Константин (Горянов) митрополит.  «Чаша Господня и чаша бесовская» (1Кор.10:21)
/Осмысление стратегии государственного существования России: библейские архетипы, трагические и славные страницы российской истории XX в./.
Издательский Дом «Родная Ладога», Санкт-Петербург, 2020 г., 530 стр., иллюстрации

На святках в редакции журнала «Родная Ладога» состоялась презентация новой книги митрополита Петрозаводского и Карельского Константина (Горянова), члена Союза писателей России, академика РАЕН, «Чаша Господня и чаша бесовская» (1Кор.10:21). Книга рекомендована к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви, утверждена Ученым советом Секции междисциплинарных проблем науки и образования Российской академии естественных наук. Рецензентами являются:
Казин А.Л. – доктор философских наук, профессор, и.о. директора Российского института истории искусств, засл. работник культуры РФ;
Базиленко И.В. – доктор исторических наук, кандидат богословия, профессор Санкт-Петербургского государственного университета и Санкт-Петербургской Духовной академии.
На презентации присутствовали доктор философских наук Казин А.Л.; доктор философских наук, академик РАО, профессор Государственного педагогического университета им. А.И. Герцена Корольков А.А.; главный редактор информационного портала «Русская народная линия» Степанов А.Д.; профессор Санкт-Петербургского государственного института культуры Скотникова Г.В.; вдова выдающегося русского писателя Николая Коняева – Коняева М. В.; главный редактор журнала «Родная Ладога» Ребров А.Б., заместитель главного редактора журнала «Родная Ладога» Ефимовская В.В.; заместитель председателя общественной организации «Брянское землячество в Санкт-Петербурге и Ленинградской области» Цыбульский А.П.; представители учебных организаций, в том числе БГТУ «Военмех» им. Д.Ф.Устинова Есипов А.В. – внук легендарного разведчика, героя Советского Союза Виктора Лягина, профессор Москвин С.В., члены редакции, авторы и читатели журнала «Родная Ладога».
Собравшиеся отметили, что книга митрополита Константина (Горянова) «Чаша Господня и чаша бесовская» (1 Кор. 10:21) — произведение уникальное и своевременное, созданное на стыке и во взаимосвязи многих областей человеческого знания — богословия, исторической науки, политологии, антропологии, статистики, литературоведения, экономики, искусствоведения. Настоящее издание, действительно, можно назвать осмыслением стратегии государственного существования России на основе библейских архетипов и истории русской революционной трагедии, приведшей к мировой военной трагедии, окончившейся Победой в Великой Отечественной войне.
Эта оценка книги оправдано тем, что Россия, которой в первую очередь она посвящена, находится в постоянной борьбе за независимость и в непрерывном духовном противостоянии Чаши Господней с чашей бесовской. Данный объемный труд, состоящий из самостоятельных глав-разделов, темы которых раскрываются в образных названиях и символичных эпиграфах, является произведением целостным. Строго выверена доказательная база главных смыслов: только в крепости веры Православной, только в осмыслении библейских архетипов человеческого поведения, только в соблюдении народом заповедей Божиих может быть непобедимой Россия. Это было доказано, как говорит автор книги, искупительным подвигом советского народа в Великой Отечественной войне.
На примере святой жизни страстотерпца — последнего российского Императора Николая II, принявшего Царский венец как «Чашу Господню», — автор книги разъясняет сакральную сущность Помазания на Царство, клятвы народа на верность своему Правителю, священного права служения Отечеству. Революции, произошедшие в России в начале XX века по инициативе и с финансовой помощью внешних, заинтересованных в гибели Российской империи сил, богослов рассматривает как агрессию адовых сил, чьими лживыми посулами обольстились многие сословия русского народа. Прильнувшие к «чаше бесовской», изменившие вере в Бога и клятве Его Венценосному Помазаннику, многие люди рассчитались за свою легковерность не только потерей Родины, но жизнями своими и своих детей. Нарушение клятв, отступничество от Бога привело к неисчислимым людским и материальным потерям во время Второй мировой войны, ставшей продолжением Первой мировой войны, в которой Россия должна была победить. Вследствие революций русская Победа оказалась отложенной на четверть века. Этот трагический опыт должен стать поучительным нам, живущим уже в третьем тысячелетии, в чем много помогает новая книга митрополита Константина «Чаша Господня и чаша бесовская».
Книга, имеющая ссылки на Библию, на новейшие современные научные исследования, обладающая развернутыми комментариями-подстрочниками, выполняющими функцию обширного справочного материала, хорошо иллюстрированная, должна быть интересна людям разных уровней образования, возрастов, политических взглядов.
Митрополит Петрозаводский и Карель­ский Константин (Горянов) — автор книг «И познаете истину» (СПб, 2011), «Встань и иди в дом твой» (СПб, 2014), «Апокалипсисы революций» (СПб, 2018), двухсот шестидесяти публикаций в академической и периодической печати широко известен как богослов, историк, публицист. Он в 1974 году окончил Винницкий медицинский ин­ститут, работал практическим врачом. В 1981 г. защитил кандидатскую диссертацию в Смоленском медицинском институте, занимал должность старшего преподавателя Брянского института.
Для того чтобы поступить в семинарию, требовалось преодолеть большие препятствия со стороны атеистической власти: пришлось менять место жительства, работать разнорабочим на железной дороге, лесоповале, ночным сторожем в Жировицком монастыре. По благословению митрополита Минского и Белорусского Филарета поступил в 1983 году в Московскую духовную семинарию, которую окончил за два года. На первом курсе академии принял монашеский постриг, был рукоположен в сан иеродиакона, а затем — в иеромонаха ректором Московской духовной академии и семинарии епископом Дмитровским Александром (Тимофеевым, + 2003). Во время учебы и преподавательской деятельности продолжал заниматься врачебной практикой.
В 1989 г. окончил Московскую Духовную академию, был оставлен преподавателем Ветхого Завета, защитил кандидатскую диссертацию. В 1990 г. возведён в сан игумена, назначен ректором возрожденной Минской Духовной семинарии, где преподавал историю Русской Православной Церкви и догматическое богословие. В 1991 г. рукоположен во епископа Но­вогрудского, викария Минской епархии. Продолжая быть ректором, управлял с 1992 г. возрожденной Новогрудской епархией. В 1996 г. назначен ректором С. – Петербургской Духовной академии с титулом «епископ Тихвинский, ви­карий Санкт-Петербургской епархии». С 1999 г. профессор, зав. кафедрой бого­словских дисциплин. В 2003 г. возведен в сан архиепископа. Член редколлегии «Бо­гословских трудов», член нескольких ака­демий (РАЕН и др.). Награжден многими церковными и научными наградами. Член Союза писателей Рос­сии, лауреат ряда литературных премий. С 2008 г. правящий архиерей Курганской епархии, проректор по научной работе Екатеринбургской Духовной семинарии. Председатель Синодальной бого­служебной комиссии. С мая 2015 г. ми­трополит Петрозаводский и Карельский, глава Карельской митрополии.

Валентина Станкевич

Валерий Мухин

Я — время.
О поэте Александре Гусеве

Судьба у Александра Гусева была очень тяжёлой, я бы сказал – трагической. Родился он 11 февраля 1939 года в деревне Шемякино, Порховского района, Псковской области. Военное полуголодное ВРЕМЯ — детство. Четверо детей в семье. Жизнь на оккупированной территории.
После войны переезд в Псков.
Окончив в Пскове в шестнадцатилетнем возрасте школу, он строил свою дальнейшую жизнь без родительской помощи.
В 1958 году окончил Ленинградский радиотехникум. Отслужил в армии, в ракетных войсках, в 1961 году пережил клиническую смерть, работал на Псковском заводе радиодеталей, перепробовал массу профессий, прежде чем нашел свою единственную дорогу – к поэтическому творчеству.
Работал в Псковском историко-художественном и архитектурном Музее-заповеднике, в Псковской областной научной библиотеке.
В 1971 году заочно окончил знаменитый московский Литературный институт имени Горького, стал писать стихи, служить Музе.
У него выходят небольшие сборники стихов: «Пожелай мне удачи» 1971, «Земле кланяюсь» 1974, «При свете памяти» (1984), «Измерения» (1990), «Если приду» (1996), «Небесный свет» книжка в коллективном сборнике «У родника» (1997), «До последнего дня» книжка в коллективном сборнике «Звучание свирели» (1998).
Исключение составил последний его прижизненный сборник «Колесо бытия» (1999), на 270 страниц.

Презентация этого сборника, состоялась 17 декабря 2000 года на заседании клуба «Лира» в центральной библиотеке на улице Конной, 6.
Открывая вечер, Саша сказал:
— Презентация должна была пройти значительно раньше, но хлопоты по представлению моего сборника читателям взяла на себя Елена Николаевна Морозкина. Очевидно, всем вам, известно, что недавно её не стало, — со скорбью отметил он, и продолжал:
— Я решил приурочить презентацию к важной для меня дате – Дню ракетных войск.
Для рядового-радиста Александра Гусева день рождения ракетных войск стратегического назначения, безусловно, знаковая дата. В эти войска он попал сразу после окончания радиотехникума.
Он был призван на службу в армию в специальный Испытательный батальон. Пройдя спецшколу, он работал на пусковой и финишной площадках, на которых проводились испытания, ракет с ядерным топливом.
А в результате стал заложником государственной тайны.
Отсюда 25-летнее молчание об этом. Так приказала страна, взяв подписку о неразглашении тайны.
Служил он под Братском, близ Анзебы, на Байконуре, на территории бывшего концлагеря Капустин Яр, и где, под шум Ангары, он читал на стенах казарм ещё сохранившиеся надписи смертников.

Все шестьдесят молодых и здоровых ребят получили большие или смертельные дозы облучения.
Саша — тоже.
Умирать стали уже через год.
Саша, пережив клиническую смерть, остался жить чудом. И чудо спасения обратило его к вере, углубило и даже обострило его мироощущение.
Саша прожил дольше всех своих сослуживцев. Вся жизнь его теперь стала: поэзия и молитва.

Мне было сказано: «Молчи!» —
И я молчал – в своей ночи,
И в вашей…
………………………………..
И стал молчащим камнем, словом
Разъятым…. Сам себе, как тать.
Обожжены огнём свинцовым
Уста, и намертво печать
Скрепила их…

Но стихи об этом – «Упразднённые стихи» он писал в стол.
И только в 1996 году в сборнике «Если приду» Саша впервые опубликовал об этом кошмаре:

— Ау, страна,
Не Родина – страна, все сроки
Мои прошли, моя ль вина,
Коль жив я до сих пор?.. Пороки
Иные – что!..

Всё это не могло не наложить отпечатка на дальнейшую Сашину судьбу. Он был не то чтобы болезненным, но всякие болячки прилипали к нему легко и мучили его. Ему всегда было холодно, и даже дома, и даже летом он ходил, всегда закутавшись в какой-нибудь плед или накинув на себя шарф или пальто.
Он не сдавался, скрипел, старался не подавать вида и не жаловаться. Когда его спрашивали:
— Саша, как себя чувствуешь – дежурным словом у него всегда было:
— Худо…
Нельзя сказать, чтобы у него не было друзей, — были и много, были и близкие друзья.
Но в том-то и весь Саша. Наверное, не создал семьи, потому, что он не хотел быть кому-то в обузу, поскольку не собирался долго жить.
В последние годы его одиночество делили коты-бомжи, которых он привечал, подкармливая на свою тощую зарплату, и для которых всегда была открыта балконная дверь, куда они проникали по суку большого дерева.

***

Стихи Гусева надо чувствовать и слушать, как музыку. Например, как «Лунную сонату» Бетховена…. В стихах присутствует почти та же необъяснимая мелодия, которая завораживает и уводит нас в мир его поэзии:

Рождённый в феврале, когда метели
За окнами, как плакальщицы, пели,
И белой оборачивались мглой,
Я слышал звук единственной свирели,
Потерянно летящий над землёй.

Он был, как мне позднее объяснили,
Не к месту, не ко времени; но были
В нём дивно согласованы тогда
Дыхание звезды и лунной пыли
С мерцанием берёзы у пруда.

Он был, как я позднее догадался,
Изгнанником, который расставался
Навеки с поднебесной синевой;
Ещё звенел, ещё не затерялся
Над диким полем в жалобе глухой.

Он был отдохновением для слуха,
И, может быть, прекраснее всего,
Когда в глубинах творческого духа
Я узнавал гармонию его.

Мир поэзии Александра Гусева не только земной мир, это мир космоса, вся вселенная, в которой поэт чувствует себя как дома, где «согласованы… дыхание звезды и лунной пыли с мерцанием берёзы у пруда». Поэтому всё происходящее во вселенной, во ВРЕМЕНИ, происходит с ним – живой неотделимой от этого мира частичкой – мыслящей, страдающей и горящей:

Меня ещё не было, нет,
И, может быть, вовсе не будет?
Пусть ждущий меня не осудит
За мой исчезающий свет.

Механика эта проста:
Держу я звезду на ладони,
Но с места не тронутся кони –
Отчаянны эти места.

Я сам слышал гибельный гул.
И сам, ни о чём не жалея,
Из огненных чаш Водолея
Смертельного яда глотнул.

Ну что ж вы, мои феврали,
Метельные белые кони,
Держу я звезду на ладони –
Дар неба для милой Земли.

Иного судьба не дала.
Спасительных слов мне не надо.
Над безднами рая и ада
Гореть и сгорать мне – дотла.

Ни в одной своей строчке он не покривил душой, писал только тогда, когда не мог не писать и то, что самого его трогало до глубины души. Родина, Россия и её судьба, народ, история, философское осмысление религии и веры – основные темы его творчества:

И всё-таки, всё-таки, теплится Русь
В любой из былинок,- за что ни возьмусь,
Всё в бедной душе отзовётся:
Уже позабытая всеми, кажись,
Распятая родина, чем ни клянись,
Она и с креста улыбнётся.

Земля, брошенная людьми. Кого винить? Если он сам носит в себе:

Эту боль неслучайного в жизни прозренья,
Беспощадную суть моего разоренья,-
Отлетела душа от родного порога!..
Только пыль на ветру. И дорога. Дорога.

И понимая, что уже нет возврата к родным корням, что земля брошена зарастать и дичать, поэт в бессилии уповает ещё на какую-то слабую надежду или, может быть чудо:

Что случилось, куда унеслось
Наше ВРЕМЯ, — в каких половодьях?
Почему же нам здесь не жилось
На цветущих когда-то угодьях?

Что случилось – в какие года –
По какому закону и праву?
Разве нам не вернуться сюда –
В нашу добрую русскую славу!

