Архив рубрики: Литературный блог

Литературный блог

Игорь Исаев. Идут седые старики.

Игорь Исаевъ

Идут седые старики

Когда победы далеки,
А пораженья – роковые,
Идут на площадь старики
И вспоминают дни былые.

Печаль и горечь в их словах:
«Что молодежь?! Поет и скачет.
А было время, и листва
Росла куда кучней и ярче!»

Ведь боль обыденной беды
Для них сто крат сильней недужит.
И с каждым годом их ряды
Становятся плотней и уже.

Мы привыкаем к тишине.
За прочими делами быта
Никто не помнит о войне,
Полвека, и она – забыта.

Недостает костей земле,
Каленых бурь бескрайней сечи.
И пацаны в двенадцать лет
Подняли свастику на плечи.

А мы смеемся: «Дети! Блажь!
Ведь повзрослеют, не дебилы!»
И фюрер носит камуфляж,
А ночью гадит на могилы.

Для нас опять настал рубеж:
Солдат старел. Страна старела.
Но на груди его горела
«Медаль за город Будапешт»!

От Ленинграда до тайги
Еще бывают дни такие:
Идут седые старики –
Непобежденная Россия.

Пора, мой друг, пора!

ПОРА, МОЙ ДРУГ, ПОРА!

К дню рождения Поэта

В последние годы в беседах с молодыми поэтами не раз слышал такие высказывания: да надоели вы со своим Пушкиным, носитесь с ним, как с писанной торбой, ведь поэзия не стоит на месте и ваш Пушкин, дескать, остался там, в прошлом, дайте нам теперь самим решать за кем и куда идти.
Они, нынешние юные дарования, отстаивают свое право творить без Пушкина, без оглядки на его художественный гений, его поэтическое наследие, да и на все классическое наследие великой русской литературы. Что ж, наверное, каждый имеет право выбирать свой путь в мир творчества, искать свои бумагу и перо, свой письменный стол у окна, открывающего горизонты бытия, исполненные смыслов и слов. Смотри и виждь, художник! Заполняй письменами свой бумажный лист!
Только думается мне, что из всякого творческого оконца, если оно окончательно не забито пылью и не засижено мухами, обязательно увидишь стройного человека с бакенбардами во фраке и цилиндре с непременной тростью в руке, которого едва ли возможно не узнать. Ба! Так это же Александр Сергеевич Пушкин! Собственной персоной! Да и кому же здесь, на Елисеевских полях литературы, еще гулять, как не гению этой самой литературы? И как же возможно его не увидеть? Однако возможно. Пялится таковое юное дарование в свое оконце и видит в комбинации мутных подтеков и серых пятен то анфас Бродского, то профиль Алексея Цветкова. Плохого в этом, быть может, ничего и нет — ну что ж с того, что за деревьями так не увидели леса? Не они, как говорится, первые, но обидно за молодую поросль. Ведь возьми они в руки тряпку, да протри окно… То увидели бы, да и услышали, что-нибудь юное и гениальное:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь — как раз умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.

Как мало слов, но как много мыслей! Да и каких! «И каждый час уносит/ Частичку бытия», «Предполагаем жить, и глядь — как раз умрем»! Нет, не к милой супруге это письмо, а к тем самым, сидящим у пыльных окон, грядущим поколеньям. Это к ним обращено: «Предполагаем жить, и глядь — как раз умрем». Не тратьте время на созерцания неясных профилей и анфасов! Бегите «в обитель дальную трудов и чистых нег»!
А насчет рабства… Да кто из нас не раб? Своих пристрастий, ложных мнений, страхов, привычек? Да мало ли чего еще? Даже «мутных потеков и серых пятен». Увы! Все ищем счастья? А его нет! «Но есть покой и воля»! Кабы знать еще: где они есть?
Милый Александр Сергеевич замыслил свой побег в 1835. Осуществил его через два года у Черной речки. И на веки вечные обрел свой покой!
А вот юных дарований, сидящих у пыльных окон, жалко!

Игорь Изборцев

Алексей Маслов. Рассказанная жизнь.

Алексей Маслов

(24.05.1961 – 15.09.2008)

Он ведь не был суперменом. Не был тем, на ком крыша мира держится. Ха! Скажи кто-нибудь Алексею Маслову об этом, или при нем, он первый бы рассмеялся и рассказал очередную интересную историю про нас – легкомысленных, тех, кто такое вслух произносит. Взрослые, а в сказки верят. Оставивший себя как «отдельно стоящее дерево», знаменитый своей фирменной иронией, он умел рассказывать сказки!
Но он верил в твои стихи, в твое творчество. Или делал вид, что верил. И умел убедить тебя и читателя в том, что из этого сырья обязательно получится книжка. Получалась именно книжка, он не обманывал. Ты читал об этом его замечательную статью в газете «Новости Пскова» — о твоей так себе книжке. И видел ее, эту книжку, его глазами. И это была новая история про нас, не таких уж и легкомысленных, если прочитать и вдуматься.
Он умел рассказывать, он рассказывал так, что байки его невозможно было записать, ибо пропадала – та самая – масловская интонация. О том, как найти на чердаке или в заржавевшем сейфе провинциального театра неизвестную пьесу Довлатова. О том, как замечательно играют в футбол люди, для которых это – суровая работа, а не веселая игра. А для него, для Алексея Маслова, это всегда было игрой. Жизнью. Сказкой.Той сказкой, которую он сыграл, как жизнь. Рассказывал об этой игре. У смерти престранное чувство юмора: она прервала его рассказ – на полуслове.

Игорь Исаев
2014 г.

В Одессе погиб поэт Вадим Негатуров

В реанимации одесской городской клинической больницы № 10 от ожогов,
полученных в Доме Профсоюзов скончался поэт Вадим Негатуров.

Вадим Негатуров был первым поэтом, приславшим заявку на участие в фестивале «Словенское поле» 2013 года. С этого и началось наше знакомство. К сожалению, заочное. На сам фестиваль Вадим Витальевич не смог приехать из-за болезни. Но на Псковском литературном портале остались его стихи, а в архивах фестиваля – резюме, которое считаю необходимым опубликовать в полном объёме:

Негатуров Вадим Витальевич, родился 5 декабря 1959 года. Случилось это в Одессе (я не старался – просто повезло). В этом Благословенном Городе отлично учился и честно женился… В Одессе живу и работаю. Причастен к рождению трех замечательных дочерей. Получил два высших образования: математик и экономист.
За свою полувековую жизнь успел побывать строителем, кочегаром, охранником, научным сотрудником, преподавателем, советским офицером — «двухгодичником», инженером, программистом, милиционером, профессиональным «командировочным», экономистом, бухгалтером, менеджером, торговцем ценными бумагами, финансовым аналитиком, директором нескольких фирм, финансистом. Пока остановился на финансовом консультанте и предпринимателе (хотя первое — постыдно, а второе, как в моем случае выяснилось, — больно и разорительно )…
Сочинял стихи всегда, сколько себя помню, хотя и не могу вспомнить, куда подевал записи. После определенных личных духовных событий, произошедших в 2008 году, стал относиться к этому делу весьма серьёзно, последовательно и трепетно…
Убежденный православный.
Печатался в журналах «НЕВСКИЙ АЛЬМАНАХ» и «ЛЕГЕНС», в сборнике поэзии «ОГНИ ГАВАНИ» (все – Санкт-Петербург), в газете «Для Вас» (Боровичи — Новгород Великий), в Международном Интернет-альманахе «LITERA» (Польша), в журнале «Меценат и Мир» (Москва), «Южная Звезда» (Ставрополь), альманахе «Таёжный Костер» (г. Тавда Челябинской области), в журнале «Новгород-литературный»… Присутствую на многих поэтических сайтах. Являюсь участником Литературного Объединения им. Ивана Домрина (Ильичевск — Одесса).
Являюсь действительным членом Академии русской словесности и изящных искусств им. Г.Р. Державина, С-Петербург.

Буквально вчера на Псковском литературном портале была размещена его публикация «Марш Куликова Поля (Одесса)», сегодня его не стало. Хочется сказать, написать — многое. Но слова застревают где-то внутри. Не произносятся, не ложатся на лист… Да и надо-ли говорить? Пусть говорят его стихи, песни написанные на его слова, его жизнь, его подвиг.

Светлая память Поэту и Гражданину Вадиму Витальевичу Негатурову.

Андрей Бениаминов
г. Псков

Фотография из архива фестиваля Словенское поле

P.S. 30.06.2014.
Статья готовилась по горячим следам и содержит неточности.
Как сообщила дочь поэта, Вадим Витальевич Негатуров поступил в больницу около 20 часов 02 мая 2014 г., с ожогами 2-3 степени 54% тела.
В этот же день, в 22 часа, его не стало.
Со слов врачей, если бы только ожоги, его можно было бы спасти. Причиной смерти стало отравление неизвестным газом.

Марш Куликова Поля (Одесса)

Автор музыки — Григорий Солодченко
Автор слов — Вадим Негатуров
Исполнение — Марат Шавалиев

Прослушать песню:

В Одессе есть площадь — «Куликово Поле» (одна из центральных площадей)… Здесь стоят безсрочные* палатки «Антимайдана». Сегодня в Одессе эта площадь стала символом сопротивления «галицийскому» нацизму и узурпации власти в Киеве кучкой прозападных «майдаунов». Но главное — площадь «Куликово Поле» стала знаменем борьбы одесситов за соборное единение народов Руси — украинцев, белорусов, россиян… Борьба одесситов с нацистами и узурпаторами сегодня так и называется — Движение «Куликово Поле».

Смею заметить, что направленность этой борьбы выходит за рамки географического понятия «Одесса». Одесса, как и Куликово Поле, — это давно уже особые категории Русского Мира.

Нижеприведенный марш** является попыткой художественно*** выразить сущность Движения «Куликово Поле».

«Мы тогда победим Россию, когда украинцы и белорусы поверят, что они не русские».
(Адольф Гитлер. Изречение взято из книги Хью Тревора-Рупера «Застольные разговоры Гитлера 1941-1944 гг.»)

Зубы сжав от обид, изнывая от ран,
Русь полки собирала молитвой…
Кто хозяин Руси — Славянин или Хан? —
— пусть решит Куликовская Битва.
И сразив Челубея, упал Пересвет,
но взметнулись знамёна Христовы!
Русь Святая! Прологом имперских побед
стало Поле твоё Куликово!

Припев:
Русичи, вперёд! Русичи, вперёд!
Сокрушим орду поганой нечисти!
Снова Русь в опасности! Сегодня — наш черёд
доказать любовь свою к Отечеству!
…Делом доказать любовь к Отечеству!
…Кровью доказать любовь к Отечеству!
…Жизнью доказать любовь к Отечеству!

II.
Русь Святая! Шагая сквозь пламень веков,
не искала ты в пламени броды,
сил своих не щадя, побеждала врагов
и спасала другие народы.

Светом Правды, что дарит нам Бог в небеси,
возрождалась славянская сила,
укреплялись в единстве три части Руси —
— Беларусь, Украина, Россия…

Припев:

Русичи, вперёд! Русичи, вперёд!
Сокрушим орду поганой нечисти!
Снова Русь в опасности! Сегодня — наш черёд
доказать любовь свою к Отечеству!
…Делом доказать любовь к Отечеству!
…Кровью доказать любовь к Отечеству!
…Жизнью доказать любовь к Отечеству!

III.

С небоскрёбов заморских, от схроновых нор
ядом стелется мрак сатанинский,
чтобы Русь отравить, чтоб посеять раздор
меж Славян в их соборном единстве.

Но врага, будь он даже хоть дьявола злей,
на Руси ждут с терпеньем суровым
Сталинград, и Полтава, и доблесть Полей
Бородинского и Куликова!

Припев:
Русичи, вперёд! Русичи, вперёд!
Сокрушим орду поганой нечисти!
Предки отстояли Русь! А нынче — наш черёд
доказать любовь свою к Отечеству!
…Делом доказать любовь к Отечеству!
…Кровью доказать любовь к Отечеству!
…Жизнью доказать любовь к Отечеству!

_____________________

* Автор знает, что по нормам современного Русского Языка данное слово следует писать не через З, а через С, но сознательно использует в подобных словах и в соответствующих стихотворениях дореволюционную («до-Ленинскую») орфографию, в которой приставка БЕЗ не имела формы БЕС. Автор, даже невольно, не желает славить беса («бессрочный» = «бесовская срочность»). J

** У Жанны Бичевской есть две замечательные песни — «Куликово Поле» и «Русский Марш». Но в силу музыкального и стихотворного построения они, к сожалению, не подходят в качестве именно марша или гимна.

*** Автор нарочито использовал в тексте марша пафос и определенные «народные штампы», ибо в маршах и гимнах и должны быть, говоря современным языком, «брэнды, узнаваемые всеми»…

Юбилей писателя

27 апреля 2014 года исполняется 60 лет прозаику, поэту, композитору – Александру Петровичу Казакову.

