли в избу, гость нос поморщил, но промолчал.
— Не нравится? А ты посмотри, как народ живёт.
— Если Вы ко мне так плохо относитесь, — обиделся пижон, — то зачем в дом пригласили?
— Не могу я отказать просящему. Нельзя мне.
— Даже так? А откуда Вы знаете что я «просящий»?
— Я всё знаю, и даже зачем ты пришёл. Вот только спросить хочу: тебе что, мало?
— Если Вы всё знаете, то зачем спрашиваете? Денег много не бывает. Дело я затеял, а средств не хватает.
— А ты в казино по две тысячи долларов за вечер не проигрывай, вот и сэкономишь деньги.
— Так не выиграть ни как.
— Вот и не садись играть.
— Это всё, чем ты можешь мне помочь?
— Эх, дуралей. Если бы я только это могла, ты бы ко мне не приехал бы. И что ты хочешь конкретно?
— Так чтобы деньги никогда не кончались!
— Сразу не получится. Придётся тебе у меня остаться.
— Надолго?
— Посмотрим. Так что можешь сказать своему шоферу, чтобы домой ехал.
— Хорошо, сейчас позвоню ему, — и пижон полез в карман за телефоном.
— Не звони. Здесь десять шагов до машины. Выйди и скажи, — и вдогонку, — И мобильник ему отдай, здесь он тебе не пригодится.
Машина отъехала, а гость вернулся в дом.
— Для начала переоденься, — приказала бабка Аглая.
— Это обязательно?
— Если хочешь чтобы я тебе помогла, то обязательно.
После этого бабка открыла амбарный замок на кованом сундуке, перебрала тряпки, выбрала несколько, и отдала гостю.
— Одевай это.
Через несколько минут пижон был облачён в холщёвые штаны, и такой же холщёвый кафтан, более похожий на хламиду.
— В этом я похож на пугало, — пожаловался он.
— Это как посмотреть. Представь себя в наглаженных брюках в лесу.
— В лесу? А мне в лес придётся идти?
— И не раз. А ты думал, тебе на блюдечке всё достанется?
— А что Вы обещаете для меня сделать? Я хотел бы знать.
— Твоё право. Не вслепую же тебе мне доверять. Пойдёшь за радугой, я тебя научу как и куда. А когда дойдёшь, на другом конце найдёшь горшочек с золотом. Золото то не простое, в монеты отчеканенное. И монеты эти неразменные. Сколько б не потратил, они к тебе тут же вернутся. Устраивает тебя это?
Загорелись глаза у гостя:
— Устраивает.
— Ну, а если устраивает, то надо решить, в чём ты на ногах ходить будешь. Не в лакированных же ботиночках? Вот тебе нож, сходи, надери лыка.
Пришлось подчиниться. Пошёл гость к ближайшему ивняку, кое-как ободрал лыко, вернулся с ним к бабке Аглае, а она посмеивается:
— Ничего, ничего, на первый раз сойдёт. Не буду заставлять тебя ждать, когда лыко высохнет, его ещё вымачивать надо. Сложи в сенях, а я для тебя приготовила уже обработанное.
Сделал гость, как бабка приказала. Не по душе ему всё это, да решил терпеть, уж больно соблазнительно горшочек заветный найти. А бабка не унимается, лапти заставила плести. Тут сразу не получилось, распадаются переплетённые полосы лыка, да и всё. Два дня учила пока, не получилось более-менее сносно.
— Ну, а теперь, сказала бабка, поутру пойдёшь в путь. Запоминай внимательно, что я тебе скажу. Идти будешь пешком туда, где дождь купает в струях зелёную листву. Как увидишь радугу, спеши к ней. Сразу не догонишь. Но не отчаивайся, когда-нибудь поймаешь её. Настойчивым всё даётся. А там сам поймёшь что делать. Только помни: идти надо своими ногами.
Выслушал гость бабку и подумал: попробую, не получится, всегда вернуться успею.
Утром на заре ушёл гость в дорогу. Через неделю приезжал шофёр узнать, что с его начальником. Ему бабка объяснила, чтобы скоро не ждали, мол, ушёл паломничать.
С тех пор никто начальника не видел, только слухи пошли по Земле, что ходит по дорогам странник в поисках радуги. И эту историю рассказывают, из уст в уста передают. Многие верят в неё, а вот я нет. А Вы?

ЖЕЛЕЗНЫЙ БАРАБАН СУДЬБЫ

Часто, очень часто приезжали в Торчилово просить помощи в любви. Но были случаи, когда просили о другом, хотя кто знает что в этом мире о любви, а что нет.
И всем приезжающим к бабке Аглае надо было пройти через скрипучие сени. Скрипели, конечно же, не сени, а пол в сенях, но скрип слышен, и по скрипу можно понять, что за человек идёт. Когда заходит аглаины односельчане (из тех, кто не боится бабки), то их поступь по-крестьянски жёсткая, и скрип половиц громкий, почти рычащий. Те односельчане, которые Аглаю побаивались, в дом не заходили, стороной обходили, потому о них и говорить нечего. А вот под просителями половицы скрипят по-другому, осторожно, иной раз жалобно.
Бывало, заходит в сени упитанный мужчина, с виду босс, да и ведёт себя как хозяин жизни, а половицы предательски поют: «Боюсь, боюсь». Или приедет журналистишка разоблачительную статью писать, а в сенях досточки под ногами шепчут: «Помогите, помогите». Не обманешь бабку, а если кто думает, что обманул, то не сомневайтесь, всё знали бабка, да говорить не стала, иной раз лучше промолчать, чтобы не сделать хуже.
Он вошёл уверенным шагом, но половицы стонали затяжной многолетней болью.
— Садись, коль пришёл, — Аглая указала на табуретку возле стола, застеленного старой затёртой клеёнкой, — рассказывай, что болит?
— Откуда Вы знаете, болит или не болит? – удивился гость.
— Милок, ко мне просто так не ходят. Я ж вижу, душа у тебя изболелась, маешься ты. Так что рассказывай подробнее.
— Это было давно, сорок лет назад. Я тогда во второй класс ходил. Был у меня друг Серёжка. Вот мы с ним и пошли осенним днём на детскую площадку. Её даже площадкой можно было с трудом назвать: так, баскетбольное кольцо без сетки, да вращающийся железный барабан с жёлтыми и красными треугольниками по обечайки, и из этой обечайки торчали четыре трубы, на которых любила кататься малышня. Раскрутят барабан, повиснут на трубе и кружатся. А самые храбрые залезали в центр на железную мембрану. Незатейливое развлечение, но в ту пору и этому радовались. Не было других. Вот туда мы и пошли.
На площадке никого не было, дома от площадки далеко, ни кто не мешает. Катались мы, катались, как вдруг вдалеке появился мальчишка постарше нас с маленькой сестрёнкой, совсем маленькой. Мой друг Серёжка, когда увидел этого мальчишку, сказал мне: «Видишь, идёт? Он ко всем придирается, в драку лезет. Всех от барабана прогоняет». «И что делать?» — спросил я. «Будем драться. Нас двое, — ответил Серёжка, — не уступим. Пусть только попробует полезть к нам».
Насторожился я, неприятно, что драчун идёт к нам. Покататься хочется. А мальчишка к нам подошёл, и говорит: «Дайте я сестру покатаю».
И ведь не сказал ничего плохого, да только страха во мне уже было много, и я с дурру схватил палку и наотмашь несколько раз ударил мальчика, да так, что он упал. Страха ещё больше! Побежали мы с Серёжкой с площадки. Издали оглянулись, вроде поднялся мальчишка, стоит возле сестры, за бока держится. Серёжка говорит: «Зачем ты его ударил?» «Так ты ж сказал, что он в драку всё время лезет» — ответил я.
Мы убежали. Больше я мальчишку не видел. Вот только мучает меня всё время: зачем я его побил палкой, ведь он только сестру покатать хотел. Ведь, по сути, хороший мальчик был. Что с ним стало? Как они домой добрались? Как его сестра? Она ведь совсем маленькая была, перепугалась, наверное.
Проситель закончил свой рассказ.
— И чего ты хочешь? – спросила бабка.
— Узнать хочу, всё ли обошлось. Что с ними стало?
— Эх, голова бедовая. Сорок лет прошло, как теперь узнаешь? Вы ж дети были, а теперь – взрослые дядьки. Где теперь твой Серёжка?
— Нет его, — пригорюнился посетитель, — давно нет его. Он ни разу и не вспоминал о том случае.
— Да, тяжело тебе жить. Хороший ты человек, раз думаешь об этом. Не мучай себя. Что по детству не бывает, да и не по детству, тоже. Тебя ведь Серёжка сбил с толку.
— Да, но я ведь ударил, и я бросил их на площадке.
— Вот и держи в голове, чтобы больше подобных глупостей не совершать.
— И всё? – удивился проситель.
— Нет, не всё, — оборвала его бабка, — ты же женат?
— Да, женат.
— И у твоей жены есть брат?
— Есть. Он немного старше меня, но мы в хороших отношениях.
— Вот и отлично. Поезжай домой, пригласи шурина вечером домой к себе, и распейте с ним бутылочку водки. Тебе ведь надо стресс снять.
— Так и сделаю, — согласился проситель.
— Ну, ступай. Будешь в Торчилово, заходи.
Проситель шёл по Торчилово, а бабка Аглая смотрела в окно ему вслед и думала: «Есть ещё хорошие люди, вот только не обязательно ему знать с кем он будет сегодня водку пить».

СОКРОВИЩЕ

Весна особое время года. Тают снега, а под ними первая трава оживляет зеленью наскучивший за зиму унылый пейзаж. Всякая животинка, будь то проснувшаяся от спячки или перезимовавшая в постоянном поиске еды, ищет себе пару, чтобы продлить род свой.
Не отстают от них и люди. Вот только людям одной любви всегда мало. Хотя что может быть важнее…
Весна рассупонила просёлочные дороги. Всего лишь свернёшь с большой заасфальтированной трассы в сторону, например, в Торчилово, и уже вязнут колёса в размокшей глине. Зато как легко дышится в стороне от большака, особенно по весне. Воздух словно звенит хрустальной чистотой. Каждый вдох наполняет тело природной силой. Наполнишь грудь, и лететь хочется. И понимаешь, что тело, как оковами, притянуло к земле, но душа парит в заоблачной выси, и приносит оттуда любовь.
Бабка Аглая сидела у своего любимого палисадника и грелась в лучах весеннего солнца. В левую сторону вдалеке трасса шумит, в правую – лес начинается, а за огородами поле, ещё не перепаханное этой весной. По полю мужчина в защитного цвета военизированном костюме ходит, что-то ищет. Даже на большом расстоянии слышно попискивание. Продёт несколько шагов, копнёт. Что нашёл, отсюда не видно.
Долго ходил, а потом направился в Торчилово, прямиком к дому Аглаи. Обошёл огород, видит бабка сидит.
— Мне сказали, что в этом доме знахарка живёт? – спросил мужчина.
— Да куда ж она денется, живёт.
— Так значит это Вы?
— Ну, раз здесь сижу, значит, я.
— Тогда я к Вам.
— Да вижу я, — вздохнула бабка, — давно за тобой наблюдаю. Всё жду, когда ты ко мне зайдёшь. Всё маешься?
— Не то, чтобы маюсь…
— Но нужда во мне есть, я так поняла? – спросила Аглая.
— Чего скрывать, есть.
— Тогда расскажи, что тебя ко мне пригнало.
— Да вот, не везёт мне, не идёт монета в руки.
— Так ты ж не монету ищешь, ты клад найти хочешь. Сразу большой куш урвать.
— Кто ж не хочет?
— Да, например, я.
— Вы исключительный случай.
— Кто ж мешает тебе быть исключительным случаем?
— Жить за счёт чего-то надо.
— Это понятно, — согласилась бабка. — А от меня чего хочешь?
— Говорят, Вы любому помочь можете.
— Могу. Например, могу помочь в любви.
— Вы же понимаете, что не за любовью я сюда пришёл.
— А зря. Я тебе притчу расскажу. Мне её мать рассказала, а моей матери её мать, и так из поколения в поколение передаем мы её нашим детям. У меня своих детей нет, так что я тебе расскажу.

По весне все деревья в лесу выпускают листочки. Свежие и зелёные висят они и дрожат на ветру. Не знаю, откуда, но среди листьев ходит поверье, что если дотронется до листочка человек, то будет ему счастье. Так устроено всё живое, что верит в любую нелепицу.
На нижней ветке граба рядышком висело два листочка. Шумят, переговариваются.
Один листочек другому говорит:
— Как бы я хотел, чтобы до меня человек дотронулся.
— Ишь, о чём размечтался, — ответил второй листочек, — у нас в лесу человек редко бывает. Вот если бы наше дерево в саду росло, то тогда другое дело. Там человек часто ходит.
— Эх, хорошо тем листочкам. А вдруг и нам повезёт, продолжал мечтать первый листочек.
Время шло, а человек не приходил под дерево. Так лето к концу подходило.
Стал грустить первый листок:
— Видно не повезёт нам в этой жизни.
А второй листок и говорит ему:
— Старая ворона рассказывала, я слышал, что скоро осень, и мы пожелтеем.
— И что с того?
— А то, что ворона сказала, что как раз в это время под деревом вырастут грибы лисички, которых очень любят собирать люди, и что будем мы такого же цвета, как эти грибы.
— Нам то в этом какой прок?
— А такой, что мы упадём вниз на землю, пойдёт человек, примет за лисичку и дотронется до нас.
На том и порешили. Ждать пришлось не долго, осень быстро красит деревья в жёлтый, а иной раз и в красный цвет.
В тот день листочки увидели, что под деревом выросли целая семейка грибов.
— Настал наш день, — сказал второй листок, — прыгаем.
И листочки оторвались с родной ветки. Упали они в метре от лисичек. Лежат такие же, как грибы жёлтые, с золотым отливом.
На следующий день пришёл человек в сапогах и с корзинкой. Увидел грибы, нагнулся и собрал их в корзину. Потом оглянулся, смотрит, ещё что-то желтеет в стороне. Подошёл поближе, разглядел, что это лишь листья, пнул сапогом и пошёл дальше. Вот и всё счастье, потому что вскоре выпал снег, а под снегом листья гниют быстро.

— Ну, понял что-нибудь? – спросила бабка.
— А я-то к этому причём? – ответил мужчина. – Чем это мне поможет?
— Теперь вижу, что не поможет. Тогда слушай меня. За моим домом Торчилово заканчивается и начинается лес. Пойдёшь через него в сторону Сукино, но до него ты не дойдёшь. На полпути будет полянка. Не бойся, не ошибёшься, на пути в Сукино полянка одна. Так вот, на этой полянке стоит одинокая рябина. Копай под ней с северной стороны, не ошибёшься. Запомнил?
— Запомнил. Ночью идти?
— Зачем ночью-то? Что за предрассудки. Днём иди, хоть сейчас. А то придумают тоже: ночью! Что ты ночью увидишь? Ступай, ступай. Утомил ты меня. Да и у тебя работы много.
Мужик повернулся и поспешил в сторону деревни Сукино.
— Только глубже копай, метра на два, крикнула вслед ему бабка Аглая.

В лесу в это время в низинах ещё снег найти можно, а на поляне солнцем прогретой тепло. Обошёл мужик рябинку кругом, определил, где северная сторона, поплевал на руки и стал копать.
Копал долго, больше часа. Яму выкопал глубокую, в рост человеческий. Вот тогда и звякнула лопата обо что-то металлическое. Как же меняется человек, когда у него появляется жизненный стимул. Куда делась усталость? С утроенным рвением мужчина стал обкапывать появившийся из земли металлический предмет, точнее небольшой металлический бок, с ладошку величиной, появившийся в глиняном пласте.
Лопата сноровисто небольшими лаптухами срезала землю, всё более оголяя предмет. Сердце бешено заколотилось, предвкушая удачу. Минут через пять стало ясно, что предмет не маленький, и мужчина стал прикидывать, как он будет уносить найденное сокровище. Какой – никакой опыт подсказывал, что сейчас предмет начнёт закругляться, но, на удивление, появившаяся из земли стенка уходила в грунт прямо, заманчиво обещая баснословный куш.
Пласт за пластом земля срезалась лопатой и выбрасывалась наружу. Когда оголившаяся часть стенки превысила метр в длину, мужчина стал немного нервничать. Постукивание по металлу говорило, что внутри что-то есть, но слишком уж большой предмет попался мужчине под лопату. В ширину он оказался сантиметров шестьдесят, но только минут через сорок лопата оголила два метра металла в длину, и уже тогда лопата ушла в землю.
Обкопав предмет со всех сторон, мужчина остановился, чтобы передохнуть. И только тут, разогнувшись, кладоискатель посмотрел на вырисовавшийся в грунте предмет с высоты собственного роста. Посмотрел и опешил. Мужчина стоял на цинковом гробе. Пару минут мужчина думал, что делать дальше. Вариантов было много: от обнадёживающе-счастливых до кошмарно-мрачных. Холодок пробежал под рёбрами, заставляя бросить всё и бежать. И в то же время любопытство толкало взяться за лопату, а вдруг в гробу спрятаны сокровища. Жадность – сильнейшее чувство, сильнейший стимул к отчаянным действиям, мотивирующее жизненный тонус и ослепляющее чувство самосохранения. Будь что будет.
Кладоискатель продолжил работу. Обкопав гроб со всех сторон, мужчина попробовал приподнять его и понял, что ему одному это сделать не удастся. Гроб был неподъёмен, тем более, что после многочасового копания сил заметно поубавилось. Тогда мужчина подтянул к себе рюкзак, лежавший на краю ямы, и вытащил из него туристический топорик. Изловчившись, кладоискатель ударил лезвием по гробу в районе запаянного шва. Цинк металл не самый твёрдый, да и толщина металла гроба не толстая. Удар прорубил узкую дырку. Второй удар удлинил разрез. Мужчина вошёл в раж и стал наносить удар за ударом. Раж так захлестнул человека, что он уже не соображал что делает. Время перестало существовать. Поток пота застилал глаза.
Только когда был нанесён последний удар, мужчина остановился. Дрожащими руками он поднял отрубленную металлическую пластину и откинул её в сторону. В гробу лежал старик в рясе. Тело лишённое доступа воздуха хорошо сохранилось, но на глазах стало темнеть.
Отпрянувший было человек, нагнулся над телом, в надежде найти что-нибудь из предметов. Ведь должен быть хотя бы крест. Но на теле ничего не было.
Посмотрев, как тело начинает разлагаться, кладоискатель положил цинковую пластину на гроб, вылез из могилы, и стал засыпать яму.
Под вечер мужчина вернулся в Торчилово. У палисадника сидела бабка Аглая. Мужчина остановился и молча посмотрел на неё.
— Ну, что, откопал? – спросила бабка.
— И что это значит? – буркнул мужчина.
— Так и не понял? Вся наша жизнь ведёт к этому. Бегаем, суетимся… а в последний момент понимаем что недоставало в жизни ни денег, ни славы, а всего лишь человеческого прикосновения.