Как и сама наша жизнь — его поэзия, — горькая и правдивая, выстраданная и смелая:

Вот и всё. Мы уходим во тьму,
Будто нелюди… Господи Боже,
Обернуться – и то ни к чему,
Ибо так ни на что не похоже
Оставляемое на потом –
На грядущее, всё, без остатка:
Нет ни сада, ни дома – содом,
Захолустный вокзал. Пересадка…

Это взгляд поэта-гражданина на всё, что происходит с нами, и со страной. Это его боль за бесхозяйственность и разруху, неумение сохранить нормальную жизнь, красоту и гармонию, на земле.
Но лирическая по своей сути поэзия Александра Гусева является также и гражданственной поэзией, где, всё-таки, любовь и вера в Россию преобладают:

И все дивились: «Что за воля?» —
«У ней особенная стать».
Россия – сказ, Россия – доля.
И с нею нам не растерять
Ни в годы горького сиротства,
Ни в дни печального родства
Ни красоты, ни благородства,
Ни широты, ни естества.

Особое место в его поэзии занимает духовная тема. Обращение к Всевышнему, соотношение своей деятельности с заповедями Христа стало его постоянной потребностью, нашло отражение, особенно в позднем, его творчестве:

Так и живём, как будто не сегодня.
И всё-таки, на всё она Господня
И милость, и любовь, и доброта.
И свет – непреходящий – от Креста.

Мастерство Гусева, как поэта росло от книжки к книжке. Иногда его считают сложным для восприятия, но это уже не его вина, а наша.

Вот что написал о Саше в отзыве на псковский поэтический сборник «У родника» в 1997 году известный русский поэт Николай Доризо: (Газета «Вечерний Псков», сентябрь 1997, статья «Под пушкинским солнцем»): «Печалюсь оттого, что по-настоящему не «прорезонировал» в минувшие десятилетия среди всесоюзной читательской аудитории Александр Гусев; судя по его части в сборнике, по «Свету небесному», перед нами давно уже сложившийся поэт подлинно историко-философского плана. Боль, переплавленная в мудрость, так обозначил бы я лирический стержень его творчества»,
Да, безусловно, боль за происходящее безумие вокруг, за то, что творится с Родиной, с языком, с людьми, брошенными в новые условия выживания, боль за наше будущее:

Хрипнет наш голос от мусора, в горле саднящего,
Слух онемел всё от той же заведомой нуди.
Родина, родина, весточку дай от пропащего
Света соловушки, просим, как просят о чуде.

Дай нам от красок иконных чистейшего отсвета,
Ибо наш мир безнадежно почти обесцвечен,
И обесценен, а что оставалось не отнято,
Поизносилось, поскольку наш образ не вечен.

Только душа что-то помнит о некоей свежести.
Память проходит, и на сердце смертная мука.
Родина, родина, дай на прощание нежности,
Словно соловушке, — в жемчуге чистого звука.

В этом стихотворении, написанном почти в самом начале своего творческого пути, Александр Гусев уже чувствовал всю пропасть, которая ожидает страну: развал, нищету одних и баснословное богатство других, духовный упадок.
Он, как бы прощается со всем вместе, со ВРЕМЕНЕМ: с прошлым, настоящим и будущим. С Родиной и просит на прощание НЕЖНОСТИ к себе и, главное друг к другу, к соловушке, которого надо вернуть, пропавшего, и выслушать его, наконец.
И понять – о чём это он?
И подумать…

Гусев никогда не шёл за «потребителем», он всегда жил в своём мире высокой поэзии и создавал именно её. Даже, когда его не приняли с Союз Писателей, после двух первых книжек (а Саша уже тогда жаловался, что его «тормозят» руководители местной писательской организации), Саша пишет гневный экспромт:

У нас не только тьма писателей, но тьма
От них самих. Увы. Египетская… Боже!
На ощупь не найти достойного у м а,
А   г о р е   от него – так это же дороже
Себе… Всё прочее – как бы мороз по коже.
Но кожа русская, и, значит задарма
Досталась…
— Это всё, не вдруг, на смертном ложе,
Как ангел, возлежа, я вспомню на потом,
Как хорошо я жил в Отечестве моём,
Вне всякой тьмы и тьмы, и вне Египта — тоже.

30 декабря 1987

Саша очень переживал. Что означало для него непринятие его в СП?
Сам он говорил, что «поэзия для меня – всё, если бы я не писал я бы не жил». Поэтому этот факт был для него равносилен тому, если б его расстреляли или спалили его «избу», жилище, в котором он жил.
И через день, после написания экспромта, Саша выплёскивает ещё не остывшую боль (заметьте – это он пишет совсем не о войне):

Ещё не рассвет – предрассветная дымка,
Я – чей-нибудь сын, сирота, невидимка.

Я только что чудом ушёл от расстрела.
Родная изба, словно факел, горела.

И падали сосны окрест, вековые.
Где – мёртвые, где – отзовитесь! – живые?

Не слышу, не вижу, не помню, не знаю.
И снова зову, и себя называю.

Я здесь, я прошу подаяния крохи:
Своё Христа ради у страшной эпохи.

Своё Христа ради у вас за спиною.
Побудьте со мною, побудьте со мною.

Что с нами со всеми случилось – скажите.
Склонитесь ко мне, дорогие мои,
С души моей горестной камень снимите,
А с горла – железные пальцы свои.

1 января 1998

Но психологический надлом был настолько велик, что трагедия могла произойти каждую минуту. И единственным спасением для поэта, и тут, оставалась надежда и молитва:

Только бы выдержать, выжить! И снова –
Выдержать, выжить!.. Откуда во мне
Это смятение духа и слова
На недоступной своей глубине?
……………………………………
Душу, в каком настоящем сгубили,
Где научились не верить слезам?
Угли мои до сих пор не остыли.
Только бы выдержать, больно глазам!

Кто же я, отзвук, какого страданья,
И на каком говорю языке?
Ни у кого не ищу пониманья,
Путник – с горящей свечою в руке

4 января 1998

***

Первое моё знакомство с Александром Гусевым состоялось в 1962 году и произошло это в Москве, на ВДНХ, где проходила декада дней культуры Псковской области. Я был участником русского народного хора, руководимого Юрием Леонидовичем Меркуловым.
Саша – недавно отслуживший армейский срок — артист народного театра при Городском Культурном центре – читал с эстрады свои, только что написанные для этой поездки стихи:

Я оттуда, где речка Пскова
Ткёт туманов шелка над водою,
И луна — золотою скобою,
И в скобарских глазах – синева.

Где берёзы под звон тишины,
Подобрав осторожно подолы,
Словно в синие, вольные волны,
Входят робко в глубокие льны;

Где земля и доныне хранит
Голоса позабытых преданий
И на месте отчаянных браней –
Чей-то меч, и кольчугу, и щит.

Жаждал ворог не раз и не два
Из Черёхи, Псковы ли испити,
Но: «Не терпе обидиму быти» —
Летописец оставил слова.

Быть обиженным, — Боже, прости!
Потому-то мне до смерти дорог
Этот во поле храм и просёлок,
По которому к дому идти.

Саше тогда было – 23, мне – 20 лет.
Я только что окончил индустриальный техникум, и работал по направлению в конструкторском бюро управления местной промышленности. Параллельно поступил на вечернее отделение псковского музыкального училища по классу хорового дирижирования и пел в хоре у Юрия Меркулова. Так и попал на декаду в Москву.
Об этой поездке и наших выступлениях на столичных площадках я подробно рассказал в четвёртой части автобиографической повести «Русская песня».
Валерий Мухин и Алексндр Гусев.1997 год.

Но наше знакомство с Сашей тогда не переросло в дружбу, это произошло спустя два десятилетия. В ту пору я начинал писать серьёзные стихи, и показывал их поэту Игорю Григорьеву. Вот в его гостеприимном доме как-то судьба вновь свела нас с Сашей, и эта встреча соединила нас уже навсегда.
В дальнейшем дом Григорьева сыграл роль некой школы взросления, возмужания и становления меня, как поэта. Здесь я познакомился с женой Игоря Григорьева – Еленой Морозкиной – поэтом, умницей, никогда не унывающей юмористкой. Познакомился и подружился с другом Григорьева – поэтом Львом Ивановичем Маляковым, поэтами Виктором Васильевым и Виктором Малининым из Бежаниц, Валентином Краснопевцевым, Светланой Молевой, Михаилом Устиновым и многими другими псковскими знаменитостями, бывавшими в доме.

***

Гусев по своей натуре был мудрец и педант. Его педантизм выражался в чрезмерной тщательности и точности. Он придирчиво замечал огрехи, подталкивал к познанию, к мастерству.
Он был настоящим прирождённым редактором, таким, который понимал, что главное – не нарушить индивидуальность автора.
И я бесконечно благодарен судьбе за то, что мою первую книжку «Иду на ваши голоса» редактировал Александр Гусев.
Редактировал после составления и редактирования Игорем Григорьевым.

А получилось вот что.
Игорь Григорьев меня торопил с изданием первой книжки, и, видя, что я «не шевелюсь», сам взялся за составление. Сел за машинку, потребовав у меня всё, что есть из написанного и за неделю приготовил рукопись на два авторских листа (1400 строк).
Когда мы с Гусевым стали читать эту рукопись, стало понятно, что от меня там осталась одна четвёртая часть. Остальное – чисто Григорьев.
И произошло это оттого, что поэтический язык самого Григорьева был настолько ярким, народным и самобытным, что стоило ему добавить в мой стих хотя бы одно слово или рифму типа «звень – голубень», и Мухиным уже не пахло.
— Да-а, так дело не пойдёт — сказал Саша – надо всё переделывать.
— А как же Григорьев? Ведь он страшно обидится.
— Григорьева я беру на себя, ты не вмешивайся. Рукопись я тоже беру на себя, не волнуйся.

После случившегося Григорьев года полтора не разговаривал с Сашей, а Саша тоже не вдруг засел за редактирование. Ему, как всегда, сначала надо было настроиться, а настраивался он несколько месяцев, а то и полгода, но зато потом работал быстро. Я принёс ему около 200 стихов. Он выбрал около 50 самых серьёзных, сказав, что у Ахматовой первая книжка тоже была в один авторский лист. И первый блин не должен быть комом, а должен быть вкусным и аппетитным т. к. это заявка.

С изданием книжки помогла поэт и драматург Ирена Панченко, она тогда работала заместителем начальника областного Фонда культуры. Начальником был Гейченко Семён Степанович. Ирена нашла типографию в Пыталове, где согласились напечатать книжку при условии, если будет бумага.
Где взять бумагу?
Но мир всегда был не без добрых, отзывчивых и просто хороших людей. Я тогда работал в отделении ВНИИЭСО при заводе тяжёлого электросварочного оборудования и прямо пошёл со своей проблемой к замдиректора Александру Фёдоровичу Лазуткину. Я готов был купить у заводской типографии бумагу, но не знал, сколько мне нужно.
Александр Фёдорович выслушав меня, сказал, что, на моё счастье, у него, как раз есть початый, неполный забракованный и списанный рулон.
— Он у меня ни в одну машину не идёт. Иди в заводскую типографию, посмотри и если тебя устроит – увози, пока я не передумал.
Обрадованный, я звоню Ирене и сообщаю ей про бумагу. Она связывается с Пыталовской типографией и просит транспорт – на чём перевезти. Буквально на следующий день из Пыталова приходит машина и
увозит рулон бумаги. Казалось бы, всё складывалось, как нельзя лучше.
Ан, нет…
Примерно через неделю звонят из Пыталова и спрашивают:
— Где бумага?
— Рулон бумаги ушёл к вам неделю назад с вашей машиной.
— Извините, но бумага к нам не поступала. Мы будем выяснять, куда она могла деться?

Чертовщина какая-то. Решили ждать результата выяснений, куда пропала бумага. Неужели её не найдут?
Ждали мы ещё около полугода и когда все надежды уже испарились, как мыльные пузыри – был звонок из Пыталова:
— Приезжайте вычитать рукопись. Она пока в наборе. Нужно откорректировать.
— А как дела с бумагой?
— Вашу бумагу мы потеряли, а так, как виноваты мы – будем печатать на своей, но тираж будет меньше.
— Хорошо мы приедем.

*****

И вот настал день, мы с Сашей пошли на автовокзал, купили два билета до Пыталова и поехали. День был солнечный весенний. Был конец апреля. Настроение у нас тоже было весеннее и мы всю дорогу (туда и обратно) проговорили о поэзии, поэтах и весне…
— Саша, как ты думаешь, что будет с поэзией?
— Что это за вопрос?
— Ну, вот смотри: общество деградирует, язык тоже, книги уже почти не читают, процветает массовая культура, издаться может любой имеющий деньги бездарь. Всё это хлынет на прилавки, и как разобраться бедному покупателю, где хорошее, а где плохое, если всё это ниже среднего уровня?
Нам было легче выбирать, мы учились на классике. Не скатится ли поэзия?
Были золотой, серебряный век, я не знаю, был ли бронзовый, а дальше что?
Век компьютерной литературы и поэзии? Не смешно ли?

— Конечно, современной поэзии нет. Почитаешь, толстые журналы последних лет – в самом деле, нет её. Но она есть. Стоящее не печатают. Вот появился новый сборник Глеба Горбовского – это я считаю радостное событие в литературе. Старое имя? Я лично только и могу назвать в нашей современной поэзии старые имена. Из новых поэтов назвать некого.
Да и литературной критики у нас нет. Сегодня критика умалчивает о поэзии. Единственный стоящий литературный критик, на мой взгляд, Гарин.
Кстати его работы готовятся к печати.
— А что ты имеешь в виду под термином «стоящий»?
— Критик, всё равно, что редактор он не должен навредить индивидуальности автора, не быть препаратором, вычленяющим куски из целого… Не для этого я создаю образ, чтобы над ним потом надругался кто либо, в любых, даже в благородных целях. Потому, что в поэзии я ценю, прежде всего, внутреннюю жизнь стиха, целостность его. Знаешь, не бери в голову, насчёт поэзии – просто пиши и всё. Поэзия, как жизнь – вечна и бесконечна, и сказала же Ахматова:

А Муза и глохла, и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.

— Вот это-то меня и пугает, что «поэзия, как жизнь». Раньше общество было духовным, и поэзия была выше. А сейчас общество – как безразмерный желудок – потребители, и поэзия такая же. И если родится вдруг новый Пушкин, он будет писать уже на новом, этом сленговом, жаргонном и компьютерном языке. Ему просто никуда от этого не деться? Согласен?».
— Наверное, да. Но таких «поэтов» уже пожалел Николай Гумилёв.

Жаркое сердце поэта
Блещет, как звонкая сталь.
Горе не знающим света!
Горе обнявшим печаль!

— Я знаю, ты всегда любил Пушкина, Блока, Есенина, а когда ты успел полюбить Гумилёва?
— Я его всегда любил, за «Шестое чувство»: «прекрасно в нас влюблённое вино и добрый хлеб, что в печь для нас садится…». Ты знаешь, я даже два томика Гумилёва, кстати, и Леонида Семёнова, сам составил и издал с машинописным текстом. Тебе подарю, когда приедем. Одно время я Гумилёвым здорово болел. Даже больше, чем Цветаевой, которую я не сразу понял. К ней я подступал несколько раз и столько же раз её откладывал, пока однажды не произошёл какой-то перелом во мне, какое-то чудо, и тогда она мне открылась и стала понятной. И цикл из девяти стихов, ей посвящённых, я написал за одну ночь первого августа 1971 года. Бывает же такое – сам не ожидал от себя такой прыти. И полностью согласен с Максом Волошиным, любившим её тогда в молодости, и сказавшим:

Ваша книга – это весть оттуда,
Утренняя благостная весть.
Я давно уж не приемлю чуда,
Но как сладко слышать: чудо – есть!

