Александр Себежанин Поэт, прозаик, член Союза писателей России. Живёт и работает в Пскове. подробнее>>>

* * * Разлетятся слова, как стаи, рассказать, всему миру пытаясь: — Ты Единственная! такая во Вселенной нашей осталась! Я целую тебя глазами через песни метелей снежных – надевай, если холодно станет, поцелуев моих одежды! * * * В ночи настанет тишиной внезапной Счастье… В мои ладони ты течёшь водою горной… В лучах луны – твои серебрены запястья… В лучах луны – лицо иконой чудотворной… И будет ночь нежна и нежен миг касанья… И вновь, и вновь родится Вечность вместе с нами… И станет звонче слов любых двоих молчанье… И мы с тобою обменяемся сердцами… * * * Настоялась на рябине нынче осень, ветерок осенний всласть горчит рябиной. Ах, как голову мою шальную сносит – подарила осень встречу мне с любимой! По листве и по стволам стекают звуки… Заживают на душе моей ожоги. Я целую твои княжеские руки и своих стихов тебе читаю строки. Пусть росу роняет вечер по полянам, а луна везёт по небу сны ночные — в эту осень я брожу от счастья пьяный, я влюблён в глаза янтарные, хмельные. Стану чудо ручейка губами трогать, понапьюсь я ключевой водицы вдосталь, а потом просить в молитве буду Бога, чтоб Любовь со мной осталась до погоста. * * * Я сегодня цветов не принёс, у меня их сегодня нет… Лишь рябины в руках гроздь, да осенних листьев букет. Пусть листва, позолотой своей, оттенит ягод спелую грусть. Только ты ни о чём не жалей: не сбылось, не случилось — пусть!.. Запрокинутых глаз печаль пусть омоет осенний дождь. Не принёс я цветов… жаль… Ты цветы, ведь, всегда ждёшь. Гармонист Гармонь в обнимку, шапка набекрень, он в дверь, вразвалку, не вошёл, а враз ввалился, как будто только-только возвратился из глýби наших, пскóвских деревень. Присел на край скамейки осторожно, отёр гармошку рукавом, развёл меха, хитро’ хозяйке подмигнув: «Не для греха, а чтоб душа запела — сто грамм можно?!». И, стопку выпив, тут же по ладам чуть заскорузлыми он пальцами прошёлся, и инструмент заплакал, изошёлся тоскою вечною по «молодым годам»… Гармонь стонала, плакала и пела… И пел, и плакал с нею весь народ, душа народная взлетала до высот и там молитвой в небе голубела. Жив! Жив народ, пока гармонь играет, пока душа его поёт, пока летает! Хлеб Хлеб ржаной, ещё тёплый, испечённый в печи деревенской, ничего в мире нет, что могло б быть вкуснее тебя! За секретом твоим шли в наш дом из избушек соседских. Бабка всем говорила: «Вы тесто месите любя! Печь топите с любовью, и хлеб в неё нежно сажайте, а когда хлеб дойдёт — вынимайте на стол не спеша. И за вашу любовь хлеб сполна вам ответит, вы знайте, хлеб удастся на славу, коль ласковой будет душа! Если лада нет в доме, и кошки скребутся на сердце, то не ставьте опару — не выйдет хороших хлебов, Есть у хлеба «душа», всё она понимает, поверьте: чтобы вкусным был хлеб, жить должны в доме Мир и Любовь!». Сердце поэта Сердца моего поэтического полную обнажённость рассматривать под микроскопом будете иль лупу сквозь? Проявляя свою энциклопедическую просвещённость, обсуждать, конечно, станете: «Вот, мол, разовралóсь!». Нет, не разовралóсь оно, попросту — разорвáлось! Смотрите, как всё прошито — в заплатках, швах да рубцах… Хотелось ему для каждого подарить любви малость, оставить себя частичку в бездушных чужих сердцах. По белому свету странствуя, напрягая силы все, радость дарило людям: вместе всем, иль — поврозь… Что же вы теперь злобствуете над ним, обессилевшим? Даже не замечая, что сердце разорвалóсь!.. Капельки А по ночам влетают в окна сны. Дождём по небу – капельки весны. И я по капельке пью вина сновидений Из капелек лучей и дуновений. И капелькой висит Вселенная в тиши На тонком волоске моей души… Женщина-Осень Шёлком тончайшим коснулся щеки лист одинокий осенний, летя — ласку такую же женской руки раз ощутить бы, единый хотя б! Ссыплется нежностью тихой листва, тихой печалью на землю падёт. Женщина-Осень мне шепчет слова, Женщина-Осень тихонько бредёт. Лист улетит, по щеке проскользнув, звёздочкой ляжет оранжевой в луже. Хочешь — вот так же к тебе прикоснусь, Женщина-Осень, ведь я тебе нужен?. * * * Где-то там, за далёкой звездой, над тобой васильковое небо; там в ночи звездопад снеговой тихо песню поёт… сказку-небыль… Вдохновенно пируют ветра под ноябрьские песни снегов. И витает вокруг до утра пряный хмель твоих губ… твоих снов. В них немеешь, робеешь, дрожишь, и так сладко, и больно тебе… Мне б к тебе, в предрассветную тишь, половинкой в твоей быть судьбе * * * С надеждой жду, когда ты посетишь край заповедный сердца моего. Здесь родники чисты, здесь ласковая тишь ждут появленья взгляда твоего. А за окном кружится птичий крик. Ручей роптать пытается печально. Весенних окон боязливый блик мне взгляд напомнил глаз твоих… Отчаянно в ветвях деревьев бродит буйный сок. И чувства — ввысь! По горной круче сердца несётся их пронзающий поток. И — не свернуть! И никуда не деться! Ладонью трону свет весенний, вечный и музыкой возникнет в пальцах звук.. А ты вдали не ведаешь беспечно о ревности моих зовущих рук!. Алёнка Как живётся тебе, Алёнка? Вот уж осень к тебе идёт… В небе синем, курлыча звонко, журавли повели отлёт. Разгорелись костры рябиновых да калиновых красных огней. Как живётся тебе, родимая, в круговерти осенних дней? Все в цветастых рубахах клёны, у берёз — золотые косы. Как грустится тебе, Алёна, в эти утренние морозы? Дождик ночью нашепчет сказку. Сквер раскрасит художник ветер. И придёт к тебе Осень-ласка — к самой нежной душе на свете! И пусть плачет в окошко звонко дождь осенний, бродя по окрестности — будь счастливой Алёна, Алёнка! … Ведь и в осени — много нежности.

* * * Так бывает, и нет в том чуда: постучав по крылечку тростью, неизвестно взявшись откуда, летний дождик заходит в гости. Я ему: «Проходи, не стесняйся, долго было тебя не видно, у неё был в гостях, признайся? — по-хорошему мне завидно! Столько дней — где тебя носило? А она меня помнит? Скучает? У тебя обо мне спросила?»… Дождик хмурится лишь, серчает… А потом, прошептав: «Ты ей нужен!», Развернувшись, бредёт отсюда, морося потихоньку по лужам. Так — бывает… И нет в том чуда. Друзья уходят… Ещё вчера цветастым листопадом в обнимку с ветром осень танцевала; И вдруг — затихла… Ничего не надо… Один тоскует ветер-запевала. Он завтра закружит с пургою снежною, забыв про осень, про красу прощальную, и станет петь метелям песни нежные, с позёмкою танцуя танцы бальные. Уходит осень… В память уходящей красуется на ветке стойкий листик, пришпилен к небу звёздочкой дрожащей, зовущей души в мир высоких истин. Подвластны зову, ввысь взлетают души, а тело — в землю, тем листом, последним… О чём я?.. Да о том, что нужно слушать своих друзей, а мыслям их — последовать! …Друзья уходят, не успев состариться, виски слегка посеребрила проседь, а души вовсе не желают стариться. Друзья уходят, как уходит осень. Я вернулся… Вдоль тихих избушек, тропинкой знакомой, пешком в неизвестную, новую жизнь, в дождливую полночь ушёл я из дома. Звенели дождинки так грустно: дзинь, дзинь… Дворняги в деревне, со мною прощаясь, скулили протяжно тоскливую песнь: — Куда ты, парнишка, уходишь, лишаясь всего, что так дорого? Что за болезнь тебя погнала в ночь ненастную, в слякоть искать ненадёжное счастье познанья? — Родные! Лохматые! С вами калякать мне некогда! К вам я вернусь! До свиданья! …Промчались года, отшумели дождями… Давно я не юн и уже полусед, бреду в предрассветье родными краями, домой возвращаясь по ранней росе. Какая здесь тишь! Уж не лают собаки… Горластый петух не подшпорит рассвет. С глазницами окон стоят, бедолаги, дома без хозяев уж множество лет. — Родимые, здравствуйте! Вот я, вернулся… Простите, что поздно… Как сердце щемит! Рассвета луч ломкий деревьев коснулся и алым окрасились листья ракит… Речка Веть Речушка детства, тоненькая Веть, пришёл к тебе, родимая — приветь… Немало исходил тропин, дорожек, но в мире нет реки, тебя дороже! В июльский зной купались голышами у берегов, поросших камышами; Ключи у дна водой холодной били, до ломоты в зубах ту воду пили. Здесь по ночам в садки ловились раки, а у костра рассказывались враки. Здесь детство незаметно пролетало, мужская дружба силу обретала. Подростком вновь сюда, к родной речушке, я приходил с любимою девчушкой и до утра, под шум запруды звонкой, стоял, боясь руки коснуться тонкой… Минуло столько длинных, разных лет! Девчушки той со мной, конечно, нет, друзья из детства в мир ушли иной, а ты всё также вьёшься под горой. Тонка, как нить, речушка детства Веть. Пришёл к тебе… Узнала ли — ответь?.. Я и ты У тебя там звон с четырёх сторон, всё колонн да дворцов роскошь праздная. У меня же — тишь, вкруг растёт камыш и поют за окном птицы разные. У тебя в ночи свет реклам кричит, фонари над проспектом светятся. Моей ночки свет — дальних звёзд привет да дорожка в реке от месяца. Утром — шорох шин, громкий рёв машин ото сна тебя будят, от роздыха. Мне — скворец споёт, прокричит удод да в окно постучит черёмуха. У тебя забот вечно полон рот, всё тусовки в кругах поэтических. Я — луга кошу. Иногда пишу, больше всё о любви романтической. Вечереет вновь… Спишь, моя любовь? Песни пишешь, иль с кем-то встречаешься? Я в закат гляжу. На воде пишу — может, всё же прочтёшь, догадаешься… *** Как живётся тебе, славянка, в твоём дальнем далёком, где-то? Сердце гулко стучит морзянкой и от мыслей – куда мне деться? Мне сейчас – лишь с тобой быть, рядом, твоего бы дыханья коснуться, лишь бы душу ожгла взглядом – ни опомниться, ни очнуться! А потом – тишина и вечер, а потом – и дожди, и ветер, а потом – и метель, и стужи, а потом – и апрель, и лужи… Всё прошедшее – как приснилось, всё смешалось, где был и не был, помню только глаза любимой и над ними – огромное небо!.. Мне сейчас – хоть чуть-чуть поближе, звёзды тотчас же станут ниже и там, в дальнем далёком, где-то, вдруг осветят твоё детство, вновь осветят его ярко, всё минувшее тотчас вспомнится, станет сердцу светло, жарко , а в окно постучит бессонница… И ты будешь стоять, тихая, вспоминая меня, прежнего. Будет время бежать, тикая… Вновь и вновь снишься ты мне, нежная! * * * Ах, какую постель настелю я тебе из подснежников и подушку из облак пуховых тебе положу, и для нас, для двоих, так друг друга заждавшихся грешников, умолю колдовской лес, весенний, начать ворожбу! Соловьи окропят нас капелью своих переливов, а черёмуха ветром душистым нам песни споёт. Так в глазах твоих звёздное небо мерцает красиво! И летят наши души в высокий счастливый полёт… Им лететь, над сиреневым вспыхом реки, над калиновым мостиком, над цветущим туманом лазурных раздолий льняных, в синий ситец небес, что над нами раскинулись простынью, от земных ощущений взлетая до чувств неземных! Отзвучу… Ночь на землю скатилась по заката лучу… Жизнь была или снилась? Отпою… отзвучу… И пожар — затухает… Так и жизнь отцветёт. Снег моими стихами тихой Русью пройдёт.

Иван Иванов Поэт, прозаик, член Союза писателей России. Живет и работает в городе в Пскове. подробнее>>>

Миниатюры

* * *

Не грусти, человече, не надо. Жизнь прекрасна, какая ни есть. Жизнь – она, как большая награда и от Бога желанная весть. Даже если в ней трудностей много, и от бед сердцу больно в груди. Всё равно, вьётся в дали дорога, ты по ней к обновленью иди. Пусть сравненье с дорогой банально, в жизни каждого много дорог…
Вон — поэт, знает главную тайну, до которой додуматься смог. Вознесённый до неба удачей, обречённый творить день и ночь, он в стихах своих ставит задачи и готов словом делу помочь.
Скажет он: «Будь сильней, человече. И труднее жилось на Руси. Положи все невзгоды на плечи, и куда-нибудь в чащу снеси. И вернись назад окрылённым, и вернись назад молодым… Не тебе ль машут ветками клёны, и ракиты у самой воды.
И опять начинай всё сначала, не удержат родные, и кров, чтобы вновь от родимого дома за мечтой уводила любовь. А в дороге далёкой и длинной без любви, ну совсем никуда…»
Вдоль дороги берёзок куртины отражает речная вода.

---

Ещё один повод

Пробежала по городу осень, замочила холщовое платье. И теперь непрошеным гостем разгулялось большое ненастье. Эка невидаль – тучи свинцовые, эка невидаль – струи дождя. Льются струи на улицы новые, и на медные скулы вождя. Звери срочно попрятались в норы, люди — в тёплом пространстве жилья… Мир вокруг стал простым и суровым и водой пропиталась земля.
Вот и ты под зонтиком прячешься и глядишь на пустой небосвод. От тоски и печали наплачешься, или может быть наоборот вспомнишь радости лета былые, упорядочишь чувства свои. В это время мысли шальные вдруг напомнят тебе о любви.
И не верится, что очень скоро листопад и цветы заметёт снова снегом… Ещё один повод отдохнуть от житейских забот.

---

Только там

Иногда мне хочется уйти в лес дремучий, где дубы да ели. Только там я тишь могу найти, а то шум и зависть надоели. Только там мне лес откроет дверь, только там хожу-брожу без спешки. Там в друзьях моих и гриб, и зверь. На лещинах средь друзей орешки.
В жизни нашей многое не так, потому мне остаётся только уходить с корзинкою в руках в лес, весь в блёстках от осенней зорьки.
Поброжу по ягодным местам, под берёзой удивлюсь волнушкам. И все чувства нежные отдам молодым сосёнкам, как подружкам. Солнце ветки ёлок золотит, воздух будто весь смолой пропитан. Всё, что в жизни будничной претит, будет мной под ёлкою забыто.
А когда я возвращусь назад, ведь по сути городской давно я, сохраню Божественный заряд в мире человечьем не покоя.

---

***

Деревенская тихая даль, за деревней – забытое поле. И во мне поселилась печаль – одолела глухая недоля. Ни в деревне, ни в городе нет для людей никакого просвета. Где же тот притягательный свет, что кумиром бывал для поэта?
Что случилось в России родной? Отчего мы в стране, как изгои? Капитализм злодейский виной, для людей – настоящее горе. Да, живут среди нас богачи, у которых: и власть, и зарплата. А для нас – лишь трудись и молчи – всё равно будешь только горбатым.
Нам до пенсии трудно дожить, а на пенсии вовсе – убого. Что нам делать и как нам всем быть, чтоб улучшилась жизнь хоть немного? Кто-то скажет, что ноем мы зря, что подвижки есть, перемены, что встаёт над Россией заря новых дел, лихолетьям на смену. Что легко сделать властной рукой то, что 30 лет не сумели. Важно, чтобы в стране был покой, и тогда исполняются цели.
Может власти поверить опять, выбрать тех, кто давно примелькался, но, а если властям наплевать, что ты нищим навечно остался. Что тогда?.. Неутешен ответ. Уповать остаётся на Бога, чтоб потом, по прошествии лет, привела к процветанью дорога…
А пока – мы считаем гроши, нету цели в России понятной… Лето, полдень – дыши и дыши. Воздух свежий, бодрящий, бесплатный.

---

Рассказ о солдате

Светлой памяти Героя Советского Союза полковника Петрова Алексея Ивановича – крестьянского сына, уроженца деревни Филатова Гора Псковского района Псковской области, участника Великой Отечественной войны, в 1944 году командира взвода 486-го стрелкового полка 177-й стрелковой дивизии 23-й армии Ленинградского фронта.