СВОБОДА

А весна в этом году была поздняя. Долго лежал снег между перекошенными избами притулившегося торцом к оживлённой трассе Торчилово. Но снег сошёл и резко потеплело. А как потеплело, так к бабке Аглае поток просителей увеличился. Разный народ приходит, да и просьбы разные. Никому не отказывает бабка, но помощь разная бывает. Иной раз и не поймешь, помогает или подсмеивается. Но в итоге рано или поздно все убеждаются, чтобы ни делала бабка Аглая, всё в пользу идёт.
Уже косогоры позеленели да деревья листвой обнарядились – как-никак, а к концу мая дело было. Приехала к Бабке на «Мазде» фифа. Хоть и тепло уже было, а всё равно в мехах. Как только не упарилась? Все пальцы в злат-кольцах, да сплошь каменьями сверкают. В ушах по брюлику, мочки до плеч тянут, такие большие. Сама за рулём сидит. По дороге едет, кренделя выписывает – форсит перед другими шофёрами. Машина хоть и не самая дорогая, но всё ж иномарка.
Бабка Аглая таких за версту чует. Не успела машина тормознуть, как бабка из ворот сама вышла и говорит:
— Ты, Лизавет Никитишна, машинку-то свою отгони на трассу, да там и припаркуй.
— Это зачем ещё, — возмутилась просительница, — Тут сохраннее будет. Мало ли кто позарится.
— Ничего с ней не станет, — отвечает бабка, — Если за машину боишься, то на заправке есть платная стоянка. А здесь газовать нечего, экологию отравлять.
— От заправки далековато до Вас.
— Ничего, пройдёшься. Всё равно спешить тебе некуда, да и дело твоё спешки не требует.
— Я же ещё не сказала, возразила Лиза, — зачем приехала.
— А мне и не надо говорить, я и сама знаю. Так что гони свою машину отсюда.
Делать нечего, пришлось подчиниться. Минут через двадцать вернулась Лиза, уже пешком. Калитка приоткрыта – значит, ждут её здесь. Зашла. Пёс рычит, запах-то нездешний, парфюм заграничный.
Прошла в избу, а бабка Аглая и говорит ей:
— Я баньку истопила, сходи-ка, попарься, помойся.
— Это ещё зачем? Я каждый день, если не ванну, так душ принимаю. Я по делу приехала.
— Твоё дело не скорое, а твои ванны мне ни к чему. От тебя как от парфюмерной фабрики воняет. Не наш это запах. Ты веничком дубовым похлещись как следует, вот то-то благоухание будет, да и кожа задышит. И косметику смой, до завтрашнего дня она тебе не потребуется. Пошли, я тебя проведу, а то моего пса напугаешь.
В другом конце двора к амбару банька пристроена небольшая, но ладная – по-белому, всё как у людей, по-современному.
— Пользоваться умеешь? — спросила бабка.
— Разберусь.
— Ну, тогда заходи и запирайся. Полотенце на стене висит. Не бойся, чистое.
Разделась в предбаннике Лиза, эх, красота. Стройна, холёна. По нынешним понятиям ещё молодая, чуть больше тридцати. В бане пологи струганные, в углу камни раскалённые, на камнях бак с горячей водой, а рядом с холодной. Шайки деревянные, воду набирать ковшом надо. Долго парилась Лиза, веничком дубовым по нежной коже, привыкшей не к хлёстким ударам, а к поцелуям. Вышла раскрасневшаяся. Только красоту ничем не испортишь. Что говорить: хороша!
Вернулась в избу, а бабка Аглая не унимается:
— Побрякушки свои сними, ни к чему это. Не боись, не пропадут. Ни кому они здесь не нужны. В сумочку спрячь, — Лиза поспешно кольца поснимала, — Ну, а теперь рассказывай, чего тебе не хватает?
— Да, вроде, как всё у меня есть.
— Это я вижу. Ещё как вижу.
Подумав, Лиза продолжила:
— Вот только мучает меня одна мысль, или, точнее сказать, ощущение одно меня всё время преследует: по сути, я не свободна.
— А какой свободы ты хотела бы, когда у тебя всё есть, куда хочешь, туда и едешь, не работаешь, всем обеспечена?
— Так-то оно так, но всё это как бы запрограммировано, и не мной. А мне хотелось, чтобы я могла сама выбирать.
— Ну-ну, — скептически протянула бабка, — тяжёлый случай. Вот что, ложись спать, я тебе на печке постелила, нам завтра рано вставать.
— Я думала, Вы мне сразу поможете.
— Если бы ты думала, то сама бы нашла выход, и не сидела бы здесь у меня. Так что иди спать. Встанем затемно.
На печке томное тепло и пахнет луговыми травами. Сон накрыл Лизу своим вязким покрывалом. Что есть сон? Дверь в другой мир, всегда непредсказуемый и всегда далёкий от реальности. В этом сне Лиза летела с огромной высоты, как это бывает в детстве, но очень редко у взрослых. И вот в тот момент, когда земля, как неизбежность, стремительно приблизилась, Лиза почувствовала толчок:
— Просыпайся, нам пора.
На улице было не холодно, но свежо. В противоположную сторону от трассы есть тропа. По ней и пошли. Через небольшой лесок, потом через луг, а там, в кустах, проход. И вот они уже на обрыве над речкой. А там, над другим берегом, горизонт раскраснелся – тонкая полоска, но яркая. Всё небо ещё чёрное, в звёздах. Справа Венера как светлячок сияет, а Луна за спиной как пятак начищенный – красная и огромная.
— Садись и смотри, — прошептала Аглая.
Ветер травы теребит, внизу речушка по камням журчит, а полоса в небе всё больше и больше, и уже в журчание вплелось пенье птиц, и звёзды поблекли и стали исчезать, а край неба с востока стал желтеть и синеть. И вот оно вальяжно вышло на небо. Оно, его Величество Солнце. И ветер стал теплеть, и птичий гомон в лесу усилился.
— Что чувствуешь? – прервала Лизину задумчивость бабка Аглая.
— Прекрасно! Давно не видела такой красоты.
— Вот и хорошо. А теперь пошли назад ко мне.
Вышли из леса, по деревне бабки с коромыслами идут.
— Романтика, — выдохнула Лиза, — так бы и осталась здесь. Вот она, свобода.
В сенях бабка Аглая неожиданно остановилась:
— Чуть не запамятовала, — спохватилась она, — Вот тебе два ведра и коромысло. Надо воды в баньку наносить. Колодец на другом конце деревни. У бабок спросишь где.
Подцепила вёдра коромыслом, идёт по деревне, словно лебёдушка плывёт.
Долго ждала её бабка Аглая, а когда не выдержала, вышла во двор, а там, на крыльце, стояли два полных водой ведра. Но Лизу в Торчилово больше не видели.

ХОЗЯИН ДЖИГОРОДСКА

О том, что к бабке Аглае в Торчилово приезжали на крутых иномарках я уже рассказывал, а вот чтобы с мигалкой да с эскортом, такое диво было только однажды.
Но было.
Вот объясните мне: зачем в каком-нибудь уездном Джигородске (который не на всякой-то карте найдёшь) главе администрации понадобились мигалки и эскорт? Всё просто. Должность маленькая, а власти хочется. И ведь имеет власть, и побольше чем у иного столичного чиновника. И всё потому, что он хоть и козявка по сути, но царь и бог города и всех окрестностей. И нет над ним никакой власти. Проверки «сверху» приезжают и уезжают, а он остаётся. Так было, так будет, тем и живём. Привыкли холуйствовать.
Взбудоражили Торчилово рёвом зуммеров с красно-синим мельканием, с разбрызгиванием грязи по сторонам из-под шипованых шин. И с форсом, прямо к перекошенным воротам, за которыми прячется просевший на один бок дом бабки Аглаи.
Из машины сопровождения выбежал телохранитель и услужливо открыл дверь. Семён Николаевич соизволил ступить на благословенную землю, осмотрелся и направился к воротам. Телохранитель поспешил забежать вперёд начальства, но Семён Николаевич нервно дёрнул рукой, останавливая его, и сам без стука вошёл во двор.
Аглаин пёс Тимоха залился безудержным лаем. Во дворе стояла бабка Аглая и из миски сыпала курам зерно.
— Ты чего это, Сёмка, без стука ко мне врываешься? – спросила бабка, не отрываясь от кормёжки кур, — Не видишь, я занята.
— Что-то не приветливо Вы меня встречаете, Аглая, — ответил Семён Николаевич.
— Не Аглая я для тебя, а Аглая Парамоновна.
— Да и я, вроде как, не Сёмка, — возразил глава администрации.
— Сёмкой ты был, Сёмкой и остался.
— Я к Вам приехал по делу.
— Не вовремя, — оборвала его бабка, — у меня приём по записи.
— Что значит по записи? – Удивился Семён Николаевич.
— Вот у тебя приём по записи?
— Конечно.
— И у меня по записи.
— Даже для меня? – удивился Семён Николаевич.
— А чем ты лучше других?
— Ну, я всё-таки лицо занятое государственными делами. Можно и исключение сделать.
— Своими делами ты занят, а не государственными. А ты простому люду исключение делаешь? Я не про бандюков говорю, которые у тебя в кабинете днюют и ночуют, а про простой люд. Кого ты принял? Кому помог?
Помялся Семён Николаевич, покраснел, а от злости аж желваки на скулах заходили, но сквозь зубы процедил:
— И где же мне записаться?
— А ты что совсем ослеп? На воротах список не видел, что ли? В свободную графу впиши своё имя, приму.
— Нет там никакого списка, — возразил Семён Николаевич.
— Пойдём, покажу, — ответила Аглая, подталкивая гостя к выходу.
Семён Николаевич вышел первый и, не увидев никакого списка, обратился к Аглае:
— Нет списка, видите?
— Как же нет, — возразила бабка, и прилепила скотчем невесть откуда взявшуюся бумажку к воротам, — Видишь, висит список, и фамилии вписаны.
— Ну, это уже форменное безобразие, — возмутился большой начальник, — Я этого так не оставлю. Что Вы себе позволяете?
— С тебя пример беру. А угрожать мне не стоит. Что ты мне сделать можешь? Я и так в глухомани живу, дальше не куда. Так что ты свою спесь оставь в своём кабинете.
— Так ведь не было списка.
— Не было, а теперь есть. Записываться будешь?
Семён Николаевич чертыхнулся, но вытащил ручку и стал искать свободную строчку. В конце списка через четыре дня на вечер было свободное «окно».
— Теперь всё? – поинтересовался гость.
— Теперь всё, молодец. Только не забудь: из города ко мне пешком придёшь.
— Что значит пешком? Сюда же десять километров пути.
— Вот и хорошо. Пораньше выйдешь, как раз к вечеру придёшь ко мне. И не вздумай изворачиваться. Я всё виду, всё знаю. Только пешком. Это моё условие.
— Ладно, с Вами спорить бесполезно. Я записался, а там видно будет. Может быть, приду.
— Придёшь, куда ты денешься.
Семён Николаевич быстро прошёл к машине, оттолкнул услужливого телохранителя, и сам захлопнул дверцу.
Время бежит быстро, намного быстрее, чем нам того хотелось бы. Через четыре дня на краю Торчилово появился Семён Николаевич в запылившемся костюме, прихрамывая из-за стёртых ног. Из всех окон подглядывали местные жители за тем, как шёл важный чиновник через всю деревню. А он подошёл к перекошенным воротам и осторожно постучал.
— Заходи, — раздался женский голос за воротами, — я тебя уже жду.
Семён Николаевич зашёл во двор. Аглая кормила кур. Складывалось такое впечатление, что не было четырёх дней, и он только что вышел со двора.
— Ну, рассказывай, что случилось? У тебя же всё есть.
— Да, я не знаю, как сказать.
— Так и скажи: не спится, — подсказала бабка, — бессонница замучила.
— А откуда Вы знаете?
— Чего тут знать? Бессонница профессиональная болезнь вашего брата. Ты ж с бока на бок переворачиваешься, да всё деньги считаешь.
— И что делать?
— А ничего! Ты же не раздашь деньги? Переночуешь на сеновале, а завтра пойдёшь домой, пешочком.
— И в дом не впустите? – поинтересовался Семён Николаевич.
— Зачем тебе ко мне в дом? С твоей болезнью это не зачем. Воды попить принесу. Ладно, хватит лясы точить, солнце уже за горизонт ушло. Иди спать.
Утром петухи разбудили деревню. После дружного кукареканья закудахтали куры, а за ними забрехали собаки. Не долго. Так, для проформы, можно даже сказать, для порядка. По балкам над сеновалом бесшумно прокралась кошка. Мышкует.
Семён Николаевич весь в соломенной трухе вышел во двор. А там бабка Аглая по хозяйству хлопочет.
— Ну, как спалось, Сёмка?
— Как ни странно спал крепко. Заснул сразу.
— Вот и хорошо. Есть хочешь?
— Не откажусь.
— Тогда дров наколи, а я пока что-нибудь состряпаю.
С большим энтузиазмом работал топором глава администрации Джигородска. Много дров наколол. Завтракать сели во дворе. У бабки Аглаи под раскидистым клёном стол сделан. Там и сели. На свежем воздухе аппетит хороший.
— А теперь собирайся домой, — после завтрака сказала бабка Аглая, — И никаких машин. Иди пешком.
— И когда мне снова к Вам придти?
— Если снова спать не будешь. А так, я думаю, ты сам догадаешься, как со своей проблемой справиться. Я основное тебе продемонстрировала.
Так и ушёл Семён Николаевич, больше не возвращался. Даже не знаю: то ли бессонница его не мучила, то ли стыдно стало ещё раз приходить.
И вообще, что-то не верю я этой истории.