А за окном автобуса пробегали русские перелески, поля и редкие крестьянские избы. Всё постепенно оживало от долгой зимней спячки и готовилось жить новой, радостной, солнечной жизнью. И над всем этим широким простором торжествовало голубое, чистое и безоблачное небо,
от которого нисходила на землю, и разливалась по всей округе несказанная весенняя благодать.

О, весна без конца и без краю –
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
……………………………

— О, как удачно ты вспомнил Блока.
— Я знаю твою слабость, Саша.
— И всё же самое моё любимое у него – «Незнакомка».
И, прижавшись, друг к другу, склонив головы, под монотонный гул мотора, в полголоса мы вспоминаем уже дуэтом:

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
………………………………
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
………………………………..
И странной близостью закованный,
Смотрю за тёмную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

— А знаешь, как сказал Блок, о том, что такое поэт?
— Скажи….
— Он называется поэтом не потому, что он пишет стихами; но он пишет стихами, т. е. приводит в гармонию слова и звуки, потому что он – сын гармонии, поэт.
— Понятно, а гармония это порядок, согласие, в противоположность беспорядку – хаосу.
— И вот, например, у Пушкина – высшая форма гармонии доведённой до совершенства:

Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

— Вот, что с поэтом делает любовь. Даже удивительно, как Пушкин – повеса и бабник – мог сотворить такое волшебство…
— Для этого надо быть Пушкиным. И любить, так, как он любил.
— Сашка, а давай, мы тебя женим. Может быть, твоя поэзия тогда не будет такой суровой. Да и о женщине тебе не мешало бы написать побольше нежного и приятного… Ну, так как – женимся?
— Угу, современные женщины, знаешь, как дорого стоят? У меня вся зарплата на книги, да на котов уходит. На женщину не хватит.
— А мы не современную подберём, не требовательную, к тому же любящую твои стихи и тебя.
— Ну, и откуда ты её возьмёшь?
— А помнишь, мы зимой у нас на ТЭСО с тобой выступали? Там такая Лиля была, во все глаза на тебя смотрела. Ну, я ещё после — вас знакомил. Она всё время меня спрашивала: когда Саша придёт? Любит живопись, поэзию, каждые выходные отправляется в Питер, ходит по музеям, выставкам. Я ещё ей стихи такие писал ко дню рождения:

Лиля наша вся в искусстве,
Вся в любви к нему и в чувстве…

— А-а, да, помню, помню… Нашёл же ты женщину.
— А что?
— Да ну, — она не красивая.
— Ах, вот оно что. Ему красавицу подавай! Зато любит тебя, и щи варить будет.
— Всё, Валера, закрыли тему. Давай лучше опять к Пушкину вернёмся, к его стихам.

— Ну, давай, так давай… И всё же удивительно, почему Пушкин не пошёл за своими учителями. Не стал писать, как Державин, Жуковский и Сумароков, а создал свой современный язык – простой, гармоничный, чистый.
— Пушкин понял, что самая святая мудрость в России – народная мудрость. Он понял, что сохранена она и живёт в народной песне, былине, сказке, частушке, обкатанной и отшлифованной веками. Вот она-то, песня, и стала его главным учителем. Он собирал народные песни, изучал русский фольклор, писал простонародным складом – возьми поэму «Руслан и Людмила», — и близким существом для него была деревенская няня.

— Саша, а есть ли среди поэтов тот, который мог бы служить для тебя образцом?
— Дельвиг. Этот увалень и лентяй, мог, когда надо собираться и концентрироваться так, что творил чудеса, на удивление всем.
— А Игорь Григорьев?
— Игоря я считаю своим братом, кстати, и он меня так называет. Когда у меня случилась беда, сгорел дом, и я остался без угла, я жил в его квартире 8 лет.
— А почему сгорел дом?
— Это какая-то фантасмагория. Я и сам толком не могу понять. Дом сгорел 23 июля 1976 года, а перед этим было два предупреждения с интервалом в один год: 23 июля 1974 и 23 июля 1975. Оба раза я попадал под машину и потом в больницу. А в доме, видимо, должен был сгореть…. Тут мне Григорьев и помог. Для меня он — образец человеческого бескорыстия. Характер у него непростой, не все его понимают, но о людях творческих, о поэтах по общим меркам не судят. А он настоящий поэт, и какой!
— Саш, для тебя поэзия это работа или состояние души?
— Для меня поэзия – это всё. Если бы я не писал, я бы не жил.

***

Однажды Григорий Григорьев, сын Игоря Николаевича, привёз из Питера мебель. Мебели было много – целый рефрижератор. Это были в основном книжные и платяные шкафы и раскладная кровать для Игоря Николаевича, и ещё для Саши Гусева – книжные шкафы и полки, кухонный шкаф, голубая керамическая плитка для кухни. Всё в разобранном и упакованном виде.
И началась мебельная эпопея.

Сначала мы с Сашей разобрали и вынесли старые встроенные шкафы в прихожей квартиры Григорьева. Убрали и очистили помещение. Вынесли старую кровать Марии Васильевны и взамен собрали и поставили новую – раскладывающуюся. А на место удалённых встроенных шкафов собрали и поставили четыре платяных. Затем собрали и поставили ему пару книжных шкафов. Больше ничего не помещалось, и Григорьев щедрой рукой подарил один книжный шкаф мне – за работу, и один Льву Малякову – просто так.
Всё оставшееся велел везти Саше Гусеву.
Игорю Николаевичу доставляло огромную радость не брать, а давать что-то людям. Он очень любил делать своим друзьям подарки.

Перевозили на моём «жигулёнке» и не всё обошлось гладко. Разбили одну створку стекла у кухонного шкафа.
После того как шкаф собрали он стоял наполовину без стекла. Саша шутил, что оно здесь и не нужно, мол, так удобнее – взять, поставить… .
Я настаивал – нужно заказать стекло. Саша возражал и даже сердился.
Так этот шкаф и простоял на кухне без стеклянной створки. Так же, как и керамическая плитка – пролежала в упаковке под газовой плитой пару десятков лет.

Я не хочу это нежелание починить шкаф и сделать ремонт отнести к тому, что Саша был плохим хозяином.
Здесь дело совсем в другом. В полном равнодушии к материальным благам. На первом месте у него всегда была свобода творчества, а то, что этому мешало или шло в разрез этой свободе – было второстепенным, необязательным и ненужным.
Другое дело, когда вся маленькая однокомнатная квартирка завалена полками и упаковками новой мебели, а огромное количество книг ютится в картонных коробках, так, что никуда не протиснуться – тут уже надо что-то делать.

И я ещё раз хочу сказать огромное мысленное спасибо Грише Григорьеву. Ведь никто не просил человека, а он увидел, и самое главное сделал благородное доброе дело для друга. Если бы не он, так и прожил бы Саша среди пыльных картонных коробок с книгами и альбомами, которыми и пользоваться то было неудобно.
Когда я пришёл к Саше работать с инструментом для сборки шкафов и полок, он показал мне на две большие коробки, сказав:
— Эти коробки с «макулатурой» отвезём к тебе на дачу. Здесь много всякой поэзии. Только она вся в брошюрах. Не беспокойся, почти всё это у меня есть. А эти брошюры стыдно ставить в новые шкафы, а на даче она нам пригодится, да и здесь посвободнее станет.

И взялись дружно за работу. Книжных шкафов было восемь. Соберём один шкаф, разберём для него место вдоль стены, поставим его на место, затем освобождаем какую-нибудь коробку, и укладываем её содержимое в шкаф. Принимаемся за сборку второго шкафа и так далее. Мы не перекрыли только окно с выходом на балкон.
Напротив окна поставили стол. Шкафы стояли вдоль всех стен, а один в качестве перегородки, стоял между столом и кроватью. В коробках оставалось ещё много книг, и нужно было обязательно вешать полки. А полки вешать было уже некуда, кроме как над кроватью: вдоль кровати и над изголовьем. Вдоль кровати – шесть полок и над изголовьем три.
— Сашенька, смотри, может, не будем их вешать. Сами полки, да и книги тяжёлые – такая масса над головой….
— Нет, уж, давай вешать – чему быть, тому не миновать. Что мы, будем останавливаться на полпути. Давай заканчивать.
— Уж, ты сложи сюда самые лёгкие книжки, если упадут, не так больно будет.
— А, если уж упадут, даже пустые полки, то вы меня здесь не откопаете.

Так мы и вешали эти злосчастные полки, тщательно проверяя надёжность каждого отверстия, каждого дюбеля и шурупа. Мне от вида повешенных полок становилось жутковато. Получалось, что Сашина кровать находилась, как бы на дне колодца.
Но Саша, сказав «нормально», стал раскладывать на полки оставшиеся книги и всем своим видом показывал уверенность и спокойствие.
На следующее утро первое, что я сделал – позвонил Саше:
— Сашенька, ты живой?
Саша меня отругал за ранний звонок и проворчал:
— Не мешай спать…

*****

Однажды мы втроём – я, мать и жена — собрались ехать в лес за черникой.
— Я тоже хочу за черникой – запросился Саша – с детства не собирал, а так любил её собирать… Хочу вспомнить.
— Поедем, конечно, какой разговор, здорово! Вчетвером гораздо веселее. А что ты с ягодой-то потом делать будешь?
— Я её Свете Молевой отдам. У неё дочка Лада просто обожает чернику.
— А я считаю, что вкуснее черничного варенья – ничего в мире нет.
— Ну, вот и договорились,… поедем.

Субботний денёк выдался как по заказу: солнечный и тёплый. Утром мы заехали за Сашей и покатили в сторону Карамышева, на знакомые ягодные места, где из года в год собирали только чернику. Дорога шла через Любятово. Нужно было выехать на Ленинградское шоссе, на север и свернуть вправо на Шимск. Проехать деревню Фомкино, потом речку Кебь, потом Дигонец. А после Дигонца километра через три свернуть направо в лес. Проехать еще километра четыре по лесной узенькой дорожке и вот мы на месте.
— Интересно: почему назвали Фомкино – понятно. От слова «фомка» — оружие взломщика. А вот откуда появились Кебь и Дигонец? И что они означают – никто не знает. Может быть, это не русские слова? – спросил я Сашу.
— Слова эти самые что ни на есть русские, и конечно что-то они означают, но мы не знаем что. Как не знаем многого из своей истории, из своего прошлого ВРЕМЕНИ, как это ни печально, — может быть, не узнаем никогда… Это наша беда.
Я припарковал машину на небольшой знакомой лужайке. Мы достали, каждый себе, по трёхлитровому бидончику и углубились в лес, где царствовал густой черничник с, казалось, никем не тронутой ещё ягодой спелой черники.

Черники было не то чтобы очень много, но всё же собирать можно было, и мы стали наполнять свои бидончики. Саша, почти сразу, незаметно отделился от нас, и держался на расстоянии, но мы время от времени окликали его, боясь, что он уйдёт не туда. Он всегда отвечал нам, но нам казалось, что он блуждает в поисках хорошей ягоды. Мы звали его к себе, говорили, что здесь много черники и хотели, чтобы он присоединился к нам.
Он отзывался, но приходить не торопился. И вот, когда мы наполнили свои бидончики и крикнули ему в последний раз, что мы уже будем выходить к машине, мы услышали его голос совсем в другой стороне – в той, где была наша машина:
— А я уже давно здесь сижу и курю, вас жду…
Когда мы вышли на дорогу к нашей машине, мы увидели сидящего на траве Сашу, который курил, а рядом стоял наполненный, с горкой, бидон с отборной черникой. Удивлению нашему, казалось, не было предела:
— Когда ты успел так быстро набрать? Быстрее нас всех. Мы думали, что ты еще собираешь…
— А я и в детстве собирал быстрее всех. Значит, ещё не разучился.
— Ну и ну, Саша. Удивил, так удивил, и ягоду то, какую крупненную нашёл, прямо, как виноград…
— Я говорю – у меня на чернику прямо какое-то чутьё.

Ещё немного поахали, повосторгались, попили чаю из термоса, закусили бутербродами….
Домой ехать не хотелось, и мы какое-то время просто сидели на траве, дышали лесным настоем, и вспоминали что-то из прошлой жизни. Саша вспомнил брата Николая и сестёр: Анну и Настю и то, как они в детстве тоже собирали чернику у себя на родине, в Шемякино. Вспомнил военное детство, отца и мать, и вдруг, глядя за поворот лесной дороги или куда-то ещё дальше, стал читать стихи:

Там, за поворотом, выбиты поля:
Горькая пустыня, мать сыра земля.

Там, за поворотом, не найти креста:
Топи да болота, гиблые места.

Там, за поворотом, свечи не горят:
Злое бездорожье, нет пути назад.

Я глазам не верю, я смотрю кругом:
Там, за поворотом, был когда-то дом –

Отчий пятистенок, жёлтая смола,
Ивы вдоль дороги, нивы вкруг села.

А с холма крутого к синим небесам
Возносился дивный белостенный храм.

Что случилось, Боже, кто ответит мне?
Только ветер стонет в мёртвой тишине.

Только боль глухая да слепой испуг:
Неужели это дело наших рук?

*****
Уже после того, как были собраны Сашины шкафы и полки, и расставлены в них книги, наведён, наконец, относительный порядок в квартире – оставалось избавиться от двух больших коробок с «макулатурой», как говорил Саша, предназначенной для дачной библиотеки.
Эти коробки очень мешались в самом проходе и Саше хотелось побыстрей от них избавиться. Однажды летом мы погрузили эти коробки в багажник моего «Жигуля» и поехали на дачу. Была суббота, солнечный такой тёплый денёк, каких бывает немного в череде дней псковского непродолжительного лета.
По мосту 50-летия Октября мы переехали реку Великую и свернули налево на Корытово. Проехали Корытово, Большие и Малые Гоголи, садовое товарищество «Мирное», и вот она наша желанная землица. Припарковали машину около нового заборчика из штакетника, выгрузили коробки и стали заносить их в домик.
Но что это? В доме побывали воры: из окна выставлено стекло. Значит, влезли через окно, а дверь не взламывали. И то хорошо.
Коробки с книжками оставили во дворе на лавочке.
Стали смотреть что украли. Ага, нет телевизора, моих кроссовок. Гармошка, накрытая большим платком-шалью, слава Богу, не понадобилась (или не заметили в темноте), стоит на стуле. На столе помнится, когда уезжали, неделю назад лежал томик Байрона – тоже нет. Та-ак, ну конечно, и холодильник весь пустой – консервы исчезли.
— Ну, что Саша, оставили нас без сладкого. Варенье наше тю-тю, будем чай китайский пить…
— Странно – сказал Саша, — почему гармошку не взяли?
— Да, просто играть не научились, вот и не взяли. Зачем она им?
Ну-ка, посмотрим – не сломали ли? Если это хулиганьё, они — могут…
И я взял гармонь в руки:
— Ну, говори, что тебе сыграть?
— Играй всё, что играл на последней нашей сходке – на писательском собрании… Под новый год… Помнишь?
— Когда это было? А здорово я тогда вас завёл. Я не помню более сплочённого собрания. А как пели… а морские песни – у нас же половина писателей и поэтов во флоте служила. А на народные песни, как набросились! Век не пели – как соскучились! И, главное, слова ещё не забыли…
— Слушай, Валер, а сыграй мамину любимую.
— Какую?
— «В низенькой светёлке»…
И полилась над землёй старинная русская легенда о молодой пряхе, красавице русской, сидящей в своей низенькой уютной светёлке за рукоделием… И, казалось, нет ничего более слитного и гармоничного, чем звучание над русским простором этой мелодии, рождённой и выстраданной самим этим простором.