Оставив след геройский на земле, ушёл солдат в конце пути на небо. А он был первым парнем на селе, такого парня поискать нам, где бы… И не найти… Другие времена. Но он пример для новых поколений. Когда зовёт великая страна – героя не поставишь на колени.
Героем не родится человек, но в каждом есть хоть капелька героя. Двадцатый век – жестокий, бурный век, не ведавший ни страха, ни покоя. И средь солдат – крестьянский паренёк, 23-летний Алексей Петров, комвзвода. Была война, горел в нём огонёк, а в действиях смекалка и свобода. И для него настал тот главный миг, когда за речку перебравшись тайно, взвод цели обозначенной достиг и разгромил противника буквально, и захватив замшелый, финский дот, ворвавшись внутрь, и оборону заняв, огнём своим отбил атаки взвод, врагов немало и убив, и ранив. И дот стоял, врагами окружён и ладилась на речке переправа, а враг всё ближе: зол, вооружён и бесновалась финская орава: «Сдавайся рус, тебе пришёл кирдык и взятый дот подобие ловушки.» Полезли финны… В тот же самый миг заговорили полковые пушки. То вызвал на себя огонь Петров, враг отступил с потерями большими. Закон войны безжалостно-суров – снаряды всё в округе сокрушили.
Но взвод в том доте всё же уцелел и обеспечил к сроку наступленье, и флаг над переправой заалел, и командиры выиграли время. А финны вскоре вышли из войны, на Ленинградском фронте стало тише. С тех пор среди огромной тишины природа только жаворонков слышит.
За подвиг тот был награждён солдат, и орден Ленина, к нему звезда Героя, на гимнастёрке золотом горят. И ратный труд назвал Герой судьбою.
Он много лет достойно прослужил, полковником армейский путь закончил. Он офицерской честью дорожил. Он настоящим офицером был, короче… Стране советской верным до конца остался он, но и в Россию верил. Не отвернул от трудностей лица, не обивал в штабах высоких двери. Он просто жил, общался с детворой, любил рассказывать о случаях военных, передавая каждый раз настрой, все знания свои — грядущей смене…
Что будет дальше?.. Знает только Бог. Но вечно будет память о Герое. И если Алексей Иваныч смог, то, значит, мы грядущее построим. Без подвигов в России жить нельзя, Герой России – самый первый в деле. А это значит: есть у нас стезя. А это значит: не пропали цели.
P. S. Жизнь человека не вместить в роман, тем более жизнь русского Героя. Пройди по свету хоть десяток стран – нигде рай для Героев не построен. В России будет много трудных лет, от дел поспешных посрывает крыши. Но… время выберет потомок мой – поэт, об Алексее новый стих напишет…

---

День России

Пасовать перед силой – не стоит. Время ставит землянам задачи. Ведь от трудностей даже герои, хоть и редко случается — плачут. Жизнь приносит свои коррективы, и ударить негаданно может. Жить в России светло и счастливо, ну никак, не удастся – похоже. Потому, что в обществе нашем снова, други, случилось такое, что для тех, кто и сеет, и пашет, нет от бедности горькой покоя.
Впору бедным залиться слезами, клясть житьё своё бедное впору…
Богатей тащит деньги возами, да и прячет те деньги в офшорах. И страна не похвалится ростом, оставаясь в тисках у «ковида». У живущих и бедно, и просто, как заноза, на сердце обида.
Трудно быть на Руси патриотом, мир российский полярно расколот. Слава нынче и барам, и жмотам, а не тем, у кого серп и молот…
Нам всем миром бы встать воедино, чтоб царили и воля, и счастье, чтоб расправить согбенные спины и чтоб канули в Лету напасти. «На Россию охотников много», враз растащат Отчизну хапуги. Только вместе, да с Божьей подмогой, отстоим нашу целостность, други.
Только вместе, а как же иначе, только вместе – такой вот настрой, и герои, случается, плачут, но стоят за Россию горой.
———
«На Россию охотников много» — название книги стихов поэта Ларины Федотовой

---

Бой и плен
(рассказ солдата)

Начало войны, 41-ый, Орша, Вязьма, Смоленск. Оставляли поля мы слева, а справа пожар деревень. Отступали просёлками пыльными. Где комбат? Его нет, убит. Уйти от пули возможно, но не уйдёшь от судьбы.
Приказ нам: залечь у болота. Лейтенант наш от крика, аж красный… Но тут вдруг раздался вдали гул танков и страшный, и ясный. Танки встретить надо гранатами, видно все, как один, погибнем. Погибать на родной стороне, понимаете ль – очень обидно.
Нас 30, и с нами связистка, лейтенант наш Георгий Валков. Нам не жалко было себя, а связистку, признаться, жалко. Ведь девчонка, лет восемнадцати. Вон, в зеркальце снова смотрится. Тут старикам умирать тяжело. А ей и вовсе не хочется. Только танки всё ближе и ближе, и команда: «Готовься к бою.». Мы по первым танкам ударили, им проход закрыли собою. Мы бились с утра до вечера, был над полем удушливым грохот. Перед Родиной мы поклялись воевать до последнего вздоха. Лейтенант наш убит в окопе, я взрывом отброшен в мох… когда я очнулся повсюду немецкое: «Хенде хох!».
Открыл глаза, поднимаюсь, а в глазах мелькают круги, и фашист прикладом в лопатки подгоняет – быстрее беги. А вокруг горелые танки – досталось проклятым фрицам, и у пленных, идущих в колонне, светлеют разбитые лица.
Новых пленных толкали в колонну, тяжко раненых тут же в расход. И контуженные, словно пьяные, мы брели на солнца заход. А фашисты горланили песни, надрывалась губная гармошка. Нам давали они тумаков, но жратвы не давали ни крошки. Мы шли, и в глаза друг другу было стыдно даже взглянуть. Молча мы помогали слабым, не давали усталым уснуть. Трое шли из соседнего взвода. А за ними, не слишком близко, еле шла, хватаясь за грудь и шатаясь наша связистка. В гимнастёрке и в брюках солдатских, как и все босая, конечно, под «Котовского» была острижена и поэтому не замечена.
Я кой-как до неё добрался, а она и совсем ослабла. Грудь навылет у ней прострелена, и помощь врача бы надо. Она мне как будто обрадовалась. «Умираю,» — говорит – «дядя Вася. А ведь так я хотела пожить, а ведь так я хотела счастья!..» Колонна размеренно движется, нет возможности остановиться. А кровь у неё из груди по каплюхе из раны сочится. Я снял свою гимнастёрку, разорвал, наложил ей жгут, а сзади на нас напирают и в великом смятенье идут. И фашист-охранник заметил, что в колонне случилась заминка и тотчас его автомат в руках застучал, как дубинка. Пули дуры, однако попали: мне в плечо, а ей прямо в сердце. Посмотрел я – она мертва, жизнь земная захлопнула дверцу.
Уходила пленных колонна, но уже без девушки юной. Вот что делали фашистские звери, вот что делали фашистские гунны.
1970 – 2021 г.

---

Встреча

Девчонке ноги оторвало на войне, она домой вернулась на протезах. Где были ноги, там теперь у ней шарниры мёртвые и мёртвое железо. Не ныть, не плакать. Стон не выжать с губ, вздохнуть глубоко и расправить плечи. А за углом ждёт мама, отчий дом и сто шагов до выстраданной встречи.
Вошла в калитку, распахнула дверь… У мамы тесто, сжатое в ладони… «Валюша, Валечка, кровиночка моя…» и скорбь и радость, будто на иконе. Ах, сколько силы в нежных поцелуях! Ах, сколько радости и сколько добрых слов… «Валюша милая, прости меня, старуху, хоть встала рано – завтрак не готов. Садись родимая и отдыхай с дороги, а я с блинами мигом у огня. Ты мне писала, что попало в ноги… И эта палка, ты прости меня…».
«Ты, мама, за меня не беспокойся, я до войны блины умела печь. Ты отдохни, ведь встала утром рано и днём не будет времени прилечь. А палка?.. Знаешь, не нужна мне палка. Я эту палку тотчас брошу в сени…». Всё та же полка книжек на стене и на портрете с трубкою – Есенин…
Но вот блины готовы, сало, хрен и чёрный хлеб на ломтики нарезан. Валюша села с матерью за стол тихонько, чтоб не скрипнули протезы.
Им первой чаркой помянуть пришлось отца, что подорвался в поле минном, второй – братишку – гвардии бойца, погибшего под городом Берлином. А третью выпили за радость всех Побед, за небо мирное над мирными полями… И вдруг заплакали по женскому – навзрыд, войной измученные: дочь и мама.
И плача, дочь рассказом о войне пыталась оттянуть судьбы развязку: «Да, мама, очень страшно на войне, на чёртову похоже свистопляску. И бой идёт. В бою не до наград, а только сдерживай врагов, насевших, лавы…» И мать тихонько гладила рукой единственный у дочки орден Славы.
А дочка думала: «Не знает мать моя, что я в бою том потеряла ноги…» От тишины кружи́тся голова и хочется прилечь после дороги. Вот её комнатка уютна и мала, и довоенное на спинке стула — платье… и надо ей, чтоб мать не догадалась, протезы сунуть к стенке под кроватью. Прошёл лишь час, и одеяло – на пол… Красивых ног, уже заживших срезы — вдруг видит мать, и на колени встав, целует эти культи и протезы.

---

Светлой памяти Героев 6 Роты

Жизнь начать бы с чистого листа, и по ней расставить свои вехи… Есть на белом свете высота, где текли по склону крови реки. Памятью сердец не излечить, всё пройдёт, а времени так мало. Только надо жизнь свою прожить, как герой-десантник Достовалов. Двадцать лет, как с нами нет его, и земля героям русским – пухом. Над врагами в полный рост встаёт подполковник Марк Евтюхин.
И характер наш не одолеть, коль стоять, то до последней точки, чтоб ни о чём, нигде не сожалеть… Лишь на войне цветут свои цветочки: по камуфляжу, яркие, как мак, от вражьей пули, из груди пробитой. И многим не понять: «Да как же так? В России парни сделались убиты».
Они б прибавили к своим по двадцать лет и вышли многие, заслуженно, в отставку… Но не для них сияет солнца свет и с внуками не им идти на травку…
Вопроса не было: стоять иль пропустить?.. Стоять во имя Родины-России! Стоять и вражьи силы извести, хоть у врагов превосходящи силы. Коль есть приказ, то надо бой принять, пускай подмога явится не скоро, и перед боем всех друзей обнять, и защитить и этот лес, и горы. Подмога шла, но встретил их в лицо огонь кинжальный – не дошли до цели. Лишь Достовалов с горсткою бойцов сумел прийти туда, где пули пели.
Они погибли, честь не уронив и положив врагов вокруг не мало. Что это было? Высших чувств порыв, иль в Горних высях музыка играла?..
А ваххабиты замели следы, и выгораживать себя не перестали… В Чечне свободной расцвели сады, и в Грозном зданья из стекла и стали. И на горе стоит Поклонный Крест. Отслужат здесь смиренно панихиду. И разлетится далеко окрест в горах чеченских, неприступных с виду, глас пастыря, как глас бойца, что не позволил злу играть победу. Во имя Духа, Сына и Отца, которым путь геройской роты ведом.
На небесах сыны родной страны, они всечасно в праведном дозоре. В день первый марта, в первый день весны, в сердцах людей вселенской скорби – горе.
Его не выплакать и не избыть вовек, и что-то мало помогает время… Знать потому приважен человек таскать по жизни совести беремя.
А белый «купол» виден с небеси, и подписи под «куполом» летают… И люди во всех краешках Руси Героев добрым словом поминают!..

---

Родившимся после войны

Мы Великой Победы наследники, нам её передали отцы. Мы в строю, и пока не последние, мы пока что, мой друг, молодцы. И путей нами множество пройдено, и ударных свершений не счесть. У нас есть наша милая Родина и трудиться желание есть. Мы заводами и новостройками умножали величье страны. В том, что сломана жизнь перестройками, нету нашей, товарищ, вины. Жить старались по чести, по совести, чтоб в стране ни случалось, всегда. Все печали что были и горести, словно лёд, уносила вода.
Что ж теперь?.. Новый идол назначен – этот идол — телец золотой. Для простых людей, это значит, вспоминается благом застой. И поверить так трудно, дружище, что в стране мы своей – чужаки, не хватает нам денег и пищи, и никто не протянет руки.
Вон – проносятся вдаль иномарки, в них чиновники, как на подбор… Неужели – Победа насмарку? Неужели страну – под забор?

---

Одна

На свете Родина одна, куда ни глянь, а лучше нету… На то, что честь страны задета, должны ответить мы сполна. Да, унижать горазды нас, склонять, да так, чтоб не подняться, чтоб нам самих себя бояться, и чтоб открыть не смели глаз. Мы столько вытерпеть смогли, мы выдержали все невзгоды. Пусть нам завидуют народы — мы честь и правду сберегли. И продолжаем мирно жить, и трудности нас не умучат. Мы знаем, что нам сделать лучше, и с кем надёжнее дружить.
Мы знаем многое… Но всё ж, не всё так ладно между нами. Капитализм подвёл нас к драме: возвысил зло, посеял ложь. Мы не согласны – правда есть, она средь нас живёт доныне, она не сгинула в трясине капиталистических чудес.
И пусть нам говорят иное, что можно Родину купить, а не лелеять, не любить, не восхищаться ей весною. Как неуместно здесь «купить». Ведь Родина для всех – навеки. Она, как стержень, в человеке с предназначением – любить.
И всё – не надо потакать тем, кто не мыслит о России, кто перенёс свои усилия в другие страны… Благодать себе в другом создали месте, а здесь в России нефть качать, чтоб ублажать чужую рать заместо совести и чести…
На свете Родина одна, другой не будет и в помине… И небосвод над полем — синий, и тропка синяя средь льна.
А что теперь?..
21-ый год и 21-ый век – всё совместилось и совпало вроде. А я по-прежнему пишу лишь о природе. Такой я – дюже скучный человек. Одна природа мне даёт понять: ничто не вечно в мире под Луною. Бывает лучше разве что – весною, когда весь мир являет благодать.
А что теперь?.. Пока просвета нет. Короновирус не изжит в России, и все вокруг надолго загрустили, поскольку пандемией всяк задет. Как важно нам беду пересидеть, иль невидимкой спрятаться за маску, или попасть, хоть ненадолго, в сказку, или упасть в лазоревую цветь, иль наконец закрыть покрепче дверь от тех, кто к нам хотел впустить невзгоды под знаком расширения свободы и увеличения потерь.
А мы уж разберёмся что к чему, и не потерпим никаких указок. Да, мы хотим, чтоб было всё и сразу, и не хотим всю жизнь носить суму. И пусть по жизни трудностей не счесть, их и в грядущем видится немало. Но Русь стоит, как и всегда стояла, и продолжает потихоньку цвесть. Она цветёт среди простых людей. Она цветёт улыбкою ребёнка. Она смеётся на гуляньях звонко, да так, что смех тот слышится везде, где есть домишек неказистых ряд, где намело вдоль улиц горы снега, где под охраной дуба-оберега Русь сохраняет бодрости заряд…
Средь нас, простых, живёт советский строй. Он помогает выдержать невзгоды. Пускай с тех пор прошли-промчались годы и не советским сделался настрой. Богатым людям нелегко понять, тех, кто живёт с зарплаты до зарплаты, тех, о которых слава шла когда-то, и у которых нечего отнять…
Живи страна! Нам хорошо с тобой под этим небом голубым да синим. Как нынче ярок на берёзах иней и на кустах, что сгрудились гурьбой. Гуляй страна! Гуляй простой народ! Смотри, как славно вызвездило к ночи. Нам день грядущий счастье напророчит и за собою в дали поведёт. Гуляй народ отдельно от господ. Пути у нас вовеки не сойдутся. И мы не будем перед вами гнуться. Пускай простой, но гордый мы народ.
И кто бы что не говорил сейчас, есть две России в 21-ом веке. Одна в простом осталась человеке, другую захватил господский класс. Идём мы параллельно много лет, да и задачи разные решаем. Одни лелеют нивы с урожаем, другие «пилят» в свой карман бюджет. Одни — живут в «хрущёвках» много лет, а у других – огромные поместья. Вы видели когда-нибудь их вместе? Не вхож простой в сей барский кабинет. Богатые – анклав в родной стране. И в дни печали у богатых – счастье. Они при деле, и всегда при власти. Они в России, и как будто – вне…
И я подумал: как же занесло меня далёко от моих пейзажей… Душа народа русского на страже, а это значит – победим мы зло.

---

Не с чистого листа

Бывает с трудностями справиться нельзя, и так навалятся, что не дают прохода. И вдруг окажется, что новая стезя становится обузой для народа. Всё поменялось в мире с неких пор, капитализм всю жизнь переиначил, сорвался он лавиной снежной с гор, похоронив победы и удачи. Назад нельзя, и хода нет вперёд, а есть какая-то немыслимая бездна, и ждёт народ опять жестокий гнёт — для работодателей весьма полезный. Капиталисты любят говорить, что им народ не надобен в грядущем, что роботами надо заменить простых людей в столетии текущем. И что, коль скоро в бездну упадут, их этот факт ничуть не озаботит. В век цифровой отменят всякий труд, лишь роботов оставят на работе. Всё — только деньги и везде они: и в виртуальном, и в земном пространстве. Нам в будущем сулят такие дни, когда простой народ погрязнет в пьянстве. А через пьянство в никуда пути, ведь пьяница не сеет и не пашет. Одна забота, как вина найти, а не о том, чтоб дом был полной чашей.
А что потом?.. Ужели тупики? Ужели песни все давно пропеты? И некому встречаться у реки и в интернете сгинули поэты? Но господам поэты не нужны, гораздо проще завести собаку, иль на виду у всей большой страны устроить то аварию, то драку. Тогда цифровизация при чём, когда богатства выше новых знаний. Кому Россию подпирать плечом, кому из граждан проявлять старанье?
У капитала лишь один ответ, затверженный издревле и навеки, что если выгоды от дела нет, то и заботы нет о человеке.
Народ стоит у бездны на краю, один лишь шаг и будет слишком поздно. За 30 лет не стали жить в раю, зато теперь сподобились жить розно. И это в героической стране, где каждый камень залит русской кровью, фашизм победившей в злой войне и одарившей мир своей любовью…
А капитал свои законы гнёт, нажива застит людям неба своды. В стране великой появился гнёт богатых, вместо счастья и свободы. И рудники, и шахты — всю страну богатые к рукам своим прибрали. В полях не наших привечать весну, и созерцать вдали не наши дали нам остаётся…
И души полёт не совершить уже к свободе, к свету. И человек, как прежде, не поёт и стимулов для песен нынче нету. Когда есть всё для творчества у нас, когда душа другой душе открыта, простых людей убрать решили с глаз, зато на первый план пришла элита. И всё, что есть хорошего пока, капитализм изнутри сжигает, похоже он утратил берега иль у него позиция такая?..
Богатым – всё, а бедным блага — чуть, (в пределах потребительской корзины). И не дают ни охнуть, ни вздохнуть глухих протестов сжатые пружины. Народу жизнь даётся нелегко, да и в грядущем радости не видно. Цифровизация заменит молоко субстанцией какой-нибудь гибридной…
Народу надо знанья сохранить, и жить нельзя лишь крохи потребляя. С советским прошлым порванная нить, едва ль кого-то сильно вдохновляет. А капитал шагает по стране, инфляция — его большая палка. Пришла инфекция жестокая извне, но капиталу жителей не жалко. «Задрали» цены, денежки гребут, про здравый смысл и совесть нету речи, ещё не поздно выставить табу дельцам, что сели Родине на плечи.
Вскинь голову, разумный человек, и осмотрись вокруг себя неспешно. Мы долго ждали 21-ый век, и он пришёл и праведный, и грешный. Нам столько дел виднелось впереди, нам столько счастья впереди виднелось, но капитал закрыл для нас пути и ощущенье счастья разлетелось. И непонятно, дружбу с кем водить, кто не обманет, не предаст, поможет, чтобы Россию снова возродить, ведь отставать от лидеров негоже.
Как это сделать? Много надо сил, и воли, и умений надо много, чтоб открывалась снова на Руси для добрых дел великая дорога. И чтоб никто не думал впопыхах, что для России нет теперь причала, жить надо нам, за совесть, не за страх и чтоб любовью Родина крепчала.
С капитализмом нет вперёд пути, он похвальбы народной вряд ли стоит. России путь свой правильный найти и вырастить для Родины героев – задача, скажет прямо, не проста, но у народа есть на это силы, ведь начинать не с чистого листа – из опыта огромного России.