СЕЛЕЗЕНЬ

Есть ли для человека что-нибудь более важное, чем обеспечение безопасности своего существования? Казалось бы, ответ предусмотрен в вопросе: нет. И ошибётся сказавший так. Куда бы не посмотрели мы, какой стороны жизни не коснулись, везде, всюду человек старается урвать для себя кусок пожирнее. Да что там человек, любой хищник, любая скотинка норовить боднуть собрата, чтобы сорвать травинку посочнее. Даже два дерева, растущие рядом, борются за место под солнцем и за кусок земли, в который вросли их корни. Посмотрите: проходит год – два и одно из деревцев начинает чахнуть, и продолжается так до тех пор, пока не останется от него труха, которая становится удобрением для победившего собрата, точнее: соврага.
А уж чего говорить о существах разного вида: всякая тварь грызёт другую. Битва идёт нескончаемая с момента сотворения Мира. Загляни читатель в микроскоп, и ты увидишь нескончаемый мир: разнообразный и безумный. И там, за тщательно отшлифованными стёклами царит всё тот же закон: сожри ближнего своего.
Всё и вся подчиняется этому закону! И что же? Вы готовы объявить это движущим законом жизни? Готовы??? Не спешите! Ошибётесь!!! Есть! К счастью есть всевластная сила, на каждом шагу разрушающая, казалось бы, основной закон развития нашей жизни. Эта сила появляется в нашей жизни спонтанно, чаще всего тогда, когда её не ждёшь. И кажется, что не должна она влиять на стройный ход пожирания себе подобных, но вдруг ты осознаёшь, что каким-то странным образом всё изменилось. Может быть ненадолго, даже сиюминутно, но ты останавливаешься и перестаёшь уничтожать, и вместо этого вдруг начинаешь отдавать. И пусть это происходит не каждый день, не часто, но происходит, и без этого невозможно жить, ибо она, эта сила, сильнее всего, и называют её коротко: любовь.
Невозможно прожить всю жизнь на одном месте. Даже не только в том смысле, что человек обязательно куда-то переезжает, а том, что всегда есть потребность куда-то съездить. Ну, как можно всё время сидеть в Торчилово, если город не далеко, можно сказать: рукой подать.
Да, городские не настоящие, какие-то синтетические. Но не в них суть. Волей не волей, но с окружающих деревень товары-продукты везут не куда-нибудь, а в город, на рынок. И продать излишек можно, и для себя прикупить всё необходимое. Не бывает ярмарок-базаров в чистом поле. Все стремятся в центр.
Вот и бабка Аглая нет-нет, а выберется в город, чтобы на рынок сходить. Это сейчас называется рынком, а раньше называли базаром. Но как ни назови, суть одинаковая: кто-то продаёт, кто-то покупает, но все торгуются. Народу видимо не видимо. Суетятся, мельтешат. Ор над рынком. Большинство себя показать хотят, больше ведь негде. Но не все. Есть такие, что утащить что-нибудь норовят. Тоже часть человеческой натуры.
Идёт бабка Аглая по рядам, товар смотрит, да трудно её-то славой вот так ходит. Деревенских на рынке много, да и городские о ней наслышаны. Приходится часто останавливаться, советы давать, а кого и к себе приглашать для более детального разговора. Не всё ведь на ходу решишь. Так и шла между рядами, пока не дошла до мясного ряда.
— Такому покупателю у нас скидка, залебезил мужчина за прилавком, — выбирайте, что душа просит.
— Не хочу я мяса у Вас, — ответила бабка Аглая.
— Зачем обижаете? Мясо свежее, свинина отборная.
Остановилась Аглая, даже покраснела от возмущения. Показала на один из кусков и говорит:
— Вот этому борову было семь лет, и он не был кастрирован. Так что его мясо хоть и можно есть, но мочой оно будет припахивать. И от этого не избавишься ни чем.
— Не правда, — стал оправдываться мясник, — мясо хорошее.
— Ты кого провести хочешь? Ты и по жизни к людям относишься как к скотам приготовленным к забою.
— Вы возводите понапраслину на человека, которого видите первый раз.
— А мне и не надо видеть тебя второй раз. Это с тобой рядом твой сын стоит. – Утвердительно сказала Бабка, указывая на молодого парня стоящего рядом с мясником.
— Да, мой.
— Женить его собираешься?
— Это наше дело, — огрызнулся мужик.
— Конечно, ваше. Вы же ему нашли выгодную партию. Денег там много. Вот только понимает ли парень, на какую судьбу ты его обрекаешь. Он своё согласие дал?
— Кто его спрашивать будет? Скажу, женись, и женится. А любовь… С голодухи много неналюбишь. Да, и нет никакой любви. Выдумки всё это.
— Ты несчастный человек. Я расскажу тебе то, что я видела здесь в Джигородске. Как-то приехала я зимой и шла по железнодорожному мосту с вокзала. Спускаюсь по ступенькам, а там из-под забора течёт речушка Ситовка, незамерзающая даже в морозы, и на этой речушке зимуют утки. И вот на тротуаре, ближе к речке, лежит кусок батона, а на склоне берега сидит уточка, и не может двинуться. Но селезень изо всех сил толкает её из этой ямы. Я остановилась в стороне и наблюдаю, что будет дальше. Так вот этот селезень вытолкал уточку на дорогу, и стал толкать её к батону. Стоит только появиться кому-нибудь из людей, так он зайдёт вперёд и угрожающе крякает, да так, что люди по другой стороне тротуара шли. Дотолкал селезень свою уточку и накормил. Я понимаю, что проще было бы кусок батона к ней поднести. Но селезень птица – не всё сообразить может, но ведь понимает, что без любви жить нельзя. А ты, вроде бы обликом человек, но ни чего не понимаешь. Тебе бы мясо продать повыгоднее. Вот и сына продать хочешь.
Посмотрела бабка Аглая на парня и добавила:
— Ты уже взрослый, сам думай. Сейчас ты свой путь выбираешь. Как повернёшь, так и пойдёшь по жизни. И поверь, любовь вашему бизнесу не помеха.
Повернулась и пошла. Что было дальше об этом знают в семье мясника да бабка Аглая знала, а я всё представляю того селезня, который самоотверженно спасал свою уточку.

АНДРОГИН

Собирая воспоминания о бабке Аглае я, естественно, постоянно посещал городишко, возле которого находится Торчилово, и в одно из таких посещений я побывал в джигородском Вознесенском соборе, расположенном между чудом сохранившегося после войны жилым многоэтажным домом и тыльной частью кинотеатра «Спутник», на тот момент находящегося в аварийном состоянии. И хоть место это находится в самом центре Джигородска, впечатление оно оставляет удручающее.
В прочем, я, как всегда, отвлёкся. После службы батюшка обратился к пастве с нравоучительными словами: «Не читайте астрологических прогнозов». Как часто мне приходилось слышать подобные обращения от служителей церкви. Но имеют ли они отзыв? Ничуть! Наш российский народ любит подчёркивать свою набожность, но при этом ни сколько не стесняется тут же обсуждать очередную ахинею прочитанную в журнале или услышанную по телевизору.
И, поверьте, мало найдётся людей богомольных, которые в тяжёлой жизненной ситуации не побегут к служительницам «чёрных сил» (как называют их попы), таких как бабка Аглая.
Я же всегда считал (да и сейчас считаю), что уж если и есть служители света, так это бабка Аглая. Судить надо не по лозунгам, декларируемым с амвона, но по делам, творимым на Земле.
Ох, дела, дела наши. Был такой случай: постучался в двери к Аглае, вроде как правильный такой, богомольный. Но ведь занесло его в Торчилова, а если занесло, значит, проблема есть.
Встал в дверях проситель, с ноги на ногу переминается, проходить боится.
— Ну, чего встал как вкопанный? – спросила бабка, — всё равно уже пришёл, так что проходи.
— Грешно это…, — промямлил мужчина.
— «Грешно» говоришь? Ничего, замолишь. А сейчас рассказывай о своей беде.
Мужчина осторожно прошёл по скрипучему полу и сел на краешек ветхой табуретки. Поверьте, эта табуретка побывала под такими задницами, что об их хозяевах табуретка могла бы написать солидную энциклопедию, правда ракурс обзора у табуретки очень уж неприглядный.
Зато бабка видела своих просителей прямо перед собой и всегда заглядывала им в глаза, даже в тех случаях, когда в них смотреть противно.
— Рассказывай о своей печальной любви, — прервала затянувшееся молчание Аглая.
— Откуда Вы знаете, что о любви?… В прочем, я слышал о Вашей проницательности.
— Раз слышал, значит, тебе будет легче рассказывать.
— С чего бы начать…
— Начни с того, что она…
— Да, она… она поёт.
— Я так понимаю, что она не на концертах поёт, не со сцены.
— Всё правильно. Она на клиросе поёт. Я давно её заприметил. Часто я прихожу в церковь, чтобы увидеть её, услышать её голос.
— На клиросе поёт? Хорошо. В церкви – тоже хорошо… А в чём проблема? Познакомься. Мне кажется, вы созданы друг для друга.
— Как познакомься? Кто я, как подойду? Она ведь вся такая неземная…
— Все мы неземные, когда влюблены. Только не вижу проблемы. Чтобы понять, чтобы узнать, надо просто попробовать, быть может, всё намного проще, чем ты себе напридумывал.
— Даже не знаю. Наверное, я боюсь. Боюсь разрушить эфемерность. Вдруг я получу отказ, и всё рухнет.
— А вдруг не получишь отказа, и попробовать не попытался. Что тогда? По крайней мере, ты будешь знать наверняка. Я почему-то уверена, что отказа не будет, хотя меня гложут сомнения в том, что ты решишься подойти.
— Так плохо?
— Как есть. Отправляйся домой, завтра я кое с кем увижусь и, думаю, смогу разобраться с твоей проблемой. Только помни, всё зависит от тебя и ни от кого более.
— На следующий день, аккурат после заутренней, в дверь избы бабки Аглаи постучали. На пороге стояла молодая девушка в длинном, почти бесформенном, платье до пола, а её головка была плотно закутана коричневым платком так, что дневному свету было видно только её бледное личико.
— Заходи, красавица. Не жарко?
— Почему Вы меня об этом спрашиваете?
— Пора нынче горячая стоит, лето всё-таки, а у тебя тело не дышит. Закуталась, будто осень на дворе.
— Так лучше.
— Ну, лучше, значит лучше, тебе виднее. Рассказывай.
— Знаете, я пою на клиросе во время церковных служб.
— Ну что ж, дело хорошее, — ответила бабка.
— Только дело в том, что последнее время я стала замечать, что один молодой человек всё время смотрит на меня.
— И пусть смотрит.
— Нет. Все приходят и молятся, а он стоит в толпе и, вроде, тоже молится, только глаза его не к небу обращены, не в землю глядят, а на меня. Если я на него начинаю смотреть, он сразу взгляд отводит, а потом я замечаю, что он снова смотрит. И так каждый день.
— И в чём проблема?
— Я не понимаю, к чему это?
— А он тебе нравится? – спросила Аглая.
— Нравится… Ой, что я говорю, грех-то какой.
— Не поняла, почему грех? – удивилась бабка.
— Ну, что Вы, как можно, он же мужчина. Это прелюбодеяние.
— Вот что я тебе, милочка, скажу: то, от чего бывают дети, грехом быть не может, иначе мы давно бы вымерли. Что может быть на свете лучше детей? А ты: «грех», «грех».
— Но батюшка в церкви говорит…
— А ты своей головой живи, а не батюшкиной. Все женятся, детей заводят, так мир устроен. Веруешь, веруй, дело твоё, а до фанатизма доходить не стоит. Читала историю о Рапа Нуи?
— Не помню.
— Я напомню. Это был цветущий остров благоденствия. Люди жили в достатке и мире. И решили они, что надо за это благодарить богов. Стали они вырубать в их честь гигантские статуи и устанавливать их на берегу моря. А чтобы передвигать статуи они стали вырубать лес: и дорогу расчищали, и было чем двигать. В итоге, лес вырубили, настал голод, и не просто голод, а до каннибализма дошло. Когда первые европейцы прибыли на остров то нашли кучку голодных людей, последних выживших. И назвали европейцы этот остров островом Пасхи. А гигантские статуи и сейчас там стоят.
— А мне как быть?
— Смотри сама. Жизнь не ограничивается клиросом. Если ты это поймёшь, то всё у тебя будет в порядке, а не поймёшь – очень жаль.
Как поведала мне молва, никто из этой пары не решился сделать шаг навстречу друг другу.
Через пятьдесят лет, в один год, на Воробецком кладбище Джигородска появилось две могилы. Их разделяло каких-то десять метров, но эти десять метров они уже никогда не смогут преодолеть. Вечность разделила их. И лишь ветер, беспокойный ветер, блуждая между серых бетонный надгробных стел, иногда заносит пожелтевший кленовый листок с одной могилы на другую, напоминая, как легко потерять то, что было совсем рядом.

ГРЯЗЬ

Осень в Россию приходит рано, уже в августе появляются первые признаки: то тут, то там в пышных кронах деревьев можно заметить первые жёлтые листочки; и как бы потакая им погода становится неустойчивой: ночью случаются заморозки, что лишает шумную малышню возможности бегать на речку – бегать-то можно, но купаться никак, вода охлаждается за ночь, а за день, каким бы он ни был тёплым (что в августе случается не часто) вода не успевает прогреться до такой степени, чтобы приносить удовольствие, а не вызывать мгновенный озноб.
За то, какое блаженство после тяжёлого дня сесть на завалинке и отдаться на волю лёгкого ветерка, ещё тёплого, но уже с той еле заметной составляющей несущей напоминание, что скоро, очень скоро будет холодать, до тех пор, пока не ударят суровые морозы.
Но если вы поймаете этот момент, то наверняка почувствуете свою сопричастность к бездне природы, и хоть появится ощущение что вы всего лишь песчинка мироздания, но с восприятием своей мизерности вы почувствуете свою защищённость, ибо природа, приняв вас в своё лоно, берёт на себя и ответственность за вас. И с этого момента вы всегда будете воспринимать, что вы часть природы, даже не понимая, что вы всегда были её частью, и только ваше глупое эгоцентричное сознание (созданное всё той же природой) не позволяет осознать эту элементарную истину. Спешите осознать свою сопричастность, ведь жизнь так коротка, всего лишь лёгкое дуновение в огромном урагане времени созидания вселенной.
Вот такие мы мелкие крошки в водовороте времени, и столь же мелкие на лике Земли, и найти на необъятных просторах такую затерянную точку как Торчилово стало возможным, потому что только человек способен сделать место своего пребывания значимым. Для этого не нужно кричать на всю вселенную: я здесь! Надо всего лишь быть, и быть просто человеком заботящемся не только о себе.
Уже солнце стремилось к закату, и дачники на дальних огородах уже помыли руки стали готовить незамысловатую снедь из собственноручно выращенных и только что собранных овощей, вот в эту славную, и так полезную для отдыха пору бабка Аглая сидела на скамеечке у своего дома, подставив старческое покрытое мелкими морщинками лицо ласковому, по суровому солнцу, жмурилась как кошка вернувшаяся после долгих блуканий по улицам, и придя домой свернувшаяся у камина (если такой есть) или просто на кухне, поближе к газовой плите, и от удовольствия постоянного тепла жмурящаяся и лишь иногда открывающая глаза, в которых в эти мгновения мелькает, словно бесинка, отсвет пламени. И не важно, что это за пламя: синие язычки газовой конфорки, красный всполох из камина или жёлтый блик великого Солнца.
Как хорошо сидеть на солнце, когда тебя обдувает ветерком, и ни о чём не думать. И воздух чист и мысли, словно этот воздух.
Увы, прекрасные моменты не длятся долго, они мгновенны и мимолётны. Промелькнут, словно и не было их, только смутные воспоминания тревожат душу.
Скрипнули тормоза и, расплёскивая из-под колёс жижу, образовавшуюся после ночного дождя, остановился вороной конь – автомобиль. Из кабины высунулась голова мужчины лет тридцати пяти, выбритая наголо, и с отсутствующей шеей. Точнее, шея, конечно же, была, только она была настолько толстой, что казалось, голова плавно переходит в плечи, при этом было удивительно как она, эта голова, умудрялась поворачиваться. Оказалось, что на голове есть уши, маленькие глазки, нос, сплющенный на бок, выдававший бурное прошлое, а возможно и настоящее, и ещё на голове оказался рот, который соизволил открыться и низвергнуть в воздух:
— Баб, не знаешь, где здесь Аглая живёт?
— Чё, — съязвила бабка Аглая, — денег хочется?
— Походу я тебя нашёл, — блатной сленг был речевой нормой головы.
— А ведь только собиралась воздухом подышать, — вздохнула Аглая. – Нет покоя. Всяку шваль сюда несёт.
Головашея вылез из машины:
— Не бурчи, бабка, я ж по делу пришёл.
— Не пришёл, а приехал.
— Наслышан я о тебе, о твоей язвительности, и о том, что ты всем помогаешь.
— Твоя правда, всем. Обет на мне такой, даже таким невоспитанным хамам, как ты обязана помогать.
— Ну, так помоги.
— Чем же я тебе помочь могу? У тебя ж денег много, на жизнь хватает. Не худеешь, и не предвидится, хотя не помешало бы.
— Денег много не бывает. Мне моих мало.
— Хочешь самым крутым быть?
— Хочу. А чё, благое дело. Я, может быть, хочу часть денег на благотворительность пустить.
— Ага, чтобы тебя в депутаты избрали, — продолжала язвить бабка Аглая.
— Так я ж людям добро хочу делать.
— Ты себе добро хочешь делать, гордыню свою тешить.
— Не без этого. Все так живут, чем я хуже?
— Все да не все. И думать надо не о том, чем ты хуже, а чем ты лучше. Да что тебе объяснять? Всё равно не поймёшь.
— Это почему же? – удивился головашея.
— Потом скажу. Так что тебе от меня надо?
— Ты ж сама сказала!
— Ну, денег так денег. Я-то надеялась, что вдруг случится чудо, и тебе совесть потребуется.
— Не смеши, бабка, кому твоя совесть нужна?
— И то правда, тебе совесть не нужна. Совесть, она нужна тем, у кого она есть. Ладно, будь по-твоему. Пойдёшь на дальнее болото, то, что на той стороне соседнего с нами района, и принесёшь болотной жижи. Только наберёшь погуще и пожирнее.
— А как туда проехать?
— Не проехать туда надо, а пройти. Пешком пойдёшь.
— Что ты паришь мне мозги, старуха. Какой район, какое болото? Здесь грязи что ли не хватает?
— Грязь нужна болотная, но правда твоя. И здесь грязи хватает. Чего переться за тридевять земель. Видишь, дальше за моим домом ёлки растут? Там под ними болото. Вот туда и сходи, набери жижи.
Головашея слегка развёл руками, и покрутил ладонями перед бабкой.
— Ну, и что? – спросила бабка Аглая. – У тебя в машине нет банки?
— Я банок не вожу с собой. Не зачем.
— Тогда возьми на моём заборе. Видишь, миска повешена сохнуть.
Непрошеный гость подошёл к забору, снял алюминиевую миску, и пошёл в сторону елей растущих на краю леса. Вслед ему бабка под нос ворчала:
— И правда, чего далеко идти, и здесь грязи хватает.
Через десять минут он вернулся, держа перед собой миску полную жижи. Новенькие ботиночки головашеи тоже были испачканы грязью.
— Что, ботиночки испачкал? – довольно съязвила бабка Аглая.
— Там ни как не подойти было.
— А ты как хотел? Думал, там для тебя кладки построили? Хочешь чего-то добиться, готовься к тому, что нужно чем-то жертвовать. Давай сюда миску, я пошепчу над ней. Садись рядом.
Бабка Аглая взяла миску, что-то пошептала над грязью, а потом вывернула грязь на голову гостю. Головашея дёрнулся, но бабка придержала его за руку:
— Тс-с-ш-ш. Не дёргайся, так надо, терпи.
Головашея невольно замер, а Аглая продолжила:
— Слушай, слушай меня внимательно. Вот ты денег хочешь, хотя денег у тебя предостаточно. Ты, якобы, хочешь заняться благотворительностью, но я расскажу тебе то, что было вчера. Твоя мать… она ведь живёт, как и ты, в Джигородске… вчера решила сделать себе подарок. Она пошла на рынок, чтобы купить себе арбуз. Она очень любит арбузы, но она давно их не ела. И вот там, на рынке, она нашла палатку, где ими торгуют. Но денег чтобы купить целый арбуз у неё не было, а разрезать его ей отказались. Тогда она долго стояла и ждала, когда придут такие же, как она. Такие, кому не по карману целый арбуз. И она нашла одного человека, которому нужна была половина арбуза, и ещё одного с кем она разделила пополам вторую половину. Она шла домой и тихонько плакала, потому что она потратила на этот арбуз последние деньги. Но ей так хотелось этого арбуза. И только дома она села за стол и отрезала себе кусочек. Ты мне скажи, как ты собираешься помогать другим, если ты не помогаешь своей матери? Уезжай отсюда!
Головашея чертыхаясь, пошёл к машине.
— Да, — окликнула его бабка Аглая, — ты был прав. Не зачем ходить за грязью далеко, когда она есть рядом.