Потом, когда мы сидели и разбирали коробки с Сашиной «макулатурой», которые мы привезли, я заметил:
— Да у тебя здесь вся советская и зарубежная поэзия, и не только… Не жалко было расставаться?
— Было время, я всё подряд покупал и перечитывал, кстати. Все брошюры, всё, что выпускалось с 60-х годов и по настоящее время. А потом уже стал покупать хорошие издания, которые стали появляться в продаже.
Я и сейчас трачу на книги и альбомы всю свою зарплату. А это всё, считай,
у меня есть, только в лучшем виде. Кстати, недавно приобрёл Гумилёва «Письма о русской поэзии» и стихи Бродского. Ты знаешь у Бродского очень благородное, приятное лицо.
— А в «Москве» напечатали роман Набокова «Защита Лужина», в следующем номере будут «Другие времена».
— А в «Кодрах» скоро будут печатать «Лолиту»…
— А у тебя есть стихи Набокова?
— Пока нет, а что у тебя есть?
— Есть. Ленинградское издание «Художественной литературы» выпустило сборник Владимира Набокова «Круг», более пятисот страниц. Половина стихов, остальное рассказы. Будучи в командировке в Ленинграде, на Невском, в Доме книги приобрёл.
— А мне не догадался купить?
— Не подумал даже…
— Убью.
— Ты – можешь. Ты вообще в последнее время, какой-то смурной ходишь, уж не заболел ли?
— Я сейчас не могу ничего писать и от этого чувствую внутри какой-то дискомфорт. Меня что-то мучает. Это всегда бывает, перед тем как должно появиться что-то новое, какое-то открытие, что ли… Я вот всё думаю о Ванге, о её методе считывания информации, о том, как она предсказывает.
— Сашенька, совсем недавно в журнале «Наука и жизнь» я прочитал статью одного француза, который пишет о существовании торсионных полей. Этими полями обладают все тела живой природы и люди тоже. Торсионные поля обладают памятью.
— Это я знаю и знаю, что эти поля передают информацию, а Ванга её то и считывает. Торсионные поля – основа Информационного поля Вселенной. Более того: мысль имеет торсионную природу.
— Торсионные сигналы от объекта могут восприниматься из прошлого, настоящего и будущего.
— Да! Для них нет ограничений во ВРЕМЕНИ! И вот тебе моё открытие: эти поля и есть само ВРЕМЯ. ЧЕЛОВЕК – ЭТО ВРЕМЯ ВО ПЛОТИ…Это сгусток энергии времени. Вот я, поэтому и мучаюсь, как будто хочу увидеть свое прошлое и будущее, но как?:

Я – время, я рождён его летящей волей…
Я – время, я его энергии поток…
Я – время, я его материя во плоти…
Я – время…

— Эй, поэты! А не пора ли вам перекусить – услышали мы бодрый голос соседа, который уже пересёк границу нашего участка и направлялся к нам с блюдом, на котором лежала добрая половина курицы гриль.
— Вот это щедрость, спасибо. А запах?
— А я смотрю, смотрю – всё чего-то перебираете, жалко вас стало, решил побаловать.
— Саша, знакомься – это Олег Авдейчик, сосед, следователь УВД.
— А вас я знаю, иногда вижу здесь у Мухина, давайте ешьте, а то остывает… Только что из печки.
— А ты, Олег, как раз вовремя подоспел. Нас же ночью обворовали… Приходим – дверь закрыта. Стекло из окна аккуратно выставлено, поставлено на землю. Влезли в окно и так же вылезли…
— Да? А что украли?
— Мы толком и не смотрели, но, что точно так это маленький телевизор «Юность», кроссовки дырявые и томик Байрона… Его особенно жалко.
— Ха, ха, ха… Какой-то интеллектуальный вор оказался. Ну, ничего – будем ловить.
Олег прошёл в дом, обратил внимание на то, что много воска накапано от горящей свечи на полу и столе. Значит, свет не включали, «работали» со свечой. Пока мы с Сашей уминали не успевшую остыть курицу, Олег сходил к себе и принёс маленький чемоданчик с принадлежностями, и тут же на наших глазах, снял отпечатки пальцев со стекла, которое выставлялось.
— Ну, вот и всё. Считайте, что воришка уже пойман.

А примерно через неделю он сообщил, что воришками были два солдатика. Он известил военную часть. Там сказали, что таковые успели демобилизоваться. А свой «подвиг» они перед этим совершили во время ученья ночью, причём залезли не только к нам.
Ну, что: приходили два офицера, просили прощения и принесли новый телевизор, ещё меньше «Юности». И на том – спасибо.

*****

Сашин день рождения мы отмечали очень своеобразно. Сам он никогда и никого не приглашал. И целый день 11 февраля с утра и до вечера в его маленькой однокомнатной квартирке был некий проходной двор: одни приходили, другие уходили; одни приходили утром, другие в обед, третьи вечером…
Ещё в начале 90-х годов обязательно приходили к нему Игорь Григорьев с Еленой Морозкиной. Всегда с добродушными дружескими, братскими приветствиями с цветами, со светлыми воспоминаниями. Бывал у него и Лев Маляков. Сохраняя старое дружество приходили бывшие музейные сослуживцы: Маша Кузьменко, Лена Поккас, Римма Антипова… Приходил его закадычный друг писатель-фантаст и весёлый балагур Николай Тулимонас, друг и добрый советчик писатель-врач Владимир Курносенко, хороший приятель и ученик, стихи, которого Саша редактировал – артист псковского театра Владимир Свекольников, фотограф Александр Тур, друзья – супруги Лабутины…

Если разобраться, то даже хорошо, что приходили все в разное время, потому что все сразу просто не разместились бы. Если учесть, что за день у него могло поперебывать до двадцати человек.
Каждый приносил что-то с собой: кто пирог, кто торт, кто салат, кто «шубу», и почти все несли цветы, и какие-то подарки…
Атмосфера всегда была радостной, дружеской, полной воспоминаний о прошлой «светлой» жизни. Вспоминались годы работы Саши в музее, когда все были такими молодыми. Перед работой утром всегда было заведено играть в волейбол. Играли во дворе Паганкиных палат, и в этих играх всегда принимал участие Леонид Творогов, несмотря на свой недуг – врождённый вывих обеих ног. Творогову было тяжело ходить и он, поэтому всегда сильно раскачивался при ходьбе, но это не мешало ему играть в волейбол и классно ловить мяч руками.
Маша и Лена рассказывали о том, какой хороший Саша был экскурсовод и, что все ответственные экскурсии всегда поручались Саше,
у которого был свой интерес к истории Пскова и России. Он с увлечением работал над псковскими сюжетами, написав циклы стихов: «Псковские фрески 14 века», «Довмонтов меч», «Стихи о России»…

Вспоминали, как мастерски он провёл экскурсию с академиком Дмитрием Лихачёвым и в музее до сих пор сохранены фотографии этого события.
Вспоминал Саша и о том, как он писал путеводитель по музею, много говорил об иконах, к которым он испытывал какое-то особенное притяжение. При этом раскрывал один из многочисленных своих альбомов с иконами, дополнял свой рассказ показом прекрасных изображений икон.
Вспоминал Саша и о своём знакомстве с сестрой Марины Цветаевой – Анастасией Цветаевой и с дочерью Марины – Ариадной Эфрон. Это было в период учёбы, когда он, будучи заочником, ездил в Москву на сессии в литературный институт.
Под впечатлением этого знакомства Саша пишет цикл стихов, посвящённый Марине Цветаевой, родившийся за одну ночь, как говорил Саша…

Саша водку почти не пил и, когда его просили выпить за его здоровье, говорил:
— Не буду,… Я свою водку уже всю выпил.
— Вот, если б ты ещё и курить бросил? А водку, когда же ты успел всю выпить?
Тут в разговор вмешалась Валя, моя жена:
— Я, кажется, знаю, когда это было.
— Ну, и когда?
— Когда жил с Игорем Григорьевым на Гражданской улице.
— Ну, народы, от вас ничего никогда не скроешь. Валя, ты-то, откуда об этом знаешь?
— С вами на одной площадке жила наша учительница с мужем – Нина Ивановна Петряшева. Муж её работал тогда в обкоме. Вот она рассказывала: «пишут, пишут, пишут, — пока не издадут книжку — в квартире тихо и спокойно. Как только издадут, получат гонорар – в квартире шум, гам, веселье, гости, друзья-товарищи… И так продолжается пока не кончатся деньги, а как закончатся, то снова тишина, покой – снова, значит, пишут…
А то выйдут во двор, сядут на лавочку… И муж любил с ними посидеть,
говорил: толковые мужики, эти наши поэты!»
— Кажется я помню эту учительницу… Да, действительно, это было весёлое время.

Когда я вспоминаю о моих старых добрых друзьях Александре Гусеве и Владимире Курносенко, я нахожу много общего в их портретах, характерах и судьбах. Особенно в последние годы их жизни.
Оба были одиноки, замкнуты, более чем скромны, бедны, равнодушны к материальным благам, оба перенесли когда-то клиническую смерть и вероятно от этого оба были верующими людьми. Каждый из них жил в своём собственном монастыре: один под названием «Великолепная поэзия», другой под названием «Великолепная проза». И ни единой душе никогда не было позволено войти ни в один из этих монастырей. Чем дальше идёт время, тем более таинственными становятся для меня образы моих добрых собратьев по перу, тем необъяснимее некоторые события или случаи, происходившие тогда с нами.
Хотя сказано, что ничего случайного в жизни нет.

Одно то, что Саша прожил до 63-х лет, будучи смертельно
облучённым, на ракетном полигоне, во время службы в армии, вызывает удивление. Сам Саша объяснял это так:
— Если я жив, то только благодаря одним молитвам.
А не чудо ли это? Все его сверстники, товарищи по ракетным испытаниям, давным-давно, почти сразу же перешли в мир иной.
Умрёт и Саша. И расскажет об этой своей смерти в своих стихах:

Потом, через полгода я умру.
Смерть будет зафиксирована…

Потом он расскажет о своем Божественном исцелении и обретённой вере в жизнь:
И вновь поверил я в возможность жить,
И чуду…

Когда в начале 2001-го года псковские врачи вынесли Александру приговор, Григорий Григорьев, в институте которого Саша в то время работал, устроил ему аудиенцию с известным питерским профессором-онкологом.
Григорий Григорьев – сын Игоря Николаевича – очень любил Сашу и его стихи. Был дружен с ним и всегда внимательно относился к Саше, и его проблемам. Сам врач, возглавляющий Международный институт резервных возможностей человека, имел в Пскове его филиал и каждую субботу, и воскресенье приезжал в Псков для проведения сеансов лечения.

Конечно, Саша съездил в Питер и прошёл обследование у профессора, и получил окончательный приговор:
— Операцию делать поздно.
Болезнь, оказалось, была запущена, и врачи отняли у Саши последнюю надежду на операцию.
Из Питера он приехал чернее тучи, и мы с женой принялись вытаскивать его из состояния безысходности и отчаяния.

Мы достали кучу журналов «Здоровый образ жизни», где выбрали статьи о людях, больных таким же недугом, которые в результате лечения, либо выжили, либо прожили ещё какое-то время.
Да, — умерли, но ведь жили сколько-то, пока лечились. Кто год, кто два, а кто и… больше…
Долго уговаривать о том, что надо лечиться самому, Сашу не пришлось. Видимо он понял, что это его последняя надежда и ухватился за этот спасительный лучик.

Изучив несколько статей из журналов и выбрав подходящие рецепты,
мы выяснили, что основой рецептов везде является мёд какие-то травы, гриб чага и спирт. Нужно было срочно делать настойку. Учитывая то обстоятельство, что лекарство нужно было принимать три раза в день по 30 -40 граммов, спирту требовалось достаточное количество.
— Ну, Сашенька – смотри, не спейся — шутили мы.
— Не сопьюсь, потому что вы спирта не достанете. Спирт нужен только
чистый медицинский. А где вы его возьмёте?

Он, конечно, заблуждался по незнанию. Я к тому времени уже около двух лет работал слесарем винного цеха на «Псковпищепроме» и знал, что в медицину шёл спирт высшей очистки, но он часто был не питьевым. И я заверил друга, что достану более качественный «Экстра» или «Люкс», который у нас шёл для изготовления элитных водок.
Заверить то я заверил, а сам себе заработал мучительную головную боль. Как достать спирт из спиртохранилища? Ведь он под «семью замками» с тройной охраной, под видеонаблюдением. Да оттуда и каплю не вынесешь.
Кстати о капле. У нас в винном цехе ходил такой анекдот. Рабочий подходит к мастеру и спрашивает:
— Сколько стоит капля вина?
Мастер отвечает:
— Ничего не стоит.
— Тогда накапайте, пожалуйста, стаканчик….

Это наше общение с Сашей было в воскресенье. Ночь у меня была почти бессонной. Я всё строил планы, как достать обещанное Саше. В понедельник с тяжёлой головой я вышел на работу и почти сразу же был вызван к главному инженеру Иванову.
— Мухин – на ковёр к начальству!
— Что бы это значило???
В кабинете у Иванова сидела заведующая спиртохранилищем, моя непосредственная начальница, Наталья Николаевна. Главный инженер пригласил меня сесть и с видом человека принимающего важное решение твёрдо проговорил:
— Я готовлю приказ о переводе Натальи Николаевны на новую должность начальником винного цеха. Я просил её подобрать вместо себя новую кандидатуру. Она порекомендовала вас. Как — вы согласны?

Я был не то чтобы сражён, я был просто ошарашен внезапностью такого поворота событий. У меня на некоторое время отнялся язык, и когда я пришёл в себя, первое что я произнёс было:
— А почему я?..
Ответила Наталья Николаевна:
— Всё не так просто. Я здесь предлагала кое-кого. Но вы более подходите. У вас высшее образование, вы не пьёте и, главное, не курите. Вы давно у нас работаете и хорошо знаете всю аппаратуру. А как составлять отчёты и работать с лабораторией я вас научу…
— Так вы согласны? — опять спросил Иванов.
— Да, конечно! — с нескрываемой радостью выпалил я.