---

Ипподром закрыли

За рекой дальних зорь половодье, день уходит в пятом часу. И ездок опускает поводья, не надеясь заметить красу. В декабре красивого мало, листьев нет и цветов не найти. Птица-тройка, ужели ты встала, неужели нет дальше пути? Ведь когда-то вперёд ты летела и тобой восхищалась страна. А теперь такое вот дело — никому в стране не нужна. Ведь когда-то было отрадно прокатиться на лошади вскачь… А теперь мне скажут: «Да, ладно, толку нет никакого от кляч».
Всё давным-давно полонили в жизни нашей поспешной авто. Рысаки, даже в пене и в мыле для теперешних граждан не то. Им подай скоростные машины, им подай внедорожников рать. Скоростями донельзя большими время быстрое догонять — им приходится… Всех захватила скоротечность решений и встреч. Всех по жизни так закрутило, что здоровья не уберечь.
Мир не будет таким, как был прежде, время выкроить трудно для сна. Мир живёт в постоянной надежде, даже если не скоро весна, даже если мир в вечной тревоге, даже если средь белого дня он промчится вдаль по дороге, и в пути не заметит меня. Я с дороги сойду на обочину и на сердце не будет обид. Мир сегодня, такой озабоченный: мчится в дали и лечит «Covid» …
Ну, а где-то в деревне повозка. На повозке с вожжами старик. И стоит заневестясь, берёзка, и пешком чешет к дому кулик.

---

Жилец

Облетели кусты и деревья, палый лист кроет землю вокруг. И затихла как будто деревня, потемнел недокошенный луг. И уехали дачники в город, увезли и котов, и собак. Льют дождиные капли за ворот и с капустой заквашенной – бак. Всё готово к снегам, да и к стуже, приготовлены книжки и плед. Молоко в белой чашке на ужин, сала шмат розовеет в обед. И поленница дров вдоль сарая, и в подвале картошки одёр… Ветер мчится вдоль улиц, играя, замирает на глади озёр. Застеклилась у озера кромка, забелела трава у дорог. Там, где пели соловушки звонко, клён под ветром холодным продрог…
А в субботу затопится баня и запахнет сосновой смолой. И жильцу чуть порадостней станет, вспоминая о жизни былой. Было в жизни событий так много, совершил он в деревню побег. Утром долго он молится Богу и молитвы ему – оберег.
Баня топится, угли пылают и развешена веников рать. Он ведь чувствует, он ведь знает – сыновья приедут опять. И в отцовской попарятся бане, счастьем снова наполнится дом. В город дальний уедут по рани…
Только всё это будет потом. А пока за околицей мглисто, в ноябре – бледно-серые дни… Бани дух горьковато-смолистый и старик в той деревне — одни.

---

Об осени

Волшебный мир осенних далей!.. Что с этим делать, как мне быть? Я нынче гость на карнавале, чтоб край родимый полюбить. Не знаю я, но может статься, что без любви просвета нет, что можно без любви остаться и тем обидеть белый свет…
Быть может осень мне поможет, подскажет что-нибудь в ответ, когда до трепета, до дрожи во мне сияет листьев свет. Когда вокруг нарядны кроны берёз, рябин и тополей, мне остаётся быть влюблённым и в ширь лесов, и в тишь аллей. Мне остаётся быть ранимым, всё близко к сердцу принимать. Промчит и эта осень мимо, даруя людям благодать.
И я проеду мимо тоже, оставив в памяти моей осины вид багряно-рыжий и охру старых тополей. И память каждый год листая, опять как будто в первый раз, листва на клёнах золотая, на липах — цвета карих глаз. Калины листья, как медяшки, листы рябины – лисий мех. Жаль, время не даёт поблажки или каких-нибудь утех. Но даст понять, что много пройдено, что мир таинственно велик и что вокруг Светлица-Родина и среди жёлтых ив – родник.

---

Дождь

Дождь, словно мячик, прыгает по крыше, а после с шумом устремится вниз. Жесть на дожде поёт и гулко дышит и это её маленький каприз. Смывает дождь усталости земные, поит растенья и бодрит людей, приводит все старанья посевные к её превосходительству – воде. Ждать от природы милостей не надо. Быть постоянно надо начеку. Бывает дождь значимым, как награда, бывает, нагоняет вмиг тоску. Коль льёт, так льёт и перестать не может, пробил насквозь листву дубов и лип, наполнил вмиг лугов зелёных ложе и нет просветов никаких в дали. Он густо льёт на яблони и груши, он мочит всё, на что положит глаз. И человек уж ищет где посуше, под крышу он отправиться горазд.
Под крышей-зонтиком идти и в дождь отрадно, закрылся город тысячей зонтов, стучит по зонтикам он весело и ладно, да так, что каждый погулять готов с любимой вместе… Дождь нам не помеха, когда в обнимку городом идём, и шлёпаем по лужам в брызгах смеха. Нам хорошо и весело вдвоём. И сразу мы ещё родней и ближе, нам фору дождь уверенно даёт. Он нам слова, как будто капли, нижет и направляет наших чувств полёт.
Казалось, всё. Ну, погуляли – хватит, промокли ноги и не стало слов… А дождь идёт, дождинки в лужах прячет и поливает землю – будь здоров. Те лужи, что скопились на асфальте, блестят огнями рыжих фонарей. Берёзы свои вымокшие платья развесят для просушки на дворе, наверно, завтра.
Дождь уйдёт под утро и заиграет солнце в вышине. И что-то доброе произойдёт как будто и что-то светлое придёт к тебе и мне.

---

***

В суете и буден, и торжеств мы забываем о душе ранимой. Нам кажется, что все печали мимо, и праздновать вовек не надоест…
Тогда в наш мир являются цари и нам диктуют, как нам жить на свете.
Ведь для царей народы, словно дети. Опека – главное. С зари и до зари слова высокие сказать есть мастаки про хлеб насущный людям, забывая, что есть любовь от края и до края, как струй теченье в пламени реки…
В хитросплетенье планов и идей толкуют все о бизнесе успешном. В нём людям роль не выдана, конечно. Радей о том, цари, иль не радей. Беднее с каждым годом отчий край, и сельским жителям давно не до успеха. Капиталист с деньгами в рай уехал. А труженик? Достраивать сарай…
Что будет дальше?.. Стоит лишь гадать… Нужна забота о душе ранимой, нужна забота о стране родимой, чтоб к людям нисходила благодать…

---

Горончарово

Из памяти страны вычёркивать нельзя ни строчки из стихов, ни буквы из газеты. Они для нас с тобой, как вечные друзья, чтоб понимать: кто – ты и где – ты. Названья деревень, названья русских сёл легко отдать в урочища названье, ведь каждый старожил и каждый новосёл своей судьбы не ведают заранее.
Дворянскому гнезду не пережить свой век, хоть было время – жизнь его блистала… И вот уже руины кроет снег, и вот уже руин почти не стало. А было время – строил человек, трудами многих возводил жилище. А что теперь – пустынны лона рек, да средь кустов осенний ветер свищет.
Доколе можно, под откос скользя, нам забывать откуда корни наши.
Пусть говорят, что прошлым жить нельзя, но очень трудно жить и настоящим…
Ах, память!.. В ней звенели голоса – детей и взрослых радостные крики. Ужель ушла той жизни полоса, ужель нет дела даже до великих?..
В старинной роще свищет соловей, остатки в роще липовой аллеи. Ужели в современной голове нет ничего компьютера милее?.. Знать потому, наверно, наплевать на то, что будет завтра в нашем веке. На Бога остаётся уповать, чтоб пробудил он совесть в человеке. Быть может, он подскажет, как нам быть, как избежать крамолы и раскола, чтоб осторожно, бережно любить: и бывший дом дворянский, клуб и школу. Отметить место, дать ориентир, поставить знак, а может быть – часовню и охватить забытый старый мир необходимой, трепетной любовью.
И не вычёркивать, такого права нет, не ставить точку жирную в итоге, чтоб не ругать потом весь белый свет, когда начнём искать иголку в стоге. Примет не будет бывшего жилья. Промчатся годы и пройдут все сроки, ведь ничего тогда вернуть нельзя тем, кто забыл и корни, и истоки.

*Село Горончарово Островского уезда, Псковской губернии – родина декабриста М. А. Назимова.

---

Без заботы

ЗарослИ кустами поля, занесло их снегом зыбучим. В феврале отдыхает земля, что же, может быть, этого лучше. Но печаль душу чуткую гнёт, к горизонту уносит далёко. Это только селянин поймёт, отчего здесь хозяйкой сорока.
И куда ни направишься вдаль – всё кусты, чернотал да осины. А вокруг незлобивый февраль с небосводом таинственно синим.
«Где вы, люди?..» Ни слова в ответ, низко стелется в поле позёмка. Среди зимних особых примет – ничего, только зарослей кромка. А когда-то зимой на поля вывозили навоз из конюшен. Что теперь – без заботы земля и уклад тот забыт и порушен.
«Эй вы, люди?..» В ответ тишина, или может сорока стрекочет… Говорят – всё ломает война, лишь война запустенье пророчит. Огляжусь – нет войны никакой, те ж лога, те ж лядины, увалы… И такой небывалый покой, и какой-то разор небывалый.

---

Пушкин с нами

Давай поедем в Пушкинские Горы под сень тригорских и дубов, и лип. Давай поедем, милая, коль скоро здесь гостевал любезный нам пиит.
Сюда он приезжать любил под вечер, отведать жжёнки и румяных дуль. О, как же радовалось встрече — семейство Осиповых-Вульф. В непринуждённых дружеских беседах текли неспешно в осень вечера. А он читал поэмы напоследок и дамы раскрывали веера.
Он всех любил отеческой любовью, со всеми – обходителен и мил. С хозяйкой, что кляла судьбину вдовью, он о высоких чувствах говорил. И барышни его боготворили, и друг Языков дифирамбы пел. А он как лошадь загнанная, в мыле, в родной стране остался не у дел.
В глуши, в деревне, где одна сорока приносит вести на своём хвосте, он слышал голос Родины высокий, и строчки появлялись на листе…
С тех пор прошли почти что два столетья, мир стал на удивление другим.
Иные дали нам, живущим, светят, места другие топчут сапоги. Но есть на свете Пушкинские Горы, и Сороть, и Михайловское есть, и путь высокий и намоленный, который даёт от главной цели не свернуть. Там светлый дом и вечер бросил тени. И в парке шепчутся о чём-то дуб и клён… Здесь жил в трудах Великий Русский Гений, в день вечной скорби вспомните о нём.

---

Рынок

Рынок всё разделил и расставил, но не так, как хотелось народу. Сделал он исключенье из правил господам-толстосумам в угоду. Разогнал по углам живущих, бóльший угол отдал богатеям, а совсем малоимущим – у порога, как встарь лакеям.
Нет меж ними и малой связи и духовной близости нету. Эти герцоги, эти князи захватить готовы планету. И сейчас они всех главнее, у них мир земной под контролем. А простые живут беднее: из неволи попали в неволю. Но зато, как вольготно богатым, оттого — нет внимания к людям. Оставляют народ без зарплаты, будто есть мы отныне не будем. Оставляют без веры и счастья, поселяют и злость, и усталость. Дайте нам, пришедшие к власти, хоть надежды самую малость.
В нас остались, как память вечная, как по жизни достойный пример, как чувство любви бесконечное, незабвенный — СССР.

---

Послесловие

Осенне высветлены дали, в деревне тишина и сон. И все умчались вдруг печали другим печалям в унисон. Синица тенькает на ветке, и фрукты падают в саду, и осень по своей разметке закрыла лилии в пруду.
А солнце лаской приголубит, согреет каждого из нас. И даже в старом сельском клубе мечты светильник не угас. Туда придут три старикана и две старушки подойдут, и будет взят с одним баяном последний вражеский редут. А тот редут, конечно, старость… Но что увидим в клубе мы – кружились в вальсе шумно пары, взяв где-то молодость взаймы. А после…
Выйдя на дорожку… старушку взяв под локоток… вдвоём поплачутся немножко, свершив ещё один виток в судьбе своей, такой ранимой, такой отчаянно большой…
Они идут, печали мимо, и отдыхают всей душой!

---

***

Человек задумался опять. И о чём же? Да о смысле жизни. Но ему, похоже, наплевать на того, кто скажет в укоризне: «Ты зачем юродивый живёшь? Ты смешишь людей разумных только. Перед сильным пробегает дрожь, перед слабым нет её нисколько. Ты сжимаешь в гневе кулаки, чтоб разжать их тут же перед сильным. Так ведут себя лишь дураки, самые, что ни на есть, дебильные. Правду-матку высказать невмочь и поэтому ты лебезишь словами. На душе твоей чернеет ночь, будто бездна между островами…».
Жизнь прожить достойно – это как? В современном мире нет ответа. Вроде жизнь твоя в твоих руках, а в реальности – такого нету. Вот и призадумаешься тут, от проблем закроешься делами…
А ромашки на лугу цветут и звенят коняги удилами…

---

Одуванчики

Одуванчики я пожалею, их красивых таких – не скошу… Потому что не делаюсь злее, потому что, как прежде, дышу этим воздухом пряным и чистым, напоённым медвяной росой, потому что в лугах серебристых прохожу — словно в детстве – босой, потому что… пускай разлетятся «парашютики» резвой гурьбой, потому что захочется, братцы, хоть однажды остаться собой.
Мир велик, в мире много печалей, но приветят нас «солнышки» вдруг, когда мы от проблем всех отчалив, за деревней уйдём в росный луг.
Одуванчиков тихое буйство пожалею – не стану косить, чтобы самые светлые чувства он помог навсегда воскресить. Чтобы мы в нашей жизни беспечной или трудной сумели спастись… Мир нам дан бесконечный и вечный, и в нём самое главное – жизнь!

---

Про толерантность

Вот сейчас толерантность в почёте… Только где та очерчена грань, если вы что-то против начнёте говорить, отвечая на брань: если вы не поверите лживым и скрывающим правду словам, если кто-то раздут от наживы и качает свои права.
Толерантность какая поможет, если снова грохочет теракт: если люди до боли, до дрожи жить не знают с бандитами как.
Море жизни штормит, и кидает нашу лодку то кверху, то вниз. И никто в этой лодке не знает приготовленный бурей сюрприз. Безопасно ли в ней находиться, если в лодке и ссоры, и гам? Остаётся лишь тихо молиться, чтоб прибило к родным берегам. Остаётся поверить – везенью, силе праведных, ласковых слов…
Чтоб Господь дал народам терпенье, толерантности вместо – Любовь!

---

Про экологию

О, этот край забытых сосняков, мшарин, пригорков и осин ветвистых, озёр округлых, тростниковых, чистых – и так с начала до конца веков…
Но вот сюда явился человек. Пригнал к пригорку мощные бульдозеры, обдал бензиновою вонью озеро и харкнул в лучезарный ручеёк, разворошил лесистые холмы, надыбал щебень, и увез на дачи… Лес ужаснётся и дожди заплачут, и прежних мест едва ль узнаем мы.
Что будет дальше? Через год, другой, ландшафт вокруг безжизненно-унылый: песок и камень. Можжевельник хилый трещит под неуверенной ногой. На дне канав – протухшая вода, на дно карьера оползает щебень, и время будто раскатилось в небыль – былой красе не быть здесь никогда…
Так, что же натворил ты, человек? Пустынный край – вот всё твоё наследство…
— «Цель в бизнесе оправдывает средства?» Но разве так в наш просвещённый век?

---

***

Печальней думы с каждым днём, хоть на дворе весна и лужи, но счастье даже днём с огнём нам не сыскать. Жить стало хуже.
Весна ты дай народу путь, побольше радости, веселья. Судьба поласковее будь, нас одари высокой целью. Россия – чудо соверши, дай нам поверить снова в завтра, чтоб человек жил для души и дел своих был главный автор.
Чтоб в трудном деле и в гульбе – равно – восторги пламенели.
Но как признаешься себе, что жизнь пошла – сплошные мели. А без работы – каково? А без зарплаты – можно ль выжить? О, Боже! Надоумь его – работодателя – из выжиг. С работы выгнал этот жлоб и за труды платить не хочет. И в то же время надо чтоб, хвалили рынок днём и ночью.
Весну-Россию господа унизили «хапком» дремучим… Мчат в дали деньги, как вода, а значит жизнь не станет лучше.

---

Справедливость

Справедливость гнездится в душе… И чему бы нас ни учили, всё равно будет рай в шалаше среди тех, кого мы любили. По-другому бывает едва ль, но, а если даже бывает, есть у нас бесконечная даль, на которую Русь уповает.
Кто бы, что бы не говорил, и какие бы козни не строил, у России достаточно сил, чтобы вырастить новых героев. Так, бывало, так будет и впредь, хоть в душе, но мы счастье построим. Будем жить, веселиться и петь в яркий полдень над тихой рекою. Кто-то спросит: «В чём суть бытия? Вы душой, словно в детстве остались» … Но для нас приоделась заря в эту ласковость, в эту алость.
Мы готовы любовь принести в каждый дом, как тогда в 45-ом, чтоб Земле хорошеть и цвести, восхищаясь российским солдатом. Справедливость – девиз всех времён, без неё трудно выжить на свете…
Наш высокий «малиновый звон» слышен людям на милой планете.

---

Весенние пути

И всё-таки весенние пути нам открывают выходы из мрака. Пусть счастье в мире денег не найти. Но чист от снега бок у буерака. И солнышко так ярко и легко нас согревает в этот полдень марта, что мысли наши снова далеко, полны стремлений новых и азарта.
Торопим время, но зачем спешим? Понятно дело – холода «достали». Но вот теперь для чувственной души распахнуты лазоревые дали.
Что будет там?.. Там расцветут сады, там будет музыка и много новых песен, там будет упасённый от беды огромный мир, что и велик, и тесен. Весна-красотка в туфельках пройдёт по подиуму средь цветущих вишен… И воздух, ароматный словно мёд, и ветерок, что в кронах еле слышен. Ей рукоплещут крыльями грачи, ей подпевает ручеёк средь поля… И три берёзки, словно три свечи. Путей весенних — сказочная воля!..

---

Свобода

Над свободой никто не властен… Она — данная Богом – свобода. Она — воплощённое счастье: и моё, и твоё, и народа…
Над ней потешаться изволят те, кому потешаться с рукИ, подловят её на полслове, а ты возразить – не моги́.
Но свобода, изведав все мУки, и пройдя все земные пути, к нам ласково просится в рУки и лучше её не найти. Красоты родные – свобода, и даль за рекою — она. О ней сочиняются оды. Влюблённым от ней не до сна. В лесу она место находит, и в небе, где тучи – вразлёт. И звонкую песню свободе счастливая птаха поёт.
Пусть внешне бывает жизнь трудная, внутри – вся в сполохах любви. Пусть внешне судьба безрассудная ломает все планы твои.
Как в дали весенние хочется! Туда, где свобода – взахлёб!.. На горке — зелёная рощица и кони помчались в галоп.