ПРОЗРЕНИЕ

Ну, вот и осень подкралась, шурша позолоченными ветками готовящихся к зиме деревьев. А с осенью пришли туманы сменяющиеся моросящими дождями, которые и дождями то назвать трудно, от того они ещё противней.
Выйдешь из дома: чем дальше от центра – тем ниже дома. А там, за последними домами, до самого горизонта серая земля, серое небо над ней, с серыми же птицами галдящими как скаженные. Галдят, суетятся, сбежать готовятся в теплостранье. Это там, на недосягаемых «югах», уходишь в природу и тут же растворяешься в ней. У нас же такое единение-растворение если и случается то отдельными летними днями, а остальное время сразу понимаешь, что оказался во враждебной среде, которая никак не хочет принимать тебя, выталкивает, и гонит туда, под крыши многоэтажных трущоб, где можно попытаться спрятаться, отогреться, и стыдливо мечтать о жарких странах, где воткнутая в землю палка расцветёт, даст плоды и накормит.
В этой российской серости, за туманами и дымкой моросящих дождей, скрываются редкие деревеньки, доживающие свой тяжкий век, среди которых затерялась одна заветная с простым русским названием Торчилово.
Из серой пелены вынырнул «Джип» и притормозил у дома с покосившейся крышей. Тем, кто следит за моим повествованием, предназначенным сохранить для потомков память о великой целительнице Аглае, не трудно догадаться, что машина остановилась у её дома.
Из-за руля вышел мужчина лет сорока и проследовал в дом. Двери скрипнули и приняли очередного просителя. О сколько их прошло через этот дверной проём, и всем помогла бабка Аглая.
Застонала половица и Аглая, не поворачиваясь к посетителю, сказала:
— Батюшки, я словно в телестудии оказалась.
— Вы же даже не обернулись в мою сторону, — удивился посетитель.
— А чего мне на тебя глазеть? Тебя и так каждый день по телевизору показывают.
— Но у Вас нет телевизора.
— А он мне и не нужен. Твоя «слава» опережает тебя. Ты зачем ко мне приехал-то?
— Поговорить надо.
— Надо так надо. Только вот ты каждый день с экрана вещаешь, что ты ясновидящий, а к деревенской бабке зачем-то приехал. Так в чём проблема?
— Ну, как бы Вам это сказать… — стал мямлить проситель.
— Так и говори, что дуришь ты людей.
— Это бизнес.
— Э, нет. Помогать людям это не бизнес. Ты простой шарлатан, и ни каким даром не обладаешь.
— Вот я и хочу приобрести дар помогать людям.
— На счёт второй половины твоей сентенции, — ответила Аглая, — я сильно сомневаюсь. Да и как я могу тебе помочь? Этому не научишь.
— Я знаю, что не научишь. Но ходят слухи, что есть способ приобрести этот дар. И Вы знаете как!
— Не думаю, что это хорошая идея. Лучше откажись от неё.
— Это почему же? – удивился проситель.
— Разве ты не слышал, что оттуда ещё никто не возвращался.
— Я думаю, что рискнуть стоит.
— Для тебя это всего лишь игра, а мне грех на душу брать. И было бы из-за кого. Отступись!
— Нет, не отступлюсь.
— Как хочешь, воля твоя.
— Что делать-то? – обрадовался проситель.
— Слушай внимательно. Видел от моего дома в лес тропа идёт?
— Видел.
— Вот и пойдёшь по ней. Идти придётся долго, но тебе это даже полезно. Может быть охолонешь и передумаешь.
— Дальше что?
— Дальше, ещё проще. Там, в самой чащобе, есть старинная деревянная церковь. В этой церкви перед аналоем стоит дьякон с открытой книгой. Он так стоит уже четыреста лет. Если не знать и зайти в церковь, то может показаться, что дьякон держит в руках тропарь и вычитывает службу. Это не совсем так. Когда найдёшь дьякона, загляни через его левое плечо в книгу. В ней ты прочтёшь то, что может помочь тебе. Она всегда открыта на той странице, которую хочет прочитать ищущий. А дальше… это уже твои проблемы. Всё понял?
— Понял. Я поспешу.
— Что ж, иди, а по дороге хорошенько подумай. А книгу руками не трогай, она не твоя.
За раскидистой елью, чьи ветки касаются крыши дома бабки Аглаи, колея, которую торчиловцы между собой называют «дорогой», почти исчезает, становясь обычной лесной тропой, теряющейся в высокой траве. И только редкие путники… даже не путники, а грибники и ягодники, посещающие лес в поисках даров природы, не дают зарасти тропе окончательно.
Бабкин проситель, этот член клана лжепророков, лжепрорицателей и лжецелителей, заполонивших телеэфир и оккупировавших концертные площадки, углубился в лес. Тропа петляла между деревьями, выводя путника на закуточки то заросшие ягодными кустарниками, то пузатыми грибами под «велюровыми» шляпками. Но мужчину они не интересовали. Он с нарастающей одержимостью углублялся в чащу, ориентируясь по еле заметным приметам, на которые указала ему бабка. Когда уже казалось что направление потеряно, и надо искать дорогу назад, тропа сделала очередной поворот и среди зарослей кустарника обнаружилась церквушка.
Тесовые доски, покрывавшие наружные стены, потемнели и потрескались, от чего казалось, что церковь словно усохла. Незапертая дверь, перекошенная от времени, болталась на ветру. Кованные дверные петли тихо поскрипывали, а при более резких порывах ветра дверь хлопала о косяк.
Проситель придержал дверь ногой, секунду поколебался, но всё же вошёл. В нос шибанула смесь запахов сырости, паутины и тлена. Внутри стены тоже изрядно подверглись иссыханию, хотя из-за неравномерного освещения это было видно не очень хорошо. Свет подал через окна подкупольного барабана, а в центре образованного светом столба перед аналоем стояла фигура в чёрном монашеском одеянии, вокруг которой валялись кости.
Подойдя ближе, проситель увидел, что стоящий перед аналоем монах не живой, а высохшая человеческая мумия, каким-то чудом удерживаемая вертикально. В обтянутых сухой кожей костях рук находилась раскрытая книга.
Пересиливая страх, омерзение и тошнотворный запах проситель из-за левого плеца заглянул в книгу.
На жёлтых страницах церковно-славянской вязью было написано: «Если ты хочешь обрести все знания Мира, способность видеть мысли людей, их прошлое, настоящее и будущее, тебе надо вызвать тёмную сущность. Для этого нужно дунуть на эту страницу и призвать: «Приди!»
Читать старинную вязь было непривычно, но разобрать прочитанное вполне можно. Видимо этот проситель был человек сверх амбиционный и, как люди подобного типа, не утруждал себя такими вещами, как подумать о последствиях. Он дунул на страницу и громко произнёс: «Приди».
По церквушке пробежал ветерок, крутанулся вокруг аналоя, сконцентрировался в вихрь, и из этого вихря образовалась облакоподобная фигура. Эфемерное создание поколебалось, и проситель услышал голос:
— Ты хотел меня видеть?
— Ну, не совсем чтобы «видеть», — превозмогая страх, ответил лжепровидец, — но я хотел бы обрести особые знания, особые возможности.
— Конечно, иначе бы ты меня не позвал. Я дам тебе эту силу. Но прежде, чем ты согласишься её взять, я расскажу тебе некоторые особенности этого дара. Ты будешь знать всё, ты будешь чувствовать всех людей, знать о них все подробности, но за каждую толику этих знаний ты будешь расплачиваться частичкой своей жизни. За всё надо платить. Устраивает это?
— Да, устраивает, — почти мгновенно ответил проситель.
— Тогда возьми!
От зыбкого видения оторвался маленький шарик. Этот шарик подплыл к просителю и вошёл в его голову. Проситель встрепенулся, тут же воскликнул: «Я вижу», и упал замертво.
В это время в своём доме в Торчилово бабка Аглая тяжело вздохнула:
— Ну, вот, ещё один прозрел. Неужели так трудно понять, им же говорят открыто, что за каждую часть знаний надо платить частицей жизни. А ведь знаний много, так много, как людей на нашей Земле, а наша жизнь такая маленькая, такая короткая, что расплачиваясь ею за эти знания, она кончается мгновенно.
Ещё долго рядом с домом Аглаи стоял никому не нужный «Джип», и только когда нашлись наследники приехал эвакуатор и увёз эту кучу ржавого металла.

ДЕЛЕГАЦИЯ

Каждый из нас знает, что такое весна. Но если спросить каждого из нас описать её, то получатся совершенно разные рассказы. Вот, к примеру, для меня весна это: слякоть, жижа под ногами, по которой бегут ручьи; ночные заморозки и первые тёплые лучи солнца, которые чуть-чуть греют, но такие ласковые, что после долгой зимы хочется стоять под ними и нежиться. Мне могут возразить: а как же первые листочки; свежая трава, пробившаяся на газонах; птички, вернувшиеся с юга? Для меня это уже лето. А весна, это перелом, когда земля только-только начинает оживать после морозов.
Это случилось в конце мая. По календарю весна, а на деле всё вокруг утопает в буйной зелени, и цветет, одаривая нас тончайшими ароматами.
Могучее, уже палящее, солнце забралось на середину неба и грело Торчилово своими лучами, когда с трассы на грунтовую дорогу, рассекающую нашу деревню, свернул громадный экскурсионный автобус. Когда видишь такой автобус на трассе, то от него исходит некий шлейф солидности. Он, словно самоуверенный нувориш, попавший на благотворительный вечер, где от него ждут подачек, едет, рассекая воздух, уверенный, что ему обязаны уступать дорогу. Но посмотрите на этот же автобус на грунтовой дороге, коих премножество в нашей глубинке. Эту громадину качает из стороны в сторону на многочисленных ухабинах, да так, что пассажиров, расположенных на солидной высоте от земли, болтает так, что каждый второй страдает от морской болезни.
Автобус качнулся два последних раза и остановился, немного накренившись на левый бок, как раз напротив дома бабки Аглаи, которая в это время сидела на лавке у своего дома и наслаждалась расцветающими в палисаднике цветами.
Автобусная дверь отъехала в сторону и под открытое небо стали выходить солидные дядьки, впопыхах вытирающие носовыми платками губы, скрывая мучавшие их приступы тошноты. Все дядьки как на подбор в элегантных костюмах при галстуках. Даже пострижены одинаково, только некоторые из них были с аккуратными бородками, а другие гладко выбриты.
Глянув на них, бабка Аглая невольно посмотрела на свою цветастую юбку и торчащие из-под неё ноги в лаптях.
Среди делегатов больше всего суетился один с гладко зализанными назад редкими волосиками, сквозь которые с левой стороны за ухом пробивалась большая чёрная родинка, и с маленькими круглыми глазками, словно у нашкодившего мальчишки. Он командовал:
— Товарищи, побыстрее выходим из автобуса. Нам ещё в Клин ехать на родину патриарха Тихона.
Делегаты не торопясь ступали на землю, но не спешили: слишком много времени уходило у них на то, чтобы привести костюм в порядок.
— Мы вас сюда привезли не случайно, — продолжал инициативный человек, явно глава делегации. – Вы должны почувствовать атмосферу настоящей деревни. Наша задача, как членов Союза писателей России, душой болеть за проблемы крестьян. Как вы сами понимаете, нельзя писать на эту тему не бывая в деревне, не зная, чем она живёт.
Из толпы раздался вопрос:
— А почему нас привезли именно сюда?
— Закономерный вопрос. С одной стороны здесь вы можете пообщаться с местным населением, послушать колорит их речи. С другой стороны, мы остановились у дома мак называемой народной целительницы, очень популярной не только в окрестных деревнях, но и в городе. Многие джигородчане (в том числе и некоторые писатели) обращаются к этому осколку нашего тёмного прошлого. Посмотрите на пережиток суеверий. Может быть, кому-нибудь из вас это пригодится в работе.
— А Вам помогло? – не унимался таинственный любознайка.
— Между прочим, в нашей библиотеке для слепых и глухих работники ввели в компьютерную программу все мои произведения и составили словарь употребления мною слов с указанием количества использования. Так вот, в этом словаре около двадцати тысяч слов.
— Ага, — послышался голос, но уже более приглушённо, — а слово «я» употребляется чаще всего.
— Так, — не моргнув глазом, продолжил глава делегации, — не будем отвлекаться на глупости. Давайте соберёмся здесь, — показал он на небольшую площадку у дома, как раз там, где была вкопана в землю скамейка, на которой сидела бабка Аглая, и продолжил, — У нас есть уникальная возможность прикоснуться к истинной частице исчезающего мира русской деревни.
Тут произошло неожиданное. Сидевшая до этого безучастной бабка Аглая вдруг оживилась. Озорной огонёк мелькнул в её глазах, и она спросила:
— Санька, а ты чего сюда припёрся?
— Руководитель делегации оторопел и потерял дар речи.
— Ну, чего ты молчишь? – продолжала бабка, — Никак облагодетельствовать нас хочешь?
— А Вы откуда знаете, как меня зовут? – прорезался голос у руководителя, — И что это за фамильярность? – и обращаясь к делегации добавил, — Надо же какая неожиданность, даже в такой глухомани меня читали.
— Ты, Санька, особо не заносись. Ты ведь думаешь, что мы серость беспросветная. Вот только читать-то у тебя нечего. Всё натянуто и скучно. А вот на мой вопрос ты не ответил.
— Что Вы хотите услышать? Я своей работой помогаю деревне. В своих рассказах я призываю к спасению того, что ещё сохранилось.
— Какой прок от твоей писанины, если её никто не читает? Да и прочитав за лопату никто не хватается. Хочешь спасать деревню, переезжай сюда, паши землю, заведи скотинку. Вот это будет помощь деревне. А бумагу марать всё равно, что воздух сотрясать. От того, что ты миллион раз напишешь слово «хлеб» на твоём столе буханки не появится, а вот гонорар да премию ты получишь.
— Это демагогия и софистика, — огрызнулся руководитель.
— Демагогия это твоя болтовня. Ты не о благе деревни печёшься, а о собственном благополучии. Ведь ты всегда рвался к власти. Ты любишь хвастаться своими передовыми взглядами, но, по сути, ты всегда был приспособленцем. При любой власти ты стараешься быть нужным и угодливым. Для тебя неважно кто у власти, ты будешь служить любому. Ты с готовность пойдёшь туда, куда дует ветер.
— А что бы Вы посоветовали? – спросил тот же таинственный голос из толпы.
— Смотря, что Вы для себя хотите, какую цель Вы выбрали в жизни, — ответила Аглая, — Это как река. Плывите по течению, и Вы попадёте в океан, гребите против течения и Вы достигните вершины горы. А теперь уезжайте в свой город, ваше место там!