Вечером, после работы, я позвонил Саше и сообщил ему эту потрясающую новость о моём назначении. Он отреагировал так, будто никакого чуда не произошло:
— А я это чувствовал. Я всю ночь молился…. Но не забудь, что спирт должен быть медицинский.
Мне ничего не оставалось делать, как связаться с Владимиром Курносенко и попросить его разъяснить Гусеву ситуацию со спиртами:
— Володя, выручай. Ты же врач и знаешь что к чему, А главное – я ему плохого не желаю. Пожалуйста, убеди его в этом, и будем его лечить, и надеяться на лучшее.

И потекли долгие, томительные дни тягостного ожидания. Саша был внешне спокоен, как всегда малоразговорчив, более сосредоточен. На столе у него в эти дни всегда лежали листки с рукописями стихов. Он работал. Видно было, что работал. Некоторые листки были не подписаны. Он никогда не подписывал не готовые стихи. Ставил подпись только на законченном варианте. Он заметно похудел, осунулся, стал бледным, и, казалось, потерял всякий интерес к окружающему миру. Когда он стал уже совсем плох – почти не вставал и отказывался принимать пищу — о нём постоянно заботилась его племянница Светлана.

Владимир Курносенко часто бывал у него и своими советами, как врач и друг, также оказывал неоценимую поддержку и помощь.
Кто знает, помогло ли это лечение Саше? Но, во всяком случае – не навредило, если считать, что он после этого прожил около года. И всё это время он верил и надеялся, и что самое главное работал, а значит жил полноценной жизнью.

О Господи, прости, успокоенье дай
Для всякой твари, дай для всех, кто, не раскаясь,
Ещё живёт, и жизнь, как брошенную кость,
В довольстве и нужде грызёт…. О, эта чаша,
Несбыточных надежд на русское авось!
А жизнь, она всегда и наша – и не наша.

Говорят, большой талант всегда одинок. Думается, в этом есть доля правды. Его мало кто понимал до конца, да он и не стремился к этому: «ни у кого не ищу пониманья». Но писал так, как видел, слышал и чувствовал жизнь, своё ВРЕМЯ, как подсказывало его сердце – многострадальное и любящее. Он сам выбрал себе путь – одиночество. А за все связанные с этим лишения и трудности Бог наградил его талантом – быть истинно русским Поэтом. Талантом чутко и бережно относиться к Слову, любить Слово, свою родную землю, свой народ, а в конечном итоге, и свою горькую судьбу, как «самую лучшую долю».
Его Слово наполнено силой духа — силой божественной мысли. Всё его творчество рождено в муках духовной борьбы и твёрдо противостоит злу и произволу, бездуховности нашей эпохи. Оно несёт людям истинный свет спасения. Александр Гусев ищет истинную красоту, мелодию чувств, гармонию небес, и находит это в самом себе, создавая, силой божественной мудрости и вдохновения свои замечательные строки.

А в жизни ему, конечно, не хватало ласки, элементарного человеческого и женского тепла, простого ухода… Он жил среди своих бесчисленных книг, своей, наверное, самой большой в городе личной библиотеки. И умер в их окружении. Умер 20 октября 2001 года, как христианин, и святой отец успел отпеть его отлетающую в мир иной душу:

Я — время

С уступа на уступ! – Я уступаю землю
И травам и цветам, чтоб раствориться вновь
В самом себе, и пусть, как это я приемлю,
Взамен меня живёт иная в мире кровь.

Я – время, я рождён его летящей волей.
Я – время, я его энергии поток –
С прекраснейшей судьбой и самой лучшей долей,
Которых я себе придумать бы не мог.

Не мог бы никогда я всуе покуситься
Стать человеком, стать живейшим из живых.
С уступа на уступ! – Как ручейком пролиться.
И небо надо мной в потоках проливных.

Я – время, я лечу, я в землю ударяю,
И высекаю свет… Как факел на ветру…
И если я сейчас о смерти что-то знаю,
То расскажу о ней потом, когда умру.

Когда наступит миг, как взрыв освобожденья,
Раскрепощенья сил, — и белый-белый день
Ударит в сердце мне сверхплотностью мгновенья!..
С уступа на уступ! – Последняя ступень.

Я – время, я его материя, во плоти.
Неравновесье сил, дарующее свет.
И мир наш навсегда в немеркнущем полёте,
В той красоте любви, в которой смерти нет.

Ульяна Горелова

Восточные мотивы в творчестве А.С. Пушкина

Ах, мусульмане, те же русские,
И русским может быть ислам.
Милы глаза, немного узкие
Как чуть открытый ставень рам…
В.Хлебников. Из поэмы «Хаджи-Тархан»

Ф.М.Достоевский в своей речи по случаю открытия в Москве памятника Пушкину сказал: «Пушкин лишь один из мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность».
А.С.Пушкин внес решающий вклад в то, чтобы при сопоставлении христианства и ислама выйти в антиномии «свое-чужое», надолго опередил отношение русской литературы к исламу. И это отношение является образно-поэтическим выражением идеи взаимопонимания, взаимной любви и дружбы народов мира.
Пушкин А.С бесспорно является величайшим поэтом русской литературы, и пусть я повторяюсь и говорю то, что всем давно известно, но гений этого писателя восхищает и поражает до глубины души. Не зря критик Аполлон-Григорьев говорил про него: «Пушкин наше все». Ведь он действительно был этим всем, он переживал всей своей невероятной душою проблемы и беды своего народа. Но будет несправедливо сказать, что для Пушкина важен был лишь русский народ, ибо наравне с такими исконно русскими произведениями, как «Капитанская дочка», «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Барышня-Крестьянка» и многими другими, мы изучаем и «Бахчисарайский фонтан», и «Цыганы», и «Кавказский пленник», с детства нам знакома его «Сказка о золотом петушке». Хотя все эти знаменитые его работы и описывают жизнь людей, совсем не схожих с нами по образу жизни, мыслей и быта, но этим они нам и интересны, благодаря этой их особенности они и носят имя шедевров! Ведь откуда еще можем мы узнать о пылкой и преданной натуре восточных женщин или о воинственной и бесстрашной, но такой ранимой душе кавказских мужчин?! Мы читаем, и непревзойденный талант А.С.Пушкина заставляет нас вместе с героями, вместе с ним самим переживать те эмоции, которые дотоле оставались неведомыми нашим северным, непривыкшим к такой горячности душам!
Именно такие чувства пробуждают во мне восточные мотивы в творчестве Пушкина. А так же меня поражает, та гуманность, с которой ведет повествование великий поэт. У его героев не вызывают страх и отвращение жестокие забавы горцев, а сам Пушкин с глубоким уважением относится к той религии, что процветает на восточных землях нашей страны. Очевидно, что так он пытался помочь двум совершенно непохожим нациям найти общий язык и научиться жить, наконец, в мире. Это самая главная причина, по которой меня так заинтересовала данная тема, ведь в своих познаниях и духовном развитии А.С.Пушкин превзошел не только свое поколение, но и до сих пор остается недосягаемым даже для нас людей, живущих через 200 лет после него. Поэтому я считаю, что наследие Пушкина необходимо не только изучать, но понимать его и руководствоваться теми истинами, что изложены в нем, особенно такими актуальными, как взаимоотношения между мусульманами и славянами.
Но все же была и другая причина, пробудившая во мне интерес к этой теме: для меня Восток- это что-то таинственное и мудрое, что-то, что совсем рядом, но в то же время и очень далеко от меня. Может быть такое впечатление осталось у меня после прочтения романа одного не менее талантливого писателя, чем сам Пушкин, а именно «Графа Монте-Кристо» А. Дюма. В моей памяти четко отложились те моменты в книге, когда граф восхищается природой Востока и призывает черпать мудрость из истин, проповедуемых там.
Мне кажется, Александр Пушкин подобно книжному герою считал, что сможет найти просветление и успокоение в мировоззрении мусульман. Ведь поэту тоже пришлось в жизни нелегко, да его не запирали в камере замка на 14 лет, но ведь и он познал горечь ссылки. Поэтому мне кажется, что в заповедях Корана А.Пушкин искал поддержки во время самых тяжелых моментов в его жизни. Не зря ведь его самые известные восточные произведения были написаны : «Кавказские пленник», «Бахчисарайский фонтан»- южная ссылка, «Подражания Корану»- ссылка в Михайловском. Но прежде чем перейти к обсуждению этих творений, поговорим сначала об их создании.
Всем известно, что прадедом великого поэта был знаменитый арап Петра I — Ибрагим Петрович Ганнибал. А ведь он тоже был мусульманином. Его родиной была прекрасная и жаркая Эфиопия. И вообще биография этого удивительного человека полна тайн и вопросов, оставшихся без ответа. Неудивительно, что прадед очень интересовал талантливого внука. Из уст сыновей Ганнибала Ивана и Петра маленький Пушкин впервые узнал о волшебном Востоке. Невозможно даже представить те картины, что рисовало перед внутренним взором богатое воображение Пушкина, когда его деды рассказывали ему вместо сказок истории из жизни Ибрагима Петровича! Мне думается, что он представлял себе Африку страной богатых дворцов, удивительных женщин и райской природы. По крайней мере таким предстает мир его «Сказки о золотом петушке».
Это самое позднее его произведение о Востоке, но именно в нем отразились его мечты о дальней призрачной стране. Здесь и воинственный царь Дадон «смолоду грозный к своим соседям», и седовласый мудрец- волшебник, и чудесный петушок-«верный сторож», и самая прекрасная и чарующая Шамаханская царица «сияющая, как заря», перед чьей красотой не может устоять никто. Все в этой сказке пропитано колоритом восточных богатств и красот. Но это творение можно рассмотреть и с другой стороны: за основу Пушкин взял произведение В.Ирвинга «Легенду об арабском звездочете». Сказкам этого автора свойственен насмешливый, иронический тон, который наверняка заинтересовал и поэта. Ведь в сюжете данной сказки очень легко усмотреть насмешку над царем : миролюбивый царь, мечтающий о покое, чьими действиями управляет волшебный флюгер (намек на изменчивое настроение царя), разоряет страну ради прихоти женщины или своей, из-за чего вспыхивает революция, и, конечно мотив неисполнения клятвы царя, что интересовало Пушкина более всего в тот непростой момент жизни, когда он писал это произведение. Ведь оно написано как раз во время его жизни при дворе, где ему ежедневно приходилось терпеть издевательства и шутки жестокой знати, которая не могла простить ему его талант. Так эта на первый взгляд волшебная сказка о Востоке на самом деле оказывается политическим памфлетом и теряет свое значение для нас.
Давайте обратимся к другому произведению А.Пушкина, которое стало первым в его цикле восточных поэм — «Кавказский пленник». Этот шедевр писатель создал под впечатлением от увиденного на Кавказе во время его южной ссылки. Именно тогда поэт увлекался творчеством Д.Байрона, поэтому эта поэма была создана благодаря слиянию нового романтического, чувственного языка и яркой природы Кавказа с ее романтичностью и пылкостью нравов. Сам Пушкин писал, что в его герое «есть стихи моего сердца», тогда страдающего от неразделенной любви и тоски по родине. Но в Пленнике так же отразилось и то «равнодушие к жизни и ее наслаждениям», присущее современникам поэта. В противопоставление этой старости сердца цивилизованного человека автор приводит страстность и жгучесть сердца дикой черкешенки. На этой непохожести и строится все сопоставление. Пленник, пресытившийся чувствами, охладел к жизни и считал многообразный мир пустым, он потерял духовную свободу в лицемерии светского общества, испытал неразделенную любовь, поэтому и бежал на Кавказ, но там ему суждено было потерять и физическую свободу. Но именно в плену, глядя на яркость жизни горцев Пленник понимает, что чувства его совсем померкли- он не способен больше любить, что говорит о слабости его души: вместо того, чтобы бороться за счастье и чувства, он жалуется на свою разочарованность:
Умер я для счастья,
Надежды призрак улетел;
Твой друг отвык от сладострастья,
Для нежных чувств окаменел…
Совсем другая черкешенка, которая в данной теме представляет для нас больший интерес — она тоже несвободна, ведь отец и брат хотят отдать замуж за нелюбимого, и в любви тоже несчастна: Пленник предпочел ей другую. Но она не только смогла побороть в себе чувство ревности, но даже ради своей несчастной любви пошла против воли своей семьи, законов веры, освободив его, желая ему счастья. Такой героизм не может не вызвать восхищения, а все потому, что для черкешенки счастьем является любовь, какой бы она ни была, а пылкость ее натуры помогла ей пройти эти испытания с гордо поднятой головой. По своей силе молодая девушка превосходит других пушкинских героев, которые в похожей ситуации испытывают жгучую ревность,- Алеко и Зарему, ведь она не только воздерживается от убийства, но и находит в себе силы умереть, уйдя с дороги того, кто даже не смог ответить на ее чувство взаимностью.
В «Кавказском пленнике» восточная героиня рассматривается с сугубо романтической точки зрения, и все достоинства ее необычной для нас культуры выражены с помощью противопоставления русскому Пленнику. Это первое произведение в русской литературе, посвященное Кавказу и мусульманской культуре, и уже здесь Пушкин представляет нам такие свойственные только ей качества, которыми невозможно не восхититься, и которыми хочется обладать.
Но мое самое любимое восточное произведение А.С. Пушкина – это поэма «Бахчисарайский фонтан». Возможно она так тронула меня потому, что мне посчастливилось вживую полюбоваться фонтаном слез и не только представить, но и увидеть жизнь Бахчисарайского дворца.
«Бахчисарайский фонтан» первое произведение Пушкина, где так ярко проявился интерес поэта к мусульманскому востоку. Ислам в поэме представлен, как религия, утверждаемая мечом, и которая проявляется в каждой строчке, поэтому нетрудно будет найти точки соприкосновения пушкинского текста и кораническими заповедями.
Самый типичный для мусульман пример в поэме- это гарем. Ведь согласно Корану у мужчины может быть много жен, а вот женщина своих прав почти лишена вся ее жизнь – это рукоделие и семейная жизнь. В гареме у хана такой образ жизни выражается наиболее ярко, так как он богат и может позволить себе столько жен, сколько пожелает, но с одним условием: эта девушка должна исповедовать ислам. Именно так и поступает Зарема «Между невольницами хана,//Забыла веру прежних дней», тем самым исполняя одну из самых главных заповедей Корана. Зарема прожила многие годы в гареме у хана и полюбила Гирея, она была счастлива в своей любви, пока сердце ее возлюбленного не отвернулось от нее в пользу польской княжны. И вот тогда Зарема пошла против правил: она не захотела смириться и отпустить, как гласит закон веры, а наоборот со всей пылкостью своей натуры умоляла Марию вернуть ей ее любовь. Зарему убивала неверность Гирея, а это значит, что она все же не смогла стать скромной мусульманкой такой, которая не требует ничего от возлюбленного, а лишь дарит ему свою нежную ласку. Это ее и погубило, то, что она ослушалась не только воли хана, но и заповеди Корана.
Другое упоминание соприкосновение с сюжетом священной книги можно заметить в «Татарской песне» «Бахчисарайского фонтана»:
Блажен, кто славный брег Дуная
Своею смертью освятит:
К нему навстречу дева рая
С улыбкой страстной полетит.
Дело в том, что по законам Корана войны, умершие в бою за волю Аллаха, попадают в рай, населенный гуриями, которые их только и ждут. Такой не самый известный мотив в поэме говорит о том, что при написании «Бахчисарайского фонтана» Пушкин уже изучал Коран.
В «Татарской песне» есть еще один коранический фрагмент:
Дарует небо человеку
Замену слез и частых бед:
Блажен факир, узревший Мекку
На старости печальных лет.
Этот мотив повествует о традиции мусульман, обязывающих их раз в жизни совершить путешествие в священный город Мекку, где они обязаны провести специальный обряд. Тот, кому удалось исполнить свой долг, называется «хаджи» и пользуется уважением, а слово «факир», употребленное Пушкиным , означает «бедняк», что тоже символично, ведь именно беднякам тяжелее всего добраться до Мекки, так как это требует материальных затрат.
И хоть в поэме и присутствуют такие явные отражения заповедей Корана, но все же поэт не цитирует их, ведь он утверждал, что «слог восточный» стал для него «образцом». И в этой поэме легко прослеживается поэтический язык, связывающий ее с кораническим текстом. Эта связь позволяет полнее раскрыть авторский замысел. Например, Зарема, пытаясь вернуть любовь Гирея, вспоминает ему, что он «клятвы страшные» ей давал, что весьма свойственно всем влюбленным и очень романтично. Но в Коране есть предписания, позволяющие искупить свои клятвы- нужно лишь накормить и одеть десять бедняков или поститься три дня, а для хана выполнить это не составило бы труда.
Удивительно, но даже сама ситуация, описываемая в поэме, очень похожа на биографию Мухаммеда, которую Пушкин вероятно знал. Иначе откуда такое единство сюжетов : любовь к одной девушке Марии, ревность жены, клятва пророка, упреки жен, гнев Мухаммеда- и разная концовка, которая вполне понятна, ведь поэт не ставил перед собой задачи полностью переложить Коран или призвать читателей соблюдать его законы. Но он хотел сопоставить два отличных друг от друга мировоззрения: мусульманского Востока и христианского Запада. И при этом сопоставлении А.Пушкин с высоты своей культуры сохраняет полное уважение и не судит хана, и как правителя, и как мужа, ведь он понимает, что Гирей представляет собой совершенно другую цивилизацию, где важны другие ценности.
Говоря о двух нациях, встретившихся в этой поэме, необходимо заметить такую художественную деталь, как:
Над ним крестом осенена
Магометанская луна
Именно эта деталь в самом начале поэмы указывает нам на контраст двух культур с их разной историей, религиозными верованиями и психологией.
Мне кажется, что этот символ можно объяснить так : Мария- представительница христианства, значит крест- ее символ ,а Зарема- мусульманка ,поэтому луна символизирует ее. И раз бедную грузинку опустили в «пучину вод», то полумесяц на фонтане становится местом и ее памяти. Если приглядеться, то можно заметить, что луна на памятнике словно обволакивает и вбирает в себя крест. Из этого можно сделать вывод, что Пушкин намекал этой деталью на возможность гармоничного слияния непохожих культур, подобно тому, как фонтан слез напоминает нам о двух милых девушках из разных стран и разной веры, но погибших ради чувства общего всем народам и нациям, ради любви…
Самые глубокие познания Корана проявились у Пушкина в цикле стихотворений «Подражания Корану». Этот шедевр был написан поэтом во время Михайловской ссылки, самого одинокого момента в его жизни, когда друзья боялись за его рассудок и желание жить. Очень интересно заметить, что эта ссылка стала последствием оскорблений Пушкина в адрес церкви, как он сам говорил: «Покойный император, сослав меня, мог только упрекнуть меня в безверии». Но именно, находясь в этой ссылке и изучая Коран, поэт религиозно возродился:
В пещере тайной, в день гоненья,
Читал я сладостный Коран,
Внезапно ангел утешенья,
Влетев, принес мне талисман.
В процессе изучения священной книги мусульман поэт скорее всего наткнулся на суры, в которых верующим бросается вызов написать десять сур, подобных ему. И поэт принимает этот вызов, так рождаются его «Подражания Корану». То, что в данном цикле опубликованы всего девять стихотворений вместо необходимых десяти, можно объяснить тем, что поэт мог просто не включить последнее подражание. Но, исполняя призыв Корана, А.Пушкин не просто перевел, а поэтично и вольно переложил тридцать три суры в девяти стихотворениях. Сравним некоторые из них
В IV «Подражании» можно узнать строки Корана, где неверующий ставит под сомнение власть Аллаха и сравнивает себя с ним, но пророк укрощает его гордыню и сбивает с него спесь:
С тобою древле, о всесильный,
Могучий состязаться мнил,
Безумной гордостью обильный;
Но ты, господь, его смирил.
Ты рек: я миру жизнь дарую,
Я смертью землю наказую,
На всё подъята длань моя.
Я также, рек он, жизнь дарую,
И также смертью наказую:
С тобою, боже, равен я.
Но смолкла похвальба порока
От слова гнева твоего:
Подъемлю солнце я с востока;
С заката подыми его!
Интересно заметить, что в отличии от коранического текста у Пушкина царь наделен оценочными эпитетами: и хоть он «безумно гордый», но все же «могучий» и смелый раз решил спорить с Богом. И вот опять мы наблюдаем тему борьбы, которая так волновала поэта, и которая присутствует так же и в библейском тексте. Там пророк Иов тоже мечтал о состязании с Богом, но тот в доказательство своего могущества и превосходства сказал смертному: «Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место ее?». Так главным посылом Библии, Корана и IV Подражания становится всемогущество господа. Это означает, что А.Пушкин опять находит общие черты между нациями, даже в двух религиях, которые кажутся совершенно непохожими друг на друга великий поэт считает национальное общечеловеческим и этим дает нам понять главное- возможность мирного сосуществования мусульман и христиан, основанную на взаимоуважении, сострадании и человеколюбии.
Как я уже говорила, Александр Пушкин считал своим долгом учить людей, помогать им и таким образом делать их жизнь лучше. В этом мы можем убедиться на примере его замечательных восточных произведений, в которых поэт не просто рассказывает нам о волшебстве Кавказа или уникальности мусульманских народов, но и призывает нас присмотреться друг к другу и увидеть, сколько общего есть в наших жизнях, религиях, любви. И как красивы и необычны наши различия, которые сольются в прекрасный и полный уважения союз: стоит лишь сделать первый шаг. Я действительно в это верю! Мне кажется, что сейчас во времена терроризма и острых политических проблем мы действительно нуждаемся в мире между мусульманами и христианами. Безусловно, есть люди жестокие, способные на ужасное злодейство, но они не относятся к конкретной культуре или народу, они стали такими из-за своей личной жизни, а вовсе не по национальному признаку. Поэтому я считаю, что нам славянам необходимо перестать видеть в каждом мусульманине угрозу, а мусульманам следует немного отойти от своих правил и пойти на уступки. Только так: уважая, и любя друг друга, мы создадим тот союз, о котором так мечтал, и к которому призывал великий русский поэт А.С.Пушкин.