Александр Казаков родился в 1954 году в Смоленске. Его детство и юность прошли в г. Клин Московской области. После окончания средней школы он работал на заводе электросварщиком, затем служил в Советской Армии. Вернувшись из армии, А. Казаков уехал в Новгородскую область, где в течение нескольких лет работал в учреждениях культуры, а в 1978 году, уже вместе с женой они перебрались в Псков. Здесь Александр Петрович окончил дирижёрско-хоровое отделение Псковского областного культпросветучилища, а затем и исторический факультет Псковского государственного педагогический института им. С.М. Кирова. Почти полтора десятка лет А. Казаков преподавал в школе, затем служил по контракту в спецназе ГРУ, работал в различных организациях города.
С юношеских лет серьёзно увлекшись музыкой и поэзией, он ещё во время учёбы в школе писал песни для ВИА и публиковался в местной печати. Однако начало его профессиональной музыкальной и литературной деятельности связано именно с Псковом. Дебютировав в нескольких псковских литературных сборниках как поэт, Александр Казаков вскоре начинает писать прозу, и первые же его рассказы публикуются в известных литературных журналах — «Всерусский Собор», «Сибирские огни», «Север», «Родная Ладога», «Московский Парнас», «Балтика», в псковских альманахах «Скобари» и во многих других коллективных изданиях.
В 2005 году из печати выходит первая книга Александра Казакова — сборник повестей и рассказов «Пройти полмира», и её автор удостаивается звания лауреата премии Администрации Псковской области в области литературы.
Совсем недавно вышли в свет ещё 6 книг писателя: романы «Пасьянс с иероглифами», «Вагон для без вести пропавших», «Другая жизнь», «Предатель», сборники повестей и рассказов «Долгий путь по недальней дороге» и «Здесь и сейчас».

Псковские писатели, друзья, коллеги от всей души поздравляют нашего замечательного прозаика с юбилеем и желают ему здоровья, долголетия, новых творческих удач и новых книг.

Юбилейный вечер Александра Казакова состоится в 17 часов, 28 апреля 2014 года в библиотеке «Родник» имени С.А. Золотцева

Метельный мир в поэзии Станислава Золотцева

(Отражение темы «пушкинско-свиридовской метели» в творчестве Ст.Золотцева)

ЭССЕ

Станислав Золотцев вошёл в поэзию в семидесятые годы. И уже тогда, с первых публикаций в центральных литературных журналах он привлекал внимание читателей мощным звучанием своего поэтического голоса. В его многочисленных выступлениях перед читателями природная сила и звонкость голоса поэта, помноженные на внутреннюю взрывную энергию его стихов, неизменно покоряли слушателей.
Погружаясь в мир поэзии Ст.Золотцева, постепенно и всё больше убеждаешься, что его творческая жизнь имеет своё, особенное русло, в котором она кипит бурными потоками, стремительно несётся из настоящего в будущее, в мир больших чувств, надежд и чаяний.
Порой её поток огибает и омывает острова и целые материки исторического и легендарного прошлого. Временами она попадает в водовороты и, как мощный водопад, срывается в пропасти и бездны настоящего, при этом продолжая кипеть и бурлить страстями.
В поэзии Станислава Золотцева много ярого солнца, огня, костров, гроз, жгучей радости и жгучей боли, полыхающей любви, бушующих цветущих садов, опаляющих звёздно-синими пожарами зим, жар-птиц, мятежных, бредящих любовью соловьёв. В его ранних стихах в «каждой росинке» полыхает солнце, а в поздних – ночное небо вспыхивает, как «тысячеглазый Аргус».
Поэзия Золотцева при всей своей неизменной внутренней насыщенности и интенсивности – многогранна, жанрово и стилистически разнообразна. Станислав Золотцев в своих стихах, прежде всего, увлекает непосредственной силой и игрой чувств. При этом он является «литературным» поэтом, что, на наш взгляд, составляет особое достоинство его поэзии, её высшее качество, позиционирует его как современного мастера.
В его стихах, в игре слов и выражений постоянно «вспыхивают» ассоциации с образами его любимых русских поэтов, оживляя и озвучивая поэтические голоса и образы и символы прошлых эпох. Этим поэт утверждает силу русского слова в наше сложное переломное время.
Поэзия Ст. Золотцева, как истинная поэзия ХХ и XXI века в хорошем смысле слова, претендует на всеохватность, всеобщность. Она откликается на «злобу дня» и обращается к вечным темам любви, Родины, жизни и смерти, лирики, пасторали — и трагедии.
И на пересечении многих тем у него, «солнечного» и «огненного» поэта, появляется и становится сквозной, проходящей через всё его, не только поэтическое, но и прозаическое творчество, — тема метели. Метельная зима, метельная Россия, метельная Родина. Эта тема рождается не случайно. К ней приводит поэта любовь к Пушкину и Свиридову.
Пушкинская тема русской метели, как символ и образ России и русской жизни, отражение русского ума и русской души ХIX века — в ХХ веке нашла воплощение в великом творении Георгия Свиридова, в его музыке к кинофильму «Метель».
Важными вехами в творчестве Станислава Золотцева на рубеже ХХ и XXI веков становятся его поэтические и литературные труды, вдохновлённые двумя русскими гениями и посвящённые им. Среди них — стихи разных лет и, в том числе, стихи на музыку знаменитого Романса из «Метели»:

Царит метель в моей стране:
Весь год метёт она – и даже летом
Кружится пух. А по весне
Заметены сады вишнёвым цветом.

И снегопад, и звездопад,
И золотой листвы летучий терем…
Звенящий свет, мятежный взгляд…
И сердце русское горит в метели!…

Результатом увлечения пушкинско — свиридовской темой стали многочисленные очерки, юбилейные статьи, напечатанные в журналах и сборниках конца прошлого и начала нынешнего века. Роман «У подножия Синичьей горы» был напечатан в 90-е годы XX века в роман-газете, а в 2013 — вышел в книжном издании в Пскове и Москве.
Станислав Золотцев неизменно восторгался музыкой и личностью композитора Георгия Свиридова, и в своём творчестве искал всё новые и новые приёмы, чтобы запечатлеть этот вечный пушкинский, ставший музыкальным, «метельный» образ в своих работах.
Поэт родился и значительную часть своей жизни прожил и проработал в Пскове, на Псковщине, на пушкинской земле, и обращение к этой теме он ощущал и осознавал как призвание.
Но чтобы этот замысел – воплощение темы метели – осуществился, необходим был творческий поиск, и как итог — художественное открытие. Ведь одно дело – «эксплуатация» темы в многочисленных транскрипциях, аранжировках, вариациях. И, другое, – чтобы тема стала своей.
И, похоже, Станислав Золотцев нашёл для себя в этой теме — свою «золотую жилу». Прежде всего, эта тема стала для поэта выражением великой любви к России
и данью высокого восхищения и преклонения перед русским гением.
Подобного рода возвышенная интонация в эпоху засилия и мощного распространения в современном обществе идей и образов, с одной стороны, поставангардного, квазиэлитарного, а с другой, — массового искусства, — отвергается, как «пафосная», она игнорируется и не воспринимается, а если воспринимается, то с неизменной иронией и даже с ироническим (а, по сути, обывательским) презрением.

Метель навек! Метель – повсюду.
И над серебряным родным простором
Звенит-поёт живое чудо –
Свеча любви моей – Святые Горы!

Метель – судьба, метель – подруга,
В морозной нежности, в разгульной силе
«Оставьте мне метель да вьюгу…»,
Да песню вольную в полях России.

И смерти нет сердцам людским!
И дышат радостью снега и взоры,
Когда влюблён, когда любим,
И сквозь метель видны Святые Горы…

Для поэта Золотцева эта интонация восторга и восхищения – природная и естественная, как для человека, родившегося с красивым, самой природою поставленным голосом. Поэт мечтал, как многие его современники — соратники по цеху, чтобы как можно больше его стихов было положено на музыку. Но сила этих стихов, прежде всего, в них самих. Образ метели в этом стихотворении – многокрасочный, «радужный», праздничный, радостный для русской души – это и есть, на наш взгляд, «золотцевская» интонация…
«Метельная» тема и «метельные» мотивы зазвучали, замерцали, зазвенели, запели в его стихах:

За тридцать морозы,
а почва почти без покрова.
Давно не бывало такого у нас января…
Лютует зима наступившего года шестого,
Грядущее лето бесплодьем даря…

… Нет, небо запенится звёздно-пушистым цветеньем,
И наземь падёт, и спасёт нас от гибельной тьмы
Метелью свиридовской,
пушкинской дивной метелью,
Мятежною песнею сказочно-русской зимы…

Поэт, называя себя «мастеровым» поэзии, подчёркивал этим свою любовь к кропотливой работе над словом, образом и смыслом. В следующих строчках образ метели ассоциируется с затянувшимся смутным состоянием души, с разочарованием:

Завтра весна, хоть сегодня метелью заносит
Землю мою и неладную душу мою…

В следующем, «зимнем» стихотворении – метель-кутерьма — становится воплощением души, охваченной радостью новой любви:

Ах, какая нынче знатная зима
Прозвенела над моею головою!
Ах, какая молодая кутерьма
Сердце мне заволокла немолодое…

И, сводя меня, как в юности, с ума.
В небесах цвела лучистая Венера…
…Ах, какая нынче знатная зима
Над моею головою прозвенела!

А в следующем, очень «песенном» стихотворении метель и вьюга превращаются в символ весеннего возрождения души:

Пурга вишнёвая сады завьюжила,
На волю вырвался певучий зов
В зелёном кружеве, в смолёном кружеве,
В белёном кружеве густых лесов…

…Возможно, благодаря «метельной» теме, поэт, по собственному определению, превращается из лирика — в «летописца любви», описывая смену чувств как смену времён года и при этом погружаясь в игру стихий и высших сил, управляющих судьбой лирического героя его поэзии.
К теме Пушкиногорья, священного места для всех русских людей и поэтов, поэт Станислав Золотцев приходит через многокрасочное, словно сквозь сказочную
призму смены времён года видение. У него пение весенней свирели невольно рифмуется с пением новогодней метели:

Там по весне над буйным яроводьем
Поёт свирель Тригорского холма,
И серебром в морозном новогодье
Звенит синеволосая зима…

Многократно звучит в стихах Золотцева мотив вьюги как воплощение образа лихолетья, смуты, драматических событий в жизни:

Под звон пасхальный и грачиный грай,
Восстав из вьюг, устав от разрушений,
Родительский и прадедовский край
Становится землёй твоих свершений.

И надо жить, пока жива душа….

В стихотворении, входящем в «Сыновнюю поэму», написанном на рубеже тысячелетий (31 декабря 1999), образ вьюги появляется, как особый, знаковый:

И новый год, и новая эпоха
В последний день возникла в декабре:
И от столетья остаётся кроха –
Двухтысячный завьюжил на дворе…
…Зима, метель…Россия! Смута….
Вот он —
Тысячелетья нового порог.

И вновь, возвращаясь к главному в наследии поэта, к его любовной лирике, в одном из лучших его лирических стихотворений, «Соколиной балладе», видим, как превосходно введён тонкий штрих, «мотив» метели:

И до утра, пока последней змейкой
Не уползала с улицы метель,
Висела рядом с белою шубейкой
Колючая моряцкая шинель…

Образная многогранность «разработки» образа метели характерна для поэтических произведений Ст. Золотцева. В статьях и очерках на пушкинско-свиридовскую тему, а также и в романе «У подножия Синичьей горы» её развитие получило публицистическое и философское, а также, новое художественное преломление. Эта тема, её развитие, как и всё богатое литературно-поэтическое творчество Станислава Золотцева, ждут своего читателя и обращены к нему.

Татьяна Лаптева
– музыковед, композитор, музыкальный критик. Автор вокальных, инструментальных, хоровых произведений, опубликованных и исполненных в разные годы. Дипломант международных и всероссийских музыкальных и театральных конкурсов. Член Союза композиторов России. Член.МАПП

Александр Бологов. Автобиографический очерк

А.А. Бологов,сентябрь 2012 г.