---

Не по нутру

Так хочется любви и мира, и чтоб достаток был в дому… Ну, что ты плачешь моя лира? Хоть понимаю – не пойму. Да, видно, плакать мне охота, коль запустенье и развал. И мой достаток, и работу капитализм оборвал.
Считаю жалкие копейки, хоть обсчитайся – не прожить. Осталось созерцать наклейки и о былых делах тужить…
Никто не обратит вниманье, как я одет, как я обут. Сегодня выдан на закланье, а завтра выдадут на суд. Вдруг уворую где-то что-то, быть может, колбасы чуть-чуть. И вместо славы и почёта тюремный номер шмяк на грудь.
Я не хочу, я честный малый, мне ведом всякий тяжкий труд… Но в нашей смуте небывалой в тюрьму скорее упекут. А хочется большого счастья, чтоб на работу поутру…
В капитализм впихнули власти, который мне не по нутру.

---

У берёзки

Нынче я у берёзки стою и любуюсь её красотою, весь в раздумье… Как жизнь мою совместить с давней детской мечтою? Вот, смотрю на белеющий ствол, стройно тянется он прямо к тучам. В жизни трудностей я не учёл и впросак попадал неминуче.
Ах, какие длиннющие косы опустились до самой земли! А вокруг в блеске солнечном росы и покосы цветные вдали. Дышит летней истомой округа, зазывает с косою в луга, чтобы выросли друг перед другом, словно в годы былые, стога.
Я спрошу у берёзки плакучей: «Отчего ж косари не идут? Или дождь хлынул не земь из тучи? Иль не стал нужен праведный труд?» Шелестит мне ветвями берёзка, завивает косицы свои: «Знаешь, в мире всё стало не просто, стало меньше добра и любви. Вот и ты, в этот мире лишь странник, лишь охотник за птицей мечты. Раскопай у окна палисадник, посади и морковь, и цветы. Поживи этим сказочным летом в доме детства, и как ни крути, ощути в нём себя не поэтом – земледельцем себя ощути…».
О, берёзка! Провидица, диво. Шелести мне ещё, шелести. Отчего твои речи правдивые отзываются болью в груди? Косари, знаю я, на погосте и в деревне коровушек нет, да и я, завернул к тебе в гости, словно странник и словно поэт.
Я поглажу ствол белый, шершавый и губами коснусь нежных кос…
А вокруг в тишине только травы в ореоле сверкающих рос.

---

Цитра

Не жалею несбывшихся чувств, что прошло уж того не воротишь. Лишь осталась нежданная грусть где-то там, на крутом повороте. Было много и радостных дней, и был каждый по-своему светел. До манящих, далёких огней я когда-то путь в жизни наметил.
Долго шёл, и огни от меня отступали в далёкие дали. Мне хватало тепла и огня, там, где странного путника ждали.
Что я мог для людей принести – только слово, как Богу молитву, чтоб, зажав это слово в горсти, положить его милость на цитру. А из цитры извлечь не слова, а красивые, нежные звуки. Чтобы стала светлей голова и послушными сделались руки. И тогда веселее шагать, много нас музыкантов бродячих, чтоб бесплатно для бедных играть, иль богатым, за деньги, на дачах.
Вон вдали замелькали огни – впереди древний замок иль город… У ворот снова цитра звенит, хоть певец – некрасив и немолод.

---

Спрошу у ясеня…

Из-под снега никаких ростков, лишь полыни сохлые верхушки, да следы кабаньи на опушке, да развалины – отметины веков. Ну а жители разъехались отсель. В деревне – пусто, дачников не видно. Но видно, что хозяином здесь зверь, а это для крестьянина обидно.
Автобусы не ходят в глушь давно. И остановки – память о прошедшем, на веки вечные иной покой нашедшем, оставшемся в рассказах и в кино. А солнце зимнее осветит дальний лес, среди осин задержится в лядине. И новых чувств не явится замес на этой обезлюденной равнине.
А кто-то вдаль отправиться горазд: в другие страны, к ласковому морю. А здесь сосна под снегом на угоре и вкруг неё — упругий, снежный наст. Шумит сосна: « А где же молодцЫ? Где мóлодцы и красные деви́цы? Им землю в дар оставили отцы, они же разлетелись, словно птицы».
Метёт позёмка… Возле старых хат она свои косицы заплетает… Спрошу у ясеня: «А разве так бывает?» Ответит ясень: «Я чем виноват?..».

---

Клён

Постою под раскидистым клёном, и подумаю я о хорошем… Он такой большой и зелёный, а зимою покрыт порошей. Протяну огрубелые руки и кору его нежно поглажу. И как будто сойдут с неба звуки на годов горевую поклажу.
Листья клёна мне машут согласно, красотой я стою, поражённый. Что-то есть такое прекрасное, что исходит к нам в душу от клёнов. Пусть фантазий моих не хватает, рассказать всё, что надо, стихами. Только чувство моё витает вместе с птицами – в птичьем гаме.
Он врос в землю корнями крепко, а листва говорит с облаками. И ветра, что здесь дуют нередко, обхватил он ветвями-руками. Я уйду, ты придёшь – удивишься и под сень его ступишь с любовью…
И всё то, к чему в жизни стремишься, рядом с ним будет радостной новью.

---

Ели

В этом парке старом и большом, где по весне так звонко птицы пели, я часто отдыхаю всей душой и помогают мне отвлечься ели. Кто их сажал, в какие времена? История едва ли даст ответы. Когда взошли тех елей семена? Отметин никаких в анналах нету.
Ах, как они красуются собой и ветками, как рукавами машут. Над ними тучи носятся гурьбой – они же красят жизнь и душу нашу.
У них бы стойкости занять хотя бы чуть и жизнелюбию нам, людям, поучиться.
Они себе избрали долгий путь, к которому мы все должны стремиться. Их красота пройдёт из века в век, что им, деревьям, наши потрясенья…
И в этот парк грядущий человек придёт гулять однажды, в воскресенье.

---

Дуб

Среди деревьев это главный рыцарь, стоит раскидист, словно великан.
Другие прячут в непогоду лица. А он?.. Как будто дар особый дан. Упёрт вершиной горделивой в небо, с ветрами дружит много сотен лет, когда-то был источником для хлеба, и слабым был животворящий свет.
Зачем ему примазываться к славе, поскольку он – красивый жизнелюб. С ним нашу силу сравнивать мы вправе, хоть он зовётся очень кратко: Дуб!.. Стоит ли он один среди равнины или в могучем девственном лесу, мы, видя дуб, прямее держим спины и чувствуем и гордость, и красу.
К нему придёт простой российский житель и восхитится мощью боевой, чтобы сильней любить свою обитель, от бед Россию закрывать собой. А люди, не дубы, душой ранимы, век двадцать первый – очень даже крут… Но дуб в дозоре тайном и незримом, как вечности не сдавшийся редут.

---

Сосна

Любуюсь я столетнею сосной, её огромной, горделивой кроной, такой воздушной, и такой зелёной. Какое царство жизни надо мной. Она впитала соль земли родной, стремилась ввысь, в глубины небосвода. И это вечное явление – свобода сподобилось, но лишь для ней, одной.
Шумят ветра, и ей шуметь с руки, она ведь тоже с непогодой спорит. Она, как мы: и в радости, и в горе, и дни её, как наши, нелегки. Но вот стоит и тянет ввысь она свои вечнозелёные иголки, которые, то мягкие, то колкие, то будто бы по ним бежит волна. Живёт она, вцепившись крепко в грунт, весной побеги, словно это свечи… Что тут сказать, и говорить то нечего, когда в душе от чувств высоких бунт…
Уйду домой. Когда вернусь опять – не ведаю, но только заскучаю, приду я к ней и радость повстречаю, чтоб рядом с ней подумать, помечтать…
Вдыхая воздух правильный, лесной, я делаюсь как будто бы моложе, от чувств нахлынувших, мороз бежит по коже под этой вот красавицей – сосной.

---

Липа

Постою у липы старинной… Попрошу силёнок у ней. Хоть вокруг деревья — картинные, но мне липа дороже, родней.
И она вне времени года, всегда радовать будет собой. Что ей осень и непогода, что ей ветер и листобой. Она радовать будет цветеньем, гулом пчёл среди жёлтых цветов, своим вечным красивым явленьем среди сёл и среди городов.
В пику стылой, декабрьской хмари, мы достанем её лепестки. По чайку с тобою «ударим», чтобы помыслы были легки. Жбан откроем с пахучим мёдом, и горбушкой в него умакнём, и тогда вперёд, на полгода, мы от хворей себя спасём.
Даже в инее – липа-молодка. До чего же она — хороша!
Почивает и тихо, и кротко под корой лубяная душа.

---

Тополя

Дифирамбы мои тополям, их довольно растёт по полям, их довольно растёт в городах, в них прибежище песен и птах. Ах, какие они молодцы! Не о них ли звенят бубенцы возле трактов и трудных дорог, там, где дуб без воды изнемог. И растут нескончаемо ввысь. Небо им – искромётная близь.
Белым пухом пылят тополя, будто снегом покрылась земля, будто время настало для встреч, будто тяжести падают с плеч, будто время свиданий опять – до рассвета с любимой гулять.
Тополя на ветру шелестят, к добрым людям поближе хотят… И ещё слышу в тёмной ночи́ – сердце дерева громко стучит всё о том же: о счастье любить, о вере – без неё не прожить, и о том, что нельзя без тепла, и о том, что жизнь вправду мила, и о том, что в древесной груди много чувств, но они впереди…
Вот растут среди нас тополя и светлей наша Матерь-Земля!

---

Лиственница

Пушистой, мягкой хвоей чуть шурша, она растёт раскидисто и ярко. Её древесная, невинная душа занесена в особый статус парка. Я на свиданье нынче к ней приду, её стволом огромным полюбуюсь. Она вся вот такая – на виду – красивая… Нисколько не рисуясь, скажу Вам, к ней симпатий не тая, что жизнь без этой лиственницы может: была б другою, и в родных краях нет равных ей иль на неё похожих.
Представить город трудно без неё, и этот парк, и эту вот тропинку… Не оттого ль душа моя поёт, что здесь с любимой я гулял в обнимку.
Прижилась северянка с дальних мест и парку служит явным украшеньем. Над ней мне слышен Божий Благовест, который душу лечит утешеньем. Пройдут года, быть может, сотня лет. Она всё также Вам помашет хвоей. А может быть сюда придёт поэт, искать под ней любви, стихов, покоя…

---

Ясень

Мы жизнь свою едва ли чем-то скрасим. Она у нас в полоску, так сказать. Но есть в красивом парке старый ясень, который людям радует глаза. Он радует красой могучих веток, пахучей свежестью изнеженных листов…
Я так скажу, что он по всем приметам лет сто, как минимум, прожить ещё готов.
Здесь воздух чист, здесь дышится свободно. Ничто не растревожит сон веков. Здесь наша жизнь, всегда на что-то годная, ломает силу суетных оков.
Вон посмотри – смеются в парке дети, беспечностью наполнив грешный мир…
Живёт столетний ясень на планете. И мой, и твой, и чей-нибудь – кумир.

---

Имущему

Как выживать на грани бытия? Извечна эта мысль в человеке… А у тебя есть дело, дом, семья, и планов «громадьё» и чувства реки. Но средь людей такой ты не один, всё, что тебе, то и другим присуще. Твои свершенья зреют впереди, они приметны среди всех живущих.
Нам не хватает правильных идей, и без мечты, так трудно жить на свете. А ты другой средь множества людей, живущих с верой светлой на планете. Ты мыслью доброй в небо воспари и тех пойми, кто не нашёл дороги. Простых людей за всё благодари, люби людей и нищих, и убогих.
Тогда идёшь ты правильным путём, когда любовь в тебе пылает жаром. Тогда опорой станет отчий дом, тогда согреет душу ватник старый. А где-то там и Божии слова, что ниспадают вековечной новью. Люби людей, чтоб крУгом голова, чтоб Ангелы слетались к изголовью.
А деньги что? Как сорная трава, что не даёт подняться розе алой. И если выгодой забита голова, то чувств в душе бывает очень мало. Тем чувствам не подняться к небесам, и в Божьей вере им не угнездиться. Ты сделай так, ты догадайся сам, чтоб у людей светлее стали лица. Чтоб каждый был и счастлив и любим, и никогда бы не была на грани — жизнь Человека, что душой раним, а может даже — прямо в сердце ранен.
А что ещё? Не нужно ничего, коль есть в достатке совести и воли. Мы – люди! Мы – подобие Его! И нету на Земле счастливей доли!

---

Ушедшие из деревни

Мы ходили путями целинными, рвались в море, в таёжные чащи, и гордились делами былинными и поступками настоящими. Но забыли свою околицу, отчий дом с вырезными ставнями – всё хотелось вдали обустроиться и не помнить родимое, давнее.
Покорять удавалось вершины, и гореть на любимом деле. В гаражах появлялись машины, и о нас заголовки пестрели. Только всё это было когда-то, в том далёком теперь СССР-е. Вековечна проблема, ребята, сохранить мы его не сумели.
И теперь иногда – седовласыми – приезжаем в забитые хаты, опустели деревни безглазые, как полёгшие в поле солдаты. Всё скупили вокруг бизнесмены. Для чего? И неведомо даже.
Не такой мы хотели смены. Не такой на душе поклажи…

---

***

«Человек – это звучит гордо!..» — мы говорим сгоряча, чтоб не давали нам в морду, чтоб не кормить палача. Нету противней на свете должности, чем палач. Лучше будем как дети, и будем играть в мяч. Будем петь свои песни, бегать от радости вскачь. Будем жить интересней, на кой нам сдался палач?
Ты, господин – безработный, выращивай лучше салат, ведь мир такой беззаботный и каждый каждому – рад. В мире, где всё гармонично, и редко, где слышится плач, все понимают отлично — народу не нужен палач.
Вот только, когда будет это, людям не знамо ничуть… На все, на стороны света труден выбранный путь. Кто-то блуждает в потёмках, кого-то уводят враги. Пусто в душе и в котомке, и впереди ни зги.
Богом дана свобода, ночью холодной — свеча, пугалом для огорода – мантия палача.

---

Мир

Можно сколь угодно восхищаться — героями, и каждый — наш кумир… Но всё-таки важней всего, признаться, для всех землян – надёжный, прочный мир. Пусть много говорят вожди о славе, и то, что сила – главное теперь. Но забывать никто из нас не в праве, что коль война – то множество потерь, и разрушений, и разбитых судеб, и неуверенности просто тихо жить…
Ведь мир достался очень трудно людям, и так тонка любви и счастья нить.
Поэтому и я, как все, надеюсь, что в мирной жизни есть резон и толк, не потому ль ведёт к заветной цели везде и всюду наш Бессмертный полк. И наши деды, и отцы, и братья за нами смотрят сверху, с небеси. За нас, за всех им надобно сражаться, чтоб счастье жило вечно на Руси.
Дай силу, Боже, укрепи нам души, спаси от войн всех жителей Земли…
А ты, землянин, становись и слушай, как в даль летят, курлыча, журавли.

---

В свете памяти

Забывать начинаю о детстве, ведь всё дальше оно от меня. Но вот в этом спасительном средстве было столько любви и огня, было столько восторженной яви, было столько веселья всегда… Пусть то время никто не прославил – отлетели в далёко года.
Но в минуты раздумий глубоких вдруг увижу воочию я средь видений размытых далёких: и деревню, и сад, и поля. Эта память даётся нам свыше, это тоже есть умственный труд. Только чувства с годами всё тише – ничего не поделаешь тут…
Там остались мальчишки, девчонки. Да и сам я – конечно, другой. О любимой, родимой сторонке стала память такой дорогой.
Забывать – это было бы слишком, и поэтому – время, постой. Пусть остались девчонки, мальчишки где-то там, за незримой чертой, и пусть время летит без оглядки, невозможно его удержать. Лишь бы память держалась в порядке, чтобы в детство я мог убежать.

---

Путь Христа

Идём путём Христа, поскольку и сегодня, равно как и две тыщи лет назад, остались те, кто фарисеям сродни, и зло прошло насквозь земной наш сад.
Опять одни стоят у власти и у денег, свой пир сегодня празднует порок. Простым остались лишь совок да веник, и вместе с ними плачет в небе Бог. И словно чаша, что полна с краями, так наши души наполняет боль. Одни сегодня жарятся в Майами, других спасает дачная юдоль. Нас жмут и жмут, как будто выжимают остатки силы, воли и ума. Они, богатые, похоже, точно знают, что нищих ждут и посох, и сума. Власть и богатство – два кита, которых элита оседлала всей гурьбой…
Нам остаётся верить в то, что скоро Христос опять закроет нас собой.
Голгофа, крест – восторги фарисеев, но даль небес прозрачна и чиста! И люди будут верить в воскресенье и в новый подвиг вечного Христа!

---

Войдём

За поворотом – церковь белая, до горизонта — синева. В миг потерялись мысли смелые и улетучились слова. С притвора слышно певчих пение, в храм зазывает стройный хор. С души стекают самомнения, как будто снег весною с гор.

Давай войдём мы в дверь открытую, (мерцают свечи в полутьме), утешим души мы молитвами, что так нужны тебе и мне. Войдём, войдём, печаль останется за поворотом, канет в даль, а Божье имя ныне славится, как славилось оно и встарь.

Со всеми вместе мы помолимся. Восславим Господа и мы. В России надо жить по совести — среди вселенской кутерьмы. Несётся кверху песнопение, и в душу будто льёт бальзам. Продли же, Господи, мгновения, что дарят утешенье нам.