УЧЕНИК

Летом в нашей полосе это происходит очень рано. Кажется, что солнце только-только убежало за горизонт, как на востоке уже заалело и вместе с просветлевшим воздухом природа наполняется щебетом. И не понятно, когда это птахи успевают отдохнуть. Но таков закон мироздания: летом всякая тварь трудится без устали.
А когда первые солнечные лучи побегут по просёлочным дорожкам, длинными тенями подчёркивая контраст между лесом и лугами, первый утренний ветерок начинает подвывать в дранке на крышах, и слышится, будто громадный орган выводит замысловатую мелодию «Утренней зари». И каждый раз эта мелодия приобретает новый мотив, новое звучание, новый смысл.
Прокукарекает петух, призывая несушек во двор клевать зерно, а на трассе появятся первые фуры – это дальнобойщики, проснувшись в придорожный отелях, продолжают движение из ниоткуда в никуда. Странный парадокс: по отдельности у каждого шофёра есть конечная цель маршрута, но если смотреть на трассу как на единое целое, то конца у дороги нет. Мельтешат, как муравьи, снуют, торопятся, а ради чего?
Вскоре появляется первый автобус. Это из Джигородска утренний маршрут в Новосокольники везёт не выспавшихся людей. Тоже бесконечное движение. И хоть Торчилово не самая большая остановка в пути, но останавливается автобус здесь часто.
Вот и сейчас дверь со скрипом отворилась, и из автобуса вышел мужчина лет тридцати пяти. Вид его вызвал бы удивление у современного человека. На нём была холщёвая косоворотка подпоясанная красным кушаком и холщёвые штаны. Голова его была перетянута кожаным шнурком, наподобие того как это делали ремесленники чтобы волосы не падали на лицо во время работы. И только обувь на его ногах была вполне современная, лишь немного стоптанная.
Было видно, что человек осведомлён куда идти. Подойдя к дому бабки Аглаи, мужчина показно перекрестился и постучался в калитку. Из-за досчатой двери раздался голос:
— Церковь в другой стороне, Вы не туда пришли.
Мужчина немного растерялся:
— Я не в церковь приехал, я к Вам.
— Тогда чего крестишься? – спросила бабка.
— На Руси так принято, когда в дом входишь, — ответил гость.
— Много ты знаешь, что и где принято, — с ехидцей продолжила Аглая, но калитку открыла. – Так что тебе надо?
Человек помялся:
— Я приехал опыт у Вес перенять.
— Это какой ещё опыт? Как землю пахать?
— Нет, нет. Я слышал о Вашей язвительности. Вы сами знаете за каким опытом я приехал.
— А вырядился как клоун зачем?
— Я одеваюсь по-русски, согласно традиции.
— Так ты ж так одеваешься только, когда свои сеансы проводишь, да и сюда так вырядился. А в остальное время ты ходишь, как и все. Так для чего весь этот цирк.
— Я исполняю своё предназначение.
— С чего ты взял, что у тебя есть предназначение? Кто внушил тебе это?
— Мне снятся вещие сны, — не моргнув глазом, ответил мужчина.
— Х-м. Сны настолько часто бывают вещими, пророческими, и, даже просто «в руку», что верить в них как-то глупо. Что же касается, то ты ничего не видишь. Точнее, ты видишь простые сны. Любой сон можно трактовать, но ты этого не умеешь. А вот что ты действительно умеешь, так это дурить доверчивых людей.
— Я не обманываю, у меня дар. У меня есть индивидуальность. И я приехал к Вам, чтобы Вы помогли мне раскрыть мои способности.
Бабка Аглая немного подумала, рассматривая человека, и произнесла:
— Разве ты не знаешь главного закона жизни? Человек, обладающий индивидуальностью, должен быть убит, в крайнем случае, покончить собой. Если ему очень повезёт, он умрёт своей смертью, но… очень рано.
— Всё так мрачно?
— Такова участь уготованная индивидуальностям теми, для кого эти индивидуальности творят. Толпа не терпит тех, кто не похож на неё. Для толпы важно, чтобы все были одинаковыми, такими же, как все. Не волнуйся, тебе это не грозит. Человек выделяется не тем, что он на себя нацепил, а тем, что у него в голове, тем, как он видит мир, как он его чувствует.
— Я чувствую! – высокопарно ответил гость.
— Да, ты чувствуешь. Ты чувствуешь запах денег, которые ты хочешь получить, называясь моим учеником. Иди, я тебе в этом не помощница. И не надо пытаться прикрываться моим именем, я постараюсь сделать так, чтобы все знали, что я к тебе не имею никакого отношения.
Было ещё утро, когда обратный автобусный рейс увозил в Джигородск очередного лжепророка.

ПОМОЩЬ

Когда падают листья осенние, закрывая дорожную грязь, мир становится тёплым для глаз, влажным для ног, и нежным для души. Вы задумывались хоть когда-нибудь, сколько листьев валяется под ногами? Сколько их постоянно шуршит подгоняемых ветром? Но это мягкое покрывало согревает землю не долго. Скоро, очень скоро его накроет снегом, а к весне, когда снег начнёт таять, от листьев останется только каша, которая послужит питанием новой жизни. Но осенью листья везде: на траве, на тропинках, на крышах старых домов затерянной на просторах России деревушки Торчилово. Падают листья и на крышу дома бабки Аглаи.
Как приятно выйти в такую пору на улицу, сесть у палисадника и слушать, как шуршат эти послания ранней осени, той самой осени, которую воспевают светлейшие умы русской литературы, и которая стала одним символов русского: русской безмятежности, русского очарования, русской безысходности. Вы можете представить золотую осень где-нибудь в Европе? У меня что-то плохо получается. Нет, я понимаю, что на Марсовом поле листья тоже желтеют, но вот чтобы под ногами шуршало? Это вряд ли. Доблестные труженики капиталистического благополучия день и ночь вылизывают зеркальноподобный асфальт парижских тротуаров, чтобы ни дай Бог хоть один листок не прилип бы к каблучку картавой модницы.
Но модницы есть не только в Париже, есть они и у нас. И поверьте мне, одеваются они куда богаче, чем их французские соперницы, более броско, но менее изыскано. Но, по правде сказать, но худосочная дочь Галии, ни аппетитная дочь Гипербореи не сравнятся с красотой псковских лесов, готовящихся к зимнему отдохновению.
В тот день у бабки Аглаи были посетители. Многие этих посетителей называли просителями, а сама бабка называла гостями, ибо все мы гости и в первую очередь в этом мире, и ни что в нём нам не принадлежит. Голыми мы приходим в него, почти голыми и уйдём. Ничего с собой не заберёшь. Только так, для приличия, прикроют твоё тело, но это всё, что тебе положено для бегства в мир иной. И только то, что создашь ты за свою жизнь и будет тем, что ты привнёс. Но и это останется здесь… если будет чему оставаться.
Гостила в этот момент у Аглаи Машка из соседней деревни. За пустяком пришла, средство от веснушек захотела. Вроде, как и не по сезону просьба, веснушки, они ведь весной высыпают. Да не объяснить ей, дурёхе, что от веснушек русские девки солнцем сияют. В прочем, дело не хитрое, любой справился бы, если б читал внимательней, да нужную литературу.
Взяла Аглая ромашки сушёной из своих запасов, в пакет отсыпала пару жменей, а сама для виду шепчет, приговаривает, всё чтоб вопросов лишних не было.
— Как весной заметишь, — объясняла бабка Машке, — что тень от придорожного тополя (того, что растёт у твоего забора) более не закрывает твоего окна от утренних лучей солнца, заваришь эту травку, и этим отваром будешь лицо промывать. А закончится трава, придёшь ещё. Я пошепчу над новой порцией.
Бабка про себя посмеивается над деревенской модницей, а Сашка глазами хлопает, рот от удивления открыт, а от счастья, что ей помогли, на табуретке ёрзает. Вот как ей невтерпеж.
— Да не дёргайся ты так, — остановила её бабка, — посиди, отдышись. И запомни, егоза, что я тебе говорю: не раньше указанного мною срока. Поняла?
Наставляет бабка, а сама уже знает, что по зиме сосватают Машку, и никого не будут смущать её веснушки.
— Всё поняла, бабуля.
— Какая я тебе «бабуля», — заворчала Аглая, — бабка я, так и зови.
Тут за окном листья столбом поднялись, это с разворота тормознул под окнами Аглаи чёрный ягуар.
— Вот любит она пофорсить, — прокомментировала бабка, даже здесь не может без этого обойтись.
— А это что, Ваши знакомые приехали? – спросила Машка.
— Нет, у меня таких знакомых нет, но кто приехал я знаю, — Аглая помолчала и добавила, — и зачем.
А из машины из задней двери вышла дама… нет тёлка… нет, даже не знаю, как и назвать, уж столько разных имён понапридумывали для таких. Вот только «дама» ну ни как не подходит к ней. Скажем так: девица. Отроду двадцать семь лет, ноги длинные, юбка короткая, сапоги выше колен, в обтяжку. В чёрной куртке с перьевым воротником, а куртка вся в стразах. Манька как увидела, так и выдохнула:
— Кра-си-ву-щая.
— Не завидуй, дурёха, — одёрнула её бабка, — нечему завидовать. Ты на обёртку купилась. Ежели с неё все цацки снять, да отмыть, то ничего не останется.
— Ну, это если отмыть, — мечтательно протянула Машка, а Аглая продолжила:
— Оно и понятно, упакована она хорошо, богато… и женщине это надо. Только ты подумай, если она ко мне припёрлась, значит не всё у неё ладно, значит, есть проблемы. Посиди ещё, не спеши, мне так надо.
Между тем новая гостья процедила шофёру сквозь зубы: «Жди здесь», и решительно направилась к калитке. Было видно, что заезжая «штучка» не привыкла ни в чём себе отказывать, и над такими «проблемами» как «куда идти», «что делать», «а может быть людям не до неё» не задумывалась никогда. Без стука открыла калитку. Ринувшемуся было в её сторону псу, цыкнула: «Брысь на место», и так же беспардонно открыла дверь в избу.
— Кто здесь Аглая? – спросила гостья.
— Обожди на улице, у меня человек на приёме.
Гостья от неожиданности даже замерла на мгновение, но сразу же пришла в себя:
— Я здесь подожду.
— А «здесь» тебе никто не позволял ждать, — осадила Аглая.
— Это что, принципиально?
— Принципиально! – отрезала бабка.
— Хорошо, я выйду.
Но здесь встряла Манька:
— Бабуль, пойду я, вроде мы всё решили.
— Эх, Манька, — в сердцах выдохнула бабка, – всё испортила. Иди, иди домой, да мои наставления не забывай, не раньше весны.
— Так мне можно остаться? – спросила заезжая гостья.
— Да чего уж теперь, проходи, хоть и не больно ты мне нужна.
— Что ж так? Я, вроде как, за помощью пришла. Говорят, что Вы всем помогаете.
— Не за помощью ты пришла, а за дурью. Блажь свою потешить хочешь. Но что правда, то правда, всем помогаю, и всем от моей помощи польза есть, даже если человек сам этой пользы не понимает. Ну, чего стоишь, проходи, садись.
Гостья в замешательстве оглянулась:
— Куда?
— Вот сюда, — бабка указала на табуретку, — садись не гребуй. Мы люди простые, к кожаным креслам непривычные. Ничего, потерпишь. Машка на ней только что сидела, а ты чем хуже, и ты посидишь.
— Я не хуже, а лучше, — огрызнулась гостья, — нашли с кем сравнивать.
Но на табуретку села.
— Эво, как ты себя несёшь. Ну, да ладно, с этим всё ясно и так. И с чем ты пришла ко мне?
— Дело простое. Хочу научиться привораживать.
— И зачем тебе это?
— Пригодится. Я же не всё время буду молодой.
— Не будешь. Только у тебя, вроде как, муж есть. Вон как тебя балует, машину подарил, шофёра оплачивает.
— Сейчас есть, а что дальше будет, я не знаю.
— Это правильно ты понимаешь. Что дальше будет, никто не знает. Так ты, это что, в ученицы ко мне просишься?
— Ещё чего! Не надо мне всех Ваших знаний. Как привораживать научите, и всё.
— Научить, говоришь? Научить можно. А знаешь ли ты, что этому искусству можно научить только кого человека, которому в жизни стыдиться нечего. Можно сказать, что совесть у него перед людьми чистая.
— Ну, с этим можете быть спокойны. Мне в жизни стыдиться не за что, — ответила гостья.
— Ты в этом уверена?
— На все сто. Что я про себя не знаю?
— Задумалась бабка:
— Ладно. Но всё не так просто. Для начала, надо на болоте клюквы набрать.
— Не проблема, — повеселела гостья, — завтра же пошлю своего шофёра, наберёт сколько надо.
— Вон оно как! Тогда надо принести копейку Василия Тёмного. Такая есть в местном музее, и больше на пятьсот километров от нас нет нигде и ни у кого.
— Тоже не проблема. Мужу скажу, он не то что эту копейку, он весь музей купит для меня, если потребуется.
— Как у тебя всё просто, — удивилась бабка.
— Себе в жизни ни в чём не надо отказывать. Что ещё надо.
— Ну, хоть что-то тебе самой придётся сделать. Надо будет и сделаю.
— Тогда последний компонент: придётся тебе самой добыть кровь новорожденного младенца, хотя бы немного.
— Что ж, — подумав, ответила гостья, — У меня подруга одноклассница работает в роддоме. Она меня проведёт, а там я добуду то, что мне надо. Всё?
— В общем-то, всё, — растерянно ответила бабка.
— Я могу идти?
— Иди, кто ж тебя держит?
Гостья скрипнула каблучками и направилась к выходу. Только она за ручку дверную взялась, а бабка и говорит ей:
— И куда ты?
— Как это куда? – удивилась гостья. – Выполнять Ваш наказ.
— А как же быть с тем, что я говорила тебе о том, что «не стыдиться перед людьми»?
— Так я ж ответила, мне стыдиться нечего.
— Слушай меня девонька, слушай внимательно. Если тебе не за что стыдиться в твоей жизни, это не значит, что ты жила правильно. Просто, скорее всего, у тебя проблемы с совестью, точнее, с её отсутствием.
— Почему?
— Да потому что у любого человека были в жизни моменты, за которые потом ему стыдно. Но ты это никогда не поймёшь. А если поймёшь, то, боюсь, будет уже поздно. Иди, и больше сюда не приходи. Я тебе уже помогла, а вот сможешь ли ты воспользоваться моей помощью, я в этом не уверена.
Унесла машина гостью в славный городок Джигородск, а в Торчилово на ярко-жёлтые опавшие листья стал накрапывать мелкий осенний дождик, предвестник грядущих перемен.

ТЕНЬ

Но не все приходили к бабке Аглае открыто. Вечером со стороны леса мелькнул в кустах человек. Нет, не человек, а тень его. Эта же тень проскользнула вдоль забора, просочилась в калитку и замерла в сенях.
Бабка Аглая в это время заканчивала дневные хлопоты по хозяйству, но почувствовав, что в сенях кто-то стоит, остановилась, пристально глядя на дверь:
— Ну, что ты там мнёшься, Санёк? Заходи, коль приехал, не бойся.
За дверью послышался скрип, но никто не вошёл.
— Да заходи же, никто тебя здесь не обидит, — позвала бабка Аглая, и сама подошла и открыла дверь.
За дверью стоял молодой парень, и отводил взгляд в пол.
— Долго стоять будешь? – спросила бабка, — Заходи, не бойся.
— Я не боюсь, я стесняюсь, — ответил Санёк.
— Да не стесняешься ты, а именно боишься.
— С чего Вы взяли?
— Да потому что ты трус!
— Откуда Вы знаете?
— Милок, я много чего знаю, но ведь ты пришёл ко мне не затем чтобы спросить о моих знаниях.
— Не за этим.
— Ну, так скажи зачем.
Парень замялся и не ответил.
— Неужели даже этого боишься? – спросила бака, — Так и скажи: боюсь.
— Нет, мне стыдно.
— Да, я тебя могу понять. Это стыдно. Неужели так трудно постоять за себя? Вот посмотри. На окне у меня рассада помидорная, и никакого запаха от неё почти нет. Принюхайся, чувствуешь?
Санёк осторожно потянул носом воздух:
— Нет, не чувствую.
— А теперь смотри, — с этими словами Аглая провела рукой по листочкам. — Теперь нюхай! Чувствуешь, какой запах пошёл? Даже беззащитный помидор и тот защищает себя.
— И что теперь? – спросил Санёк.
— А как ты думаешь? Как ты с этим собираешься жить?
— Может быть, потом всё изменится? – предположил парень.
— Вряд ли всё само пройдёт. Что-то у тебя в прошлом произошло, и оно тебя мучает
— Может быть, и произошло.
— Запомни: прошлое неисправимо, о нём можно только сожалеть; будущее непредсказуемо – о нём можно только мечтать; настоящее в руках не удержишь – им надо жить. Вот только с тобой что делать?
— Сделайте. Что-то надо делать, — мямлил Санёк.
— Хорошо, — протянула Аглая, встала, подошла к самодельной полке, прибитой над кухонным столом и прикрытой куском старой клеёнки. Взяла майонезную банку и протянула её Саньку:
— Бери!
— А это ещё зачем?
— Не перебивай старших, слушай внимательно. Трассу знаешь? Ту, что возле Торчилово проходит.
— Знаю.
— За трассой есть кладбище. Видел?
— Видел.
— Выгляни в окно. Солнце садится. Как сядет, пойдёшь на кладбище. Ночью роса будет оседать на оградки. Вот в эту баночку наберёшь этой росы и принесёшь мне.
— Вы с ума сошли?
— А ты? Ты думаешь, твоя трусость это нормально? Хочешь, чтобы я тебе помогла, иди.
Санёк с минуту постоял в нерешительности, потом схватил банку, и ни слова не говоря, развернулся и вышел.
А за окном солнце скрылось за неровным горизонтом, оставив кроваво-красный разрез заката. А над ним уже зажглись звёзды, наступая на запад, затягивая закатную рану. Так происходит каждый день с того трагического момента, когда Большой Взрыв разорвал блаженное безмолвие. Как напоминание об ускользнувшем рае день и ночь сменяются с кровавыми всполохами.
Ночь, вроде тихая, но беспокойная, поглотила Торчилово, а где-то там, по другую сторону трассы, среди ажурных оградок, словно тень призрака, ходил трусливый Санёк.
Утром дверь дома бабки Аглаи открылась.
— Принёс? – спросила Аглая.
Санёк из-за спины вытащил правую руку с банкой полной росы.
— Не уж-то на кладбище набрал? – удивилась Аглая.
Как бы в подтверждение проделанной работы Санёк протянул левую руку и разжал кулак. На ладони лежал пластмассовый жёлтый цветочек.
Бабка Аглая поморщилась:
— Тебе не ко мне надо, а к психиатру.