---

Об авторе:

Горелова Ульяна Олеговна, родилась 14 октября 2001 года в г. Санкт-Петербурге, в семье соединившей две морские династии. Ее отец служил на большой атомной ПЛ «Псков», а затем несколько лет работал в Пскове. В 2008 году поступила в ГБОУ СОШ 606 с углубленным изучением английского языка Пушкинского района Санкт-Петербурга. На год раньше, в 2007, начала заниматься большим теннисом.  С 6 класса принимает участие в олимпиадах различного уровня. В 2014 — дипломант 1 степени районного этапа Всероссийской Олимпиады по английскому языку. В 2016 — призер районного этапа олимпиады по искусству. В 2017 — победитель всероссийского конкурса научно-исследовательских работ «Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет…», посвященном творчеству А.С.Пушкина. В 2017- участник заключительного этапа олимпиады «Покори Воробьевы горы» от МГУ имени М.В.Ломоносова по литературе и журналистике. В 2018 — призер межрегиональной олимпиады по немецкому языку среди учащихся школ и колледжей города Санкт-Петербург. В 2018- участник заключительного этапа олимпиады «Ломоносов» от МГУ имени М.В.Ломоносова по литературе. В 2018 — участник заключительного этапа XVIII Международного конкурса творческих работ старшеклассников «Идеи Д.С.Лихачева и современность». В декабре этого года выбрана педагогическим советом школы для участия в отборе кандидатов на обучение в школе «СИРИУС» Всероссийского образовательного фонда «талант и Успех», г. Сочи.

 

Валерий Павлов

Православие и самодержавие
как феномен русской культуры
(В статье исследуются причины исторического выбора Русью религии, устанавливается внутренняя взаимозависимость православия и самодержавия).

Сегодня общеизвестным является факт, что Русь языческая проявляла большой интерес к различным культурам и религиозным системам в соседних странах: к исламу, иудаизму и христианству. Об истинных причинах того исторического выбора, который в свое время был сделан князем Владимиром, сегодня судить точно не представляется возможным. Это объясняется тем, что факты, представленные в летописях, неоднократно переписанных и интерпретированных позднейшим православием, зачастую носят недостоверный характер. В летописной же легенде, вошедшей в «Повесть временных лет», отмечается, что ислам был отвергнут Владимиром из-за пищевых запретов на употреблению вина и свиного мяса (хотя Владимира привлекало многоженство).
На самом деле ислам, по-видимому, был чужд Руси из-за подавления личности и достоинства, присущих данной религии и ее богослужениям. В частности, для вольнолюбивых и стихийных в своих проявлениях славян казалось унизительным стояние в мечети «распоясавшись», т. е. без пояса, что считалось нарушением этикета, само моление воспринималось мрачным, нагнетающим беспокойство, фанатичным.
Иудаизм не вызвал у князя доверия, так как иудеи рассеяны по всему свету, хотя земля их — в Иерусалиме. Для Древнерусского государства, еще только складывающегося, объединение Русской земли вокруг центра было, возможно, самой актуальной задачей в готовящейся религиозной реформе. Кроме того, русскому менталитету свойственна такая особенность, которую
Н. Бердяев в «Русской идее» назвал «мистикой земли» в противовес западной мистике «расы и крови».
Византийская же империя была для русских политическим, культурным и религиозным центром, фактором исторического развития, каноном, образцом государственности, предметом корыстного интереса — от торговли до грабежа и войны, сопровождающейся «прибиванием щита на ворота Царьграда». И задачей Руси было приобщение к культуре великой империи через крещение и христианизацию.
Русскому государству была необходима религия, которая рассматривала бы сильную деспотическую власть (по образцу восточных деспотий) как данную Богом, а саму «персону» монарха — как знак сакральной божественной власти. Именно в Византии восточное христианство и самодержавная власть императора цезаря — были обусловлены друг другом, более того, самодержавие, сначала только в византийском, а затем и в русском вариантах, выступает как социокультурная форма существования православия.
Эта специфика русской государственности воплотилась в идее монаха Филофея «Москва — третий Рим», в «триединстве» министра просвещения николаевского времени графа С.С. Уварова «самодержавие — православие — народность» и даже в близком к религиозному «культу личности» Сталина. Подобная сакрализация и канонизация светской власти была необходима русскому государству как залог единства народа, государства и культуры.
Российское государственное устройство было изначально ориентировано на власть как высшую социальную ценность, определяющую характер взаимоотношений между князем, царем и подданными, на власть, ничем не ограниченную, самостоятельно определяющую цели и средства своего развития. Западная же модель государственного устройства в качестве всеобщего социокультурного регулятора имела не власть, а закон, право,
гарантирующее равные возможности для развития всех его граждан вне зависимости от воли наделенного властью лица.
Первоначально самодержавие на Руси было не символом неограниченной деспотической власти государя, а воплощением независимости от внешнего господства (как отмечал В. Ключевский, царями в Древней Руси звались независимые властители, никому не платящие дани). Впоследствии же идея государственной независимости была замещена имперской идеей и желанием распространить свой тип культуры на прежних независимых соседей.
Православие определило многие черты русского культурного архетипа, в частности:
— пренебрежение к земным благам,
— мессианизм – восприятие собственной культуры как некоего идеального образования,
— изоляционизм – стремление оградить себя от иноземных влияний,
— соборность – коллективность, в том числе на пути поиска спасения, вечный поиск идеала,
— терпимость (в том числе к иноверцам) и терпеливость.
В данном контексте отметим, что русскому человеку иоанновского типа, по В. Шубарту, противостоит, с одной стороны, героический, прометеевский человек Запада с его жаждой власти, активным отношением к миру, атеистическим мировоззрением, а с другой — человек восточной культуры, стремящийся вписаться в окружающую социальную и природную атмосферу, приспособиться к ней и найти точную середину.
Соборность как особое качество русской православной культуры, проявляющаяся в господстве всеобщего и растворении личности в социуме, как нельзя лучше соответствовала установке самодержавия на стабильность, устойчивость, воспроизводство определенных социокультурных образцов и была залогом цельности государства. Отсюда и активная борьба с ересями, расшатывающими устои и церкви и государства. Вместе с тем, выступая в качестве гарантии сохранения государственности и высшей духовной ценности, нерасчлененное состояние сознания, неразвитость рационального мышления предопределило отставание русской культуры в области научного и технического знания.
Православие и самодержавие в различные периоды развития Руси по-разному соотносились друг с другом. Как правило, периоды укрепления тиранической царской власти сопровождались упадком религиозности и ослаблением церкви: это, к примеру, мученическая смерть задушенного Малютой Скуратовым митрополита московского Филиппа Колычева, которой было отмечено время правления Ивана Грозного — период подлинного кризиса православия и упадка нравственности и духовности. Интересно отметить, что эта гипертрофия государственности в советское время – в эпоху «культа личности» Сталина, которую Н. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма» назвал эпохой «трансформации идеи Иоанна Грозного» – опять сопровождалась кризисом духовности и культуры.
Напротив, торжество русской церкви и одухотворенной коллективности, противостоящее политическому прагматизму и выразившееся в нравственном подвиге преподобного Сергия Радонежского, привело к духовному единению русского народа, победе Дмитрия Донского на Куликовом поле и началу возрождения Руси после монголо-татарского ига.
Таким образом, внутренняя взаимозависимость православия и самодержавия, характерная для раннего периода развития Руси, по мере укрепления самодержавия сходила на нет. Конфликт между церковью и государством стал неизбежным и самым непосредственным образом проявился в борьбе между «иосифлянами» и «нестяжателями», которую Г. Федоров назвал «трагедией древнерусской святости». Преподобный Нил Сорский и преподобный Иосиф Волоцкий представляли два разных типа святости. Если первый исходил из раннего христианства и традиций исихазма и носил самоуглубленный и исключительно духовный характер, то второй был направлен на связь с государственной властью.
«Нестяжатели» (последователи Нила Сорского) призывали к духовному подвижничеству, монашеству, уединению от суетной жизни, «иосифляне» же (последователи Иосифа Волоцкого) стремились к активному взаимодействию с властью – к ее всяческой поддержке, с одной стороны, и желанию получить привилегии (в частности, в виде вкладов государства в монастыри). Победа «иосифлян» была предопределена в первую очередь не торжеством религиозных устремлений, а исторической перспективой и необходимостью развития русской государственности, которой соответствовала идеология Иосифа Волоцкого. Этот кризис православия привел в XVII в. к религиозному расколу и предопределил секуляризацию культуры и Петровские реформы в XVIII в.
Если попытаться представить периоды развития российской цивилизации, то здесь выделяются два основных подхода: одни исследователи полагают, что российская цивилизация существует с IX в. по настоящее время. Данная типология представляется весьма логичной, так как позволяет выделить в истории России основные этапы ее развития, обладающие общими типологическими признаками, которые позволяют рассматривать их в качестве отдельных историко-культурных общностей:
— Древняя Русь (IX-XIII вв.);
— Московское царство (XIV-XVII вв.);
— имперская Россия (с XVIII в. по 1917 г.)
Принятие христианства имело большое значение для Руси.
Во-первых, оно укрепляло государственную власть и территориальное единство государства. Во-вторых, уравнивало Киевскую Русь с другими христианскими странами. И в-третьих, играло огромную роль в развитии русской культуры, где произведения архитектуры, живописи, музыки создавались по образцам византийских, и даже главный собор Киевской Руси — Собор Св. Софии в Киеве — воспроизводил в своих основных принципах константинопольский Софийский собор.
Однако долгое время христианство и язычество сосуществовали (к примеру, курган XII в. – безусловно языческое явление, но покойник, захороненный в нем, – в крестике, значит, христианин). Таким образом, внешняя обрядовость преобладала над внутренним постижением сущности религии. Такое положение сохранялось до XIII в. в высокой среде, а в низкой, крестьянской – до XVI в. Однако церковь использовала языческие праздники, приспосабливая к ним христианские.
Так, языческие Святки (24 декабря – 6 января) были заменены христианским Рождеством (24 декабря) и Крещением (7 января).
День Ярилы с украшением березки был приравнен к Троицыну дню (сопровождаемому аналогичными обрядами).
День Рода (Перуна), который был кульминацией года с его жаркими, грозовыми днями, стал Ильиным днем.
Масленица осталась в календаре праздников, но была отодвинута за рамки Великого поста перед Пасхой.
Центром жизни средневекового крестьянина становится община, которая является гарантом взаимопомощи. Вне общины на Руси выжить было практически невозможно. Это объясняется неблагоприятными климатическими условиями, когда каждые восемь лет случался неурожай (к примеру, в Западной Европе урожайность была в два раза выше), а значит – голод, болезни, огромная детская смертность, где из восьми детей в семье шесть умирало, поэтому продать или отдать детей проезжему купцу считалось благом. Условия жизни были необыкновенно тяжелыми – понятия «детство» не существовало, с пятнадцати лет начиналась взрослая жизнь, средняя продолжительность которой равнялась приблизительно тридцати годам. Отсюда необходимость поддержки, безвозмездной помощи типа дожинок, помочей, строительства жилищ сообща. Поэтому самым страшным наказанием была не смерть, а изгойство, лишение помощи общины.
Эти особенности существования наложили отпечаток на психологический тип личности, менталитет и определили такие его черты, как стремление к стабильности существования, воспроизводству образа жизни и психологии в рамках общественной группы, узкий кругозор (за границей двух-трех верст – отсутствие представлений о мире, приводящее к вере в «псеглавцев», людей с железными головами и т. п.), одномерность и консерватизм, являющиеся тормозом предприимчивости, трудолюбие, усердие, а также экологичность мировосприятия, приводящая к хозяйскому, бережливому отношению к природе.
С середины XIV в. устанавливается гегемония Москвы. Именно Московское княжество, преодолев феодальную раздробленность Руси, возглавило борьбу против Золотой Орды и к концу XV в. стало основой единого и независимого государства.
Становлению русского национального самосознания во многом способствовала доктрина православия «Москва – третий Рим», выдвинутая в XVI в. монахом Филофеем. Инок считал, что падение первого Рима было связано с переходом вселенской власти от языческих императоров к католическому первосвященнику. Вторым Римом стал Константинополь, столица Восточной Римской империи, центр православия. Гибель Византии Филофей связывал с греховным союзом греков с католиками. В этих условиях последним оплотом православия осталось Московское царство, где вскоре религиозные идеи избранничества стали отождествляться с имперской властью русского царя, а сама церковь попала в подчинение государству.