Самое раннее, что помню, — идём мы с мамой по полотну железной дороги из кондукторского резерва, где она работала проводником… Шпалы друг от друга на расстоянии маминого шага, а мне — или скакать с одной на другую, или после каждой оступаться в гравий… Это трудно, — я часто спотыкаюсь и умоляю маму взять меня на руки. Она останавливается, вытирает глаза и повторяет: «Ну, сыночек, иди сам, иди… Ты же видишь, у меня сумка тяжёлая…» А я хнычу, бегу ей, пошедшей дальше, вслед и опять спотыкаюсь…
Сколько же мне было лет? Три? Четыре?..
Мы жили на окраине города в бывшем Свято-Введенском монастыре (сейчас он возрождается) — с крупным храмом и часовнями по углам обнесённой высокой кирпичной стеной территории, густо застроенной деревянными домами — в них были кельи монахинь. Хорошо помню в доме (в нашей половине, во второй жила другая семья) сухой чистый погреб с лазом из кухни, средних размеров русскую печь и хрусткую гречишную засыпку потолка на чердаке. Среди обитателей Рабочего Городка (так был назван монастырь при Советах) ходила байка о кладах, спрятанных монахинями либо в погребах, либо на чердаках, и не в одной прежней келье они были тщательно обследованы каждым новым поколением…
Помню себя семилетним. В доме необычное волнение: убирают большую комнату, моют полы. В отгородке — спальне родителей — к потолку подвешивают люльку… Потом привозят бледную маму из роддома с моим братом Владимиром. Это 1939 год, август.
А совсем незабываемое — с войны, вернее — с оккупации. Помнится очень многое и чётко, не искажаясь временем… Многое из того, что пережил в 10-12 лет, станет позже материалом для моих повестей. Героев моих книг я увидел среди тех, кто жил рядом — и это были женщины: мужики воевали за них на фронте, часть отступила с нашими.
Да, в войну Рабочий Городок почти весь выгорел — наши самолёты бомбили зарывшиеся здесь моторами в землю немецкие машины и танки, копившие силы перед смертельной для многих из них Прохоровской битвой на Орловско-Курской дуге летом 1943 года.
В нашем доме жили трое немцев: один со светлым кубиком на погонах с окантовкой, второй — с окантовкой, но без кубика и — денщик первого, солдат. Он носил с кухни обеды в котелках, даже пёк в нашей печи пироги, по «их» праздникам. Нас, ютившихся в «темной», без окна, комнате и кухне вроде никак не притесняли, — как бы не замечали. Тут я их видел близко. Каждое утро — чистка сапог, зубов, негромкая речь. Со временем я кое-что стал в ней понимать…
Многие события далёких лет оккупации память хранит очень верно, как недавнее, чуть ли не вчерашнее. Каких же усилий потребовала жизнь от моей матери, сберёгшей в войну всех нас — пятерых своих детей (младшей сестре к началу войны было полгода)… Все более или менее ценные вещи были обменены в деревнях на картошку, зерно (мололи сами на соседской мельнице-самоделке): швейная машинка, стандартные настенные часы, белье, подушки, венчальная икона мамы, посуда… Что ещё могло быть «ценным»? Помню деревню, куда ходили с мамой «менять», Путимец, — кажется, от Орла в 25 километрах. По голым снежным полям, днём (ночью выходить из домов запрещено), растирая в мороз худые коленки…
Но война кончилась. В начале августа 43-го наши войска освободили Орёл. При появлении «своих» народ смутился: погоны на плечах?! Может это союзники… Как их там называют? В листовках, которые летели с наших самолётов по ночам, обещали их помощь…
В комнате моей висят фотографии. На одной из них мы, дети, окружили маму, — она спокойна, счастлива: сохранила, дождалась… Рядом фотографии: деда, маминого отца, — ему 85 лет, он действительно «землю пахал» в деревне под Мценском Орловской губернии; и мама с отцом в первый год замужества. Старость и молодость. Не оторвать взгляда от них — нет в наших глазах того покоя и веры, что светятся в них, нет…
Смотрю с большого расстояния жизни — вроде бы теперь вот могу рассказать о них, об их времени, а может быть и о душе. Так должна, по-моему, говорить о жизни и литература: горячее, животрепещущее — не ее поле. Большое видится на расстоянии…
А когда же я «стал заниматься» ею? Классе в 5-ом неожиданно сложил в уме стихотворение, строчек восемь. Потом записал его на листке и удивился и заволновался: я написал стихотворение! Вот они — строчки, ритм, рифмы. И это — о том, что говорят простой речью. Потом стал писать в подражание Маяковскому — о себе, однокласснице, в которую был влюблён…
Серьёзное отношение к сочинительству пришло в Мореходном училище (в Ломоносове, под Ленинградом), куда я поступил по окончании Рижской школы юнг и годичного плавания на морском буксире. В училище литературу преподавал будущий доктор филологии, профессор Евгений Александрович Маймин; там же он собрал нас, нескольких курсантов в литературный кружок, из которого позже вышли в профессиональные литераторы Н.В. Беседин (поэт), Б.С. Романов (поэт и прозаик, в трудные годы начала «перестройки» возглавлявший Союз писателей России), ну и я…
Получив по окончании училища назначение в Мурманск (1955 год), я наведался там в молодёжную газету, которая напечатала мой первый рассказ — о моряках, об их нелёгкой доле. Но писал я в то время, в основном, стихи. Тут дело дошло до того, что всесоюзно известный в то время диктор радио и телевидения Сергей Тулупников устроил мне на радио целую передачу — я и какие-то артисты читали стихи. Я писал их легко и безответственно, даже не думая о том, чем же они могут отличаться от стихов других людей, чем они, в конце концов, интересны. Сочинялось легко — это меня и подталкивало к их сочинению. К сочинению — как к обдумыванию, а не к особому чувству, что ли, когда слово несет в себе невидимую энергию души. На некоторые свои вещи той поры мне грустно и смотреть. Однако же ни в чем написанном какого-то обмана не было, все шло, по-моему, от души.
Я и ночь глухая, шорохи и звуки…
Вспоминаю детство — давнее былье:
Теребит калитку ветер тугорукий,
Треплет на верёвке мокрое белье…
Конечно, в ранней юности мы всегда уже «мудры»… Но тут произошло что-то непонятное. Оказалось, что меня больше тянет к прозе, — думалось, что в ней я могу лучше рассказать о жизни то, что хочу рассказать. Впрочем, об этом я, кажется, особенно не задумывался, это получилось как-то само собой. Я стал писать повесть… С нею приехал в город Псков по приглашению своего учителя Е.А. Маймина. Куда в первую очередь идти? Конечно, в редакцию главной газеты области — «Псковской правды». Была и молодёжная в городе — «Молодой ленинец», в дверь которой я постучусь позже. А в «Псковской правде» — редактор Иван Виноградов (тёзка известного ленинградского писателя Ивана Виноградова; но тот калибром крупнее, и с ним я тоже познакомлюсь со временем).
— Повесть Вам принёс, — говорю редактору псковской областной.
(Спрашивается, зачем принёс, куда, — не будут же в газете печатать повесть в 120 страниц, причём «морскую»? Но я этого ещё не понимал.)
— Повесть?
— Да.
— А кто Вы такой?
— Приехал. Из Мурманска. Здесь жить буду.
— Ну, давайте…
Иван Васильевич открывает редакторский сейф, и мои 120 страниц исчезают в его темноте. «Здорово, — думаю. — В самый сейф…»
Через месяц (приходил я и раньше: что, за неделю не прочитать?!) оттуда же, из сейфа, Виноградов достал рукопись… Я думаю, он её и не читал, иначе сказал бы хоть что-нибудь.
Надо было познакомиться и с молодёжной газетой, — она была популярна, в ней работали получившие позже широкую известность журналисты Владислав Алешин, Николай Артюнин, наш ныне известный всей России критик Валентин Курбатов… В «Молодом ленинце» меня приняли по-братски и сразу же «записали в свои», напечатали первые мои рассказы…
Прекрасное было время, что бы ни говорили о нем осатаневшие противники Советской власти. Область развивалась по всем направлениям: промышленности, сельскому хозяйству, культуре… Во главе её стоял удивительный, талантливейший руководитель — первый секретарь обкома Иван Степанович Густов.
Несколько лет я проработал учителем литературы, но накануне назначения директором одной из новых школ по предложению И.С. Густова перешёл в Псковское отделение издательства «Лениздат» — редактором. Тут, надо сказать, все сделал для этого заведующий отделением издательства, псковский поэт и прозаик Лев Маляков, «заметивший» меня по публикациям в молодёжной газете. Большую роль в моей литературной судьбе сыграл следующий факт. Очень известный уже в то время, приехавший из Костромы в Псков писатель Юрий Куранов посоветовал мне послать мою первую повесть «Сто тринадцатый» (во многом автобиографическую) в журнал «Москва», что я и сделал. Это было в начале 1971 года. Месяца через два получаю телеграмму из… популярнейшей тогда «Юности»: «Ждём первый экземпляр рукописи. Будем печатать. Борис Полевой». Но я же послал повесть (третий, почти «слепой», экземпляр, — два первых находились в работе в издательстве Лениздат, где уже готовили мою первую книжку) в «Москву», а не в «Юность»… Смотрю на число отправления телеграммы: 1 апреля… Ах, 1 апреля! Кто ж это мог так безбожно пошутить? Друзья, конечно, но — кто? Однако вслед за телеграммой получаю письмо от заведующей отделом прозы «Юности» Мери Лазаревны Озеровой, а в нем такие строчки: «Да, повесть Вашу мне передала из «Москвы» Диана Варткесовна Тевекелян…». Выходит, кроме Куранова, и они — мои крестные…
В первом номере (1972-го) «Юности» повесть была напечатана и неожиданно вызвала странный резонанс. В «Псковской правде» появилась разгромная статья о ней — «113-й на мели» (автор Александр Морозов, сотрудник газеты). Видимо, «в ответ» в «Юности» появилась статья В. Воронова «Таланту нужно сочувствие»; в «Советской культуре» — «Система оценок по Вл. Воронову»; в Пскове, в «Молодом ленинце», была напечатана статья Юрия Куранова «На светлой дороге», в журнале «Москва» — И. Мотяшова «Серьёзные люди. Заметки о творчестве молодых прозаиков»; а чуть позже — в альманахе «Родники» (М., «Молодая гвардия») статья В. Курбатова «На этом трудном пороге»…
Да, непросто «входить» в серьёзную литературу, — так, очевидно, надо было подумать в ту пору.
Вообще, надо признаться, я благодарен критике. Благодарен не потому, что все мои более или менее крупные работы (роман, повести и даже рассказы) были встречены ею (И. Мотяшов, А. Адашевский, А. Лебедев, А. Турков, И. Стрелкова, Ш. Галимов, Е. Маймин, Н. Вершинина, Е. Сергеев, И. Симонова, С. Золотцев, С. Десятсков, О. Калкан и др.) серьёзно и доброжелательно, а часто и одобрительно. Нет, критика «разглядела» меня, увидела, что на самом деле я собой представляю как литератор.
Буквально в те же дни, что и «Юность» с моей повестью, в Ленинграде, в Лениздате, вышла моя первая книжка «Если звезды зажигают». Редактор её Игорь Трофимкин, познакомившись с рукописью (повесть и несколько рассказов), неожиданно изрёк: «У тебя есть ещё какая-нибудь повесть? Рассказы ты везде напечатаешь, а вот тут бы вторую повесть, и будет нормальная книга». Я смотрел удивлённо: что это — блины, что ли, — раз, и повесть? Но, вернувшись домой, взял да и написал повесть «Товарищи курсанты» — дорогую мне до сих пор. Так появилась она на свет, моя первая книжка…
Древний Псков подарил мне истинных друзей — на всю жизнь: литературоведа Евгения Александровича Маймина, писателей Юрия Куранова и Валентина Курбатова, «милиционера» Анатолия Алексеева (сейчас он генерал-лейтенант…).
Вспоминаю, как в самом начале моей работы редактором в Псковском отделении Лениздата меня пригласил к себе главный редактор издательства Дмитрий Терентьевич Хренков.
— А сами Вы пишете? — спросил он, едва я появился в его кабинете.
— Понемногу пишу… — поспешил я обрадовать его.
— Хм… Да… — не очень весело, неожиданно для меня отозвался Хренков.
«Конечно, издательству выгоднее иметь в штате чистого редактора, — успокоил меня Лев Маляков, — в этом случае над ним не довлеет его собственный стиль…»
Вторую книгу мою редактировал в Лениздате Борис Друян. Одна из повестей её — «Билет в прицепной вагон» — уже была напечатана в журнале «Наш современник» (там, по предложению редактора Сергея Викулова, ее назвали «Свои дети»).
Областную писательскую организацию в Пскове в то время составляли, в основном, «варяги» — приглашённые из других городов Юрий Куранов (из Костромы), Игорь Григорьев (из Ленинграда, сам — коренной, деревенский пскович), Лев Колесников (из Вильнюса), Евгений Нечаев (пскович недавний), Иван Виноградов (коренной, тоже из деревни), Лев Маляков (тоже из псковской деревни). В общем, люди основательные, от земли.