Андрей Бениаминов Поэт, публицист, член Союза писателей России. Живёт и работает в Пскове. подробнее>>>

Слово Слово, простое слово, взятое за основу, вложенное в уста, рвёт белизну листа выкриком, выстрелом, стоном, детским, неугомонным щебетом. Но с поклоном ляжет к Вашим ногам. Да я и сам отдам, снов, нервов, мыслей нити, всю глубину наитий, всплески моих сомнений, всполохи откровений, чувственную усладу, горечь, любовь, досаду – всё, до последней строчки, до запятой, до точки. Если оно Вам надо…   Ноябрьское Дождь моросит который день, Ноябрь, но тепло однако, И лишь дворовая собака Полает на чужую тень. Горит рябиновая гроздь, Нет листьев, только сгустки ягод Остались от былых нарядов, И ствол – как выцветшая кость. Вот кот – известный крысолов, И птицелов еще к тому же, Брезгливо переходит лужу, Ища глазами воробьев. Двор опустел, и алкаши Уж не сидят в кустах на лавке, И только лай дворовой шавки В холодной уличной тиши. Я, пересиливая лень, Сижу, пишу вот эти строки. Пора б зиме, прошли все сроки. Дождь моросит который день…   10 марта Памяти В.Я. Курбатова Чёрный гроб, белый саван и белый снег, И могилы вырытой тёмный зёв. Двадцать первый год, двадцать первый век: Провожал писателя город Псков. По спине озноб, слёзы по щекам, Знать мороз да ветер тому виной. И течёт за гробом людей река: «Со святыми, Господи, упокой…». Давит грудь – не выдохнуть, не вдохнуть… Снега скрип да ветра протяжный вой. Уходил писатель в последний путь: Со святыми, Господи, упокой… Поцелуй последний в холодный лоб, Слов прощальных траурный хоровод. Белый снег, белый саван и чёрный гроб, Двадцать первый век, двадцать первый год.   * * * (акростих) Кто выжил? Кто умер? По ком воет черный пёс? Остатки надежды сгорают как ворох листьев, Раскинуты руки, разбросаны сны и мысли – Ответы сложнее, чем самый простой вопрос. Надежда как воздух. Мне только бы сделать вдох, А может ещё, дыханьем согреть ладони. Вернуться домой, ступить на родной порог И жить. Только вот, сосед по палате помер… Роняет на землю листья осенний лес, Уходят друзья смотреть синеву небес. Спаситель, прими их души…­   Чёрный Вир Деревня Чёрный Вир располагалась в Карамышевском районе Псковского округа Ленинградской области, ныне — Карамышевская сельская волость Псковского района Псковской области. Теперь там урочище. Деревни Чёрный Вир на карте нет, Осталось лишь урочище пустое, Колодца остов с темною водою, Фундаментов печей неясный след. Здесь в сорок третьем зверствовал СС – Не немцы, а эстонские солдаты, Их бабушка моя звала — «кураты»… Она, сбежав с детьми в дремучий лес, Сама спаслась и деток сохранила. Но сколь потом жила – не позабыла Расстрельный год, и пережитый ад, И страшное ругательство — «курат». Те, кто остался, выжить не смогли. Горел овин, обложенный соломой, В нём, под напев пластинки граммофонной, Детей и женщин заживо сожгли. А после – расстреляли мужиков, Почти ополоумевших от горя, Не чувствующих холода и боли, И поседевших в несколько часов. Деревни Чёрный Вир на карте нет, Осталось лишь урочище пустое, Колодца остов с темною водою, Фундаментов печей неясный след. Деревни Чёрный Вир на карте нет…   Старый сад Деревенское детство босое, И крестьянский нехитрый уклад, Запах трав, что легли под косою, Старый, дедов, развесистый сад. Там по осени некуда деться, От обилия яблок и слив, Там любимое дерево детства, Моя яблонька – Белый налив… Всё прошло, словно кануло в Лету, Унеслось, не догнать, не найти, Только снова в преддверии лета Старый сад начинает цвести. Зацветает, потом облетает, Но живет мой заброшенный сад. И трава вновь в себя принимает Спелых яблок его аромат. Так бывает. Конечно в России! Сад живет, хоть проходят года, Для того, чтоб его не забыли, Чтобы вновь возвращались сюда…   * * * Собрату по перу Всё лучшее написано до нас: про родину, судьбу, любовь и веру, А нам, собрат, осталось чувство меры, которое подводит нас подчас…   * * * Я ушел от раздоров и склок, От фальшивых страстей и обид, И опять лихолетье дорог Моет пылью мои сапоги. Я ушел, видно вышел мой срок, Вновь по миру иду налегке: Деревенского сала кусок, Да горбушка в заплечном мешке. Пусть шипят за моею спиной, Мол, не выдержал, сдался, слабак… Я сегодня богат тишиной, А не лаем дворовых собак. И на пыльном кленовом листе Напишу пару строк, пару фраз, О любви, и о вечной мечте: Стать счастливым хотя бы на час.

* * * Станиславу Субботину Нынче писать стихи — себе дороже, Каждый — ценитель, но каждый десятый — каратель, Вот и готово поэту прокрустово ложе, Чтоб не торчали пятки из общей кровати. Только не тот поэт, кто ищет где слаще, Кто отупел от жлобства и от гламура. Есть еще, поверьте, стихи настоящие. Именно и в них летит пуля-дура.   Сказать подлецу Споры, всё же, подходят к концу. Умный – тему досрочно закроет. Но сказать «ты подлец» — подлецу , На мой взгляд – обязательно стоит. Глупость вновь нагоняет тоску, Превращая нас в серое стадо, И сказать «ты дурак» — дураку, На мой взгляд – обязательно надо. Только чаще я слышу в ответ: «Не влезай, промолчи, будь умнее…» Принимая подобный совет, Не становимся ль сами подлее?   * * * «Я знаю, в этом нет моей вины…» А. Твардовский Я знаю, в этом есть моя вина, В том, что ушла в небытие страна, И тридцать лет на сердце тяжким грузом Предательство, которое на мне, На всех, кто клялся в верности стране… Предательство Советского Союза.   С добрым утром… Чуть дрожит рассвет. Разгоняя мрак, солнце лезет вверх и слепит глаза: — С добрым утром, мой недобитый враг. Я в дозоре — значит стрелять нельзя… И не знаю, рад тому иль не рад, что вчера тебя не поймал в прицел… Нас прошедшей ночью утюжил «Град» — два «двухсотых» рядом, а я вот – цел. Я лежу, оглохнув от тишины, и жую травинку, чтоб не курить. А на той, другой стороне войны, Мой заклятый враг продолжает жить. С ним росли бок о бок, в одном дворе и играли в прятки, в войну, в футбол: невдомёк играющей детворе, что один «кацап», а другой «хохол». … Старый дом разрушил шальной снаряд, там погибли дочь моя и сынок… — С добрым утром мой недобитый враг. Мне осталось только спустить курок.   * * * Молотом по наковальне — звон пошел, Где-то за заставой дальней хорошо… Спят поля, и дремлет хата, меркнет свет. — Хорошо лишь там, ребята, где нас нет. От вопросов до ответов длинный путь, Но опять холодный ветер студит грудь, Дым да гарь с востока гонит — не до сна. В пене конь и ранен конник — знать война. Там за дальнею заставой, у межи, В вязкой лужице кровавой брат лежит. Половецкою стрелою сбит с коня — Значит нынче ветер воет про меня. Молотом по наковальне — будет меч. Время на заставе дальней в землю лечь…   * * * Между нежностью летнего сада И холодным бездушием вьюг Есть тепло от любимого взгляда И от нежности ласковых рук… Пусть тревожною осенью зыбкий Сквозь туман пробивается свет, Знаю я, что любимой улыбкой Будет день мой сегодня согрет..   * * * Я Вас за всё благодарю: За этот свет, за эту радость, За Вашу трепетность и сладость, За предрассветную зарю. За Ваше нежное: — Прости. И столь жестокое: — Не надо. И за смешное: — Не грусти. И за родное: — Сядем рядом. Спасибо за рассветный час И за полночную истому, За то, что мы давно знакомы И не знакомы, в сотый раз…   Любимой Мой дом наполнен тишиной и полночь за окном, с моей красавицей женой мы чай на кухне пьём. Ласкает душу тишина, льёт лампа мягкий свет… — Ты у меня навек одна, тебя прекрасней нет! Спасибо за двоих сынов, что в детской мирно спят, спасибо, за твою любовь, за дом, что тих и свят. За то, что два десятка лет ты бережёшь семью, за эту ночь, и за рассвет, за трепетность твою… … Среди невзгод и суеты, среди мирских тревог, есть капля сбывшейся мечты – наш тихий уголок.   * * * Юной поэтессе Из стихов опять струится грусть, Вновь терзает душу одиночество, Эту скорбь, как странное пророчество Я запоминаю наизусть. Где найти для Вас цветы весенние, Средь осенних луж и листопада? … И звучит молитва о спасении, И о счастье. Много ли нам надо?

Ирена Панченко Поэт, прозаик, публицист, член Союза писателей России. Живет и работает в городе в Пскове. подробнее>>>

Весенние мелодии
(рассказ)

Таня шла по улице, не замечая ни ласковой теплоты дня, ни яркости красок, ни весенней медлительности людей, лишь прислушиваясь к тревожному волнению, вдруг охватившему ее, казалось бы, беспричинно.
Необычность внутреннего состояния удивляла: ведь ничего не произошло, а сердце сжималось неровно и больно.
Тучка, чуть гуще других, закрыла солнце. Таня поежилась, привычным движением головы откинула волосы со лба и посмотрела в высоту.
Небо в облаках, облака серые, но там, где они реже, серебрятся — даже глазам больно. Ей вдруг почему-то припомнились лес, снег, блестевший, как эти волнистые края облаков, их веселая ватага в последнее зимнее воскресенье. Она улыбнулась, представив себя по пояс в снегу и Сашу на одной лыже — вторую он отдал Тане вместо сломанной.
Им было так весело, что не захотелось догонять остальных, и они, спрямляя путь, через лес пошли к электричке. Они подоспели в самую последнюю минуту, заскочили в полупустой вагон, а потом сидели в полумраке, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, так как холод потихоньку подбирался к ним сквозь промокшую от снега одежду. Сидели, боясь пошевелиться и вспугнуть то неуловимое ощущение единства и нежности, которое грело их изнутри.
Может, невозвратность этого удивительного дня так щемила душу? Вот и её улица. Сейчас, как всегда, откуда-то обязательно появится рыжий Генка из параллельного класса, школьная знаменитость — поэт, и с подленькой ухмылочкой затянет что-то такое:
— Ах, ты, наша Танечка,
Доченька ты мамочкина.
К маме, Таня, не спеши,
Прогуляться разреши.
Непонятно: то ли это случайно выходит, то ли он подстерегает её? И всегда в начале улицы. А потом пойдет рядом, будет болтать всякую чепуху, предлагать зайти к нему послушать какие-то «клёвые» диски, а она терпеть не может этот тяжелый рок, от которого в голове сплошные «бум-бум». Так всё противно!
Таня огляделась — Генки нет, ускорила шаг: авось пронесет! Не хотелось, чтобы кто-то вторгся в светлые воспоминания самого лучшего в ее жизни дня. И не надо будет притворяться вежливой, веселой и очень спешащей домой к маме. С каждой встречей с Генкой в её жизнь входило что-то беспокойное и липкое, после чего Тане всегда хотелось помыть руки.
Нет, не получилось: высокая фигура Генки уже замаячила впереди.
— Девушка! Девушка, постойте!
Слова, прозвучавшие призывно и откуда-то сбоку, пробились к сознанию сквозь поток лихорадочных дум. Она невольно взглянула на противоположную сторону улицы — к кому адресована просьба?
Оттуда спешным шагом к ней направлялся мужчина средних лет с дорожной сумкой в руках.
— Девушка, понимаю, — спешите. Все же растолкуйте мне: вот дом номер 65, вот — 69. А куда вы спрятали шестьдесят седьмой?
— Я? — поняв шутку, но не найдя, что ответить, выпалила Таня.
— Ну да. Вы или ваши сограждане. Мне не найти.
— Да он во дворе, за деревьями, торцом к шестьдесят девятому. Пойдемте, — с готовностью предложила она свою помощь и быстро стала переходить улицу, тем более что Генка уже почти поравнялся с ними и теперь стоял столбом, глядя вслед. А Таня на радостях, что избавилась от преследователя, оживленно заговорила с незнакомцем. Пусть Генка слышит!
— Первый раз у нас?
— За двадцать лет — первый. А когда-то родился здесь, в школу бегал. Да, город не узнать.
Они поравнялись с нужным домом.
— Видите, дом нашелся. Я дарю вам находку, — с несвойственной ей лукавинкой сказала Таня.
— От такой лучезарной девушки — принимаю с радостью. Спасибо.
— Это вам спасибо! -Как-то само собой, но искренне, вырвалось у Тани, и она, вскинув в прощальном жесте руку, быстро развернувшись, понеслась дальше Ещё какое-то время она ощущала на себе взгляд незнакомца. Дурочка, спасибо сказала — что тот подумал? Разве объяснишь?!
«Девушка! Лу-че-зар-ная!» И не меньше. Де-ву- шка! Слово завораживало, продолжало звучать где-то внутри. Что-то на ходу в ней взрослело и наполнило Таню такой неуемной жаждой видеть это глубокое голубое небо, эти светло-зеленые листья на деревьях, ждать завтрашнего дня, мимолетного взгляда Саши, той неизвестности, которая ещё будет впереди.
И от всего этого шаг ее стал упруг и пружинист, она как будто действительно не шла, а взлетала над землей. Таня так ни разу и не оглянулась — стоит ли Генка или идет следом Она спешила в завтра, а его скользкая прилипчивость осталась в дне вчерашнем, когда она была ещё девочкой Таней.

---

Благодарность
(рассказ)

Осенний северный ветер суров и назойлив. Найдется ли такая одежка, которую он не продырявил бы насквозь?! Вот кабы шубу зимнюю – так она нынче не в чести, да и народ пугать ею в дождь не будешь.
Сколько ни вглядывайся в туманную даль Рижского проспекта – одни вертлявые точки легковушек, а вот автобусы словно все в одночасье сгинули. Ох, неохота бежать под косым дождем по мосту! А куда денешься – время поджимает!
Темные провалы окон в доме Батова, кое-как затянутые стальной, в мелкую сетку, арматурой, негромко высвистывали тоскливую симфонию предзимья. У последнего перед мостом окна в эту мелодию вплеталось столь же тоскливое кошачье мяуканье. Вот неймется этим котам: зима на подходе, а им все невест подавай, хороводникам!
На мосту ветер задиристо напал на пальто, пытаясь оторвать пуговицы, потом особым приемом едва не вырвал из рук сумочку, норовя закинуть ее через ограду моста в черные, покрытые белыми барашками воды Великой.
Ну и погодка! Река в эту промозглую дождливую осень как будто раздвинула берега; мост, который гудел и дрожал – то ли от ветра, то ли от снующих туда и обратно машин, — казалось, никогда не закончится.
В центре, это давно замечено, ветер сбивает свою спесь и, хотя продол-жает дуть изо всех сил, но, получив очередную увесистую пощечину от твердокаменных стен зданий, на какое-то время замертво припадает к земле и, собрав остатки сил, без воодушевления скользит вдоль тротуара. А спешащему народу недосуг обращать внимание на осенние пустовеи.
Завершив в центре неотложные дела, я заторопилась успеть домой за-светло. У кинотеатра толпа ожидающих автобус на Завеличье набухала, как дождевые лужи. По закону подлости автобусы в час пик, видимо, сделали перерыв. Вообще-то мне проехать только через мост. Дальше можно и пешком. Снова измерять длину моста в самое ненастье?! Брр!
Хотя ветер приутих, придавленный к мостовой дождем, но было знобко и неприютно. Поравнявшись с домом Батова, снова услышала истошный кошачий крик. Но он был так безнадежно отчаянным, что заставил меня остановиться. Откуда же он раздается? Прислушалась. Нет, не из-за окон. Мяуканье неслось прямо из-под асфальта. Эй, котяра, где ты там? Сделав пару шагов назад, осмотрела стену дома, примыкавшую к мостовой. Нижняя часть здания намертво соединена с конструкцией моста, там и мышь не прошмыг¬нет. Через дом? Но окна хоть и в щелях между досками, но там зверю тоже не просочиться под мостовую. Оставалась узкая щелка под крайним окном, где проходило наискось соединение дома и мостовой.
Кис-кис, — позвала я, чтобы окончательно определиться в своей догадке: именно в эту расщелину попал бедолага, убегая то ли от людей, то ли от несущихся машин. Юркнуть туда юркнул, а как обратно, если в щелку едва рука проходит.
Кот откликнулся ещё более громким мяуканьем. Как же ему помочь? Захмаревшее небо только приблизило вечер. Дождь продолжал мерно шуршать по моему кожаному пальто. Постелив полу под колено, я наклонилась над щелью. Пальцы ощупали пустоту, рукав не пускал проникнуть глубже. Руки коснулась кошачья мордочка. Мяуканье стало истошным. Чем больше надежды на спасение у кота, тем меньше шанса у меня чтоб вытащить. Я поднялась с колен. Кот, видимо, понял, что спасение откладывается, и замяукал ещё призывнее.
Рядом остановилась женщина. Я объяснила ситуацию.
— Давайте попробую я. Может у меня рука тоньше, сказала она.
Свет не без добрых людей, подумалось мне в эту минуту.
Она так же как я раньше, просунула руку в щель, попыталась ухватить кота за лапу, но ей это не удалось.
— Нет, ничего не получиться. Он в каменном мешке – хоть асфальт разбирай. Да и кто будет ради кота? Побегу. Дома свой кот ждет.
Я снова один на один с кошачьей бедой. Бесполезно кого-то просить. Не-прекращающийся дождь, как будто подгоняет людей скорее укрыться в теплых квартирах. Хоть бы ребенок прошел! Может у него рука пройдет в расщелину.
А кот ещё на что-то надеялся. Он рыдал, он умолял спасти его. Каждое его «Мяу», было все пронзительней. Я представила себя в таком же каменном мешке. Откуда нет выхода…
Да ладно его, это пальто — отмою. Расстегнув полы, я выпростала наружу левую руку – она у меня «толчковая» — , опустилась на колени и засунула руку на всю возможную щель. Вот он, живой, трепещущий комок.
Рука коснулась головы, до лап не дотянуться. А если даже дотянусь, то вы¬верну их, да и голова может застрять.
Что делать? не стоять же вей под дождем на коленях в грязи.
А кот понял, что наступила решающая минута: он застыл в этой позе – на задних лапах, передними опираясь на стену здания.
И я решилась: Обхватила пальцами кошачью голову, зажала ее и потащила кота наверх. Только бы он не дернулся, только бы прошел сквозь щель моя рука. Только бы я его не задушила!
Кот, как будто осознавая, что это последняя возможность вырваться их темницы, повис неподвижно. Я перестала дышать… Вот показалась голова. Живой? Кажется, да.
Это было светло-серое гладкошерстное существо, скорее кошка. Я опустила ее на землю у самой стены, сама стала надевать пальто, стараясь не испачкать грязной рукой подкладку рукава. Кошка все ещё сидела рядом. Не может поверить в избавление? Или я ей все-таки что-то повредила? Я наклонилась над нею, погладила выпуклый лоб. Ну, чего ты? Иди куда тебе нужно!
Она поднялась, сделала пару шажков к моей ноге и потерлась головой о сапог.
— Ну чего ты? Иди куда тебе нужно!
Наверное, это была благодарность за спасение. Не спеша, кошка развернулась, лёгкой поступью побежала вдоль забора и скрылась за углом. Подняв с земли заляпанную ногами прохожих сумку, я тоже зашагала вдоль забора, а поравнявшись с углом, поискала глазами серый комочек, но спасенной уже и след простыл. На минуту стало даже грустно. А чего я хотела? Чтобы она, как собачка, из благодарности увязалась за мной? Гуляй, кошка, только подальше от машин!
Дождь старательно смывал с пальто и сумки грязь, нещадно, как и раньше, сёк по лицу, но я уже не обращала на него внимания, шаг мой был скор и пружинист. Я поспешала домой, где меня заждался, наверное, мой любимы кот Рыжик.