ПАССИОНАРИЙ

Весна к нам приходит так же внезапно, как и зима с той лишь разницей, что зима несёт внезапные морозы, а весна – слякоть, лужи и непролазную грязь. В это время, которое продолжается не менее месяца, в большинство деревень невозможно добраться, потому что колёса машин вязнут в грязи и начинают буксовать.
Но с каждым днём солнце припекает всё сильнее, и наступает момент, когда подсохшая грязь утрамбовывается, и жижа под ногами превращается в достаточно твёрдый грунт. И, казалось бы, эта простудная погода должна вызывать отвращение, но именно в эти моменты наши тела, измученные зимними холодами и постоянным недостатком солнца, вдруг словно оживают так, что кажется это внутри нас разворачивается некая пружина, являющаяся тем самым зарядом, толкающим нас жить, и не только жить, но и любить, творить, и радоваться жизни.
Вот как раз в эту пору в пригороде Джигородска появилась грузовая «Газель», и уверенно подрулила к старому перекошенному дому в глубине деревни Торчилово. Из кабины вылез мужчина, тип которого раньше в наших местах был очень редким, а сейчас всё более и более распространённым: смуглолицый, с черными, как смоль усами при короткой причёске, человек был одет в кожаный полушубок на дешёвом мехе, расстегнутом до пупа.
Оглянувшись, человек уверенно по-хозяйски вошёл во двор дома бабки Аглаи, которая в это время кормила кур.
— Привет, бабка, — обратился человек.
— Привет, дедка, — ответила Аглая.
— Э-э, ты зачем так? Я к тэбэ уважительно.
— Ну, про «уважительно» это ты мне не заливай. Это вы дома у себя уважительно к старшим относитесь, а здесь всё сразу забываете. Ты ко мне домой приехал, так веди себя подобающе. Говори, чего надо?
— Работать нэ дают.
— Это я знаю и понимаю. Не тебя понимаю, а тех, кто тебе работать не даёт.
— Почему их? Я что, такой плохой?
— А ты кому жить нормально даёшь?
— Я что, это, виноват, что русский торговать не умеет?
— Снова ты ничего не понял. Умеешь торговать, торгуй. А вот как ты и твои соплеменники ведут при этом? Вы дома пикнуть лишний раз не можете, а здесь наглеете.
— Это как?
— Ну, например, как Вы к девушкам относитесь?
Человек пожал плечами:
— Хорошо относимся.
— Да, конечно, дома хорошо относитесь. А здесь что творите? Разве дома ты можешь позволить себе такое, что ты делаешь здесь? Если бы ты у себя дома просто подошёл бы к девушке, то тебя на мести зарезали бы. А здесь ты нагло пристаёшь, позволяешь себе говорить всё что угодно. И после этого на что-то жалуешься. Ты вообще, зачем сюда приехал?
— Торговать.
— А что, дома нельзя? Чего Вы сюда едете? Торгуйте дома. Народ везде есть.
— У нас народ бедный.
— Это здесь народ бедный, это здесь нищета по сравнению с вами. Только ты думаешь, что здесь всё позволено, вот и едешь сюда. Ладно, спрашивай, чего тебе надо от меня.
— Вот и хочу узнать, что сдэлат чтоб нам не мэшали торговать.
— Смотри сюда, — сказала бабка Аглая, — вот видишь, я курам корм кидаю. Что они делают?
— Как что? Клуют. У ног твоих бэгают.
— А теперь возьми крупы и кинь к себе под ноги.
Мужчина взял горсть зерна и сделал, как сказала бабка.
— Ну, что ты видишь?
— Тепер у моих ног клуют.
— Вот видишь. Курица существо глупое, ей всё равно с чьих рук клевать. А ты что? Курица? Езжай домой, там торгуй, строй, детей расти. А здесь тебе делать нечего. Прощай. Вот Бог, вот – порог. А дорогу домой сам найдёшь.
«Газель» уехала из деревни, вот только что-то я сильно сомневаюсь, чтобы этот гость прислушался к мудрому совету.

ВОВЧИК

Летняя жара мучает тело и плавит мозги, из-за чего прекращает умственную деятельность. Обливаясь потом и отбиваясь от вездесущих мух, мы мечтаем, что придёт зима, забывая, что с первыми же морозами будем проклинать и стужу, и пронизывающий ветер, и снежные хлопья, щекочущие нос. Вот так и живём, проклиная погоду за окном, ожидая, что завтра будет лучше, и не замечая, что «лучше» это рядом, совсем рядом, а точнее в нас самих, и только от нас зависит чтобы было лучше.
Про зиму не буду говорить, так как её я не очень жалую, хотя могу признать, что и зимой бывают прекрасные моменты. Ну, а уж летом их хоть отбавляй. Да, жара утомляет. Но дождитесь вечера, того самого момента, когда не менее уставшее от бесконечной многомиллионной беготни по небосводу солнце стремится за горизонт, и вы сможете окунуться в блаженство вечерней прохлады, когда воздух, под светом мерцающих звёзд, словно густеет, и накопленная за долгий беспощадный день энергия вдруг начинает проникать в каждую клеточку вашей сущности, и вы ощущаете такой прилив сил, что кажется достаточно небольшого толчка, и вы полетите над отдыхающей землёй. И только назойливые комары напоминают, что вы не всесильный стрига, отправляющийся на шабаш, а всего лишь уставший путник на тропе жизни.
Был закат жаркого летнего дня. За деревней Торчилово садилось огромное красное солнце, а на другой стороне небосвода уже виднелась ущерблённая с левой стороны луна. Мир дня уступал место миру ночи, но последний рейс, проходивший мимо деревни, только что привёз к бабке Аглае очередного просителя.
Пройдя по обкошенной с двух сторон тропинке, мужчина на вид лет сорока скрылся во дворе с перекошенными воротами. Войдя в дом, человек сказал:
— Я…
— Вот именно «я», — оборвала его бабка Аглая, — везде и всюду твоё «я» опережает у тебя всё. Вовчик, а ты уверен, что ты это сможешь?
— Что смогу? – растерянно спросил проситель.
— Ну, вот для чего ты сюда приехал? Явно чего-то просить. О чём? Об этом потом. А вот интересно, почему последним рейсом? Ты решил, что я тебя у себя оставлю?
— Я не знаю… Я так думал…, — замялся Вовчик.
— Вот-вот. Ты всегда так делаешь. Ведь ты абсолютно не считаешься с тем, что у людей есть свои проблемы. Ты ведь привык всё делать чужими руками. На кой лярд ты мне здесь нужен?
— Но говорят, что Вы всем помогаете.
— Вот я и спрашиваю: а ты это сможешь? Или ты думаешь, что я буду зря языком чесать? Я каждое слово взвешиваю, когда с такими как ты говорю.
— Но я ещё ни о чём не спрашивал.
— А мне это и не надо. В прочем, если это тебя потешит, то спроси. Точнее, я тебя спрошу: зачем ты ко мне приехал?
— Я… это…, — снова замялся Вовчик, — даже не знаю, как сформулировать…
— Да всё понятно. Славы хочешь.
— Можно сказать и так.
— Да не можно сказать, а так и есть. Вот только работать ты не хочешь. Славы многие хотят, а вот работать для этого, нет. А зачем она тебе?
— Ну, как же…
— Ага, благ хочется, — оборвала его бабка. – А ведь ты ничего толком не умеешь. Ведь ты есть кто?
— Как это кто? Я…
— Да не бухти ты. Ты меня слушай, может быть, хоть немного поумнеешь. Для вселенной мы все всего лишь кучка атомов, на какое-то мгновение собравшаяся именно в таком порядке. Пройдёт несколько мгновений и атомы, когда-то составлявшие нас, будут составлять что-то совсем другое. И всё это для вселенной не имеет значения. Для неё ничего не прибывает и не убывает.
— Так что же, и жить не стоит? – спросил Вовчик.
— Уж если собрались атомы в вот такое сокровище как ты, амбициозное и тщеславное, то учись видеть мир, а то тебе и сказать-то миру нечего.
— Это как так?
— Выгляни в окно, что ты там видишь?
Вовчик подошёл к окну, посмотрел и пожал плечами:
— Солнце садится за горизонт.
— Какое солнце? – раздражённо спросила Аглая.
— Как какое, красное.
— И всё?
— И всё.
— Но ты же мнишь себя литератором. Ты должен видеть всё не так, как мы. Ты должен уметь описать так, чтобы было необычно, ёмко и понятно.
— Это как так?
— Э-эх. Ну, вот, например, так. Солнце – кровавый плевок на безмятежности неба.
— Вот это да! Надо записать.
— Зачем тебе записывать? Это не ты сказал, а я. Ты должен видеть так.
— Не ожидал я, что Вы так можете.
— Конечно, не ожидал. Ты ведь людей за быдло считаешь. Ты куда ехал? В деревню, к серой бабке. А тебе тут о высших материях… Что ж с тобой делать? Солнце, поди, уж совсем село. Ну, так хочешь славы?
— Хочу!
— Так-так-так, — задумалась бабка. – Вот тебе кастрюля, иди во двор и набери мне лунного света.
— Вы что, издеваетесь? Как же я его наберу, он же свет?
— Иди тебе говорят, и думай. Ночь большая, до утра успеешь.
Схватил Вовчик кастрюлю, злобы душит, а славы-то хочется. Вот и пошёл он во двор. Сел на крыльце, крутит кастрюлю в руках, что делать не знает. А над ним на жгуче-чёрном небе, среди суровых и величественных звёзд, неспешно проплывала Луна, чей свет надо было набрать Вовчику в эту проклятущую алюминиевую кастрюлю.
Примерно через час из дома вышла Аглая и села рядом с Вовчиком на крыльце.
— Не получается? – участливо спросила она.
— Не получается, — злобно огрызнулся гость.
— Фантазии у тебя не хватает. Тут надо воображение включить, а у тебя его нет. Не понимаю, как ты с таким мировоззрением пытаешься что-то писать?
— Уж, какой есть.
— Вот тут ты снова не прав. В жизни нельзя быть «какой есть». И не только в литературе. Во всём. Даже если ты сколачиваешь ящики под апельсины, надо это делать с полной отдачей. А ты к литературе относишься так, тяп-ляп. Лишь бы урвать кусочек славы. Чем же тебе помочь?
— Подскажите, что делать.
— Да ты ж ничего и не пробовал. Другие хоть, кто воду наливать пробовал, кто зеркальце на дно кастрюли клал.
— Но это же всё чушь, — проворчал Вовчик.
— Удача даётся тем, кто упорен и трудолюбив. Сиди, думай.
И бабка Аглая ушла в дом. Следующий раз она вышла во двор перед рассветом, тогда ещё было темно, но по утренней прохладе уже чувствовалось, что солнце вот-вот начнёт окрашивать красным горизонт на востоке.
Вовчика во дворе не было.
— Я так и знала, — проворчала бабка, — хлюпик. А всё туда же, «славы хочу».
А на крыльце стояла кастрюля, брошенная непрошеным гостем. И не просто стояла. Утренняя роса мелкими капельками осела на стенках холодного металла, и в каждой маленькой капельке отражалась Луна, и от этого кастрюля мерцала в темноте, как драгоценное колье. Бабка достала из кармана пузырёк, и сказала сама себе:
— Надо собрать, не пропадать же добру, вдруг когда-нибудь пригодится, — и принялась за работу.
Ну, а Вовчик? Вскоре в «Джигородской правде» появилась статья Вовчика о лжецелителях и лжепророках. Больше всего негодовал он по поводу наивных слухов о мудрости целительницы бабки Аглаи, к которой в деревню Торчилово едут за помощью люди. Он утверждал, что провёл журналистское расследование, и изобличал её как шарлатанку.
В прочем, после смерти Аглаи, при каждом удобном и не очень случае рассказывал, что был с бабкой близко знаком, и что она благословила его на литературные свершения, и даже несколько раз читал лекции о чудесном даре бабки Аглаи. Вот только глаза его при этом предательски бегали и укрывались от прямого взгляда.

КАРИНА

Какое небо летом звёздное… Конечно же, не тогда, когда обложено тучами, а когда днём палит солнце так, что вечер ждёшь как спасение. И вот, когда солнце убежит за горизонт, вместе со спасительной прохладой на бездонно-чёрной пропасти неба вспыхивают вроде бы маленькие, можно сказать, мизерные, песчинки, но такие яркие, что, глядя на них, понимаешь, что не они созданы для услады наших глаз, но мы удостоились великой чести лицезреть их. И вот так, стоя под звёздами, приходит осознание мелочности всего нашего существования, но вместе с тем появляется ответственность перед всем, что ласкают светом эти далёкие и непостижимые властители вселенной.
Но спустимся на Землю, туда, где в стороне от больших городов живут люди обрабатывающие эту землю.
Днём автобусы из Джигородска идут полупустые, а вот вечером весь транспорт переполнен. Спешат люди после работы кто домой, если живут в пригороде, Ну, а кто в Торчилово едет к бабке Аглае.
Она приехала пятичасовым автобусом. Прошла по грунтовой улочке, единственной в Торчилово, хоть и единственной, но утопающей в цветах буйно разросшихся в палисадниках.
Пройдёт по такой улочке девушка, пропитаются её волосы таким ароматом, что никакой парфюм с ним не сравнится.
От буйства запахов у девушки голова кругом пошла, настроение такое, что летать хочется. Чуть было не повернула назад. Но ведь неспроста она приехала в Торчилово. Камешек на думках вынуждает идти к бабке Аглае.
А Аглая хлопочет во дворе, курочек своих любимых кормит. Девушка открыла калитку и замерла в нерешительности.
— Чего остолбенела, проходи скорей, — подсказала ей бабка, — да калитку плотней закрой, куры разбегутся, потом полдня будем вылавливать.
Девушка закрыла калитку. К счастью ни одна из куриц не попыталась сбежать, слишком заняты они были кормёжкой.
— Ну, не робей, — продолжила бабка, — иди в избу. Пока я кур кормлю, приберись в доме. До заката ещё долго.
— А зачем ждать заката? – спросила девушка.
— Ты, Каринка, со старшими не спорь. Я ведь знаю что делать. Или ты передумала?
— Нет, не передумала.
— Ну, тогда выполняй, что тебе сказали.
Девушка ушла в избу. Вскоре туда пошла и Аглая. Зашла в комнату, осмотрелась.
— Вижу, вижу, прибралась. Да я и не сомневалась. У тебя кровь с восточной примесью, вы, в основном, домашние, при хозяйстве. Чайник поставь, чайку попьём.
На столе расставили чашки, вода закипела, и началось чаепитие.
— Имя у тебя красивое, но не нашенское, — сказала Аглая, — кто тебя так назвал?
— Говорят, что мать так хотела.
— Хорошее имя. Вот только раньше с таким именем тяжеловато было бы в детстве. Не любили раньше имён необычных. Считали, что имена должны быть привычные.
— У меня с этим проблем не было, — ответила Карина.
— Это ясно, что не было. Сейчас каких только имён не встретишь. Привыкли, что имена разные бывают. А раньше всё Ванька да Манька. Проблемы у тебя в другом. Вот только ты сама расскажи в чём.
— Вроде как замуж зовут. Но как-то не совсем ладится.
— Ты в нём сомневаешься?
— Вроде бы нет повода.
— Так что смущает?
— Ну, он… как бы сказать… Сейчас принято так. Близости он хочет.
— А ты нет?
— Вроде бы хочу, но не знаю, правильно ли это.
— Хм, интересный вопрос. Конечно, я понимаю, всё зависит от воспитания. Надо подумать. Решим мы твою проблему.
После этих слов Аглая выглянула в окно.
— Совсем стемнело, пора, идём.
— Далеко?
— Нет, тут рядом, сама увидишь.
Прошли обратно по цветущей улице. Многие цветы на ночь сложили лепестки в бутоны, но в ночном, зыбком от жары, воздухе запахи стали более терпкими, и лучше пропитывать волосы и одежду.
Женщины вышли к большаку и пересекли дорогу.
— Но там же кладбище! – испугалась Карина.
— Вот туда мы и идём, — ответила бабка.
— Ночью???
— Ты что, испугалась?
— Конечно, страшно.
— Эх, ты, дурёха, не мертвецов надо бояться, а людей. Пошли, не дрейфь.
— Как скажите.
А на кладбище тишь, только Луна роняет блики на полированные гранитные плиты, да звёзды поют неслышимую нам вечную песню вселенной.
— Вот скажи мне, Каринка, что ты считаешь, ну, если не главным, но одним из самых нужных в общении мужчины и женщины? Как ты себе это представляешь?
— Совместные интересы, увлечения. Время проводить вместе, чтобы получше узнать друг друга.
— А не думала ли ты, что если узнаете друг друга, как ты говоришь, «получше», то потом не захочется общаться дальше? Скучно будет. Тайна должна оставаться в отношениях.
— Так что же тогда главное? – спросила Карина.
— Вот посмотри на могилы. Видишь, сколько людей лежит.
— Печальное зрелище.
— А теперь представь невероятную ситуацию, что все лежащие здесь люди получили шанс и ожили на один день. Как ты думаешь, чем они будут заниматься в первую очередь?
— Даже не знаю.
— Ну, как ты думаешь, побегут они в музей, в кино, в театр? Нет, не побегут. Они тут же начнут заниматься любовью, потому что это важнее, нужнее, желаннее, а время ограничено, и надо успеть. Вот теперь и думай, что надо человеку в жизни. Ладно, пойдём, а то у тебя душа в пятках.
— Да уж, не приятно.
— Ничего, зато запомнишь лучше. А теперь спать. Завтра утром тебе на автобус чтобы на работу не опоздать.
Вскоре Карина вышла замуж, но бабка Аглая приглашения не получила, да и не ждала, хотя, на мой взгляд, вполне заслуживала.