Пришло время и мне вступать в Союз писателей. Побуждал меня к этому Юрий Куранов — нелёгкий, в некоторых случаях, в общении человек, но человек прямой, бескомпромиссный и, конечно же. По-настоящему талантливый. Это и видели, и чувствовали все. Даровитым поэтом считал прежде всего Григорьева, из-за которого и вынужден был уехать из Пскова в Светлогорск под Калининградом, в чужую землю. Светлая ему память…
Вспоминаю людей, давших мне рекомендации в Союз писателей СССР: Георгия Семенова, Константина Воробьева, Михаила Колесникова — все москвичи, все прекрасные писатели. Георгий Семонов и Константин Воробьёв бывали в Пскове. Воробьев даже мечтал переехать из Литвы в наш город. Как-то не получилось. Пытался поселиться в Пскове и Дмитрий Балашов, приехавший к нам… на конной телеге. Тоже не получилось. Вопрос, видимо, упирался в предоставление жилья.
…Недавно, в 2005 году, получил я от жены Дм. Балашова, Ольги, телеграмму с приглашением на «Чтения памяти писателя». У меня не было возможности поехать…
В Пскове, между тем, я потихоньку познакомился с литературной средой. Во «второй эшелон», к которому, в общем-то, примыкал и я, входили интересные, со своим голосом, своим стилем, поэты Евгений Борисов, Александр Гусев, переселившийся из Баку (женился на псковичке) Владимир Половников, татарин Энвер Жемлиханов, Олег Тиммерман, прозаик Николай Новиков.
В издательстве Лениздат проработал я восемь лет (с 1969 по 1977); там вышли первые крупные книги о Псковской земле: «Непокорённая земля Псковская», «Псковский край в истории СССР» и др. Это была, в основном, литература краеведческая (как и мой собственный «Псков. Путеводитель» — тоже первая большая современная книга о древнем городе России). Заставил меня написать ее все тот же И.С. Густов, на сомнение моё «В Пскове же есть местные, свои краеведы, а я ведь приезжий» ответивший короткой репликой-приказом: «Свежий глаз острее видит…»
В 1978 году получил я из Свердловска, тоже неожиданную, интересную телеграмму под Новый год, 31 декабря. В телеграмме Свердловской киностудии просили срочно, в тот же день (довёртывался годовой план) сообщить о согласии экранизировать мою повесть «Вещь чистого золота». Ни о чем не думая, довольный, посылаю телеграмму всего с одним словом: «Согласен». Прошло какое-то время — ещё один сюрприз: просьба телестудии Свердловска разрешить ей поставить спектакль по повести «Свои дети»…
Позже режиссёр фильма «Вещь чистого золота» привёз ленту в Псков. Дважды — в конторе Кинопроката и в кинотеатре «Космос» — вместе с друзьями я посмотрел это кино… В те же дни мой старший друг, прекрасный человек и писатель Юрий Васильевич Бондарев сказал мне: «Сценарии надо писать самому. Я к своим фильмам сам писал их…» К такому разговору были основания…
Вроде бы и не посоветовал никому совмещать работу над книгами с работой чиновничьей — того же председателя писательской организации, местной ли, республиканской, всесоюзной… Но как от этого уйти? Нанимать непишущих чиновников? Тем более если «руководишь» организацией много лет, и переизбирают тебя на очередных отчётных собраниях… А если это длится 25 лет?! Это я о себе… И ведь ни одной строчки не написано на работе, — все, что сделал, сотворено в отпусках, в Домах творчества Дубулты, Пицунда, Комарово. Никогда и нигде в мире власти не заботились о писателях (а также художниках, музыкантах и др.) так, как власть Советская, и сравнивать нынешнюю массовую литературу с доперестроечной — все равно что сравнивать гнилую осину с мачтовой сосной.
В 1970-1980 годы повести мои и рассказы печатают журналы «Наш современник», «Москва», «Подъем», «Нева», «Север». Книги «Последний запах сосны», «Облака тех лет», «Как далёкое сердце», «Избранное в 2-х т.» выходят в издательстве «Современник», издательство «Советская Россия» выпускает книгу «Один день солнца». В 1990-е годы и в Пскове набрало силы книгопечатание, — здесь вышел роман «Слепые крылья мельницы» (за неё мне присудили премию областной администрации) и книга военных повестей и рассказов «Вальс победного дня».
В 1983 году за книгу повестей и рассказов «Последний запах сосны» я получил премию Союза писателей РСФСР.
Работа председателем Псковской писательской организации включала в себя и подготовку и проведение наших известных всему миру Пушкинских праздников поэзии, ставших постоянными с 1967 года. На зелёной поляне Михайловского в иные годы собиралось до 100 тысяч человек… Какое же это было духовное единение! И. Андроников, П. Антокольский, В. Белов, Р.Гамзатов, Г. Горбовский, Ю. Бондарев, С. Капутикян, Д. Кугультинов, К. Кулиев, Э. Межелайтис, С. Михалков, Б. Полевой, Р. Рождественский, Д. Самойлов, Я. Смеляков, И. Шафаревич и многие другие литераторы страны побывали на святой земле Пушкиногорья; Михайловская поляна слышала стихи поэтов Пакистана и Японии, Бельгии и Австралии, Румынии и Китая, Индии и Кубы, Мексики и Туниса, Алжира и Эквадора, — что говорить, со всего мира… Иван Козловский, Павел Лисициан, Александр Ведерников, Зураб Соткилава — их голоса звучали у дома поэта…
Пушкинские праздники и мне, кроме забот, дали многое: я познакомился с прекрасными поэтами и писателями, с некоторыми — подружился.
Работа в Союзе писателей питала и разум мой, и душу. Выездные секретариаты, пленумы, участников которых был и я как один из секретарей Правления Союза писателей РСФСР, проводились в разных регионах России (Пензе, Нальчике, Ижевске, Владивостоке, Якутске и др.). В одной из поездок, на Камчатку, довелось подержать в ладонях пепел ее вулканов и омыть их в прибое Тихого океана. Газета Петропавловска-Камчатского напечатала отрывок из моей повести. Памятной была поездка на Ставрополье, где Союз писателей проводил «Литературные дни». Там познакомился с Владимиром Бондаренко (ныне редактором газеты «День литературы», одним из лучших критиков нашего времени) и своеобразнейшим, удивительным писателем Александром Прохановым. Со временем я подружился с ними, и благодарен судьбе за это.
Кроме выездных дел Правления СП России, стоит вспомнить командировки в некоторые областные организации — обычно это были те, где зрели, а то и вспыхивали конфликты. Писатели — люди честолюбивые, иногда ревнивые. Довелось мне поездить по России, подышать воздухом провинциальных отделений Союза писателей. «Виноватых» в конфликтах, как правило, не было, а обиды, ревность… Впрочем, как и положено в творческих объединениях с людьми, у которых главное — частное, личное, тайное…
Долгие годы я был членом Приёмной комиссии Союза писателей России (последние лет 15 — заместителем председателя ее). Интересное дело. Во-первых, люди в комиссии…
Сначала — председатели, по времени: С. Михалков, Ю. Бондарев, В. Ганичев… Столпы словесной культуры. «Рядовые» члены: Юрий Кузнецов, Михаил Лобанов, Семен Шуртаков, Виктор Потанин, Дмитрий Жуков (отец нынешнего вице-премьера)…
В последние 10-15 лет, кажется вся молодая литература прошла перед моими глазами на Приёмной комиссии. В том числе и псковская, «просеянная» на наших общих собраниях в Пскове (Владимир Клевцов, Олег Калкин, Игорь Смолькин, Андрей Канавщиков, Татьяна Гореликова, Людмила Скатова, Вита Пшеничная, Вера Сергеева…).
Но — подкралась перестройка… Затеяли её далеко не умнейшие люди России, а воспользовались — чистые хищники. Такого ограбления государства «своими людьми», видимо, не знала мировая история.
На драматическом съезде писателей в начале 90-х я дважды брал слово, поддерживая на выборах кандидатуру в Первые секретари своего однокашника по Ломоносовскому мореходному училищу Бориса Романова — капитана дальнего плавания, первого руководителя Мурманской организации Союза писателей РСФСР. Я знал в Борисе Степановиче главное — литературную состоятельность и честность… Он стал Первым секретарём Союза.
Организациям на местах в ту пору становилось все труднее. И надо же: человек, более всего навредивший России, на лету изменивший «свои убеждения», проклинаемый ныне подавляющим большинством русских людей, Борис Ельцин, издал Указ, «рекомендовавший» властям на местах помогать творческим работникам… Увы, но пока только этот давний указ поддерживает призрачную надежду писателей на улучшение условий существования их как литераторов…
В 1991 году отважный человек, хороший тверской писатель Михаил Петров задумывает выпускать новый «литературно-художественный и историко-публицистический» журнал «Русская провинция», приглашает в редколлегию меня, критика Валентина Курбатова, Дмитрия Балашова, Бориса Романова… Мне думается, Михаил Петров совершил настоящий литературный подвиг: «Русская провинция», прекрасный «тонкий» журнал выходил 10 лет. Печатал он и мои рассказы — «Чистая» вышла в 1-м номере…
Рассказы я писал редко, все — повести… Только сейчас, в нынешних условиях, когда у многих могут опуститься руки, потянуло к «малой форме». Может быть, наше время слишком калейдоскопично? Нет «твёрдой линии» ни в обществе, ни в тебе самом? И можно ухватить взглядом или мыслью только какой-нибудь фрагмент явления, а не все его? Может быть… А может, и в душе пробоины и пустоты, — много горького в последнее время пережито? Не пора ли сосредоточиться, как в молодости, юности?.. Во всех этих вопросах и ответах есть, есть смысл…
…Не так давно, будучи на родине, в Орле, передал тамошнему литературному музею И.С. Тургенева несколько своих книг. В давнее уже время первым из писателей Орла, с кем я подружился, был — тогда, в конце 70-х, ответственный секретарь организации — поэт и краевед Василий Катанов. Позже тёплые отношения (в короткие встречи на съездах да в отпускных побывках) сложились с поэтами Виктором Дронниковым и Геннадием Поповым…
… Вскоре после передачи в музей книг получил письмо от заведующей его фондом «Редкая книга» Лилии Георгиевны Солодухиной с предложением сотрудничать с музеем и при возможности прислать какие-нибудь личные материалы. Письмо выдавало доброго, внимательного — в общем, хорошего человека. Ещё раньше, в 1981 году, в Орле вышел биобиблиографический словарь «Писатели Орловского края». Там нашёл я и свою фамилию, — очерк обо мне написал орловский краевед И.А. Красноносов.
В большом томе «Псковский край в литературе» (2003) тоже есть статья обо мне как о литераторе доктора филологических наук, профессора Н.Л. Вершининой.
Так кто же я, пишущий повести и рассказы, — орловский (там у меня могила матери) или псковский (где у меня могила сына)? Я — русский, а родина моя — Орел… Там у меня живут два брата и две сестры. Старшие — брат в 13, сестра в 15 лет — в войну были угнаны в Германию…
Сейчас (март 2006 года) пишу рассказы, — их печатают наши газеты, журналы. Не писать — не получается, и не хочется. Сердце подаёт сигналы, наподобие летописного: «Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу». Думаю, это и есть доля литератора. Вообще считаю, что писатель должен смотреть на предмет изображения с неблизкой точки, отойдя на расстояние. Литература — дело не злободневное, а «воскрешающее» прошлое, пусть и недалёкое, но ушедшее. Воскрешение — для памяти, опыта, для понимания.

А.А.Бологов
Март 2006 года

Слишком уж опасное оружье…

«Слова заострённое копьё
слишком уж опасное оружье…«

Несколько слов о поэзии Игоря Исаева

И во дни короткие мои
До тех пор, покуда кровь не стынет,
Дай мне, Боже, веры и любви
И избавь от гнева и гордыни…

Может быть, это — главная тема поэзии Игоря Исаева. Сейчас над этой модной темой работают многие поэты, которым важно отметиться, что и они не лыком шиты. Но не в них, других, суть. А суть в том, что эта тема предельно отчетливо звучит в стихах поэта. Попытка связать небо и землю, соединить духовное и материальное, материальное даже в его низменном звучании, попытка увидеть в этом низменном ростки «веры и любви», показать, как и оттуда произрастает высокое понятие – Человек — вот свойства поэзии Игоря Исаева. А Человек – это уже свой макрокосмос, но у Исаева он особенный:
Нам и надо немного
(Остальное мы сами):
Кружку счастья густого
Пополам с небесами.
Вот кажется и все – мысль сжата до предела, и в ней понимание – кто есть Человек.
Образ в стихах Игоря Исаева вырисовывается не сразу, и поэтому надо прочитать стих целиком, осмыслить его, а потом уже делать выводы. И чем глубже этот образ запрятан, тем интереснее. Стихи поэта не для бездумного чтения, хотя иногда кажется, что поэт ерничает, играет с читателем, но это впечатление чисто внешнее, напускное.
Поэту, если хотите, хочется завлечь читателя, но завлечь умело, со смыслом.
Цветет заря невдалеке.
Не трезвый, и не пьяный,
Живет поэт на чердаке
И дружит с воробьями.
«Не трезвый, и не пьяный» — а ведь у поэта особое состояние – совершенно отличное от реального, а какое? Для этого читателю надо пошевелить мозгами, и не как-нибудь, а усиленно. Потому то, наверно, «сквозь стены входят облака» и «звезда застряла в дымоходе». Будем считать, что образ пойман.
Поэт ведь «небожителям чета», поэтому он свободно может говорить и о небе, и о звездах, и о солнце. Пусть даже не о солнце вообще, а лишь о «глотке солнца». Солнце – это жизнь, и хотя это прописная истина, но людям всегда нелишне напомнить о ней, особенно в стихах.
Солнце – это наше всё, а вот жизнь людская далека от идеала, в ней «свет небес и пыль обочин». Поэтому и думается поэту, что «непросеянное, с сором, солнце падает в бачок», то есть в наше мышление, в наше бытие, в нашу далеко не лучшую действительность. И уж прав поэт — «хлеб попробуй испеки» из всего этого, да ещё, чтобы вкусным был. Ведь издавна – есть хлеб, есть жизнь. А если есть жизнь, то есть и поэзия. «Тут не убавить, не прибавить» — как сказал один великий русский поэт. Вот она цепочка понятий: солнце, хлеб, жизнь, стихи. А над всем этим – Бог.
Если каждому по глотку солнца, то, наверняка, всем хватит. А если больше?
Сейчас многие хотят заграбастать побольше, особенно на «халяву». Но читая стихи Игоря Исаева, создается впечатление, что в реальной жизни солнца то и нет. Все живут в ожидании солнца или как облака плывут за ним.
И кто бы ты ни был,
И где бы ты ни был,
Вернешься на круги своя
Под бледное небо –
Подбрюшие рыбы –
И липнет к рукам
Чешуя…
Какое уж тут солнце. Имеет место быть «бледное небо» и вместо лучей «чешуя». Поэтому и глоток солнца – это уже много. И как оно необходимо, даже «непросеянное», поскольку:
Несмело роняя шаги,
Выбираться на ощупь
Из гибельной тьмы.
А ещё вначале книги «Глоток солнца» поэт заявил: свободен, но эта свобода для поэта выходит боком. И как добраться до солнца, коль:
Небо злое и скорбное
Над расквашенным городом.
Да, поэт продекларировал свою свободу, но легче от этого не стало – до солнца ох как далеко. И, кажется, природа только сменила декорации, а солнце как было где то там –там и осталось. Поэт зовет в помощь «Спицы и пряху», но увы, потом вызывает «Радугу в небесах» и опять не то. Почему? Да потому, что они не помощники, то спицы увязнут, то пробиваются наобум. В общем вся надежда на себя:
В «Книге огненных страниц»
Догорает корешок.
Напоследок оглянись
И пошел.
Свобода – штука сложная. Быть свободным, это не значит, что можно быть счастливым. Хоть человек и чувствует себя свободным, но:
Каждый шаг и выдох так подобраны,
Чтобы не упасть и не пропасть.
Как же так получается, что человек, будучи свободным, не может обрести себя. Это хорошо видно из следующего стихотворения Игоря Исаева. Приведу его полностью:
Они полжизни потеряли
На поиски самих себя.
На придорожном материале
Совсем не строится судьба.