---

Литература
Аверинцев С.С. Византия и Русь: Два типа духовности // Новый мир, 1988. №9.
Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль древней Руси (XI- XIV века). М., 1960.
Введение христианства на Руси. М., 1987 Византия и Русь. М., 1989
Громов М.Н., Козлов Н.С. Русская философская мысль X -XVIII вв. М., 1990.
Дмитриева И.А. Краткая история искусства. T.I. М., 1987 Древнерусское искусство. М., 1988 Древности славян и Руси. М., 1988
Иконников А.В. Тысяча лет русской архитектуры. М., 1990 Ипатов А.Н. Православие и русская культура. М., 1985 История русского искусства. Т. I. М., 1953
Карамзин Н.М. История государства Российского. Кн. I. Т. I-IV. М., 1988
Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997 Лихачев Д.С. Крещение Руси и государство Русь// Новый мир. 1988. № 6
Лихачев Д.С. Литература Древней Руси // Повести древней Руси. М., 1986
Муравьев А.В., Сахаров A.M. Очерки истории русской культуры IX- XVII веков. М., 1984
Раппорт П.А. Зодчество Древней Руси. Л., 1986
Русское православие: вехи истории. М., 1989
Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981
Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1982
Сергеев В.Н. Рублев. М., 1986
Успенский Б.А. Раскол и культурный конфликт XVII века // Семиотика истории. Семиотика культуры. Т. I. М., 1996
Философия русского религиозного искусства. XVI-XX вв. Антология. М., 1993

Валерий Павлов

Гуманистическая традиция
в понимании культуры

В статье рассматривается вопрос о становлении и развитии гуманистической традиции в понимании культуры.