ЭПИЛОГ

Уже несколько дней не унималась пурга. Неистовый ветер срывал с сугробов хлопья снежинок (те, что ещё не успели смёрзнуться с остальной массой) и, вздымая их вверх, смешивал с почти с такими же хлопьями, только падавшими сверху. Всё это сопровождалось зловещим свистом. Не тем залихватским свистом атакующей казацкой конницы, а протяжно-заунывным, нагоняющей тоску, деребящем душу так, что в нижней части живота невольно появляется щемящий холодок, от которого становится невозможным не то что что-то делать, но и просто жить. И лишь страх перед неведомой, якобы существующей, сверхсилой сдерживает от необдуманных роковых шагов, исправить которые не удавалось ещё никому.
Ветер вихрем кружил над бескрайними равнинами, а в центре этого круговертия, в покосившемся старом доме на краю притрассовой деревеньки Торчилово билась в агонии бабка Аглая. Вокруг неё хлопотали соседи и приехавшие из города вместе с врачами простые жители Джигородска, которые помнили ту помощь, которую когда-то оказала им бабка. Хлопоты врачей не приносили облегчения, но и смерть, нависшая над старым немощным телом, не спешила приступать к тризне. Она только поглаживала костяшками по бледно-жёлтой коже Аглаи, вызывая новые и новые судороги.
Среди мельтешащих по избе людей неприметно суетилась рыжая Настя. В левой руке она сжимала заветную куриную косточку. Когда-то в детстве она слышала странное поверье, бытующее средь русского народа, и именно сейчас, видя муки бабки Аглаи, это поверье почему-то всё время лезло ей в голову. Улучшив момент, когда врачи отвлеклись от постели умирающей, Настя проворно забралась на прикроватную тумбочку. В правой руке у неё был топор. Найдя третью доску в потолке Настя ударила по ней обухом. Доски были старые и ветхие, и потому доска легко проломилась. В этот же миг на дворе стало удивительно тихо. Тихо стало и в избе. Настя растеряно оглянулось, и слеза покатилась по её щеке, подрожала и, сорвавшись вниз, упала на бездыханное тело отмучавшейся бабки Аглаи.
Попы отказались приезжать к умирающей, хотя их и звали соседи бабки. Не приехали они и отпевать её, хотя я уверен, что бабка была бы этим довольна, они при жизни попов не жаловала.
Похоронили Аглаю на кладбище совсем рядом, с другой стороны от трассы. Идут годы, но зимой и летом к могиле со скромным деревянным памятником всё время виднеется тропа: тот кто в жизни нёс людям добро, тот к после смерти дарит искорку света. Да услышит слушающий, да увидит созерцающий.

Ольга Сереброва Сереброва Ольга Васильевна родилась в 1977 г. в Ленинграде. Окончила геологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Работала в экспедициях. Самостоятельно освоила редакторское дело. Сейчас работает внештатным литературным редактором Издательского дома «Нигма». Собирает слова для Псковского областного словаря и материал для диалектологов. Живёт в д.Трубино Себежского района Псковской области

Ветвянка
(сказка из сборника «Ветвянкины сказки»)

Края наши громко не прославлены — нету здесь ничего яркого да приметного. Ни гор огнедышащих, ни огромных водопадов, да и океан далече. И городов больших тут от века не строили, редких ремёсел тоже не водилось. Да и погодой не удивишь. Вот север льдами да снегами богат, юг теплом славен, а здесь всего понемногу — лето с зимой и весна с осенью поровну год меж собой делят. А нам того и надо. На юге вон, говорят, снегу дивятся, северяне лета толком не знают — весь год в меха кутаются. А у нас всё по-положенному: и морозно бывает, и жарко; и сухо, и мокро; и вёдро, и хмарь.
И места опять же разные: то низинка болотистая, то холм крутой, то ровница — всё рядышком. И речки есть, и озёр много. И леса всякие: бор-беломошник или вот берёзка карликовая, будто с севера к нам попала, а рядом дубрава, да с липами, вязами, бересклетом… Грибов, ягод много — тут и морошка с голубикой, и земляника с ежевикой, а черники, брусники, малины, клюквы — без счёта. Зверьё тоже живёт, а уж птицам раздолье, потому место — на любой вкус. Кому вода нужна, кому луга, кому густой ельник или светлый кустарник… Всего хватает. В общем, нескучный край. А ко всему прочему есть у нас одна особинка. О ней и речь пойдёт.
Не знаю, как в иных местах, где люди ведать не ведают, откуда взялись стародавние сказки, а у нас в деревне помнят, от кого пошли те самые занятные сказки, что только в наших краях и сказывают. Про этого человека впору про самого сказку сложить — кто пришлый услышит, ни в жизнь не поверит, что так дело и было.
Жили в нашей деревне муж с женой. Жили уж годов, верно, тридцать, а детей всё не было. И очень они по детям скучали. Особенно жена — ну ясно, женщина. И вот как-то собирала она рябину да нечаянно веточку обломила. Повинилась перед деревом, за ягоды поблагодарила, а веточку эту домой принесла, нарядила куколкой и поставила на печь. Полюбовалась, повздыхала по дочке невынянченной да пошла скотину обряжать. А вернулась — в избе девочка сидит. Сама маленькая, а глаза строгие, глубокие — совсем не по-здешнему. Особые глаза. А взгляд ясный, чистый. Волосы светлые, а платьишко простое, не то серенькое, не то коричневое и немного на те лоскутки походит, в которые куколка-то наряжена. Сидит эта девочка и рябиновые ягодки на нитку нижет — бусики себе мастерит, совсем как наши девчатки. Женщина глядит на неё — не наглядится, любуется — не налюбуется, и пошевелиться не может. Наконец отошла немного, смотрит — а куколки на печи-то и нет. Тут она и поняла, что это дочку ей рябина подарила. А как народилась она из веточки, то и назвали девочку Ветвянушкой, Ветвянкой.
Скажут, не бывает, мол, такого — где ж это видано, чтобы человек от дерева народился? Да и где она сейчас, Ветвянка-то? Если давно померла, так где хоть могила? Такие вот умники — главные дураки-то и есть: всё им объясни да докажи, да ещё чтоб к их понятию подходило. А того невдомёк, что в понятие-то ихнее не всё на свете вмещается. Вот и размусоливают — не бывает этого, да не бывает того. А почему не бывает, спроси. Да потому только, что в их голове не укладывается. Такие ещё любят про тайные знания порассуждать — мол, скрывают от нас правду и надо, мол, до правды той докапываться. А чего скрывать-то? Правда, она сама себя бережёт. Не всякому видна, хоть и лежит открыто. А этот умник пройдёт мимо правды да не заметит, а заметит — так не поверит. Вот сам от себя её и сокрыл. И на других пенять нечего, коли ум наизнанку.
А я так скажу: особой душе и жизнь дана особая. И это так и быть должно. Ей и дороги такие в мире открыты, какие обычным людям, вроде вот нас, не просто заперты, а и невидимы. Умник-то быстро рассудит — чего, мол, не вижу, того не бывает. А так ли оно на деле? Ну да ладно.
Росла Ветвянка у всей деревни на примете — одно, что от рябины дочка, а другое — очень занятные сказки сказывать умела, да всё незнакомые. Сказки её у нас и поныне люди помнят — от прабабушек да прадедушек слышали в детстве, да в ум запало. Непростые эти сказки. Совсем непростые. Даже и сказками не назовёшь — ни тебе битв с чудищами, ни походов в тридевятое царство, ни ковров-самолётов, ни другого какого волшебства-чародейства… И не про давешнее они, а прямо про сегодня. А всё же древние сказки. Очень древние.
Мне вот про Деревья больше запомнилось. Про них разговор отдельный будет. Может, Деревья ей и рассказали эти сказки, Ветвянке-то. Деревья она любила и понимала до тонкости — всё ж ей родня. И говорили они с ней. По-своему, конечно. Вроде как на другом языке. А её и по-нашему каждая травка понимала. Мне вот прадед сказывал, что своими глазами в детстве видал. Рос у них в доме на окне цветок. Как по науке его величают, не знаю, а у нас декабристом прозвали. За то, что зимой цветёт. В нашем краю таких нету, из города откуда-то привезли. Ну, люди и заходили поглядеть — интересно им. И Ветвянка, конечно, тоже забегала. Даже чаще других. И вот зацвёл этот декабрист. Красиво. Как будто звёздочками увешан. А день-то зимой короткий, вот он цветочки и складывал чуть не сразу после обеда — как солнышко сядет. И Ветвянка всё не заставала раскрытым его поглядеть — дел-то зимой не меньше, чем летом, светлой поры на всё и людям не хватает. И вот прибегает она, опять же под вечер, а цветок уж спит. Она и вздохнула: не успеваю, мол, на тебя поглядеть-полюбоваться. И что бы вы думали? Минуты не прошло — раскрылся цветок! На дворе темень, а он стоит красуется — все свои звёздочки растопырил. Так-то вот.

И другим ещё запомнилась людям Ветвянка. Как-то пришла мать в избу, а она прибирается — нарядным вышитым полотенечком полы моет. Мать и голос потеряла. Стоит да руками всплёскивает: что дочка наделала, ведь полотенце узорами расшить — не один день просидишь, а ещё ткань соткать надо, да лён напрясть, да сначала вырастить его, вымочить, высушить, вытрепать, вычесать… В позапрошлый год лён посадили да только нынче полотенце готово. И такие-то труды загубить, да для чего — будто полы вымыть нечем! Вон негодного лохонья-то сколько.
— Дочка, что ж ты наделала-то?!
Тут и отец заходит, увидел и тоже обомлел:
— Дочка, да ты ж ведь разумная у нас росла, как же ты так рассудила-то? Неужто не знаешь, как тяжко добро достаётся?
Посмотрела на родителей Ветвянка и говорит спокойненько:
— Очень хорошо рассудила, как и все судят. Вот ты, батюшка, недавно лес возил на дрова. Ладные деревья подбирал, не кривые, не сучковатые — чтоб кололись легко, чтоб в поленнице ровно лежали. Сколько лет росли, красовались, лес украшали, а теперь в печи сгорят, и деток не будет у них. Для того разве их земля поила, солнышко кормило? А в лесу остались деревья всё больше негодящие — кривые, да больные, да жидковатые. Они и станут семена раскидывать, деток растить. А детки-то по родителям выйдут.
А ты, матушка, траву целебную летом собирала — самые красивые да густенькие кусточки срезала, а какие поплоше, те на лугу оставила. Вот и думай, ладно ли — кто в питьё угодит, а кто семян народит. Так и я рассудила — самой лучшей тканиной полы помыла, а на утирку уж что осталось.
Переглянулись мать с отцом, глаза потупили, стыдно им стало. Смотришь, старик хворост да разный негодный сухостой из лесу возить начал и другим мужикам заказал лес губить ни за что. А мать по травы пошла с соседками да и говорит, как дочка научила, как по-хорошему, по-человеческому-то всё устроить — чтоб и себе польза, и лугу не урон. Ну и конечно, историю эту с полотенцем соседкам рассказала. Подивились соседки и тоже устыдились — ведь как грабители какие поступали. Сами зареклись и дочкам-внучкам заказали. Вот с тех пор и пошёл у нас обычай, вроде даже игры: пойдут детишки в лес по ягоды или по грибы, а то на рыбалку, да ко всему присматриваются — к деревьям, кустам да ягодным кусточкам, к цветам тоже. В каждом роду самые красивые ищут. Кто быстрей, наперегонки, значит. Найдут — ниточку красную повяжут. И что там деревья — даже травку простую с такой ниточкой у нас никто тронуть не смеет.

Так вот и прожила в нашей деревне Ветвянка девяносто шесть годов. А потом ушла. Кто говорит — померла или сгинула, да только дело тут непростое. Люди-то сами не видели, а догадаться — догадались, как оно было. Есть тут в ближнем лесу полянка. На южном склоне крутого длинного холма. Вроде бы обычная с виду, только и примет, что лишайники на ней густые да крупные растут, и всякого сорта — и зеленоватые, и почти белые, и кувшинчиками с красным горлышком, и полыми пальцами… Как ковёр. И грибов там по осени богато. А так — полянка и полянка. Только человеку там покойно и как-то радостно делается. Доброе место. И Ветвянка туда часто наведывалась. И вот прошло года три или четыре, как она пропала, и нашли ребятишки на этой полянке молоденькую рябинку, да такую стройную и красивую, что сразу красную нитку на веточку ей повязали. И чем старше, тем краше деревце становилось. Наши-то в лес часто ходили, и всякий раз времечко улучат мимо пройти, рябинкой полюбоваться. Так и росла она у людей на примете, пока не состарилась, не легла на кудрявый лишайниковый ковёр. Вот люди и думают — Ветвянка это. А проростки её по всему лесу расселились — птицы уж постарались.
Ну, и сказки её остались, конечно. На памяти у людей. У нас их все с детства знают. И рассказывают тем, кому послушать охота. Слова-то каждый свои подбирает, а у всех на одно выходит. Это у нашенских-то. А вот приезжим всё больше обёртку подавай, да покрасивее. Так уж они в городах у себя привыкают. А сути-то за этими красивостями и не видать. И как начнут наши сказки пересказывать — хоть уши затыкай. Всё переиначат. И не со зла, а просто от непонятия. Вроде про то же самое говорят, но совсем по-другому выходит. Самые верные слова ложью звучат.
Вот и надумали мы записать Ветвянкины сказки, как в наших краях сказывают. Потому — сохранить их надо. На пользу они людям. Кто понять и прочесть сумеет, конечно, — не поторопится. Всем миром мы эти сказки собирали, со всей деревни. Кто что помнит — то и рассказал, как смог. Всякие тут сказки. Иные вроде как легенды. Раз послушаешь — задумаешься, а задумаешься — ещё послушать тянет. А иные простые, вроде побасенок — детишек впору забавлять. Только все хороши по-своему. Может, потом и ещё какие-нибудь вспомнятся — кто знает.

Самая странная сказка
(сказка из сборника «Ветвянкины сказки»)