Из мира низких крыш и жалоб
На свет не выбиться росткам.
Их постоянно окружала
Синюшно-бледная тоска.

И, ничего не понимая
Ни в высоте, ни в глубине,
Они ночную стужу мая
Мешали с пылью жарких дней…

Ну какая это свобода, да и нужна ли такая свобода, если человек «ночную стужу мая» мешает «с пылью жарких дней». Очень среднее что-то получается. Так до солнца не дойдешь – будешь топтаться на полдороге. А поэту это надо? Ему то точно надо дойти до солнца. Такая вот разница.
Стихи, бывает, появляются сиюминутно, спонтанно, как вспышка, как падающая звезда. Потому то они (стихи) часто торопят время, а потом и обгоняют его. И вот они уже впереди времени, или даже вне его и читающему такие стихи покажется вдруг, что он дошел до солнца, отпил глоток этого обжигающего напитка. Отрываются листки календаря, срываются ветром листья с деревьев, а поэту видится другое:
Неизвестную сущность
Откроют привычные вещи
И –
Золотые деревья
Покроют поверхность Земли.
Простому человеку видеть это не дано, а поэту дано. Богом! Только поэт может сказать:
Не жена, не любовь, не подруга,
Ненавидимая моя.
Ключевым словом «моя» и обозначена суть стихотворения. Только у поэта так бывает – одновременно: и «ненавидимая», и «моя». «Моя» — это тоже «Глоток солнца». Тем не менее «В цветах шиповника, в сиреневом дыму» пролетело лето. И опять осень, что в листопад «траву и тротуары пишет слитно» и остается только молиться солнцу, поэт повторяет как «Господи помилуй»:
Их путь когда-нибудь прервется,
А солнцу не бывать конца.
Да земной путь человека прерывается, но «вырастающие дети» продолжат этот путь и будут хвалить «те же имена», поскольку:
Они несут в своих сердцах
Частицу пламенного Солнца.
Но проходят осень и зима, о которых поэт говорит так:
Бирюзовые зимы разлуки,
Слюдяная печаль ноября.
В небесах перелетные звуки
И пугливая птица-заря.
Удивительные строчки, так может написать только Игорь Исаевъ.
И, наконец, наступает весна и День Победы – самый главный праздник страны.
Идут на площадь старики.
Идут вопреки всему: и тому, что «молодежь поет и скачет», и тому, что «боль стократ сильней недужит». И тому, что
Пацаны в двенадцать лет
Подняли свастику на плечи.
А они (ветераны) только крепче смыкают ряды, поскольку их с каждым годом становится всё меньше, но они и есть «непобежденная Россия».
И медаль за город Будапешт, которая горит как маленькое солнце, для всех живущих и есть тот «глоток солнца», который увидел поэт и передал читателю.
Путь поэта. Легкий или тернистый, увенчанный или развенчанный, но он есть этот путь и с этим ничего не попишешь. У Игоря Исаева свой ни с чем несравнимый путь в поэзии. Яркие, образные стихи поэта говорят о том, что перед нами крупный русский поэт и стихи его будут востребованы сегодня и завтра. Я не говорю о качестве его стихов, Игорь Исаевъ филолог по образованию и редактор альманаха «Скобари». У него каждое слово продумано и выверено. Его стихи – маленькие шедевры русской словесности:
А мир красотой
И любовью спасется…
Комочками снега,
Кусочками солнца.
А я бы еще добавил: и стихами Игоря Исаева.

Иван Иванов
2013 год

«А я не верю, я не верю, что всё на свете всё равно»

К 90-летию Русского поэта Игоря Григорьева

Замечательный русский поэт Игорь Николаевич Григорьев родился 17 августа 1923 года в деревне Ситовичи Порховского района Псковской области в крестьянской семье. Он с детства полюбил родной край, бегал за грибами и за ягодами в лес, который назывался Клин, ловил рыбу в речках Гусачка и Веретенька, наведывался на реку Узу за раками, а в 14 лет стал заядлым охотником.
Как и многим выпускникам школ его поколения, Игорю Григорьеву вместо студенческой скамьи пришлось с оружием в руках защищать свою Родину от фашистских захватчиков. «Лихое и страшное время, никогда не перестану думать о тебе… И у последней черты не отрекусь от ненависти к фашистским атрибутам – кровожадности, подлости, холуйству и шкурничеству» — вспоминал то время поэт. Навсегда врезались в его память трагические картины:

И мне мерещится
Доныне
Ребёнок втоптанный в песок,
Забитый трупами лесок,
Как Бог, распят старик на тыне.

Игорь Григорьев воевал в тылу у врага на Псковщине сначала в спецгруппе, а потом, когда его отважную помощницу по разведке Любовь Смурову схватили немцы, он был отозван партизанским центром в лес и воевал в разведке Стругокрасненского межрайонного подпольного центра Шестой ленинградской партизанской бригады. Был четырежды тяжело ранен, схоронил павшего в бою брата своего пятнадцатилетнего Льва Григорьева. Памятью о войне дышит каждая книга поэта. Он постоянно подчеркивает трагизм происходящего на войне. Он помнит:

… горестную ночь,
Тротила адскую работу,
Вконец измотанную роту
Невластную земле помочь.

Трагедия порховской деревни Красуха, когда все жители деревни были сожжены фашистами с жестокостью беспредельной. Игорь Григорьев из тех же мест и стихи о Красухе звучат набатной болью и напоминанием тем, у кого короткая память:

Всем, в ком – тьма
Кто к миру глухи
Не мешает знать,
Что, Россию, мать Красухи
Лучше не пугать.

А поэма «Двести первая верста». Выходят на задание двадцать два партизана, а возвращается только один и то тяжелораненный. Что между:

Арифметика проста:
Двести первая верста,
Ни вагонов, ни моста,
Триста сорок два креста,
Паровоз без колес
Укатился под откос,
Рваным брюхом в землю врос.
И над прахом – в полный рост,
Встанут, нет ли, —
Двадцать звезд,
Неугасных двадцать звезд!
Им светить, не заходить –
Быть! Быть! Быть!

Вот это герои – не пустили вражеский состав к линии фронта. Небось в фашистских газетах, выходящих на оккупированной территории, писали о бесчинствах лесных бандитов-партизан, но борьба партизан была праведная – всё для фронта, всё для победы.
Дорогой ценой была оплачена победа в Великой отечественной войне. Одна из книг Игоря Григорьева так и называется – «Дорогая цена». Сходите в библиотеку, поищите книги поэта и Вы поймете, для чего он писал о войне. «Это надо не павшим, это надо живым».

Помолчите у вечно бегущей воды…
Кто там разгоревался навзрыд?
Не надо слез. Роняйте цветы.
Видите, сколько их на поляне горит!
Так надо не тем, которые спят, —
Они не ради этого полегли.
Это надо для сущих
И для грядущих внучат –
Незастрахованных граждан
Огнеопасной земли!

Но война не ожесточила поэта, не огрубила его сердце, не закрыла черным пологом горьких воспоминаний синее весеннее небо. Не у каждого поэта, даже современного, можно найти такой восторг, такую самоотдачу во власть высокого вдохновения, такую радость жизни. Как зримо ощущаются картины деревенской природы.

В деревне сейчас
Полонила поляны
Такая большая трава!
На зорях
Гривастые бродят туманы
Да плещется синь-синева.
А день ничего себе:
Точен и прочен,
Всему свой и срок и черед.
Здесь даже осиновый тын у обочин
Что может от жизни берет.
Бездонное небо
Звенит и ликует –
От крыш невесомых
До звезд.
И, годы суля мне,
Кукушка кукует,
И мир удивительно прост.

Мир лирики Игоря Григорьева – природа родной Псковщины, люди, населяющие эту удивительную землю, любовные мотивы, короче – ничто живое не чуждо его стихам. В каждом стихе его звучат все новые и новые интонации. А жизненный пафос поэзии Игоря Григорьева придает его слитность с думами, чаяниями, переживаниями простых людей, неразрывная связь с родным краем. «Нам с тобою одна непогодина и веселье одно на роду».
В его стихах все так зримо: вот здесь «у старого плетня» мать поэта ждала его «в свои семнадцать лет», здесь «в пылающем сорок втором году» отбивался он от карателей и река Великая спасла его. И где бы не был поэт, а он долго жил в Ленинграде, главная его забота и тревога – о родном крае, перед которым он в вечном сыновнем долгу. В стихотворении «Горькие яблоки» открывается глубина душевной драмы вчерашнего крестьянина и теперешнего горожанина, когда он говорит с одичавшей, заброшенной яблоней:

Ручей зачахший. Замшелый мостик.
Крыльцо – два камня по старине.
«Я рада, здравствуй! Надолго в гости?
Ну как жилось то на стороне?
Чего ж срываешь ты шишки с ели?
Я зла не помню,
Добра не жаль.
Ведь снова август, плоды поспели.
Иди ко мне, снимай урожай.»
Пылает полдень, а мне морозно,
Как в суд с поличным вдруг привели.
Не надо сердце!
Пока не поздно
Просить прощения у земли.

Лирическая открытость души поэта дает о себе знать и в исторических поэмах «Благословенный чертов путь» и «Колокола». Поэт такой же по натуре, как и русские купцы, что плыли с товаром (льном) а далекую Англию и, хотя им по пути предлагали большую цену за товар, но:

Разумеем: десять –
Больше девяти.
Да ещё на месяц
Выигрыш в пути.
Лишний кус вестимо
Не порвет карман.
Только нерушимо
Слово россиян.

Псковский вечевой колокол – символ Псковской вольной республики. Его казнили, как человека, по приказу царя. Разбили на Валдае на мелкие осколки, но из этих осколков мастера отлили, отковали знаменитые валдайские колокольца, которые звенели под дугой, не смолкая, 400 лет:

Российскую сонь беспокоя,
С тех пор колоколец гудит, —
Само торжество вековое,
Взблеск молнии в гордой груди.

В этом весь Игорь Григорьев. Живое слово для своих стихов и поэм поэт брал из родника народного языка. Почитайте и убедитесь сами.
Самое значительное произведение Игоря Григорьева и по временному охвату и по широте повествования – поэма «Вьюга», которая писалась в 1983 – 1984 годах. Это летопись русской деревни предперестроечного периода. В то время деревня постепенно обезлюдела. Автор жил в деревне Губино с августа 1970 года по 1983 год:

Семь хат в тот август, в те поры,
Семнадцать душ в себе хранили…
Но люди кинули дворы,
В бегах утешась да в могиле.
Как след в ущербленной росе,
Быль призрачной была и странной.
И вот остались Фотя с Анной,
Михей, да я, да Мухи – все.

Пёс Мухи – «чудо на соломе». В поэме рассказывается о жизни простых русских крестьянок Фотиньи и Анны, потерявших в войну своих мужей, переживших все тяготы послевоенной жизни, но выживших вопреки всему. У Анны фашисты убили двоих её детей:

Крупнокалиберные пули
Настигли цель – не отвернули:
Четыре – в Толю, в Женю – пять.

И отрубили руки:

Враг вбросил саблю в ножны: — Гут!
От матки русской дух отвеян.

Но выжила Анна благодаря помощи подруги своей – Фотиньи, воспитала четверых детей. Я спрашивал у Игоря Николаевича: «Как жила эта женщина без рук в деревне, труд крестьянский — тяжелый?» А он отвечал: «Как, как, а вот так». Понимай, как знаешь.

И солнца луч наискосок
Бежит по выскобленной лавке,
Струит на Анну тихий свет,
На скорбном лике пламенеет,
Целует руки, коих нет.
— Не камень солнышко жалеет.

Какие есть чувства у человека – они все прописаны в поэме, поэтому она до сих пор волнует читателя, хоть прошло с тех пор 30 лет, ушли из жизни и герои этой поэмы, да и самого Игоря Николаевича давно нет с нами, но память неизгладима.
Вот как он писал о бабушке Фотинье, у которой прожил «тринадцать лет, тринадцать зим»:

И, словно кровная родня,
И, может быть, превыше крови,
Увещевает о любови,
О правде завтрашнего дня.

Поэт верил в правду завтрашнего дня, а о своем времени и о своей жизни писал так:

И наша жизнь уж тем одним светла.
Что носит в чреве
Встречу с Новым Веком.

Веком, как он полагал, счастливым, добрым, полным любви и радости.
О себе он говорил мало, писал роман о своей жизни, любил людей, помогал начинающим поэтам, был совершенно бескорыстным человеком, из своей скудной пенсии помогал людям, попавшим в беду. Его самые запомнившиеся слова: «Человек я верующий, русский, деревенский, счастливый, на все, что не против совести готовый! Чего ещё?»
У него есть очень примечательное стихотворение – «Подорожник»:

Его топчи, громи копытом
И траком жми, а он растёт.
Жить можно всякоразно битым:
Была б дорога. Боль не в счёт.