---

Не шутите с инопланетянами.
Из необъяснимого

Были и небыли о неопознанных летающих объектах, встречах с инопланетянами в таинственных зонах — эти темы в 80-90 гг. XX века захватили многих, в том числе и меня, тем более, что с детства увлекалась этой литературой, а книги писателя-фантаста Ефремова были настольными., да и другие — о внеземных цивилизациях, о полётах в космос, встречах с инопланетянами — на многие годы стали любимыми, возбуждали фантазию. Я проводила бесчисленные вечерние часы за изучением звёздного неба.
Бесчисленные публикации на тему инопланетян в 90-х о встречах с НЛО возродили мечту побывать в космосе. Я покупала газеты, журналы и впитывала всё, что находила в них на эту тему. После одной творческой встречи в городской библиотеке на Конной, я познакомилась с журналистом Жоржем Журибедой. Он подошёл ко мне и попросил почитать его стихи, так как готовил к изданию книгу. Вскоре он был у меня в гостях, благо жил на той же улице.
Стихи его оказались слабыми, рифмы хромали, и только кое-где мелькали случайно залетевшие образные строки. Поэтому мы договорились, что я буду подчёркивать все неточности, а он будет сам приводить их в порядок. Разговор касался и других тем, ведь и я не один год жизни отдала журналистике. Оказалось, что Жорж, как и я, увлечён НЛО . Пару раз он заносил мне подборки газетных публикаций, но вскоре перестал отвечать на звонки, впрочем, что было не удивительно, ведь журналистская дорога могла завести его в далёкие края. И действительно завела…
Оказалось, что они втроём – все радио- и тележурналисты – отправились в Пермский треугольник, чтобы поговорить с местными жителями, а если повезёт, то и натолкнуться на живых инопланетян. Когда Журибеда, вернувшись из этой поездки, заглянул ко мне и поведал о причине своего отсутствия, я была в отчаянии. А мне не мог сказать? Я бы тоже поехала, тем более, что в их команде была и женщина. К сожалению, теперь я не вспомню фамилий других участников экспедиции.
Журибеда поделился своими впечатлениями от поездки. Инопланетян, конечно, они не встретили, но записали много рассказов местных жителей. Ночевать пришлось в палатке, и вечерами журналисты постоянно чувствовали рядом чьё-то присутствие. Я заметила, что это могло быть всего лишь их психологическое состояние. Он покачал головой:
— Мы сейчас пишем книгу. Нам её начитывают…
— Как это?
— Мы выезжаем на дачу, у нас есть тот, кто «это» слышит, а мы поочерёдно записываем.
И действительно, спустя какое-то время Жорж принёс мне новоиспечённую книжицу страниц в сто. Когда я заглянула в неё, меня удивило: разумные мысли были вложены в такую текстовую форму, что порой при чтении я оказывалась в тупике. Бред сивой кобылы! Впечатление, что писал кто-то, плохо владеющий русским языком. Но они-то – известные журналисты! Как это понимать?! Пролистав десяток страниц, я потеряла к этому изданию интерес. Тем не менее, один вопрос ставил меня в тупик. Не могли же успешные и известные журналисты написать столь невразумительный текст?! Во имя чего? Значит то, о чём говорил Журибеда, имело место быть – кто-то им начитывал эти фразы. Или я «не доросла» до их понимания? Мне не захотелось иметь эту книгу в доме, да и Журибеда ко мне больше не пришёл, а вскоре узнала, что он умер.
В это же время пришло приглашение из Москвы на Всероссийский семинар драматургов, который должен был проходить в Доме творчества Союза писателей в Пицунде. Какая удача! Моя дочь отдыхала в санатории в Ессентуках. Навещу её заодно, а там всего сотня километров до Дома творчества. Так всё и случилось, но в Ессентуки я добралась только во второй половине дня, пару часов ушло на встречу с дочкой. В санатории меня предупредили, что общественного транспорта до утра не будет, а так как на семинар не хотелось опаздывать, я рискнула поехать на попутке. Опасно стоять на дороге и ждать попутку, но другого выхода не было. Не ночевать же на улице?! И я решилась. К счастью, водитель мне попался хороший, и через полтора часа я устраивалась в Доме творчества.
Номер мне достался с видом на море. Огорчало только одно – прямо в окно скользил луч маяка, да ладно бы постоянный, а то мигающий. Забросив вещи в шкаф, отправилась искать Любовь Адольфовну Любавину, секретаря секции драматургов Союза писателей РСФСР и руководителя семинара. Она очень обрадовалась, что я приехала вовремя, к тому же на семинаре, в основном, были мужчины, а женщин – раз-два и обчёлся. Мы проболтали с ней весь вечер, новостей хватило с лихвой и у той, и у другой.
Она рассказывала о московских театральных премьерах, а я о нашем театре и об очередной премьере моей пьесы «Поди туда – неведомо куда» в Псковском театре кукол. Пьесу ставил не главный режиссёр театра Холин, а заезжий, и в его трактовке тема прозвучала так: тебя в детстве птица клюнула в темечко, вот ты и герой. А пьеса-то была о становлении характера через преодоление трудностей. Я на худсовете сказала, что режиссёрская трактовка – произвол, и ушла с заседания. Присутствовавшая на нём редактор литературно-художественного отдела Министерства культуры РСФСР Мирошниченко Инна Александровна догнала меня и долго убеждала, что режиссёрский произвол – это повсеместное явление. Пришлось прислушаться к её советам.
В свой номер я вернулась далеко за полночь.
Уснуть было нелегко. На стене, противоположной окну, монотонно отмерял время яркий луч маяка, за стеной шумела компания. И все же дневное утомление сказалось. Мои глаза закрылись, а мозг постепенно стал отключаться. И вдруг прямо в моей голове, в левом ухе, кто-то громко металлическим голосом сказал:
— Ира, Ира! Где тут Ира?
Cон мгновенно улетучился. Уже десятки лет меня никто не называл Ирой – только полным именем. Да и голос прозвучал не извне – он звучал в моей голове! Инопланетяне? И прежде, чем мелькнули эта мысль, голову охватил холод, волосы встали дыбом, а рука сама собой поднялась, чтобы перекреститься, Да я не крестилась с той поры, как мне повязали красный галстук! Нет! Нет! Нет! Ничего мне не надо! Ни космоса, ни инопланетян! Мой дом – Земля!
Больше ничего не было. Ночь, маяк, тишина…
Но и через годы мне не забыть этот металлический, как у робота, голос внутри меня. В эту ночь я завершила своё несостоявшееся путешествие в иные миры.

---

 

Сергей Горшков Поэт, член Союза писателей России. Живет и работает в городе в г. Пскове. подробнее>>>

Чудак Мир. Провинция глухая. Город. Ночь. Позёмка злая. Угол. Новая реальность. Выброшен в невероятность. Отогрейте кто в ладошке Бесприютного Серёжку: Одинокий бродит гений По следам своих сомнений. Непонятные тревоги Лишь иллюзии дороги, А архангелы, встречая, Не укажут путь до рая, И «игра на выбыванье» Избавляет от прощанья: Исчезает странный гений В переулках сновидений. Кто-то, кто творит реальность, Выбросил в невероятность: Вновь провинция глухая. Город. Ночь. Позёмка злая… * * * Ещё одна зима накрыла простынёй Угрюмые дома, и двери за тобой. Всё будет как всегда, как много лет подряд: Напрасно жду звонка – сломался автомат. Напрасно жду шагов в полночной тишине, Каких-нибудь следов на снежной целине: Разрыв подобен сну в могильной глубине, И может, я уйду иллюзией во сне. Удары топоров доносятся с небес: Упало всё туда, как придорожный лес. Глухие матюги сменили трубный глас: Там ангелы дрова готовят про запас. Разносится порой и звон колоколов, Сзывая на покой уставших мертвецов: Бредут по облакам колонны странных душ, И где-то там я сам… и вечность зимних стуж… Скит …обитель света и тепла, обитель духа и смиренья плывёт в небесном измеренье, моля всевышнего добра для нас, для сирых и убогих, заблудших в суете веков, забывших смыслы вещих слов в стремленьях малых, неглубоких… …и труд молитвы непрестанной и словом может излечить, и всех спасти и сохранить в годину скорбных испытаний… * * * Пришёл на Землю Некто… Он в рубище ходил, и в окруженье с кем-то о жизни говорил. Он странными словами неопытных смущал, пусть Слово и не каждый, услышав, понимал. И начались сражения в полях и городах от дикого брожения в несведущих умах. «Общественное» мнение решило – «виноват!» и, от греха подалее, бродяга был распят. А Он назад вернулся с любовью всех простить! И кое-кто «проснулся» с вопросами, как жить? Ведь всё, казалось, просто: «Люби.… И будь любим», к чему тогда вопросы, коль мы спокойно спим? Бродяга все сомнения народов понимал – одним прикосновением людей Он воскрешал! В попытках стать доступным и всем понятным стать в насмешку и преступно Он снова был распят… И так всё продолжается тому немало лет, а Он всё возвращается и нам приносит Свет. И в разуме мы вроде, но гвозди есть, увы, и тёрн венца стал в моде, и мастерим кресты…. Окраина «Русский человек всегда бывает либо с Богом, либо против Бога, но никогда без Бога» Г. Федотов Здесь все давно мертвы: не проросло Зерно. Здесь кладбище мечты, а праху всё равно что было и что есть, что станется потом, ведь времени не счесть, поскольку время – сон. Здесь тьма, здесь тишина, вопросам места нет – кровавая война дала на всё ответ. Здесь боги не живут – распяты на крестах, и ветры не поют в рассохшихся костях. Здесь вечен чёрный тлен, и даже стороной обходит Люцифер сей призрачный покой. Ему ли не понять насколько люди злы: сумели доказать, как жечь к добру мосты! Зачем им то «добро»? Зачем им те «мосты»? Пускай горят огнём заветные мечты! И боги пусть горят! И дьявола в костёр! Зачем пытаться зря нарушить вечный сон?.. Что было, и что есть? Что станется потом? Загадок здесь не счесть, а время – только сон. Здесь все мертвым – мертвы, здесь Слово сожжено и прах его давно на кладбище мечты. Прохожий Словно в сказках, на распутье указатель трёх дорог, и гадает бедный путник, что ему «предложит» бог. На Руси что век – неволя, горьких бед не перечесть: люди ищут лучшей доли – может, где-нибудь и есть. Из тайги в тулупе драном по морозцу босиком тихо брёл старик усталый с непонятным узелком. Что он нёс? Кому «подарки»? И куда конкретно брёл? Но к деревне спозаранку узелок его привёл. И у каждой из калиток из заветного узла оставлял катушки ниток, ну а где и два кольца, А кому алтын положит, а кому и медный гвоздь… В общем, странный был прохожий – не совсем в себе, небось. Сонно скрипнули пороги в тесноте морозных уз, да на паперти убогий вслед зевнул, крестясь: «Исус…». И куда, осталось тайной, так и сгинул босиком за околицею странник с непонятным узелком. Видно, нет душе покоя, а дорог не сосчитать: каждый ищет лучшей доли, только где её искать?.. Слово для души… Ты, мой друг, отчаялся. Чаял… да отчаялся. И вот-вот сломаешься, будто старый клён. По свету скитаешься, не живёшь, а маешься, не живёшь, а маешься, – тёплый ищешь дом. А дорога кончилась. Под ногами кончилась. Впереди до солнышка – колкая стерня. Ноги сбиты вёрстами. За спиной погосты… и жизнь, увы, до донышка выпита твоя. Выпита и пропита в результате опыта, и перезаложена с «рваною» душой. Как душа излечится без тепла Отчества, коль не припадёшь к нему буйной головой? Да, мой друг, отчаялись, многие отчаялись! И вот-вот сломаются, сколько не тужи. И они все маялись, перед Богом каялись, и просили у Него Слово для души… Письмо солдата Здравствуй, матушка моя! Сколько долгих лет ожидаешь ты меня, а меня всё нет. Я вернусь! Вот выйдет срок, – ты утри глаза, – вновь шагну на наш порог и под образа опущусь, перекрещусь, обниму тебя, и уйдут из сердца грусть, страхи за меня. Я вернусь! Растает снег, обнажит поля, и весна с замёрзших рек скинет якоря, и с озябнувшей души сбросит панцирь прочь: ты лампадку затепли – пусть горит всю ночь. Пусть горит! Увижу я, что ты ждёшь меня, и вернусь, свой путь пройдя с верою в тебя! С верою в любовь твою, матушка моя, сотню раз я повторю: «Здравствуй… это я…».

Ужасные привычки «Мы не умеем бояться, нас от этого отучили…» Никто картинно не вставал, не звал «За Родину», «За Веру», поскольку враг стрелял умело и жажду жизни укреплял. И бились мы наверняка с врагом в атаке рукопашной, и мир крепили кровью павших на знамя русского полка. Старые долги Больничный коридор. Прививки от мозгов. Сбежавшая любовь и стихотворный вздор. «Дорожка» на руке. Погоны «отцвели». Пустые корабли покоятся на дне. И хочется сбежать, исчезнуть навсегда из душной пелены, окутавшей века. И где искать покой затравленной душе, затравленной душе, затравленной душе? И мы идём в кабак. Налей, бармен, вина! Помянем, старина, угасший свет в глазах. Простим себе долги. Забудем о стране. «Дорожка» на руке. Пустые корабли. Господа офицеры Спокойной ночи, господа, спокойной ночи! Пусть будет пухом вам земля у белой рощи. И пусть фуражки у крестов напомнят встречным О том, что Русь всегда была и будет вечной! Сыны Империи по роду и крещенью, Вы пронесли наш русский дух через сраженья – Пускай вас примет, господа, в свои объятья Земля отцов и матерей, сестёр и братьев. А нас простите за щелчки курков пустые – Нужны патроны для врагов Святой России. Вы долг Отечеству отдать сполна успели – Покойтесь с миром, господа, в земной купели. И пусть фуражки у крестов напомнят встречным О том, что Русь всегда была и будет вечной… И пухом примет вас земля у белой рощи… До скорой встречи, господа… Спокойной ночи… Дожди Я живу в старом доме. Он не может никак решить, Стоит жить ему, или пора умереть. Я живу в старом доме, Продолжая его любить, Но никто из нас первым не хочет звать смерть. Нас дожди бьют по крыше, Проливая резные сны На холсты времён, как и столетья назад. И на облаке вышит Старый герб молодой страны, И вода с небес кровью рисует закат. Утро провинциального обывателя У меня во дворе всё дожди и дожди, Словно осень навек поселилась. И весь мир в суете своей мимо спешит. И дорожку к крылечку залило. И никто не зайдёт рассказать о судьбе. И гитара забыла все ноты. И мой пёс взял «отгул», и затих в конуре: Нет гостей, значит, нет и работы. Непривычное утро: машинка в углу, И бумага чиста – нет ни слова. Даже кот крепко спит, только я всё брожу Под дождём по таинственным тропам. И зыбучесть реальностей гонит меня По путям в запрещённую память, Но «привязан» я к точке сего бытия И не знаю, как это исправить. Может, в этом и фокус? И время не ждёт, И сквозь пальцы водой утекает, И мой адрес тебя неуёмным дождём Не случайно забыть заставляет? Камень Войди в мою безрадостную жизнь, Зажги свечу, и отогреешь время: И вслед тебе смахнёт седое бремя Моих веков божественная кисть. И дивный свет затеплится в груди, И мир души исполнится надежды И веры в то, что только ты поддержишь Меня в моём назначенном пути. Откроешь вновь простор родных полей, И утро ляжет под босые ноги, И где-то там, на солнечной дороге Табун крылатых встретится коней. И белый конь нас вознесёт наверх, И будем мы парить над облаками В мечтах о том, как тёплыми руками Построим мир, и мир согреет всех. Наверно, ты как прежде молода, В груди огонь сердечных ожиданий, А я давно сторонний наблюдатель, Как бог даёт достойным два крыла. Но ты сотрёшь безрадостную жизнь, Зажжешь свечу, и вновь запустишь время… И, как и ты, смахнёт лихое бремя С моих седин божественная кисть. Между прошлым и «завтра»… И я – где-то здесь: между прошлым и «завтра». И я – снова есть: появился внезапно. И ты – тоже здесь: в ожидании встречи. И ты – тоже есть: разделить этот вечер. И бог – изумлённо: «Забыл о них напрочь!» – Исполнит желанье, устроившись на ночь: Чтоб мир, в неизвестность куда-то летящий, Помог нам запрыгнуть в вагон проходящий. И там, на пути, столько слов бы явилось, Которые прежде бесцельно носились По ветру, зазря, совершенно напрасно, А здесь станет каждое слово прекрасным… Словарь для слепцов мы с тобою напишем На чистых листах заготовленных книжек: Пусть люди, касаясь ладони ладонью, Сольются в рисунке, задышат любовью, Сорвут покрывала, мешавшие чувствам Себя проявить в этом мире бездушном. И снег, ненароком, им ляжет на плечи, Скрепляя собой долгожданные встречи. И мы к ним вернёмся, но только «сегодня». И мы их попросим: «Дышите любовью…». Перламутровый сон Постучалась судьба В мой «берёзовый» сон: Отворил тихо дверь, Не спросив, кто же там. И ворвалась она, Распахнув горизонт: Хочешь, верь, иль не верь, Но узнал по глазам. Утонул в синеве Двух бездонных морей, Словно в божьей росе Из небесных зеркал. И уже в глубине, Среди тысяч огней, Понял вдруг: это мне Дал Господь, что искал. Мы любили весь мир В перламутровых снах, И нам мир отвечал Нежной лаской своей. И любовный наш пир Продолжался в веках: Мы не ведали зла, Не страшились людей. И пусть длятся все дни В перламутре времён, И не дуют ветра, Чтоб костёр не угас. И у нашей мечты Не закончится сон, Ведь любовью Христос Сохранил нас и спас. Детство В далёком детстве ночи колдовские и чудеса над головой, и за окном миры иные, и до небес подать рукой. В далёком детстве можно трогать звёзды и босиком шагать к луне, и всё на свете очень просто, и так легко летать во сне. В далёком детстве небо голубое и облака белей, чем снег, и даже время там другое, и если дружба, то навек. Мне немногое надо… Облаками нависли невесёлые мысли, позабыт-позаброшен на скамеечке лист. И на огненной тризне он сгорит, как все листья, и укроет пороша белым саваном жизнь. Как же быстро и споро угасает природа и душа обретает крылья призрачных снов. И, наверное, скоро на весенних узорах уж другой прочитает наше слово – «любовь». И пусть всё, что не сталось, и всё то, что осталось, как счастливые слёзы унесут журавли. А мне много не надо в этой жизни кудрявой, лишь бы пели берёзы всем живым о любви. * * * Жизнь не кончается, нет-нет… Пусть отпевают это тело, Но если говорить по делу, То жизнь не кончилась, нет-нет. Уйду ли я, уйдёте вы, Уйдут, бесспорно, поколенья, Но прелесть скрыта в измененьях: Всегда ждут новые миры, И кто бы что не говорил В своих сомнениях о боге, Смерть – это дверь к другой дороге, О ней ты знал, да позабыл… Рождённые под небом красным, Бессмертные в круженье лет, Вы не печалуйтесь напрасно: Жизнь не кончается, нет-нет!