В настоящее время в Российской Федерации осуществляется реформа всей системы образования. Основная направленность этих преобразований состоит в гуманизации образования, в преодолении его прежней технической ограниченности и естественно — научной однобокости. Сегодня образовательные учреждения должны обеспечить такие условия учебного процесса, чтобы выпускник мог стать самостоятельным, ответственным субъектом общественной жизни и подлинным творцом собственной судьбы. Задача высшей школы – готовить не просто специалиста в каком-либо узком секторе производства и управления, а личность, способную проявить себя в различных сферах деятельности.
Значительную роль в гуманизации образования призвана сыграть его гуманитаризация.
Культурология должна восполнить тот пробел в области изучения и понимания культуры, которой еще недавно характеризовал как систему высшего образования, так и все общественные науки в целом. К сожалению, обществоведы еще совсем в недавнем прошлом игнорировали тот очевидный факт, что многие социальные измерения опосредуются культуросозидающей деятельностью: трансформацией системы ценностей, изменением мировоззренческих ориентиров, выработкой новых духовных практик, перестройкой мировидения и менталитета. Поэтому наша страна оказалась во многом неподготовленной к проводимым сегодня реформам во всех сферах общественной жизни, что привело к острому духовному кризису, дегуманизации общественных отношений, нигилизму и нравственной дезориентации.
Восстановлению гуманистического смысла существования должна предшествовать работа по пониманию и осознанию значения и ценности культуры. В условиях, когда в ценностном отношении встает вопрос о приоритете культуры, духовых начал над материальными, о перспективах и возможностях перехода от экономического к постэкономическому обществу, изучение теории и истории культуры приобретает первостепенную значимость для новых поколений. Не случайно сегодня в целом ряде публикаций говорится о культурологизации гуманитарных и общественных дисциплин.
В современных гуманитарных науках и общественной практике понятие культура имеет фундаментальное значение. О культуре говорят не только ученые, но и политические деятели, журналисты, экономисты, писатели, военные, предприниматели и все, чьи интересы выходят за рамки узкопрофессиональных задач и индивидуальных целей. Сегодня мы слышим о правовой культуре, о политической культуре, о профессиональной культуре, молодежной культуре, о национальной культуре, о культуре общения и т.д. В обыденном сознании «культура» выступает как собирательный образ, объединяющий изобразительное искусство, литературу, религию, философию, науку, архитектуру, скульптуру и т.д. Философы и культурологи, говоря о культуре, связывают ее с «символичными формами», с «архетипами коллективного бессознательного», с «биопсихологической корой», с «семиотическим диапозитивом», с «культурным априори» и другими терминами.
Полисемичность слова «культура» в повседневности и в сфере науки порождает особые трудности, связанные с пониманием феномена культуры. Для того, чтобы точнее представить ее место в современной науке, следует познакомиться с историей формирования этого понятия и прояснить породившие его интерпретации.
Греки содержание понятия культура обозначили словом «пайдейя» (от греч. ребенок), что означало процесс формирования взрослого грека – гражданина из ребенка. Средствами такого формирования были воспитание, обучение, образование, то есть культура. Содержание слова «пайдейя» включало в себя идею человека как меры всех вещей, человека – гражданина, верховенство человеческого разума, а также идеалы демократии и гуманизма. Греческая «пайдейя», создав мифы о Прометее, Аполлоне, Дионисе, тем самым заложила основы различных культурных традиций.
Без греческой идеи культуры не существовало бы ни античности как исторической эпохи, ни западноевропейского мира культуры.
В Древнем Риме со словом «культура» преимущественно ассоциировалось понятие органического роста растений. Связь с сельским хозяйством сохранилась и сегодня, например, в словах «агрокультура», «культиватор». Рост и развитие растения явились источниками аналогий с воспитанием и развитием человека. Эти аналогии замечены еще в древности, и в образованных кругах античного Рима идея органического роста ассоциировалась с идеей возрастания римлянина к зрелости и в его противопоставлении варвару. Неполноценность варвара, т.е. всякого человека, который не был римлянином, мыслилась, прежде всего, как его дикость, невоспитанность, необразованность, а в целом – как некультурность. Таким образом, складывающееся в Древнем Риме понятие «культура» наряду с общей идеей роста и обретения зрелости включало и ряд содержательных признаков, позволяющих различать римлян и варваров. Какие это признаки?
Для крупнейшего римского общественного деятеля, оратора и философа Марка Туллия Цицерона (106-43 до н.э.) синонимом понятия «культура» была гуманность – нормативное состояние морали, интеллекта и поведения. Культурный – это гуманный римлянин, человек, который совершенствуется и облагораживает себя на основе традиционных римских добродетелей.
Традиционные устои римского общества включали самостоятельность личности и ее свободу отстаивать свои интересы в рамках закона; уважение к законам как совокупности правовых установлений, ограждающих достоинство человека в соответствии с его общественным положением; верность долгу как моральной гарантии исполнения законов; благоговейную почтительность перед богами, родиной и согражданами. Такова была суровая, требовавшая сверхнапряжения всех сил система ценностей римских граждан, которая называлась ими virtus, и именно она позволила малочисленному народу стать властелином мира.
Говоря о наиболее общих чертах и особенностях римской культуры, следует отметить, что в отличие от греческой она является гораздо более рациональной и заземленной, направлена на практическую пользу и целесообразность. Эту особенность хорошо показал Цицерон на примере математики: «греки изучали геометрию, чтобы познать мир, римляне же – чтобы измерять земельные участки».
Своей возвышенной суровостью и простотой римляне разительно отличались от греков, которые подарили миру замечательные произведения искусства, впоследствии признанные классическими. Римляне же видели в искусстве, прежде всего, «искусственность» — придуманную, сотворенную в соответствии с замыслом и вымыслом художника подделку, не достойную настоящего гражданина. Искусство зачастую отождествляли и с пагубной роскошью, подтачивающей твердыню римских устоев.
Отношение римлян к искусству изменилось после покорения Греции. Всякое греческое искусство, философия и литература вызвали неоднозначную реакцию римского общества, которое раскололось на два лагеря: эллинофилов, приветствовавших заимствование греческого искусства, образования и быта, и традиционалистов, стойко державшихся за изначальную систему ценностей и защищавших древнюю простоту нравов.
Одной из форм компромисса между эллинофилами и традиционалистами и стала гуманность, приравненная Цицероном к культуре. Гуманность трактовалась как особый способ совершенствования, хотя гражданин воспитывал себя в духе римских доблестей, но делал это путем усвоения системы образования, заимствованной у греков. Таким образом, первоначально культура и гуманность были специфически римским явлением, порожденным синтезом римских ценностей с греческой образованностью.
В работах мыслителей Средневековья слово «культура» отсутствует. Но часто встречается слово «культ». Культ не следует понимать как пустой обряд – обрядоверие осуждалось. Культ наполнялся высоким духовным смыслом. Через культ человек обретал способность раскрывать себя в любви к Богу. Католический философ Романо Гвардини (1885-1968) по этому поводу заметил:
«С непосредственной религиозной точки зрения совокупный порядок бытия воссоздается в культе. Здесь в каждый данный исторический момент как бы заново совершаются в символической форме все вечно значимые события священной истории». [1]
Культ постигается не рассудочным разумением, а жизненным с ним соприкосновением. Русский религиозный философ П.А. Флоренский (1882-1937) указывал на центральную роль культа в культуре, связывая культ с особой человеческой деятельностью – литургической, производящей характерные реалии – святыни. Святыни, по мнению философа, — это изначальное творчество человека, так что все культурные ценности во многом производны от культа.[2]
Культ приобщает человека к священной, мистической реальности, тем самым преобразуя его, осуществляя цели, в чем-то близкие целям греческой пайдейи. Однако культ теоцентричен, он обращен к Богу, он есть отношение человека к Богу. Гуманизм же антропоцентричен, поэтому римская идея гуманности получает свое второе рождение в XIV – XV вв. в Италии в эпоху Возрождения, когда тема человека, его свободы и достоинства вновь обрела привлекательность.
Ренессанс выдвинул идею гуманного человека в противоположность человеку «варварскому», подразумевая под последним мнимое варварство Средневековья. Гуманизм ценил в образовании прежде всего знание древних языков, античной литературы, моральной философии, а не теологии и аристотелевской логики схоластов. Он осознает себя как антропоцентризм, а новое место человека – в центре космоса – порождает и особые науки о человеке. Традиционное университетское образование дополняется гуманитарными науками: поэтикой, риторикой и моральной философией.
Вера в самоценность личности, антропоцентризм и индивидуализм – неотъемлемые черты гуманизма Возрождения, квинтэссенция которого ярко представлена в словах создателя знаменитой «Речи о достоинстве человека» Пико делла Мирандолы (1463 – 1494):
«Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобно обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь».[3]
Если в период Возрождения гуманистическая традиция противостоит аскетизму христианства, то в Новое время она находится в неоднозначных отношениях уже с точными и естественными науками. Между науками о природе, с одной стороны, и гуманитарными науками, изучающими произведения античных авторов, с другой, существовали определенные противоречия. Формирующееся точное естествознание, разработка иных универсальных норм морали и права, автономизация изобразительного искусства и литературы от религии приводят к разрыву с традицией, с прошлым, с историей. Новоевропейское человечество, особенно в период Просвещения, в идее прогресса пытается осмыслить будущее, отвергая смысловую оправданность прошлого. Не все были согласны с притязаниями точного естествознания на монополию в построении картины мира. Противники универсализации научного метода продолжили гуманистическую традицию, заложенную еще в Древнем Риме и подхваченную в период Возрождения.
Итальянский философ Джамбаттиста Вико (1668 – 1744) в своих философских сочинениях противопоставил идее научного метода древнеримскую идею здравого смысла, понимаемого как присущее человеку чувство правильности и общего блага. Это чувство проистекает из общности жизни, ее уклада и целей. Вико подчеркнул ценность изучения исторической традиции, причем эта ценность определялась не только в познавательном, но и в нравственном, воспитательном и образовательном отношениях.
Понятие «образование», завладевшее умами в XVIII в., наметило сферу, в которой происходило дальнейшее самоопределение понятия «культура». Гуманность, культурность становятся идеалами образованного человека. Если период Просвещения опирался в основном на рационализм, на рассудочную критику истории, на идею «разумного эгоизма», на натуралистическое понимание человеческих потребностей как движущих сил общественного развития, то идеал «образованного человека» XIX в. содержал новое понятие «гуманность».
Гуманисты эпохи Возрождения («первый» гуманизм), видя в средневековой и современной им европейской культуре лишь варварство, стремились через преподавание классических языков, прежде всего латыни, восстановить античную культуру в ее полной непосредственности. Радикализм филантропистской педагогики в значительной мере стимулировал возрастание в интеллектуальных кругах Германии негативного отношения к идеям Просвещения. Это стало одной из причин интенсивного поиска новых оснований национальной педагогики.
В середине XVIII в. в Германии рождается педагогическое течение неогуманизм. В рамках идеи просвещенного государства, основанного на принципах права и разума, впервые ставится задача государственного регулирования образовательной и воспитательной деятельности и предлагаются различные варианты общенациональной модели образования. Государственности, в идеале реализующей диалектическое единство свободы и насилия, должна соответствовать личность, осознающая свою свободу.
Термин «неогуманизм» ввел в научный оборот немецкий историк педагогики Фридрих Паульсен в 80-х годах XIX века.[4] Первые представители неогуманизма И.М. Геснер, И.А. Эрнести, К.Г. Хейнце. Центральное место в образовании неогуманисты отводили изучению древних языков, овладению культурным наследием Древней Греции и Древнего Рима. Неогуманисты считали, что гимназии должны заложить основу для продолжения обучения молодежи в университетах.
В России в конце XVIII в. интерес к идеям немецких неогуманистов проявили члены кружка Н.И. Новикова и в их числе Н.М. Карамзин. В XIX в. в античному наследию обратился кружок А.Н. Оленина (Н.И. Гнедич, С.С. Уваров и др.).
Филантропизм и неогуманизм как основные альтернативные идеологии национального просвещения в Германии опирались на две различные, хотя и взаимосвязанные, линии в понимании сущности человека и культуры: натуралистической (в гоббсово-локковском и руссоистском варианте) и духовно-социальной. Первая линия трактовала сущность человека как от природы данную субстанцию и мир культуры как внешнюю этой сущности форму организации людей, вторая (представленная отчасти Монтескье, позже Гердером, Гете и Гумбольдтом) – как результат исторического творчества и самосозидания личности.
Главную задачу образовательного процесса неогуманисты видели в формировании целостной человеческой личности, неразрывно связанной со своей национальной культурой и в то же время способной к рефлексивному отношению к ней. Подобного рода состояние достигается посредством стимулирования целенаправленного погружения в иную культуру (античность) с последующим возвращением к истокам национальной культуры. Средством такого «погружения в культуру» полагалось изучение классических языков, литературы и истории.
Образование – это не простое усвоение умом тех или иных познаний, это деятельность всего человеческого духа, свободное развитие всей его индивидуальности по ее естественным, внутренне присущим законам. Этот идеал, в противоположность аскетическому идеалу светски-придворного, дворянского воспитания горячо отстаивал уже Руссо. На немецкую почву он был перенесен Кантом, Гете, Шиллером и другими выдающимися представителями негуманизма.
Значительный вклад в разработку философско-культурологической доктрины неогуманизма внес В. Гумбольдт. Его гуманистические идеи в основном касались области языковедения и истории: он разработал основы этологии научного поиска в данных областях. Одним из важнейших, выдвигавшихся им положений неогуманизма, было утверждение, что язык как основу культуры народа, как его историю, нельзя изучить основательно только посредством интеллектуальных усилий, которые могут привести лишь к накоплению формальных сведений, но никогда не дадут глубокой и достоверной картины. Только подлинно человеческая включенность в историческое или языковедческое исследование, когда не один интеллект, но и все душевные способности человека в их совокупности – ценности, мотивы, чувства, убеждения, склонности – будут направлены на познание, создаст предпосылки для реального научного поиска, обусловит его результативность. Язык трактовался как важнейшая сфера культуры, соответственно и обучение языкам – это не своего рода введение в самую сердцевину культуры – своей и чужой – в отношении которых человек должен занять позицию свободы. Объектом такого осмысления стало новое понимание сущности образования как пути и средства развития индивидуальности, обеспечения возможности последующей реализации ее внутренней свободы. В. Гумбольдт был последователем философского учения И. Канта, однако в рассмотрении ряда идей расходился с ним. Усилиями Вильгельма фон Гумбольдта в Пруссии (1810) была создана классическая гимназия, просуществовавшая в таком виде весь XIX век.
При определении общей характеристики воззрений неогуманистов, прежде всего, стоит отметить, что неогуманисты учли уроки позднего немецкого классицизма и немецкого романтизма, с их глубоким интересом и вниманием к собственно германской цивилизации. В сфере образования представителями неогуманизма была поставлена задача перейти от «имитации» классических языков к их усвоению с целью развития родного языка.
В развитии неогуманизма можно выделить три основные стадии:
1. Становление неогуманизма. Как отмечалось выше, этот вопрос был подготовлен и осуществлен тремя известными учеными и педагогами: И.А. Эрнести, И.М. Генсером и К.Г. Хейнце. Одновременно они воплощали свои идеи в тех школах, которые находились под их влиянием: Генсер в лейпцигской Томасшуле, Хейнце – в гимназиях г. Ганновера.
2. Второй период означает время расцвета неогуманизма, который начинают Вольф, Шиллер, Гумбольт, Зюверн, Шлейермахер, Бернарди и другие. Только теперь он развивается в целостную теорию образования с фундаментальным философским обоснованием: на основании идей кантовской гносеологии и этики он объединяется с идеями Шиллера об эстетическом воспитании и его философией истории; он включает в себя педагогические идеалы Гете, мировую архитектонику Шеллинга и философию языка Бернарди и Гумбольдта.
3. Третья стадия находится под превалирующим влиянием Йоханеса Шульце и Фридриха Тирша. Это время, когда новое учение об образовании входит в министерства и школы, чтобы в очень скором времени вступить в мощные споры с представителями педагогического реализма.
Пережив разные стадии подражания древности, неогуманизм на рубеже XVIII – XIX веков стал действительной основой национального творчества. По его непосредственным влиянием произошло обновление старой классической школы Германии. Сам пафос этого движения в Германии указывает на то, что он претендовал стать второй, еще более мощной и глубокой редакцией Возрождения XIV – XVI веков.
Идея соотношения общечеловеческого и национального в образовании развивалась в условиях сосуществования утверждений об объективной тенденции единства и целостности исторического развития человечества (Гердер) и попыток определения немецкой национальной самоидентичности (Фихте).
Немецкий неогуманизм проявил себя как идеология и в каком-то смысле как педагогическая «технология» закрепления и воспроизводства в новых поколениях результатов того духовного «взрыва», которой определил лицо немецкой культуры рубежа XVIII – XIX веков. Однако следует отметить, что педагогические построения неогуманистов страдали отсутствием систематичности, а их метод – склонностью к субъективному идеализму, провозглашаемые цели образования ограничивались постулатами от необходимости совершенствования личности, зачастую вне связи с духовными традициями нации.
В дискурсивном пространстве, образуемом понятиями культуры и образования, представителями неогуманизма раскрывается необходимость диалектической трактовки понятия свободы в единстве его субъективных и объективных характеристик. Последние в систематизированном виде получают трактовку в понятии гражданского общества, духа, культуры в едином социальном пространстве. Глубокая антропологическая интерпретация компонентов структуры процесса воспитания, философское понимание человека, целостности его природы, обосновывает необходимость целостного философско-культурологического подхода к воспитанию и образованию.
По мнению И.Г. Гердера (1744-1843), автора переведенной на многие языки мира книги «Идеи к философии истории человечества», гуманность — основа культуры. В России в числе его читателей были историк Н.М. Карамзин и Н.В. Гоголь, назвавший И.Г. Гердера величайшим зодчим мировой истории.
Человек по мнению немецкого ученого должен стараться направлять движение жизни по пути гуманизма, поскольку гуманность, вера, справедливость — основы его существования. Высокое предназначение человека заключается в развитии сочувствия и сопереживания, миролюбия и гуманности.
Особое значение имеют язык как средство общения между людьми, религия и вера — это упражнение сердца в нравственном совершенствовании. Культурологические идеи ученого проникнуты духом гуманизма и оптимизма. Многие мысли о равноценности культур всех народов современны, хотя были высказаны почти двести лет назад. Его идея о создании энциклопедии культуры всех времен и народов может увлечь специалистов разных наук.
Гуманистическая традиция стала определяющей в истории культуры России XIX и XX веков. В эпоху Пушкина — золотого века российской словесности — искусство, и прежде всего литература, оказалось универсальной формой общественного гуманистического самосознания. Оно рождалось в мучительных поисках места и роли России в ходе всемирной истории, в расколе общества на западников и славянофилов. Суть западничества — в трактовке культуры как сознательного творчества человека. Западники (Н.В. Станкевич, В.Г. Белинский, К.Д. Кавелин, Т.Н. Грановский, В.П. Боткин, П.В. Анненков, Н.П. Огарев, А.И. Герцен) выступали за преодоление вековой отсталости России, говорили о необходимости её исторического движения в направлении развития западной цивилизации. Быть европейскими русскими и русскими европейцами — вот тезис, с которым выступали западники.
Славянофилы (А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, П.В. Киреевский, К.С. Аксаков, И.С Аксаков, Ю.Ф. Самарин) опирались на идею принципиального отличия Европы и России; на Западе преобладает начало индивидуалистическое, в России — общинное; Европа возникла как результат завоеваний одних народов другими, Россия — мирным путем; на Западе утвердился рассудочный католицизм, в России — цельная христианская вера. Под культурой славянофилы понимали главным образом народную «бессознательную культуру». Из того кризиса, в который вся Европа была вовлечена, выход представлялся через восстановление цельности в жизни, и хотя славянофильство мыслило себя как философия истории, пафос его заключался именно в том, чтобы выйти из истории, найти новый вариант «замкнутого» идеального общества, противопоставить общество и государство на основании «взаимного невмешательства».
Со второй половины XIX века наступает эпоха нигилизма, отрицание не только отжившего прошлого вообще. Нигилизм сопровождался приступами антиисторического утопизма. Иллюстрации этих процессов представлены в романах И.С. Тургенева, Н.Г. Чернышевского, Н.С. Лескова и др.
Л.Н. Толстой в «Исповеди» изложил свою жизнь по типичной схеме «обращения». Его главная мысль — основание новой религии, которая соответствует цели развития и совершенствования человечества. Жизненная неправда преодолевается выходом из истории — опрощением.
Религиозный смысл и характер кризиса 70-х годов был раскрыт Ф.М. Достоевским, который задумал написать огромный роман «Атеизм». Писатель изучал человека в его свободе, которой дано решать, отвергать, принимать или отдаваться в рабство. Однако «своеволие» человека часто оборачивается саморазрушением. Такова главная тема Достоевского, и именно этот процесс прослеживается в его романах. Свобода (по Достоевскому) праведна только через любовь, любовь возможна только в свободе. Власть мечты и одержимость идей — одна из главных тем писателя. Его «Записки из подполья» написаны, по-видимому, в ответ на «Что делать?» Н.Г. Чернышевского.
Русская культура рубежа Х1Х-ХХ веков получила наименование культуры «серебряного века». В ней доминировали игра и театральность, что органически сочеталось с той целью, которую провозглашали символисты: пересоздание личности, творчество более совершенных форм жизни.
Это было время великолепного маскарада русской культуры, закружившего персонажей всех искусств, марафона, пробежавшего за два десятилетия от античности до футуризма. Это был взлёт науки. Одно перечисление имен дает представление о ее масштабах: М.М. Бахтин, П.Н. Лебедев, Б.Б. Голицын, В.И. Вернадский, И.П. Павлов, И.И. Мечников, М.И. Туган-Барановский, В.О. Ключевский, В.И. Семевский и др. Общей чертой исследования в области общественных и гуманитарных наук было отсутствие в них обоснованных методологических обобщений, господство позитивистских концепций.
Важной сферой культуры рубежа столетий была русская оригинальная религиозная философия, крупнейшими представителями которой являлись B.C. Соловьёв, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, С.Н. Трубецкой, П.А. Флоренский и др. Труды этих философов, в которых утверждался примат духовности, новое религиозное сознание, поиски своеобразного соединения материального и духовного, утверждения всемирной теократии были выражением сложностей интеллектуальной и идейной жизни той поры.
Основополагающей характеристикой современной эпохи является обострившаяся ситуация противопоставления двух тенденций: универсалистской и партикуляристской.
Приоритетным направлением развития нашей цивилизации становится формирование нового мирового порядка, способствующего сочетанию единства мира и его разнообразия. И определяющей в этом глобальном процессе должна стать гуманистическая традиция в понимании культуры.
«…Двадцать первый век будет веком гуманитарных наук и гуманизма. В противном случае человечество может выродиться в гуманоидов, умеющих считать и пользоваться компьютерами. Но их духовные ценности можно будет выразить одним – двумя словами», — писал Д.С. Лихачев. [5]

 

---

1. Гвардини Р. Конец нового времени // Феномен человека / Под ред. П.С. Гуревича. — М., 1993. — С. 249.
2. Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. -М., 1990.-Т. 1. С-69.
3. Пико дела Мирандола. Речь о достоинстве человека // Эстетика Ренессанса. — М., 1981. — Т. 1. — С. 249
4. Куртц П. Новый скептицизм: Исследование и надежное знание / Пер. с англ. И предисл. В.А. Кувакина. – М.: Наука, 2005. – 306 с
5. Лихачев Д.С., XXI век должен быть эпохой гуманизма. М., 1987, с. 31