И вот он пошёл. Идёт, идёт, идёт. День идёт, два идёт, долго идёт. Пришёл вроде. Бревно поперёк дороги лежит. Смотрит он, смотрит. Большое бревно. Перелезть — высоко, подлезть — низко. Что тут делать?
Оглядывается — птичка сидит. Маленькая. И головку так набок, устала птичка. Протянул он руку — не улетает. Крошек тогда на ладонь накрошил, угощает её. Птичка крошки увидала — головку подняла. Одну клюнула — вдвое больше стаёт. Другую клюнула — втрое больше стаёт. Все склевала и большая-большая стала. Неба не видать, ничего не видать. Одна птичка.
Взяла его клювом за шкирку, как кошка котенят. Понесла. Себе на спину принесла. Зарылся он в перья, сидит. Вот полетела птичка. Летит, летит, долго летит. Так через бревно перелетела. Опять за шкирку его взяла и на землю опустила. Вот стоит он, смотрит — птичка снова маленькой стала и головку опустила. Спит птичка.
Поклонился он птичке, оставил ей крошек, дальше идёт. Идёт, идёт, долго идёт. Дорога в гору пошла. Лезет, лезет, высоко лезет. На гору залез. Смотрит назад — бревно то видно. Маленькое. Как прутик вот. Высоко залез. Страшно. А слезть никак. Тучка подошла. Смотрит он — стоит тучка. За гору зацепилась. Стала тучка гору дождём поливать. Льёт, льёт, льёт. День льёт, второй льёт, долго льёт. И стала гора таять. Меньше и меньше стаёт гора. Ровное место стало. Так на землю его опустило. Отцепилась тучка, дальше пошла.
Он мокрый весь, дрожит, птичкины перья вспоминает — тепло там. Да нету птички. И крошек нет. Размокли крошки. Стоял он стоял, долго стоял. Холодно стоять. Дальше пошёл. Вот идёт, идёт, идёт. День идёт, второй идёт, долго идёт. Платье высохло, волосы высохли, сам согрелся. Хорошо идёт.
До реки дошёл. Большая река. На берегу стоит, другого не видно. Дубы на берегу растут. По ста лет, по две-сте лет, по три-ста лет растут. Старые дубы, большие. И волны по реке бегут. Большие волны. Ветра нет, а волны как дубы высокие. Жарко от них, как вот от огня жарко. На дубах листья сворачиваются, ветки над рекой обгорают — чёрные, как угольки всё равно. И рыбки чёрные в реке играют. Волны лёгкие, как пламя в печи. Ветерок дунет — на берег клонятся. А дубы не пускают. Ветвями путь загораживают.
Он стоит смотрит. Жалко дубы. Ночь настала. А от реки светло — звёзд не видно. Волны на реке, как змеи огненные. Ветви на дубах, как змеи угольные, чёрные. Страшно ему чего-то. А стоит, не уходит. Да куда ж идти-то. Назад путь пропал, вперёд река не пускает. Ждёт он, ждёт, долго ждёт. Ночь мрак напустила, огни реки притушила. Жёлтые были — красными стали. Уснула река. Дубы не спят, реку сторожат, сохлыми листьями шуршат.
И он не спит, у дубов стоит, на звёзды частые глядит. Вдруг видит — птичка та на небе. Звёзды там клюёт. Какую клюнет — та вниз катится. Одна катится, вторая катится, много катится, и все в реку падают. От звёзд светлой река стаёт. Остывает река. Была золотом — серебром стала. Была огнём — водой стала. Мягкая река, ласковая.
Солнце взошло. На дубах ветви зазеленели, листьями покрылись. Хорошо стало, радостно. К реке он пошёл. Стоит смотрит — плыть далеко. Не доплыть — устанет, на дно пойдёт. Как тут быть? Поднял голову — с неба перо падает. Большое перо, его самого больше. Птички той перо. Голову опустил — ветки лежат. Хорошие ветки, крепкие. Дубы веток надарили. Взял он ветки, плот связал. Взял перо, в серёдку воткнул. На воду спустил, поплыл по реке. Плывёт, плывёт, плывёт. День плывёт, другой плывёт, долго плывёт. На дальний берег плот правит. Пить захочет — водички попьёт. Есть захочет — река рыбку даст. Хорошо плывёт. Рыбки светлой чешуёй блестят. Звёзды это в реку падали, и звёздный свет к бокам прилип.
Плывёт, плывёт — тот берег видно. Там тоже дубы растут. Ветви зелёные. Ветвями машут. Пристал к берегу, перо уронил, на плот уложил. От берега тропка идёт, дубы огибает. Вдоль тропки цветы белые. Как звёздочки горят, лучики пускают. Хотел сорвать один — жалко стало. Пускай его растёт. Дальше пошёл. Идёт, идёт, идёт. Под дубами сумрачно. Только цветы сияют. Тропка туда-сюда виляет. На тропке следочки маленькие. В ту же сторону идут. На его шаг четыре делают. Цветы следочкам кланяются, и те светиться начинают. Назад оглянулся — тропки нет. Цветов нет. Следочков нет. Всё сумрак покрыл. Дальше идёт. Идёт, идёт — кончилась тропка. На поляну вышел.
На поляне сплошь цветы лучистые. Светло от них. Дубы опушку сторожат. Посреди цветок растёт. Как огонь в ночи, красный. Как яхонт, прозрачный. Как изба, большой. Подходит к нему. Лепесток вниз отогнулся, крылечком стал. Внутри звёздочки золотистые, как ковёр. Зашёл он. Вокруг лепестки — стены красные, над ними потолок — небо синее. По небу облачко плывёт. Остановилось прямо над цветком, внутрь нырнуло. Смотрит он — как одеяло стало. Пушистое, мягкое. Прилёг он — тепло, хорошо. Спит.
Проснулся. Солнце взошло. Стены яхонтовые сквозь светеют. Рядом девочка сидит. Личико белое, платье белое, волосы белые, ножки босые белые. Сама махонькая. Из облачка одежу шьёт, стегает. Шубу сшила, шапку сшила, рукавицы сшила. Ему даёт. Взял он, надел — тепло, мягко. Поклонился девочке. Говорит она:
— Хороший ты, добрый. Птичку пожалел, покормил. Дубы пожалел — птичка сил набралась, высоко полетела, реку звёздами погасила. Цветок пожалел — меня увидел. Такого ждём. Далеко-далеко мороз и холод. Там Север стоит спит. Давно спит. Как дерево стал. В шубу закутался, руки в рукава длинные спрятал. Рук много. Десять а то два-на-десять. Руки как ветви. На рукавах нитки про всех навязаны. Длинные, толстые — долго жить кому, многим родичам рождаться. Короткие, тонкие — мало жить кому, родне умирать.
Давно назад злой Шишля был. Ходил медленно, говорил медленно, всё медленно. Нас не любил. Наши ножки лёгкие, шажки быстрые, руки проворные. Пошёл Шишля туда, где холод, где Север спит. Нашёл нашу нитку — белую, лёгкую, узорную. Оборвал нитку Шишля, тоненький кончик остался, короткий. Нам не долго жить. Мало нас стаёт. Север спит, помочь не может. Тебя просим. Прабабушка нитку плела, бабушка нитку плела, мать нитку плела, я сама нитку плела. Длинная нитка, крепкая, белая, узорная. Навяжи нашу нитку Северу на рукав. Долго жить будем, родни много будет, будем на облачках летать, в цветах ночевать, под дубами легко танцевать. Жить будем, радоваться будем.
Взял он нитку, за пазуху спрятал. Поклонился девочке, дальше идёт. Идёт, идёт, идёт. День идёт, второй идёт, долго идёт. Лесами идёт, горами идёт, болотами шагает, реки переплывает. Шёл, шёл, до холода дошёл. Смотрит — земля белая, звёзды белые, луна белая. Только небо ночное, тёмное. На небе ленты искрятся, играют. Дальше идёт. На земле покрывало белое, мягкое, пушистое. Шагнёт — ямку оставляет. Устанет — ямку большую сделает, ляжет, поспит, дальше идёт. Идёт, идёт, долго идёт. Дерево впереди видать. Большое дерево, само белое, ветви белые. На ветвях нитки навязаны. Вокруг ямы большие. Злой Шишля ходил. То не дерево — то Север спит.
Он к Северу пришёл. Нитку из-за пазухи достаёт. Тут воздух загудел — злой Шишля налетел, чуть нитку не отобрал. Он в сторону скочил, в ямку сел. Ямка белая, шуба белая, шапка белая, рукавицы белые — не видать его. Сидит, затаился, ждёт. Злой Шишля вокруг ходит, рычит. Тут Север услыхал, проснулся. Руками тряхнул, на Шишлю взглянул. Нашёл нитку Шишлину. Белая была, да засалилась, закоптилась. Злой когда Шишля стал. Север нитку взял, оторвал. Сразу упал злой Шишля, насовсем упал. Нет больше злого Шишли.
Тот наш из ямки вылез, к Северу идёт. Подошёл, нитку дал — белую, крепкую, длинную, узорную. Взял Север нитку, расправил — понравилась нитка. На рукав навязал. Его взял, полой шубы накрыл.
Тут светло стало. Солнце в небе сияет. Он на лугу зелёном лежит, на облачка глядит, девочку белую вспоминает.

Вот такую сказку, ребятки, слышал я от бабушки своей. Старенькой совсем бабушка была. Любил я эту сказку, то и дело приставал — скажи да скажи. Куда бабушке от внучка деться? Сказывала, конечно. Но сколь я ни выспрашивал, кто такой Он, зачем и куда пошёл — не помнила того бабушка. Так что — за что купил, за то и продаю: рассказал так, как мне самому когда-то сказывали. Уж что есть. Не взыщите.

Вьюжные жаворонки
(глава повести «Ясная пора»)

Ночью в доме запела западная стена. Брёвна на ней старые, тёмно-коричневые и все в трещинах. Кое-где в трещины можно просунуть ладонь. А если заглянуть в самые маленькие, увидишь то тут, то там спрятанное поползнями семечко — зимний запас. А вот мха между брёвнами почти не видно — расторопные птицы давно повытаскали для гнёзд всё, что можно было достать.
Стена выглядела такой ветхой, такой ненадёжной. Но для жильцов дома это была самая удивительная, самая любимая стена. Она всегда пела под дождём и ветром. Ветер швырял в неё капли, словно горсти бусин, и под их ударами брёвна тренькали и блямкали что твои струны. Это был не просто стук, с каким дождь барабанит по крыше, — дерево отзывалось музыкальным звоном: кап — треньк, кап — треньк, будто незримый и очень искусный музыкант наигрывает песенку. С каким удовольствием в доме слушали эту музыку! Как радостно встречали промозглые балтийские ветра — ведь именно они приносили песни!
Может, сосны, из которых сложен дом, росли когда-то у берегов Балтийского моря и теперь пели, радуясь родному ветру? Ясень с Ясной в этом не сомневались.
Дом и правда был построен давным-давно. И очень далеко от их деревни. Вот ведь как: стоял себе на крепком каменном фундаменте больше полувека, а потом — раз! — и оказался в другом месте, и живёт здесь уже почти сотню лет. Внутри он часто менял убранство — бревенчатые стены скрылись под постоянно обновлявшимися обоями, появлялись и исчезали всевозможные перегородки по вкусу очередных хозяев; крыша стала напоминать стопку блинов, когда на прохудившуюся дранку положили новый слой, а через много лет поверх него — серый шифер… Под коньком каждое лето гнездились трясогузки, под стрехой — воробьи, на чердаке — летучие мыши и деревенские ласточки. И только снаружи брёвна по-прежнему то мокли под дождём, то высыхали под солнышком, то подрагивали под порывами ветра. А потом научились петь.
И вот сегодня ночью старые брёвна снова запели. Но не звонко, а как-то глухо, необычно. Гудел ветер, и что-то погрюкивало на крыше — наверно, неплотно прибитый шиферный лист. А наутро настал странный день — и светлый, и тёмный. Светлый от белоснежных сугробов и тёмный, пасмурный — от плотных серых облаков. За окнами кружила весенняя вьюга. Мокрый снег — лепень — налип на западную стену, на стволы всех деревьев с западной стороны, на скаты крыш, столбы заборов… Словно бы сказочный великан, стоя лицом к востоку, обвёл всё вокруг белым мелом. Мир стал двухцветным: встанешь по ветру — всё белое, обернёшься — всё чёрное.
А вьюга и не думала прекращать свой танец. Кружили и кружили снежинки, и едва слышно пела стена. В такой день нет ничего лучше, чем сидеть дома, у тёплой печки. От снежной круговерти огонь кажется ещё уютнее. А между тем сегодня же канун равноденствия! Вот так вьюга подгадала — завтра, как сказала мать, пора встречать весну. День сравняется с ночью, а потом будет всё длинней и длинней — до самого летнего солнцестояния в конце июня. А сегодня можно заранее напечь для весны жаворонков и ещё тетёрок. Жаворонков! Напечь!
Ясень с Ясной оторвались от окна, где наблюдали за снежинками, и побежали на кухню. На Новый год они уже пекли печенье в виде птичек — вырезали их формочкой из тонкого пласта-лепёшки. Но сейчас мать готовит другое тесто — странное, своенравное. Оно не будет послушно лежать, когда раскатаешь, — станет вздыхать большими пузырями и пухнуть, устраиваясь на противне по-своему. Какие же птички получатся из такого? Ах да, мать сказала — жаворонки. Может, для жаворонков так и надо?
Тесто лежало на столе расплывшимся шаром. Все оторвали по большому комку, и мать показала, как раскатать его между ладонями в длинную колбаску. А потом взяла и завязала её. Как будто это не колбаска вовсе, а толстая верёвка. Вот так птичка! Не птичка — узелок. Но когда узелок этот лёг на стол, дети кое-что заметили — вроде как сложенные крылышки по бокам. Мать тем временем вытянула из верхнего кончика клювик и воткнула по обе стороны от него две сухих ягодки черники — глазки. А нижний кончик расплющила и острым ножом прочертила пёрышки. Глядите-ка: не узелок на противне, а самая настоящая птичка! Дети с восторгом повторили: узелок, клювик, глазки, хвостик. И вот у каждого по жаворонку. И как похожи! Волшебное, просто сказочное преображение! Ясна аж запрыгала вокруг стола, Ясень шумно к ней присоединился, высоко вскидывая руки, а мать с улыбкой наблюдала за диким танцем. На шум и гам заглянул отец:
— Что, жаворонки, — уже прилетели? Смотрите, печку крыльями не заденьте.
Это лишь подлило масла в огонь. Напрыгавшись вдоволь, детишки принялись за тесто, и скоро три больших противня заполнились весёлыми птичками — целая стая! Последние слепленные жаворонки были стройными, даже худенькими, зато первые растолстели — разбухли так, что толкали боками соседей. Пора и в печь.
Пока жаворонки румянились, мать достала из-под миски ещё одно тесто — ржаное. Из такого под Новый год все лепили козуль. Ясень с Ясной обрадовались — оно лучше всякого пластилина. Что же получится на этот раз? Оказывается, тетёрки.
— Такое печенье на севере пекли, — пояснила мать. — Давайте и мы попробуем.
Тетёрки были совсем другими. И даже вовсе не птички. Тут не к месту бурное веселье — дети сосредоточенно укладывали на кусочке фольги ржаную колбаску-ниточку. «Ниточка» довольно тонкая — не толще тех шерстяных, из которых мать тёплые свитера вязала. И выложить из неё узор совсем не просто: в центре размещаешь цветок, листик, птицу или зверя какого-нибудь, а дальше по кругу рядами спиральки, завитки, фестончики, просто линии… Как будто вышиваешь. Печенушки выходили большими, в две материных ладони. Ясень с удовольствием выводил причудливые цветы, а Ясна увлеклась фигурками животных и хмурила бровки, стараясь передать их облик двумя-тремя тестяными ниточками. Мать всё поглядывала на неё — получалось похоже, очень похоже. Под конец Ясна сделала даже муравья — ведь они почти самыми первыми появляются по весне. Муравей поднялся на задних лапках и широко раскинул в стороны передние, а мордочка выглядела удивлённой. Это же надо!
Увлёкшись тетёрками, ребятишки забыли про жаворонков — хорошо, мать была начеку. Рассматривать румяных птичек, ещё горячих от печного жара, — одно удовольствие! Ясень с Ясной просто покатывались со смеху, показывая друг другу то на одну, то на другую. Своевольное тесто, разбухая в печи, всех перекроило на свой лад: у одного голова склонилась набок, другой надул щёки, у третьего глаза навыкате… У каждого своё выражение лица, и почти у всех такое уморительное! Самых смешных показали отцу, и, к великому удовольствию детей, он так же весело смеялся, оторвавшись от толстой книги.
Тоненькие тетёрки пеклись быстро — их, не снимая с фольги, уложили прямо на под. Они не изменились от жара, только покоричневели и подсохли. Мать разложила готовых тетёрок на широком кухонном столе, и Ясень с Ясной замерли в восхищении. Даже жалко грызть эти хрустящие ржаные кружева! Интересно, как кому-то пришло в голову такое? Кто первым додумался? Ну конечно какая-то древняя женщина! Она ведь и шила и вышивала, и вязала и плела. Она же и пироги пекла к празднику. И вот однажды захотела испечь кружевное печенье — что здесь удивительного?
Чем дольше глядела Ясна на тетёрок, тем больше серьёзнела: это не просто необыкновенно, не просто красиво. Она задумалась обо всех людях, что жили раньше, — и здесь, и на севере, и вообще на земле. Они ведь так же радовались солнечным денькам, любовались снежинками, сидели в уюте своих домов у тёплых печей… И тоже стремились украсить мир и жизнь. Ясна так и представила: вот неизвестная женщина с улыбкой вешает на окно новую узорную занавеску, похожую на те, что висят у них в доме; вот мужчина вырезает на глинобитной, сырой ещё, печи самые разные цветы, а женщина подходит и ласково улыбается — и ему, и нарядной печке…
Девочка вдруг поняла, что они были похожи на неё, что и она, и Ясень, и отец с матерью могли бы жить с ними, в те далёкие времена, и все бы прекрасно поладили. Вот сейчас той женщины, что испекла такое печенье, давно уже нет на свете, а Ясна есть и думает о ней, чувствует, какой она была, о чём мечтала… Значит, та женщина не совсем умерла, не совсем исчезла, хотя прошёл уже не один век. А может, ещё через сотню лет кто-то вот так же задумается над ржаным кружевом и так же поймёт давным-давно ушедшего человека. Это удивительно. Ясна будто воочию увидела всех этих хороших людей, что жили на Земле и делали что-то светлое. Все они улыбались ей. Не было никакого забвения, никакой тьмы веков, как пишут в книжках! Хорошие люди живут на земле вечно. Может, и она сама, маленькая Ясна, сделает что-то такое, такое хорошее, что и о ней когда-нибудь будут так думать.

Вечером вьюга ещё кружила, но потише — не так гудел ветер, не так густо летели снежинки. Интересно, как там настоящие жаворонки? Март выдался таким тёплым, что они наверняка уже прилетели и сидят, небось, укрывшись от ветра и непогоды у какой-нибудь злаковой кочки.
А жаворонки-печеньки вместе с тетёрками стоят себе на столе — всем пока жалко их есть.
— Хорошие птички у вас получились под вьюгу. Но уж завтра мы этим вьюжным жаворонкам головы-то пооткусываем! — весело заявил отец, и Ясень с Ясной с ним согласились — пооткусываем!

К ночи вьюга угомонилась окончательно, мягко уложила на землю последние снежинки. Ясна вышла на крыльцо поглядеть — может, видно Большую Медведицу? Девочке всегда почему-то казалось, что эти семь звёзд не просто мерцают, а улыбаются. Всё самое хорошее всегда улыбается. И если небо надолго затягивалось облаками, Ясна скучала. Хотя нет, как же она забыла — их ведь не семь, а восемь! Рядом со средней звездой в ручке ковша есть ещё одна, совсем малюсенькая. У них красивые, как бы поблёскивающие, имена — Мицар и Алькор. По-арабски это значит — конь и всадник.
Если мысленно шагнуть по крайним звёздам ковша, а потом сделать ещё пять таких же шагов от донышка вверх, попадёшь на Полярную звезду. Так их с Ясенем научил отец. Она светит на конце ручки другого ковша, поменьше — Малой Медведицы — и по ней всегда можно узнать, где север. А ещё отец рассказал, что когда-то давно, примерно три тысячи лет назад, на месте нынешней Полярной была другая звёздочка Малой Медведицы, почти такая же яркая, и в то время звездой севера была уже она. Её так и называли, только по-арабски — Кохаб. А где-то двенадцать тысяч лет назад ближе всех к северу сияла синяя Вега. И когда-нибудь она туда вернётся.
Отец тогда запустил любимый Яснин волчок и объяснил, что наша Земля вертится, как и он. Только у волчка ось настоящая, а у Земли — всего лишь воображаемая. Но и ту, и другую при вращении слегка покачивает — когда волчок крутится быстро, кажется, что его ось стоит неподвижно и прямо, а стоит ему замедлить ход, сразу видно, как она начинает вилять туда-сюда. Но волчок маленький, а Земля большая. И её мысленная ось очень медленно описывает по небу огромный круг, а северный конец этой оси упирается то в одну звёздочку, то в другую. Так что, не звёзды смещаются — смещается сам север!
А вообще-то и звёзды тоже движутся, и много-премного лет назад наши первобытные предки видели по ночам совсем другое небо. Звёзды движутся и сейчас, но все они так далеко от Земли, что мы этого не замечаем. Но очень-очень нескоро, в будущем, кто-нибудь поднимет голову и вместо красивого ковша Большой Медведицы увидит какой-нибудь кривой утюг. Ясна не хотела бы жить под таким небом. Хотя это и интересно — посмотреть, каким тогда будет звёздный узор.
Она стояла на крыльце, пока не озябла. Хорошо, когда над землёй раскинуты звёзды. Хорошо, когда пахнет тающим снегом и всеми мокрыми запахами ранней весны — и ветками, и корой, и прелым листом, и пашней, и хвоей…