Эта жизненная позиция навсегда осталась в стихах и поэмах Игоря Григорьева. А поэзия его уже принадлежит Вечности.

Иван Иванов
поэт, член Союза писателей России
2013 год

ДЕНИС КОРОТАЕВ: «А ВРЕМЯ БРОСАЕТ НАС ДАЛЬШЕ И ДАЛЬШЕ…»

К 10-летию со дня гибели поэта

10 лет назад, в августе 2003 года, погиб замечательный поэт Денис Коротаев — член союза Писателей России с 1994 года, лауреат всероссийской национальной премии в области поэзии имени Сергея Есенина, сподвижник, который привел в лоно СПР не одного молодого поэта. Ему было всего 36 лет. Не так и мало для настоящего поэта, у которого вышел еще при жизни не один сборник стихов, и каких стихов! Глубокая философская лирика сборника «Белые тени», вышедшего в 1998 году, удивляет мудростью столь молодого автора, а последний при жизни сборник «Итак» ( 2001) – это стихи зрелого мастера, истинно русского поэта, понимающего душу России, размышляющего о ее пути, настоящем и прошлом. В последние полгода земного пути в голосе поэта появилось нечто новое, глубинное. Что могло бы стать новой вехой его творчества, не случись рокового столкновения на шоссе. И все-таки «Догорают мои гусли-самогуды» — стихотворение столько же сильного звучания, сколь и не нарочито громкого, которому ещё предстоит прозвучать на всю Россию знаком нашей эпохи, не спокойной и переломной. Словно вместе с поэтом многие поколения наших предков из Русского Поднебесья голос подали, и все — в одном стихотворении. И оттуда же, знаком смутного времени – «Да леса еще найдутся по России». И ему еще предстоит прокатиться эхом по всей России.

ДЕНИС КОРОТАЕВ:

«ДОГОРАЮТ МОИ ГУСЛИ-САМОГУДЫ…»

ГУСЛИ–САМОГУДЫ

Сколько люду набежало, сколько люду! –
И торговый, и служивый, и блаженный…
Догорают мои гусли-самогуды,
Прожигая полынью во льду саженном.

Не стоял бы я на месте, словно идол,
И метнулся бы в огонь, да цепью кован.
Не иначе – скоморохов кто-то выдал,
И сказителям конец поуготован.

Видишь? – стражники расставлены повсюду
И качают бердышами, дети песьи…
Догорают мои гусли-самогуды,
Догорают мои звончатые песни.

Догорают – а потом уйдут под воду…
Только сажа на снегу лишь… Только сажа…
И отправится попа да воеводу
Распотешить верноподданная стража.

Разойдутся не дождавшиеся чуда
Кто – со смехом, кто – с добычей, кто – с укором…
Догорают мои гусли-самогуды,
На костре по-инквизиторски нескором.

Кто-то вышел на мостки, как на подмостки,
Кто развеяться пришел, а кто – согреться…
И постреливают немощные доски
Разрывными – да по сердцу, да по сердцу…

Только я реветь белугою не буду,
Сколь бы други-гусляры ни голосили…
Догорают мои гусли-самогуды,
Да леса еще найдутся по России.

Отсижу свое в чахоточном остроге,
Слажу новые – соборнее да звонче –
И пойду, покамест горе носят ноги
Допевать все то, что прежде не закончил…

А покуда рвутся струны, а покуда
Яро пламя, ако рана ножевая,
Догорают мои гусли-самогуды,
И корежится в огне душа живая…
16-17.12.02

РОССИЯ, РУСЬ, ХРАНИ СЕБЯ, ХРАНИ!

Россия, Русь, храни себя, храни!
Н.М. Рубцов

Россия, Русь, храни себя, храни!
А мы не в счет — мы нынче не вояки.
Мы, кажется, забыли в этой драке,
О том, что мы воюем не одни.

Россия, Русь, ну что нам воевать,
Когда флажки уже не держит карта,
И кроме застарелого азарта
Иных утех душе не отыскать?

А мы — все те же… Нас который год
Едва ли заподозришь в пацифизме.
Но что такое «смерть во имя жизни» —
Не вспомнит дух и разум не поймет.

Россия, Русь, мы боле — не форпост.
Храни себя — и ты не ошибешься.
Не нас спасешь, так хоть сама спасешься,
Распятие меняя на погост…

19-22.09.1999

А ВРЕМЯ БРОСАЕТ НАС ДАЛЬШЕ И ДАЛЬШЕ…

..А время бросает нас дальше и дальше,
И падает жизнь, как подстреленный вальдшнеп.

И, радостно воя и вытянув выи,
По следу подранка несутся борзые.

Чьей будешь ты стаи — от птичьей до бычьей —
Едино смиришься и станешь добычей.

И вжикает жига, и ахает хота —
Охота, охота, охота, охота.

Охота нам биться — с собою, с другими,
Во славу, за ради, на благо, во имя.

Мы небо до боли крестили мечами
И в битве с собою совсем измельчали,

И в битве с собою почти победили,
Да сделали шаг — и очнулись в могиле

А где-то пообочь, по тропам проталым
Влачились достойные нас идеалы.

И путь был расписан от точки до точки,
От стыдной болезни до пьяной заточки,

От драчки за злато какой-то там пробы
До им же в итоге расшитого гроба.

И выбраться, что ли, наружу из ям бы,
Да знать — не судьба, и — к хорею тут ямбы!..

КОТОРЫЙ ВЕК НАМ СПОРИТЬ СУЖДЕНО…

Который век нам спорить суждено.
Который век все яростнее речи.
Откуда мы — не все ли нам равно,
Чем лучше Синегорье Междуречья?

Кто пращур наш — Сварог иль Иисус?
И как нас звать — Славяне или Русы?
Ответит всяк на свой капризый вкус,
Но как порой разнятся наши вкусы!

Кто говорит — нам много тысяч лет,
Кто говорит — одно тысячелетье.
Иной речет — мы пасынки планет,
Иной — о, нет: обещанные дети.

Нас назовут нездешним «Иоанн»,
Лета сочтут по шрамам и морщинам,
И до поры погрузится в туман
Наш давний спор без толка и причины.

Мы — те, кто есть, а что до остальных —
Не им судить о наших русских спорах,
Им — тени стен, бетонных и стальных,
А нам — ветра на северных просторах.

Мы — те, кто есть. Иного не дано.
Так отчего, оттачивая речи,
Который век нам спорить суждено —
Чем лучше Синегорье Междуречья?..

ВЕДИ МЕНЯ, РУСЬ

Веди меня, Русь, мимо капищ и скитов
От первого часа до мига покоя.
На свете есть много дорог неизбытых,
Но только твоя назовется судьбою.

Храни меня, Русь, от обид и искусов,
От липких объятий нездешнего рая;
К тебе приникаю я преданным русом,
Иных алтарей в храме Геи не зная.

Прими мою жизнь не как дар, а как данность,
Не царскую жертву, но клятву на верность.
Одной лишь тебе я покорным останусь,
Во всем остальном не приемля смиренность.

В минуту веселья и в злую годину
Со мною твое опаленное знамя;
Мне любо смеяться с тобой заедино
И дорого плакать твоими слезами.

Как знать, чем еще будет дух наш испытан,
Как знать, что еще уготовит эпоха…
Веди меня, Русь, мимо капищ и скитов
От первого дня до последнего вздоха!

20-24.12.95

НАШИ КНИГИ ПИШУТ НАС

День за днем, за часом час
Было так и вечно будет —
Наши книги пишут нас
Кровью душ по глади судеб.

Нашим книгам не впервой
На болоте этом жабьем
Увлекать нас за собой
Камнем или дирижаблем.

Наши книги нам не льстят,
Верно — знают себе цену,
И вовеки не простят
Ни халтуру, ни измену,

Словно мы не други им,
Вечно держат на прицеле
И ревнуют нас к другим,
Что написаны доселе.

И пока недвижна твердь,
Эту власть дано иметь им
И дарить нам жизнь и смерть,
И бессилье, и бессмертье…

7.
И ЭТО – РОДИНА? НЕ ВЕРЮ…

И это — Родина? Не верю,
Что лишь уныние и страх,
Лишь обозленность и потери
В огнем покинутых глазах.

И примириться не смогу я
C роскошной этой нищетой.
Я все же знал ее другую —
И выше той, и чище той,

Что попрошайкой в переходе
Сидит у мира на краю.
И в отрешении выводит
Молитву тихую свою…

Неужто это было с нами —
Лихая стать, святая честь?
И что кому придет на память —
Теперь воистину Бог весть:

Кому-то — бабий плач истошный,
Кому-то — срам, кому-то — Храм,
То телогрейка, то — кокошник,
То хлеб с соломой пополам.

То дым родного пепелища,
А мне как символ этих мест —
Деревья, что с рожденья ищут
Слепыми кронами норд-вест;

Шумят, качаются нелепо,
По небу листьями шурша,
И не узнают, ибо слепы,
Что так незряча и душа.

Вздыхают, головы понурив
Как будто в этом их вина,
И пишут, пишут на лазури
Моей России письмена…

ГУСИ-ЛЕБЕДИ

Гуси-лебеди летят
По-над краешками сосен.
В желтый бархатный наряд
Перекрашивая осень.
Обнимая тишину,
Что-то шепчет сирый ветер…
Эту дивную страну
Не сыскать на белом свете,
Не найти по словарям,
Не спросить у очевидцев:
Обернешься — и она
В сизой дымке растворится…
Но в любые времена,
Зла не помня, не покинет
Эта дивная страна,
Эта вечная Россия.

Где ж ты теперь, мой забытый и брошенный Лель?

Ивовый короб, качающий хлеб и свирель,
Синий венок — как веками растрепанный нимб…
Где ты теперь, мой забытый и брошенный Лель?
Где же ты ходишь, и кем ты сегодня храним?

Босые стопы ласкает ли сонмище трав?
Ветер докучливый помнит ли имя твое?
Столько веков ты смирял его бешеный нрав,
Что не заметил, как сам угодил в забытье.

Ты не один в этом стане забытых божеств:
Несть им числа в этом танце отринутых душ.
Каждый их шаг, или слог, или взор, или жест
Значит полет или мрак, или высь, или куш.

Только пенять на постылую долю тебе ль?
Все возвратится на дантовы круги своя.
Где ж ты теперь, мой забытый и брошенный Лель?
Разве услышу теперь в тишине — «Вот он — я!»

Разве увижу тебя меж унылых племен?
Разве узнаю твой голос меж тысяч иных
В мире, кричащем и плачущем, где испокон
Тропы земные кометами иссечены?

Если на углях оставленных Богом земель
Я не найду твоего заревого следа —
Стану тобой, мой забытый и брошенный Лель,
Стану тобою до светлого часа, когда

Песней моею разбуженный, выйдешь на зов
И самозванца одаришь приветом своим,
И полетит над остудной громадой лесов
Синий венок, как веками растрепанный нимб…

10.

Я — заказанный город

Я — заказанный город.
Я — живая могила.
Я был утром распорот
Полутонной тротила.

Я — старинный и спальный,
Я — панельный, кирпичный, —
Уничтожен морально
И взрывчаткой напичкан.

Прежде звонок и светел,
Прежде тверже корунда,
Я был поднят на ветер
И размазан по грунту.

В этой огненной каше
От подвала до крыши,
Стал я смерти не краше
И сарая не выше,

И, хватаясь за воздух,
Я упал в одночасье,
Недовитые гнезда
Разрывая на части.

Им везения чуть бы —
Век бы жили богато,
А сегодня их судьбы
Ворошит экскаватор,

И по братским могилам
Развезут самосвалы
То, что временем было,
Да историей стало.

Но не старится рана,
И мутится мой разум,
И смеется с экрана
Тот, кому я заказан…

11.

Уменьшив небо до размера малой форточки…

Уменьшив небо до размера малой форточки,
Пустые семечки с утра до ночи лузгая,
Страна сидела по-тюремному на корточках
И заводила спохмела блатную музыку.

Страна металась между свастикой и мистикой,
Страна стенала, упиваясь горькой повестью.
И все казалось, что вот-вот уже амнистия,
И все казалось — на свободу с чистой совестью.

Страна баландой по-барачному обедала
И ненавидящих ее смиренно славила,
А сколько воли не видать, так это ведала
Одна кукушка, да и та, поди, лукавила…

12.

Гипербореями, славами, русами

Гипербореями, славами, русами
Нас величали заезжие бахари.
Мы ли не славные? Мы ли не русые?
Мы ли не ратники? Мы ли не пахари?

Все нам подходит, как листик инжировый
Нежному месту далекого пращура.
Мы ли не босые? Мы ли не сирые?
Мы ли не нищие? Мы ли не падшие?

Кармы ли, рока ли пестрые полосы
В пряжу унылую веком сплетаются.
Жаль, что темнеют со временем волосы,
Но и грехи понемногу смываются.

Не рождены ни рабами, ни трусами,
Стовековою судьбой успокоены —
Мы ли не славные, пусть и не русые?
Мы ли не пахари, хоть и не воины?

Так и живем — то по краю, то по небу —
Новой Пангеи зеваки беспечные.
Полно Вам спорить — оставьте хоть что-нибудь,
Что не изменит нам на веки вечные,

Что оградит от попрания вкусами
Те имена, коих мы удостоены —
Некогда — славные, некогда — русые,
Некогда — пахари, некогда — воины…

13.