Вита Пшеничная Поэт, прозаик, публицист, литературный критик, член Союза писателей России. Живет и работает в городе Пскове. подробнее>>>

ПОДАРОК
(рассказ)

Всю ночь, как сумасшедший, лил дождь, наверстывая упущенное за жаркие летние месяцы время. Иссохшая земля размякла под мощным натиском воды, и к утру на темные тротуары по корявым прожилкам потрескавшегося местами тротуара стекало вязкое месиво. Ольга неуклюже обходила лужи – в длинной узкой юбке делать широкие шаги было невозможно, то ли дело брюки. Но идти в церковь в брюках никак нельзя, тем более на причастие. Ольга по привычке хотела ругнуться мысленно, но тут же одернула себя – все-таки не на прогулку собралась. До Лавринской церкви местный автобус плелся примерно полчаса, Ольга прикинула время: к девяти поспеет. Доехав до нужной остановки, девушка перебежала дорогу и пошла вдоль деревянных домов частного сектора, которые вскоре сменила широкая натоптанная тропа, невидимая с дороги из-за высоких деревьев с еще густыми, раскидистыми кронами. Следом за Ольгой, опираясь на палку, семенила сухонькая бабка, бормоча под нос абракадабру. Наконец показалась церковь, окруженная крестами и оградками. «Когда-то это место называлось Лавринский погост…» — вынырнула из закутков памяти фраза из старого путеводителя, по которому Ольга, подростком переехав с родителями с Дальнего Севера, знакомилась с городом, в котором ей предстояло жить. Ольга огляделась: бывать здесь прежде ей не приходилось, впрочем, и на причастие она шла в третий раз за свои неполные двадцать три года и то только потому, что припекло, иначе не скажешь. И припекло крепко: до саднящей боли в сердце (или в душе?), до слез в подушку по ночам и повторяющихся редко, но ярких снов с одним и тем же сюжетом, после которых она ходила чужая и чумная несколько дней подряд. И от глупых родительских вопросов «в чем дело? что случилось?» отгораживалась глухой стеной молчания…

Ольга зашла внутрь церкви и прислонилась в стенке. Служба уже началась. Под зычный бас священника прихожане крестились, проговаривая слова молитвы, одна пожилая женщина опустилась на колени и перемежала моление с поклонами. Справа, перед иконой с ясным, открытым ликом стоял, нет, точнее, подвисал на костылях увечный мужчина средних лет – непропорциональная голова, за ухом слуховое устройство, стоптанные башмаки разных размеров… Ольга поежилась и отвернулась.
— Ну что прислонилась, ноги не держат? Не облокачивайся, нечего, молодая еще… — услышала она. – Тебе говорю, тебе. — Приземистая бабуля строго смотрела на Ольгу и едва та отошла от стенки, добавила удовлетворенно: — Вот так-то лучше. Молоденькая же… — И потеряв к девушке всякий интерес, сделала несколько шагов вперед, к горящим в круге перед несколькими иконами свечам. Перекрестившись, бабуля погасила оплывшие, догорающие свечи и сложила их в стоявшую на полу коробку. Внезапно голос священника умолк и прошелестело: «кто на исповедь…», часть прихожан встали в очередь в стороне от остальных. Ольга примкнула к исповедующимся. Из-за большого числа пожилых прихожан очередь двигалась быстро – ну, какие, скажите, грехи могут быть у старого человека? Ольга улыбнулась, прикидывая: «с соседкой поругаться или на службу позапозавчера проспать. Или, к примеру, кошку забыть покормить? Хотя нет, про кошку или собаку они не забудут, это точно». Тут Ольга поймала на себе чей-то взгляд и чертыхнулась. Уже знакомая бабуля, поджав губы, снова с упреком смотрела на улыбающуюся Ольгу. «Вот, зараза, что пристала?». Ольга отвернулась и посмотрела вперед, перед ней осталось всего семь человек: «Ё-моё, что ж так быстро-то, а?». Она беспомощно огляделась и опустила голову. Подступал страх. Ольга чувствовала его приближение и знала, что по-другому не будет, что слезы вот-вот начнут ее душить до тех пор, пока не вырвутся на волю… «Господи, что я скажу?.. Как я скажу?.. Я же не смогу…Это невозможно сказать…».

Чуть больше года назад Ольга «сбегала замуж». Ненадолго, почти на три месяца и случайно, по девичьей дурости. В отместку тому, кому, как оказалось, и не была нужна. А ведь ждала его, ни с кем не гуляла, не встречалась. Подружки смеялись – ну ты и дура, он там у себя на Камчатке поди давно уже сыскал кого-нибудь в утешение, а ты тут киснешь. А Ольге и не нужен был никто кроме ее Стаськи. Стас был вдвое старше Ольги, в разводе, подрастал сын. Познакомились они на свадьбе: двоюродная сестра Ольги Татьяна выходила замуж (а Стас – давний друг ее новоиспеченного мужа Игоря). И завертелось, закружилось: танцы в темноте, под громкое «горько», доносившееся из комнаты, поцелуи в подъезде. Стас был в меру нахален, а Ольга ошалела и осмелела от его близости и нежности, но… Через день Стас уехал на Камчатку. Потом пошли письма — смешные, откровенные письма взрослого влюбленного мужчины к девочке Ольге, которые она зачитывала до дыр и ждала, ждала новых, едва опустив свой ответ в почтовый ящик…
Они случайно встретились спустя десять месяцев. Когда письма перестали приходить, Ольга ничего не поняла, подумала, что Стас просто замотался. Потом, подгадав под новогодние праздники, все-таки рванула к сестре в уютный Калюжин, что под Новгородом. Как сердцем чувствовала, что Стас там. Встретились словно чужие. Вернее, он повел себя странно вежливо, отстраненно, ни словом, ни взглядом стараясь не пересекаться с Ольгой. Это она потом узнала, что у него кто-то там появился. Сестра сказала, как отрезала: не лезь. Ольга и не собиралась лезть, но как же она? Как же письма? А ближе к вечеру посидели они с Татьяной на кухне, поговорили. Хорошо так поговорили, душевно. И выпили. Дальше Ольга плохо помнила. Татьяна рассказала, что она ходила к Стасу домой «отношения выяснять», Стас ее, пьяную, напоил крепким чаем для отрезвления, и выложил все. По полной программе. Да – другая, да – не люблю, прости. Ты же совсем еще ребенок, вырастешь – поймешь…

Задумавшись, Ольга не заметила, как перед ней никого не осталось, машинально шагнула вперед и тут же очнулась — перед ней стоял батюшка. Рукой он подозвал ее подойти ближе, спросил имя.
— В чем исповедаться будешь, Ольга?
Еще не оправившись от воспоминаний, Ольга выпалила, неожиданно для себя:
— У меня аборт был, батюшка. Я не хотела, но… Я хочу иметь детей, когда-нибудь, очень хочу. Простите… — она попыталась еще что-то добавить, но в этот миг слезы ручейками потекли по ее щекам. Ольга провела ладошкой по лицу и, повторив «простите», замолчала, не в силах ничего больше сказать. Батюшка умолк, замер глыбой над хрупкой фигуркой Ольги. Долго молчал, Ольге показалось целую вечность, и она была уже готова сорваться с места и бежать, бежать куда-нибудь, где нет никого-никого!.. Но тут отец Василий жестом указал Ольге поцеловать распятье – она поцеловала. Затем на склоненную голову девушки он наложил епитрахиль и произнес короткую молитву. Ольга, перекрестилась и, не смея поднять глаз, смотрела в пол, и шептала про себя: «Господи, Господи!.. Что же теперь будет-то?..».
— Знаешь, что это?
Девушка подняла голову – священник держал перед ней маленькую книжку в мягком переплете, из-за слез и не рассмотреть толком:
— Нет. Не знаю.
— А молитвы знаешь? – голос отца Василия звучал так громко, что казалось, он нарочно привлекает внимание окружающих. Ольга съёжилась, но ответила:
— Нет… Почти. Только «Отче наш» немного…
Тут священник, лукаво скосив на книжку глаза, спросил:
— А хочешь такую иметь?
— Не знаю. Наверное… — пожав плечами, ответила Ольга.
— Ну что ж. Ладно, ладно. Иди.
Ольга прошла в сторону, и приблизилась к иконе, у которой в начале службы стоял калека. «Никола Чудотворец» — разобрала она церковную вязь. «Никола, вот оно что… Помоги мне, пожалуйста…» — и Ольга трижды перекрестилась…

…На другой день после того разговора со Стасом она наскоро собралась и рванула на такси на вокзал – до отъезда поезда оставалась уйма времени и Ольга честно «убила» его, бесцельно слоняясь по тихому городку. А за полчаса до отхода поезда она еле нашла место в общем вагоне: народу ехало непривычно много, видимо, всем не терпелось успеть домой до боя курантов. Спустя пару остановок вышла в тамбур, покурить. А там Ромка. Правда, тогда Ольга не знала, как его зовут. Мало ли курящих по тамбурам стоит? Но то ли вид у Ольги был совсем несчастный, то ли Ромке было скучно – подошел он ближе и сказал озорно:
— Девушка, что такая грустная, Новый год скоро! — Ольга посмотрела на парня. – Хочешь яблоко, красное, сочное?
— Да.
— А водку будешь?
— Да…
Минут через десять Ромка вернулся в тамбур с яблоком, и впрямь красным и огромным («где только раздобыл?»), с бутылкой водки и двумя стаканами…

Они сошли где-то на полдороге, поймали попутку и за полчаса до полуночи были на месте. Ромка жил в глухой деревушке изб на тридцать, в половине крепкого дома со смешным в своем щенячестве овчарёнком Боссом. А второго января Ольга поутру смоталась домой, сказала опешившим родителям, что выходит замуж и, покидав теплые вещи в две сумки, вернулась обратно. В том, что дома ее отпустят, Ольга не сомневалась. Отец даже рад был, что Олька-обуза с глаз долой уехала, причем, неважно куда. С мамой сложнее вышло, но, в конце концов, и она, устав отговаривать дочь, смирилась.
Так и стали жить: Ромка ходил на ферму, Ольга сидела дома – готовила, стирала в ледяной воде, натасканной из соседского колодца, в общем, хозяйничала, как умела. О себе Ромка почти не рассказывал, а если случайно и заводился разговор, то норовил быстро вырулить на другую тему. От соседей Ольга слышала только, что родители Ромки пили по-черному, а года два назад «сгорели» за сутки, от паленой водки. Ромка кое-как закончил девять классов и устроился работать пастухом, позже – скотником на ферму в полутора километрах от деревни. О том, что Ромка – матерый зек – вор-рецидивист по кличке Монах (почему Монах-то?) с тремя ходками, Ольга как-то не думала, но иногда вечерами расспрашивала Ромку о той его, тюремной жизни. Часто Ромка пропадал с дружками – «зависал» у какой-нибудь сговорчивой молодухи на пару-тройку дней и отрывался на всю катушку. За прогулы, конечно, влетало, чаще рублем, но не выгоняли – на помощников деревни в то время стремительно мельчали.

Поначалу жили дружно, не шумно, как иной раз накачавшиеся самогонкой соседи за стенкой. Правда, выпивать приходилось часто, почти каждый день, и никаких особых поводов не было нужно: встретились, засмолили сигаретами, а там и стаканы зазвенели. Где-то в конце января подали заявление, назначили дату свадьбы – пятнадцатое апреля. В феврале нагрянули Ольгины родители, познакомились с Ромкой, осмотрели жилище. Ольга напоила-накормила их, Ромка был немногословен, но вполне приветлив. Успокоившись, родители обговорили детали предстоящей свадьбы и уехали. А в аккурат восьмого марта Ольга слегла: низ живота боль залила так, что не пошевелиться, не повернуться. И Ромка как назло пропал. Ольга подумала, что он застрял на смене, мало ли дел там, — самый разгар отелов, — но прошло время обеда, потом ужина… Ромка появился спустя два дня, чмокнул Ольгу в щеку, поставил перед ней на стол флакон духов и снова ушел. А к вечеру – старая компания, самогонка, гитара. Пошатываясь от слабости, Ольга нарезала остатки вчерашней вареной картошки, и бросила на раскаленную сковородку. Маринка, молодая женщина из местных жителей, помогала ей, болтая без умолку, а потом ни с того, ни с сего, взяла и брякнула:
— Твой-то Ромка с моим во Власовке гуляли. Там у Ромки давняя полюбовница, еще со школы…
Ольга замерла. Маринка ойкнула, помолчала и зачастила с утроенной силой:
— Да что ты столбом застыла, Оль, подумаешь, мужик гульнул, эка невидаль, забудь. Мой вон тоже пропадает раз в месяц-два, я же через него пустая стала, мне шестнадцати лет не было как согрешили. А в районе у нас коновалы работают, а не врачи, сама еле жива осталась и на том спасибо… Оль, ну очнись ты, слышишь?..
Тут Ольгу резко согнуло пополам – к боли в животе прибавилась тошнота и, еле сдерживаясь, она метнулась к выходу. Потом, потная, на дрожащих ногах она вышла на улицу, присела на ступеньку крыльца, захватила горсть снега и вытерла им лицо. В двери показалась Маринка:
— Пойдем в дом, Оль, а то простудишься, не дай Бог, пойдем…
Они вернулись на кухню, Маринка отнесла мужикам закуску, побыла с ними и пришла к Ольге, гремя грязной посудой. На застиранной помятой юбке расползлось темно-коричневое пятно, видимо, от пролитого портвейна, ворот вязаной кофты съехал набок, но Маринке было не до внешнего вида. Глаза ее уже слегка замутились и движения стали неуклюжими. Она тяжело плюхнулась на стул и забормотала:
— Олюша, ты только не думай ничего, Ромка у нас парень хороший, надежный. А что сорвался, так с кем не бывает, забудь, все равно к тебе придет. Ты только это…с дитем ничего не делай. Ну это…сама понимаешь, а то вдруг как со мной – не дай Бог… Сколько я проплакала… Вот так и сдохну здесь пустая, – Маринка замолчала, шмыгнув носом. Потом мотнула головой и резко стукнула кулаком по столу. – А ты чего за Ромкой увязалась? Где глаза были? Ты что не видишь, девочка-припевочка, что вы – разные? Я Ромке сто раз говорила: кого привез? Она же городская, антилигентная, тебе, парубку, не ровня!.. – Маринка громко икнула и потянулась к пустому стакану. – От, черт, опять к этим иродам топать.
Ольга стояла поодаль и наблюдала за женщиной: «и ведь наверняка старше меня лет на пять, а меньше сороковника не дашь. И я стану такой же, если останусь здесь, среди них…» — от этой мысли Ольга содрогнулась, но тут же взяла себя в руки, подошла к Маринке и, натянуто улыбнувшись, произнесла:
— Ну, так пошли к мужикам-то, а то развели мы тут тоску зеленую. Пошли, выпьем…
Компания угомонилась и разбрелась по домам лишь засветло. Ромка заснул прямо в проходе, одетый, в ботинках. Ольга не стала его будить. Сделала последнюю затяжку и затушила стянутую у Ромки «беломорину», зло, но спокойно приговаривая: «Вот тебе, малышок, от папочки, стаканчик пойла да от меня курева. Вырастешь таким же, есть в кого». Потом постелила кровать и провалилась в сон.

С того вечера Ромка запил по-черному, беспробудно. Ольга, возвращаясь из магазина или с работы – она устроилась в садик, — изредка видела его стеклянный, направленный в никуда взгляд. Ромка пил брагу, которая второй месяц настаивалась к свадьбе в двух больших алюминиевых бидонах из-под молока в дальней, совсем не обжитой комнате. «Чтоб всем хватило» — занося их в дом, со смехом повторял тогда Ромка. Ольга только дивилась – куда столько? Вот и вышло – куда.
Однажды, разозлившись, она, пока Ромка спал, ссыпала в бидоны несколько упаковок слабительного и еще какой-то дряни, думала, проймет до печенок, остановит. Куда там! А потом и злиться устала, да и сил никаких не было – тошнота только усиливалась да голова шла кругом. Отлеживалась целыми днями в кровати и иногда, когда становилось полегче, гуляла с Боськой до леса и обратно. В лесу, стоило зайти чуть вглубь, был (теперь уже нет) их с Ромкой «схрон» — в трех местах у подрезанных снизу берез стояли трёхлитровые банки. Вкусная влага стекала по тонким обструганным прутам, которые Ромка готовил загодя. Ольге это было в диковинку, и первые недели их совместной жизни сбор березового сока стал, пожалуй, самым светлым событием, что-то было в нем от детства…
А еще Ольге нравилось ходить с Ромкой на ферму: коровы телились каждый день (или ночь), случалось подряд троим приспичит и носится Ромка от одной рогатой к другой. Ольгин страх от неопытности и растерянности как рукой сняло, когда однажды Ромка просто разрывался, пытаясь помочь сразу двум коровам. Само собой всё получилось: и ноги ещё не рождённого телка петлёй зацепить, и под Ромку подладиться, чтоб вместе тянуть-помогать скотине. Смешной рыжий бычок стал Ольгиным любимчиком. Она и не заметила, как привязалась к нему, и первым делом спрашивала вернувшегося в работы Ромку: «Как там мой рыжий?»…
Прошел март, радуя подснежниками, наступил апрель. И в один из дней Ольга будто очнулась. Подошла к пьяному, спящему Ромке и внаглую обшарила карманы. Набрав два рубля с копейками: «что ж, на билет до дома хватит и ладно». Когда она выходила из дома, следом увязался Босс, вцепился Ольге в левую штанину и давай тянуть обратно, к крыльцу, скулил, не пускал. А когда отпустил, разразился отчаянным, вперемешку с визгом, лаем …

Дома ничего не спросили, и так было понятно. А на другой день Ольга с матерью пошла в больницу: кресло, укол, чьи-то пальцы там, внизу… Пришла в себя только в палате, когда на живот положили лед. И никаких мыслей, ни плохих, ни хороших, ни-че-го. Одно слово – вакуум. Только причитания Маринкины из головы не выходили, маячили, мешали. И про то, что пустая она, и про «не дай Бог»…
Недели через две, немного оправившись от операции, Ольга, никому ничего не говоря, наведалась к Ромке – оставшиеся вещи забрать и попытаться объясниться. Ромка как раз с фермы пришел, чай пил с сухарями, когда колченогий Босс подбежал к двери, виляя хвостом.
— Здравствуй, Ром, – сказала Ольга. – Я за вещами, скоро поезд.
— Привет. Знаю, что скоро. Чаю налить? – Ромка бегло мазнул взглядом по хрупкой фигуре несостоявшейся жены и снова уткнулся в кружку. Ольга быстро собрала все свое, что попалось на глаза, и села за стол, напротив Ромки. Помолчали.
— Оль, а как там…- Ромка осторожно посмотрел на Ольгин живот. Та чуть вздрогнула от неожиданности вопроса, поджала губы:
— Я была в больнице, ставили девять недель. Теперь – нет. – Тихо ответила она. Потом добавила: — И, знаешь что, ты прости меня, я ведь тогда сдуру за тобой с поезда сошла, со зла, отомстить хотела тому, другому, а вышло – самой себе. Прости. И будь счастлив… С кем-нибудь. Пока. – Ольга встала, подошла к Ромке, поцеловала его в щеку и вышла. Ромка не пошевелился, только сказал глухо:
— Пока…

Постепенно жизнь у Ольги наладилась – и дома упрёки поубавились, и с работой утряслось (до Ромки она была в «свободном полёте», в поисках подходящего места), вроде грех жаловаться, всё как у всех. Правда порой сон один и тот же кошмарный снился, в котором горланила распьянущая Маринка: «Нашёл с кем связаться, мотня деревенская!.. А ты-то, ты-то, антилигенка, что застряла здесь, не ровня он тебе!.. Пустая я, слышишь, пуст-ая-а!!!.. А – ты?!..», и смеялась дразнящим смехом, смахивающим на воронье карканье… После этих-то снов и ходила Ольга притихшая, по вечерам прислушиваясь в своему нутру словно пытаясь понять, что там, как? А вдруг сон – к чему дурному?..
Но никакого ответа не находила.