Не спешите вывешивать стяг победный

Не спешите вывешивать стяг победный,
Будто нас не осталось на этом свете:
Мы еще не накрылись посудой медной,
Но уже подписали свое бессмертье.

Прокуроры вы наши и меценаты,
Повелители бизнеса и искусства —
Вы еще нас растащите на цитаты
И расставите по миру наши бюсты.

Да, вы слепы сейчас, но, прозрев когда-то,
На похмельном пиру ли, на постной тризне,
Превратите в момент в имена и даты
Наши ставшие вашим гешефтом жизни.

И не надо вам ныне глядеть игриво,
Дескать, что они могут, юнцы-амебы,
Вы еще нам поклонитесь в хвост и в гриву,
И еще нас прославите, хоть у гроба,

И еще нам споете свои стихири,
Приглушив на минутку все «хали-гали»,
Похоронные хари склонив, как гири,
Харакири не сделав себе едва ли,

На скрижали навесив брюнетку-ленту,
Наши строки завоете дружным хором,
И, провидя весь ужас сего момента,
Мы живем втихаря и умрем не скоро…

14.

Мне в наследство даны
Мне в наследство даны
Песни ветра и посвисты птичьи,
Боль великой страны,
Позабывшей за болью величье,

Разоренный погост,
Где земля мягче белого пуха.
И дорога до звезд
По ступеням бессмертного духа.

Я изведал сполна
Бремя мысли и радость незнанья,
И на все времена –
Слабость слова и силу молчанья.

Я оставлю другим,
Удивленным потомкам в наследство
Свой несложенный гимн
И свое неизбытое детство.

Ворох прежних грехов,
Незаконченность старого жеста,
И трехтомник стихов,
Словно пропуск на новое место…

Замечательный псковский, а точнее — русский — душой и всем сердцем поэт Станислав Золотцев был знаком и дружен с Денисом Коротаевым, творчество которого высоко ценил.
В августе 2003 года, когда Денис трагически погиб в автокатастрофе, Станислав написал потрясающей силы некролог в стихах, посвящённый своей молодому другу — Денису было всего 36 лет.

Станислав Золотцев
ПАМЯТИ ПОЭТА ДЕНИСА КОРОТАЕВА

Дождливым летом,
таким дождливым, что даже
сухой остаток в счетах бюджетных промок,
таким дождливым, что стал и солон, и влажен
в горах горячих
сухой десантный паёк;
таким дождливым летом,
что тьмою грозной
забита каждая белая ночь была,
и небывалый, редкостный ливень звёздный
от наших глаз туманная скрыла мгла;
…таким, что небо
наглухо облачилось,
обволочилось тучами, обволоклось,
и разоблачить его
может лишь Божья милость.

Но мир людской давно со Всевышним — врозь.

А лучших, тех, кто с Ним не мечен разрывом,
к себе, в себя возносит небо, спеша,
дождливым этим летом, таким дождливым,
что иссыхает от боли моя душа…
2003

(С. А. Золотцев, «Последний соловей», издательство «Голос-Пресс», 2007)

Каким пророческим и роковым стало совпадение — уход до времени спустя несколько лет после гибели Коротаева и самого Станислава Золотцева. Воистину, настоящие Поэты России долго не живут, небо призывает их к Богу до срока.

Виолетта Баша
поэт,член Союза Писателей России

Я сам себя позвал…

(штрихи к творческому портрету псковского поэта Александра Гусева)*

Долгое время я не знала стихов Александра Ивановича Гусева по той простой причине, что его мало публиковали в Пскове, но в областном музее, где мне довелось проработать первый после окончания школы год, кладезе сплетен правдивых и не очень – его имя было на слуху. Позже, спустя годы, мне рассказали, что на собрании по вопросу приёма в Союз писателей, в местной писательской организации его кандидатуру снова (значит, не единожды!) отвергли (это сейчас принимают чуть ли не всех подряд). Тогда я не задалась вопросом – почему? – что, впрочем, не помешало мне запомнить обрывочные фразы немногих друзей и почитателей поэтического дарования Александра Гусева.
Не то, чтобы мне было всё равно. Передо мной тогда распахнулась настежь юность, и я пустилась в интереснейшее путешествие под названием Жизнь…
А недавно смотрела в окно автобуса, застрявшего на мосту, и, почудилось, что в толпе прохожих вижу Александра Ивановича — вьющиеся светлые волосы, неизменно прикрытые потёртой кепкой, пальто из тёмно-серого драпа, сутулая спина, руки, часто спрятанные в карманы, спокойный, задумчивый взгляд: «Всё в забытье кругом, и мир себя не знает// Лишь где-то, выше неба, выше дня// Летящий ангел смотрит на меня// И что-то смутное в себе припоминает…»…
«Человек-всегда-в-себе» — назвала бы я Александра Гусева сейчас, конечно же, имея в виду, присущую ему некую отрешённость от действительности, уход внутрь себя. Лишь однажды проскользнула на его серьёзном, часто хмуром лице робкая мальчишеская улыбка, — так обезоруживающе открыто улыбаются дети кому-нибудь родному и навсегда любимому.
Наше общение с Александром Ивановичем уложилось всего-то минут в десять-пятнадцать, по оказии, по вольному стечению обстоятельств. Необременительный, по просьбе знакомых жест внимания сложившегося автора к давно пробующему марать бумагу, неуверенному в себе существу (такое определение вполне соответствовало мне тогдашней). Только и запомнилось ободряющее: «Что ж… пишите, что-то, несомненно, есть у Вас, но… Время покажет. Вы только не спешите…».

***
«В каком порыве вдохновенья / Смешеньем света и огня,/ Себя забыв от изумленья, / Природа создала меня…» — читаю эти строчки и невольно улыбаюсь: а разве бывает иначе? В «порыве вдохновенья» творят не только истинные художники слова ли, музыки, кисти, формул и таблиц, но и щедрая матушка-Природа, являя на свет Божий своих чад. Однако сама биография Александра Гусева мало чем отличается от биографий тысяч его ровесников – рождение в деревеньке Шемякино Порховского района, послевоенное детство, окончание школы и радиотехникума в Ленинграде, служба в армии…
Как раз армейский период на долгие годы был «закрытой темой» поэта, и, смею предположить, причиной его замкнутости, и постоянной, не проходящей болью: «…Пески… Прощай, благоуханье / Ядра… Не надо, не стращай, / В крови сторонняя частица, / Быть может, стронция… Прощай, / Четырёхсотая столица!», «Серебристые вскинутся руки / Термоядерных слуг, унесут / Словно пёрышко – в бездну, от муки / На какой-то небожеский суд…» (Цикл «Упразднённые стихи»). Постоянное ощущение присутствия в себе сторонней частицы, возможно, стало основной мотивацией к выбору одиночества в жизни – ни семьи, ни детей, разве только друзья. И ещё – конечно же – стихи.
Далее – учёба в Литературном институте, работа, появление поэтических сборников («Пожелай мне удачи», «Земле кланяюсь», «При свете памяти» и др.). Поначалу, творческая судьба поэта складывалась успешно, но поэзия Гусева плохо вписывалась в советскую действительность. Стихи – как формула выживания, которая стала для автора и спасением, и испытанием одновременно: «Едва ли мы сейчас поймём / Всю бездну нашего паденья, / Когда в ничтожестве своём / Ни в чём не ведая сомненья…» или «Не знаем – и знать не хотим, / Не слышим, не видим, не помним… / — За что ни возьмёмся, как дым, / Развеем по каменоломням…» — стали откровенным вызовом действительности, ведь поэт, истинный поэт, не может не аккумулировать в себе всё, что происходит вокруг, как не может потом не выплеснуть наружу свои переживания и свою боль – это тот самый дар, наследство, данное от Природы.
Перечитывая недавно двухтомник Александра Гусева «Боль, переплавленная в мудрость», вышедший в 2007 году (спустя 6 лет после смерти автора), я вновь и вновь узнавала в его стихах себя. Многие по содержанию, по глубине и точности мыслей оказались близки настолько, что память то и дело одаривала меня вспышками-воспоминаниями…
Я только начала писать стихи, — «малую летопись» собственного бытия, переживаемого в чувствах, потерях, радостях, восторгах… Доверяя листу всю себя, я не задумывалась о том, что когда-нибудь кто-то посчитает их «выдумкой, оторванной от жизни» и усомнится в правдивости написанного. Но что мне было до скорых чужих приговоров, если я и вправду не видела и не ведала себя вне поэтического пространства? Иные пути пугали, казалось, ни в чём другом я попросту невозможна, недопустима и не нужна сама себе. Я не изменяла слову до тех пор, пока не поймала себя на том, что с какой стороны ни приближайся к давно начатой и не дописанной теме, а стихов-то, по большому счету нет, не получается. И я впервые почувствовала себя осиротевшей и брошенной в пустоту. Единственным спасением стала мысль… Да вот же она, высказанная Гусевым: «Всё в музыке живёт. Не надо,/ Нельзя выдумывать слова…». Нельзя! — по инерции я упрямо забивала буквами вордовские «листы», но на них, как на заговорённых, не появлялось ничего, кроме слепленных с горем пополам «неживых» строф, которые я поспешно стирала, будто заставала себя за преступным и стыдным занятием.
А потом наступила тишина. Её тени преследовали меня долго, время от времени безжалостно пронизывая насквозь: «Всё померкло, ушло, ничего, ничего не осталось,/ Только малость души, только самая-самая малость…»… Давящая тишина медленного, горького понимания, что более я не могу считать себя причастной к тайне стихотворчества.
Как неуверенно начинался мой долгий путь обновления… Подсознательно я училась осмыслять слово, беречь, защищать его, если это понадобится, «пропуская» теперь уже чужие строки через своё естество, не щадя себя и не теряя надежды, что когда-нибудь они выльются из моей благодарной души пока ещё не ведомым мне слогом. И я раскрылась вся навстречу своему внутреннему порыву: не было жаль ни бесконечных часов ничем не оправданного ожидания, ни бессонных ночей, ни минут отчаяния и опустошения… Я ни на минуту не забывала, что это – тот же плен, тот же не нарушаемый обет пожизненного служения, который, тем не менее, есть и свобода, и счастье…
И однажды свершилось: «Был час и прозрачен и тонок, / Был чуток и зябок покой. / Последние тени потёмок / Хотелось потрогать рукой / Потрогать, всему подивиться…». Как восхищённо я смотрела вокруг, постигая «свой мир в затерянности дня» — «эти простые страницы / обетованной земли…»… Где «всё знакомо для русского взора…» и сквозь не мной написанные, но такие родные по хрупкой памяти детства, строки: «Запахи поздней травы, желтизна/ Ясеня: первый осенний набросок./ Хмель истомился на зелени досок/ Старых заборов…» — медленно проступала и моя почти забытая далёкая «Родина. Тихий уют. / Родина. Детства дорожка…», перед образом которой, повзрослевшая и окрепшая, я упаду на колени как перед иконой: «Родина! В неверии крещённая, / Две руки своих тяну – прости!..», потрясённая мыслью, что не кто-нибудь, а я, только я ответственна за все грешные опыты предыдущих поколений. И до сих пор набатным звоном во мне бьётся воспалённый гусевский вздох: «Ах, Россия, безумная мать,/ Мы твои сумасшедшие дети…». И ведь действительно – сумасшедшие, а как иначе сказать о нас, когда куда ни заедь, где не окажись в смутном, неизбывном поиске начала начал, а: «Там, за поворотом, выбиты поля:/ Горькая пустыня, мать сыра земля./ Я глазам не верю, я смотрю кругом:/ Там, за поворотом, был когда-то дом…» — изменилось ли что-нибудь за минувшие почти сорок лет?..
Что тут ответишь, когда: «…Наша главная беда/ Не в позаброшенности дома,/ Не в позабытости…/ Беда в бездомности всего/ И всех, в потерянности духа/ Отечества…». Потому, что как бы ни сложилась жизнь каждого из нас, куда б нас не вознесло или уронило, нигде не укрыться от изматывающего душу откровения: «Спохватимся, каждый в своём/ Предчувствии близкого ада… / — И в сточной канаве уснём / В тиши Гефсиманского сада», «Мы не только не помним имён, / Даже пепел родства нам неведом…».
Мы и поныне – или это уже стало одной из черт ментальности русского человека? – Иваны да Марьи, не помнящие родства, выкошенные разгульным Лихом кто «под корень», кто «по маковку». И пока мы разумом своим и сердцем не дойдём до очевидного, до спасительной мысли, что надо держаться вместе и друг за дружку, что в соборности и есть наша сила, — ничего не изменится. Лишь прозвучит в унисон губительной душевной разлаженности: «…И гудит в мировых пропастях/ Голос наш, И становится больно, -/ Оттого, что не выверен звук. /А провалы настолько бездонны,/ Что порой разрывается слух…».
И покажется в какое-то мгновение, что жизнь проходит нелепо и мимо, и «мы» неизбежно рассыплется на миллионы крошечных «я». Вот тогда, дай-то Бог, во мне, в каждом из нас, одичавшем и словно «выпавшем» из собственной жизни, как дитя из яселек, с тихого обращения: «Но Бог Ты мой, как душу примирить/ С рассудком и со всем, что происходит, -/ Она уже не только плакать – жить/ Возможности порою не находит…» — зачнётся Вера. И, ища опоры в своём новообретённом состоянии, я (ты, мы…) обращусь к кому-нибудь незнакомому, как к давно не виденному, долгожданному другу: «Помолись обо мне, я не смею / Докучать тебе просьбой иной…», «…Отзовись в этой жизни! Сойдется, / Сразу все отзовется в судьбе./ Станет музыкой, светом прольется: / Вся гармония мира – в тебе», — слышишь?.. И пусть меня сочтут за ненормальную, так что с того? Кто-нибудь да услышит и замедлит шаг: «Мы что-то много стали суетиться. / И падать. И растерянно кружить. / Мы разучились вглядываться в лица…». И, узнавшие друг друга, мы возьмёмся за руки и будем вместе пристально вглядываться в нескончаемый людской поток, то невольно ужасаясь увиденному: «С волками жить – по-волчьи выть. Пусть воют./ Мне совесть не позволит быть В той стае…», «В пылу, средь житейского вздора, / Себя прожигая насквозь, / В какие глубины позора / Заглядывать нам довелось!», то останавливаясь, заворожённо любоваться раскинувшейся далью: «Мир непонятно прост; как самый первый крик. / Мы обживём его улыбкой и слезами…»…
И, поверится, обживём – «улыбкой и слезами», потому что горе всегда ходит бок о бок с радостью, потому что так просто устроена «сложная» наша жизнь: «Вот жизнь моя: В ночных часах / Моих наитий и прозрений / Меня хранит мой добрый гений / С улыбкой боли на устах…».
Дивная, сложная, тревожная жизнь русского поэта Александра Гусева, которую, представляется, начни разгадывать, читая его стихи, и постепенно приоткроется завеса Вечности. Хотя, казалось бы, откуда?: «Откуда знать, как вечности глоток / Вобрать в себя, вобрать и переплавить,/ В живое чудо сотворённых строк/ И ничего при этом не оставить, / Не утаить в себе…». А, может, в этом и заключена тайна Вечности? Всё – людям, всё – жизни, глядишь, и исцелится затянувшаяся немощь людских душ, и: «Всё-таки мы понемногу / Выживём, ибо мы есть/ Семя, угодное Богу,/ Будущих, видимо, нив…»…
…Будущих, которые начинаются сегодня, с нас. И с тех слов, которые когда-то написал псковский поэт Александр Гусев, выкликивая себя из молчаливой разноликой толпы в стихотворении «Сретение»: «Это я, Господи, робко вошёл в Твой дом, / Битый каменьями, опалённый огнём. / У алтаря стою, словно свеча, один. / Это я, Господи, недостойный Твой сын…».