Однажды уже по осени в тот же год Ольга по дороге на работу встретила знакомую – учились вместе на курсах машинописи, был такой «довесок» для старшеклассников, – обменялись приветами. Валя, так звали девушку, шла в церковь. Ольга про себя ахнула: Валюшка, девчонка, прошедшая, как сплетничали, мусоля пижонские сигаретки по дворовым углам девчонки, огонь и воду, и медные трубы на личном фронте и вдруг – в церковь? Ахнула, но виду не подала. А Валя, будто поняв её, поправила платок на голове и кротко произнесла:
— Да, смешно, наверное, но так получилось. Мне пора, Оленька, пойду я. – Валя виновато улыбнулась и пошла прочь.

После той встречи что-то перевернулось в Ольге, нет-нет, да и потянется к книжной полке, вытащит книги, стопками составит на стул и дальше ищет, ищет. А маму вроде неловко спросить, куда девался маленький темно-зелёного цвета сборник с крестом на обложке, — замучает вопросами, зачем? кому?.. Был же у мамы. Ну, не привиделся же!
По зиме Ольга впервые пришла в ближайшую церковь – окольными путями узнала, что для причастия лучше поспеть пораньше, к исповеди и что с утра нельзя есть. А одеться скромнее – в длинную юбку, и платок – голову накрыть — не забыть. День и вправду выдался каким-то особенным. Что в нём было особенного Ольга не смогла бы сказать, но ощущение лёгкости и приподнятости не оставляло её, даже спалось крепко, без снов. Но, оказавшись перед батюшкой один на один в тесной исповедальне, Ольга испугалась самой себя: как подумает о не рождённом ребенке, так слёзы подступают, не сдержать. Так толком и не исповедалась, священник, спасибо ему, не стал допытываться. Ольга тогда еле до конца отстояла, чтоб к кресту подойти; хотелось не плакать, — реветь белугой, но только чтоб никто не видел, не слышал…
И во второй раз, в той же церкви вышло не лучше, не легче.
Про отца Василия из Лавринской церкви, что стоит почти на задворках города, Ольга услышала случайно, в очереди в сберкассе. Две бабули рассуждали о нём вслух, но благодарно, почтительно. И Ольга решилась. Заранее, три воскресенья подряд она ездила в Лаврино. В первый раз Ольга и церкви-то не заметила – за густо посаженными деревьями, словно ограждённая от посторонних глаз, она возвышалась над обмельчавшей речкой. Увидеть её можно было лишь с другого берега, с пустыря…

***
Вокруг опять пробежал едва уловимый слухом ропот, сравнимый разве что с лёгким дуновением ветра, но Ольга почувствовала его и подняла глаза. Ноги и руки от долгого стояния затекли и Ольга, чуть переминаясь с ноги на ногу, посмотрела вокруг. Священник в окружении прихожан читал проповедь. В церкви стало значительно больше людей.
Тут всё смолкло, и отец Василий обратился к присутствующим:
— Кто исповедался, подойдите ко мне.
Ольге на миг показалось, что слова предназначались именно для неё, и поспешила подойти ближе. Отец Василий обведя всех строгим взглядом, достал из-под полы три маленьких книжки:
— Кто хочет такие же, поднимите руки, чтоб я видел!
Ольга вспомнила, как отец Василий спрашивал её об этом на исповеди и подняла руку, но тут же опустила. Повсюду слышалось просящее разноголосье: «И мне такую обещали… И мне…».
«Ну и пусть. И не надо…» — подумала Ольга, видя, как батюшка раздал книжки, а прихожане становятся друг за другом, теперь на причастие. Ольга тоже встала, украдкой посмотрев, как люди сложили на груди руки – каждый раз она путалась, правую на левую или наоборот, и терялась, а спросить стеснялась. Что за радость показаться перед кем-то совсем уж дремучей в своем незнании?..
Ей нравилась эта часть церковного таинства. Перед тем как пригубить «плоти и крови Христовой», Ольга назвалась, глотнула ложку церковного вина и поцеловала сосуд, перекрестившись. И в тот же миг встретилась взглядом с отцом Василием. Тот пристально посмотрел на Ольгу, незаметным движением вытащил из недр казавшейся безразмерной рясы еще одну книжку и протянул Ольге:
— Последняя. Читай. Все ответы и помощь – там.
Ольга взяла книгу в руки, прижала к груди и, проронив: «спасибо, батюшка», пошла к выходу. На улице она осмелилась – так не верилось! – осмотреть подарок. Именно подарок, как же иначе!.. Она вытащила его из-за пазухи – под лучами солнца ярко блеснул золотистый тисненый крест на темно-зеленом фоне обложки…

---

 

Татьяна Рыжова Поэт, прозаик, литературный переводчик, член Союза писателей России. Живет и работает в городе в Пскове. подробнее>>>

Я слов святых растрачивать не буду Своей любовью докучать не стану Я Родине — особенно в речах. К словам, что повторяют беспрестанно, Доверья нет: в них дух любви зачах. Не стану о любви кричать повсюду, Пытаясь, словно, что-то доказать. Я слов святых растрачивать не буду – Ты уж прости меня, Отчизна-мать. Но в чувствах к ней останусь безудержной – К крыльцу родному, где весной капель, К воспоминаньям юности мятежной С рассветами над лучшей из земель, К грибным дождям над Псковщиной моею, С её простой Божественной красой… Я здесь в руках подснежник первый грею И трепетной любуюсь стрекозой. Слова девицы Ольги По Пскову просто так порой брожу — По улицам, по-над рекой у Храма, В Великую, как в зеркало, гляжу, На Ольгинском мосту застыв упрямо. И так стою, забыв про всё вокруг — Как будто книгу памяти читаю. Мне здесь язык воды открылся вдруг — Который год его я понимаю. Порой река неспешна и тиха – Задумчива, иль неге предаётся И словом первозданного стиха Чуть слышно уха моего коснётся. Уж слов таких почти не говорят, Их многие теперь не понимают! Вон те, что словно искорки горят, Девичью добродетель охраняют. Промолвленные сотни лет назад, Они в реке остались оберегом: Вот дерзко речи Игоря звучат, Вот отповедь девицы Ольги следом. …А по мосту девчоночка спешит, Красива так, что мальцам сносит крыши… Увы, тех слов, что Ольга говорит, Та девочка в наушниках не слышит. *** То ли снег, то ль стихи над холмами кружат, То ли снег, то ль стихи на деревьях лежат, То ль слова, то ль снежинки соткали ковёр — На священной земле зимних Пушкинских гор. Только здесь это чудо – слиянье стихий, Только здесь первозданно свободны стихи, Неуёмной метелью наполняя простор — На священной земле зимних Пушкинских гор. Мне б причастья такого хотя бы глоток – Из стихов и из снега божественных строк. Как причудлив в окошках морозный узор На священной земле зимних Пушкинских гор. Девочки на шаре Девочки на шаре в классики играли, На огромном шаре с именем Земля, Белые квадраты мелом рисовали На асфальте сером, там, где тополя. Девочки на шаре в «Барыню» играли: «Да» и «нет» в запрете: скажешь – вылетай! «Чёрно-с-белым» тоже в той игре не брали – Чтоб на бал поехать, рот не разевай! А ещё любили девочки на шаре Разными цветами быть в игре веков, Где «садовник» строгий, ну а в жизни – Марик, Выбирал желанный изо всех цветков. Девочки на шаре Марика любили Сильною любовью детской чистоты. …Говорят, в Афгане Марика убили. А в квадрате чёрном не растут цветы. Белые квадраты, чёрные квадраты… Люди все – фигуры шахматной доски. Девочки на шаре сгинули куда-то, Остаётся шару плакать от тоски. Поэту, лежащему в коме Бродит робко душа в коридорах слепящего света, Где маячит Нежизнь, но и Жизни ещё не предел. Как надёжно ей было под бренною сенью поэта, Кто немало грешил — только детскую душу имел! А теперь ей решать: оставаться иль в путь отправляться… И слеза, а не свет, оробевшую душу слепит, И зовёт её что-то, а, значит, пора возвращаться: Это сердце поэта не прерванной строчкой стучит. *** А я уже оплакала себя – Когда в груди щемит и слёзы в горле — Как будто бы не стало вдруг меня, Ни в мире, ни в квартире этой боле. Уже надела в мыслях на портрет — Мой лучший, тот, что вижу ежечасно, — Я ленту, у которой чёрный цвет… (Как будто над судьбой была я властна). Не потому, что я спешу ТУДА – А чтоб привыкнуть, что случится это И думать: Смерть? – так это ерунда! …Вот только привыканья к смерти нету. В большой игре веков Он Гамлета играл. Сидели люди в зале. – Ничтожный эпизод в большой игре веков. О, сколько гениев глубинный смысл искали В вопросе из простых коротких слов. Быть иль не быть — куда Судьба укажет? — Принц Датский вновь на сцене вопрошал. Не от него, не от Шекспира даже — Ждал от Высоцкого ответа зал. Быть иль не быть? — чуть с хрипотцой звучало Негромко. Но вбивалась, как набат, Души ранимой боль в ряды большого зала. И прятала Судьба стыдливо взгляд. Он Гамлета играл. Сидели люди в зале. – Великий эпизод в большой игре веков. О, сколько доиграть ему не дали! И досказать не дали сколько слов! *** О Господи! Ты можешь всё, всесильный. Молю тебя, мой Боже, воскреси В сегодняшней расхристанной России Истоки силы праведной Руси. О Господи! Ты можешь всё, я знаю: Забытую народу мысль внуши, Что не построить на бесчестье рая, Богатством не спасти своей души, Что есть герои — но не паразиты, Кто, с видом благостным, и там и тут Под стройный хор прикормленной элиты У своего ж народа кровь сосут. Быть может, смыслов всех не постигая, Прошу, О Боже: чудо сотвори! — Святым дождём, потопов избегая, Всю скверну без остатка раствори. Послание природы людям Люди к озеру едут, где птиц белых стая. Красотой их любуясь, подолгу стоят. И доверчиво шеи пред ними склоняя, С добрых рук благородные птицы едят. Знай, дитя, знай и женщина, знай и мужчина, Ощути всем теплом своей кожи и жил, Что ладони коснувшийся клюв лебединый В твою руку посланье Природы вложил. Ты послание это пойми по наитью – Словно матери голос услышь среди дня : — Я, Природа, прошу вас: меня защитите! — Люди! Я вас люблю! Не губите меня! А над речкой стрекоз не увидишь ты скоро, А над клевером пчёлы всё реже жужжат… И глаза лебедей то ль с мольбой, то ль с укором На людей, воплощеньем Природы, глядят. Утки на Мирожке Деревьев ветви в небе синей краски И синий лёд, сковавший речки ширь, Предстали взору, словно в зимней сказке, А сказочник — Мирожский монастырь… И по его волшебному желанью Во льду водой проталины блестят, А в них, да и от них на расстоянье, Утиный хороводится отряд. По снежной круче — вверх, где шум и гомон. А там туда-сюда спешит народ, И, кряканьем утиным очарован, Пернатым каждый что-то подаёт. Ах, это чудо – утки на Мирожке! Зимою псковской их не устрашишь, И к уткам по заснеженной дорожке, Уже бежит знакомиться малыш.

*** Пёс был предан, а ты его предал И без слов сожаленья и слёз Вместе с клетчатым стареньким пледом Тёмной ночью за город увёз. Бросил где-то за мрачным оврагом. За машиной он долго бежал, А потом, измождённый, бедняга, В грязный снег на дороге упал. И дыханье у пса прерывалось, Как мехи, подымались бока. …Визг колёс, голоса, чья-то жалость И с любовью по шерсти рука. О, как важен сей миг обретенья Вдруг утраченной веры в людей! Для собаки? – о, да, без сомненья. Но для рода людского важней. Новый взгляд на происшествие с вожаком стаи Акелла промахнулся! Акелла промахнулся! Акелла промахнулся! — вопило шакальё. Удав, слегка дремавший, от крика встрепенулся, И замерло, напротив, другое всё зверьё. Растерянная стая, глазам своим не веря, Смотрела, как уходит нетронутая лань… А вслед за ней исчезли восторги и доверье — Меж славой и забвеньем тонка бывает грань. И стал кумир вчерашний вдруг неугоден стае. Промашек не прощая, за власть вступили в спор, Глядеть на Волка всё же стыдливо избегая, — Да что уж там! — не видя экс лидера в упор. А он не промахнулся! А он не промахнулся! А он не промахнулся! – То на закате дня При виде дивной Лани в нём вдруг поэт проснулся, Ну а злодейство, знаем, поэту не родня. О, Париж… Ив Монтана чарующий голос звучал В ресторане с манящим названьем «Париж». И, хмельной, уплывал из-под ног наших зал: Мы танцуем, и ты о любви говоришь. Наважденье моё: «О, Париж, О, Париж…» — В моей странной судьбе то ли тень, то ли свет, Как крылатый фантом, надо мной ты паришь Там, где город другой, где любимого нет. Светлоокая ночь в Петербурге царит, Разлетаются крылья мостов выше крыш. Только слышится мне, над Невою звучит Зов далёкой любви: О, Париж, О, Париж… Сонет о времени Пока ты юн, то не пришла пора Понять, что время – главная утрата, Что змейкою невидимой шурша, Оно скользит сквозь пальцы без возврата. Но, если бег часов и дней презрев, Ты время убиваешь праздной ленью, То сам ты мёртв, ещё не умерев, И нет тебе у времени прощенья. О, время! Научи ценить, прошу, Твой каждый миг и каждую минуту, И хрупкий час, когда стихи пишу, И день, несущий радость или смуту. А коль союз со временем возник, То и безвременья не страшен лик. Шекспиру Когда с тобой в разладе целый мир И правда не торопится вмешаться, Приходит, как спасение, Шекспир С его бессмертным: «Быть — значит сражаться!» О мудрый гений! Ты — на все века: Ты знал людей и был за них в ответе. Так обрати свой взор из Далека На нас, живущих в новом лихолетье. Где королевство Датское — весь мир, Прогнивший и в бесчестии погрязший, Где правит то ли Клавдий, то ль сатир, Всех Гамлетов на шпагу нанизавший. Дай руку им, чтоб за неё держаться – Чтоб победить, но и в живых остаться… О смуглой даме шекспировских сонетов Красавицей по принятым мерилам Она, как нам известно, не была — Смугла, земна, без лёгкости ходила, Душою, кстати, тоже не светла. И всё ж о ней учёные толкуют Уж не одно столетие подряд. Разгадывая тайну роковую, Гипотез разных выдвигают ряд. А сколько дам с молочным цветом кожи, Не забывали губки поджимать: -За что она?! На что это похоже, Чтобы в веках дурнушку прославлять? Цвет кожи не причём, чтоб будоражить мир – Довольно, чтоб любил тебя Шекспир. Сонет о сожаленьях Вы слышите стенания в ночи, Глухие бесконечные рыданья? То истязают память палачи – Без милосердья и без состраданья Осколками давно разбитых грёз, Уколами обид и сожалений, Растравливая раны солью слёз И горечью упущенных мгновений. Но полноте! Зачем её пытать? – Пусть дремлет наша память безмятежно: Что не сбылось – бесплотно вспоминать, Что потерял — то было неизбежно. Иди вперёд, о прошлом не скорбя: Есть счастье ЖИТЬ СЕГОДНЯ у тебя. Сонет о подиуме жизни Не примеряй чужую жизнь к себе: Размер не твой – напрасные расходы. А, может, вовсе не к лицу тебе Других людей успехи и доходы? У каждого свой жизни гардероб. Фактуру и фасоны выбирая, Вложить в него немало надо, чтоб Собою стать, других не повторяя, Чтоб без оглядки по земле шагать Среди простых и пышных одеяний — Тогда и шик появится и стать, И благородство мысли и деяний. Жизнь – подиум. На нём толпятся все. Так будь неповторим в своей красе Ослы при дворе (басня) Развесив уши, час стояла Ослица молча средь двора: То ли спала, то ли мечтала, То ль не в себе была с утра. А жизнь вокруг неё кипела: Индюк, красуясь, клокотал, Крича задиристо и смело, Петух к хохлатке приставал. Собаку задевал котёнок, А та из будки цепь рвала, Шипел гусак, мычал телёнок, Звенела весело пила. Хозяйка муженька бранила, На крики не жалея сил, Их сын, балованный верзила, Свой мотоцикл заводил. И вдруг, как гром средь ясна неба, Такое грянуло «И-а!», Что замер каждый, где б он ни был, Хозяйка чуть не умерла! И, заглушая всё в округе, «И-а!» неслось. И час, и два… И все подумали в испуге, Что будет так теперь всегда. Ослы, ослицы – верь, не верь – В прайм-тайм допущены теперь. Как быть? – Нажмите «выкл.», друзья, И молча слушайте себя. Глядя клину печальному вслед Осени себя синью осенней, Желтизною жнивья пожалей, На припёке помедли мгновенье, И – лети, услыхав журавлей. Созерцая озябшие нивы, Поредевшую крону лесов, Обречённость стожков сиротливых И унылость промокших дворов, В самый раз погрузиться в мечтанья О волшебности южных ночей, Прочь отбросить сомненья, метанья, Отрешиться от лживых речей. Всё забыть, ни о чём не жалея, Словно здесь ты не рос и не жил – Не смеялся, не плакал, не сеял И под свист соловья не любил. Но над домом твоим пролетая, Станут птицы кричать-тосковать… Ты простись с перелётною стаей, Чтобы с родиной зиму встречать. Пусть даст Бог тебе сил и терпенья – Тем, другим, до тебя дела нет. Осени себя синью осенней, Глядя клину печальному вслед. Без тебя улетят в край далёкий Журавли. Но вернутся опять. И, застыв на весеннем припёке, Ты их будешь с улыбкой встречать.