***
Часто, едва ли не еженедельно, я встречала на улице Александра Ивановича, сказывалось и то, что жили почти рядом. Но я, к своему стыду, не припомню ни одного раза, когда бы мы обмолвились хоть словом, хоть кивком. И от своей невнятной неловкости при виде этого человека мне всегда становилось ещё неуютней, — я либо ускоряла шаг, либо сворачивала в сторону. Почему? — ответа не знаю до сих пор, и чувство досады (или вины?) никуда не уходит. А во мне все чаще и чаще звучат, исполненные боли и сокровенного смысла, будто написанные про каждого и обращённые к каждому из нас, строчки: «Я сам себя позвал. Я был далёк / От мысли жить нескладно и нелепо / Но возвратиться вновь под это небо / В иную жизнь я никогда б не смог…»…
И ведь, правда – не смог бы…

Вита Пшеничная
поэт, публицист,
член Союза писателей России

=============
* — Гусев Александр Иванович – псковский поэт (1939-2001).

Дом литераторов в Алтайском крае

Фрагмент интервью с директором Алтайского дома литераторов Юлией Нифонтовой,
размещенного на сайте «Российский писатель».

Николай Дорошенко: Постановлением Губернатора Алтайского края А. Б. Карлина ровно четыре года назад было создано краевое автономное учреждение «Алтайский дом литераторов». Помимо того, что это, безусловно, свидетельствует о неравнодушном отношении краевой администрации к своим писателям, что все-таки послужило поводом к такому решению губернатора? Ведь в большинстве российских регионов таких учреждений не имеется.

Юлия Нифонтова: Идея витала давно, ведь когда-то в крае было несколько писательских организаций, вместо привычно единственного отделения Союза писателей. Тогда возникла необходимость создания единого центра. Мы нашли приемлемую форму — автономное учреждение, которое не только финансируется на законных правах, но и стало единым координатором всех писательских организаций и литобъединений края. Гордимся тем, что оправдали ожидания краевых властей и нашего учредителя — управления Алтайского края по культуре — Алтайский дом литераторов стал отправной точкой в процессе объединения писательских организаций. С 2010 года мы стали единой общественной Алтайской краевой писательской организацией (ОАКПО). Время междоусобиц миновало. Мы дружим и с отделением Союза российских писателей, проводим совместные литературные акции. Миротворческая миссия — одна из основных целей «АДЛ». Но творческие люди всегда были яркими индивидуальностями, отстаивающими свою точку зрения, а это неминуемо ведёт к спорам, живому обсуждению, разногласиям — это свойство творческой среды и никуда от этого не деться. Главное, чтобы дискуссии не перерождались во вражду, а приводили бы к позитивным, полезным для общего дела решениям. АДЛ успешно координирует литературный процесс на основе доброжелательного взаимопонимания и сотрудничества. Это помогает нам осознать, что все мы, кто служит художественному слову — соратники по одной битве, битве за души людей, которую испокон веков ведёт русская литература.

Н.Д.: Опять же, если сравнивать с другими регионами, писатели Алтайского края живут очень и очень активной творческой жизнью. Проходят конкурсы, фестивали, тематические вечера, презентации новых книг и т.д.
Расскажите более подробно о работе вашего Дома литераторов. Есть ли у вас ощущение, что вы помогаете писателям расширять круг своих читателей?

Ю.Н.: К художественной литературе, будь то проза или поэзия, за последние десятилетия интерес сильно упал и пока, к сожалению, ситуация развивается в том же направлении. Если говорить о помощи писателям и расширении круга читателей, то Алтайский Дом литераторов, в основном, этим и занимается. В прошлом году мы выиграли грант на творческие поездки наших писателей по районам края. Поэты и прозаики с выступлениями побывали в селах, где писателей не видели в глаза несколько десятилетий. У нас есть специальный книжный фонд, где собираем издания наших литераторов. В каждую поездку по краю писатели берут с собой книги из этого фонда, дарят местным библиотекам, школам. В райцентрах, помимо выступлений, проводятся мастер-классы в литературных объединениях. В сёлах по сей день интересно выступать, там при всей сложности нынешней деревенской ситуации в глазах у людей больше жизни, тепла, интереса, чем у горожан. Хотя, надо признать, характер встреч изменился. Если раньше народ собирался и в красных уголках ферм, и на полевых станах, и в других местах, приближенных к работе, то теперь, в основном, — в библиотеках, реже в школах, совсем не часто в домах культуры. И приходит совсем не много любителей литературы.
Самое внимательное отношение у нас к увековечиванию памяти ушедших писателей-земляков, ежегодно в крае проходит 16 литературных чтений. В Алтайском крае большие возможности для литературной учёбы и повышения уровня мастерства (студии, лит. объединения, семинары для начинающих литераторов). Увеличивается и поток издательских проектов. Особо хотелось бы выделить, что кроме индивидуальных литературных консультаций при Алтайском доме литераторов действует известная студия Валерия Котеленца (из этого серьёзного объединения вышли многие наши профессиональные литераторы), «Клуб любителей фантастики», молодёжный литературный клуб «Второй этаж», поэтическое объединение для литераторов старшего поколения «Спектр», творческие объединения «Беловодье», «Литературное кафе», и др.
Проводим литературные праздники (два из них – в дни памяти наших земляков Василия Шукшина и Роберта Рождественского имеют статус федеральных), вечера памяти других наших земляков-писателей, литературные конкурсы среди школьников, поэтические ринги. Бывает, литературные встречи или презентации книг, проводимые в разных местах, совпадают по времени, и мы вынуждены распределять наши «штыки». В прошлом году, например, большой резонанс в СМИ получила совместная акция писателей с Управлением Федеральной службы исполнения наказаний. Каждую неделю наши писатели встречались с заключёнными колоний Алтайского края, неся такое нужное доброе и мудрое писательское слово тем, кто больше всего в этом нуждается. Постоянны творческие встречи со студентами, старшеклассниками, в педагогической академии с помощью кафедры литературы создали небольшую секцию юных критиков. Читают наши книги, высказываются.
Есть ряд местных литературных премий, довольно солидная и авторитетная премия администрации края. Надо отметить особую заинтересованность в литературном процессе губернатора края Александра Карлина. Сам человек образованный и много читающий, он всегда в курсе наших дел, он инициировал солидный краевой ежегодный издательский конкурс, который мы между собой так и называем – губернаторский.
Каждый год по итогам этого конкурса появляется десять новых изданий в номинациях: «Поэзия», «Проза», «Публицистика», «Краеведение», «Детская литература», «Первая книга». Вся работа по изданию проводится за счёт краевого бюджета, книги уходят в библиотеки края. Это желанная и крайне редкая в наше время возможность издать книгу любому даже самому начинающему автору, невзирая на чины и членство в профессиональных союзах. Для возможности яркого старта в конкурс включена специальная номинация «Первая книга». Победителям конкурса, коих каждый год не менее десяти, не только издаются книги в солидном оформлении за средства краевого бюджета, но и выплачивается гонорар, выдаются авторские экземпляры. Презентация этой книжной серии традиционно проходит на одной из самых престижных для каждого писателя площадок – в стенах краевой библиотеки им. В. Я. Шишкова.
Помимо того, за счёт бюджета на свет появляются мемориальные издания – прекрасно изданная книга Роберта Рождественского, уникальный по полноте документов и произведений восьмитомник В. М. Шукшина, пятитомная антологии «Образ Алтая в русской литературе», где представлены писатели, в разные годы сказавшие свое слово об Алтае. Все издания перечислить невозможно. Каждый год краевая библиотека имени Вячеслава Шишкова проводит фестиваль «Издано на Алтае». На выставочных стендах этого фестиваля до полутора тысяч изданий! Разумеется, не все из них имеют бюджетную поддержку, но она, заверяю вас, очень ощутима. Почти все крупные издательские проекты, где задействован бюджет, проходят через Алтайский Дом литераторов, то есть мы выступаем как издатели. Ведём сайт Дома литераторов и писательской организации, выпускаем журнал «Пикет» в электронной версии, создан новый журнал «Культура Алтайского края». Сейчас наш самый крупный в крае литературный журнал «Алтай», который нынче отметил свое 65-летие, перешел в кадровое и финансовое подчинение Дому литераторов, мы теперь даже живём под одной крышей.

Читать полностью на сайте «Российский писатель»

Они сильнее

9-го мая, наблюдая парад редеющих с каждым годом и с каждым днем шеренг ветеранов, я вижу их седые головы, их все более слабую, неуверенную поступь. Но, при этом, почему их лица несмотря на преклонный возраст и немощь светлее наших, молодых, их взгляд ясен, осанка пряма, а даже старческая походка их навсегда останется чеканным шагом участников того самого парада Победы из 45-го?
Они были сильнее нас. Если мы так плохо живем и кричим коллективно об этом на площадях своей столицы, но ничего не делаем, значит, это правда. Они сильнее. Хотя бы потому, что они — несмотря на такие трудности и беды, какие нам и не снились, несмотря ни на что — были счастливы. В бедности, в холоде, голоде, разрухе – улыбались.
Нам сложнее и – изначально – проще. Проще: на нас не падают бомбы, нам не идти на пулеметы. Нас – официально – не угоняют в рабство. Более того, мы свободнее, чем когда бы то ни было!
Сложнее, потому что нам надо покрывать своими дохлыми зарплатами запредельные тарифы и оплачивать инфляцию, кипрский дефолт и разноцветные фантазии российских чиновников. А как известно из классики, именно здесь проще родиться предательству – не тогда, когда надо броситься и закрыть своим телом стреляющий ДЗОТ, не тогда, когда твой взвод попер в полный рост по минному полю потому только, что идти все равно кому-то надо было, но вы — «старики», вам по двадцать два – двадцать три года, а вперед рвались восемнадцатилетние… Не тогда, когда никто не требует подвига. Даже совесть. Только совесть. Предательство рождается тогда, когда всего лишь надо промолчать. Не свистят пули и не падают на глазах убитыми товарищи.
Не промолчать – это самое сложное. И самое простое.
Они не молчали. Зарабатывали свои штрафбаты и инфаркты… Именно поэтому их так мало сейчас… Именно поэтому нам так трудно.
Мы будем жить. Мы победим. Иначе деды и бабушки нас просто не поймут. Не для того были остановлены танки Гудериана под Москвой. Не для того из развалин подняли Волгоград (Сталинград) и всю европейскую часть страны, которую только потомки полицаев могли поделить на «независимые государства». Не для того наши деды и бабушки до сих пор несмотря на возраст и немощь надевают парадный мундир или гимнастерку со всеми потом и кровью заслуженными медалями и орденами, чтобы слышать и видеть очередной наш позор и унижение.
Не для того. Они хотели бы гордиться нами, своими внуками. Не ворующими миллиардами доллары или рубли, вывозящими их за рубеж, но строящими заводы и фабрики; не продающими исподнее на труполюбивый Запад и не могущими выбить долги из нищей, но «незалежной» Украины; братской, но малобюджетной Белоруссии. Это как в окопе боец Иванов в атаке припомнил бойцу Сидорчуку, что тот Омельянченко табачок не отдал. Тем временем, пока пару минут разбирались, всех «фриц» и приложил из «Ванюши»…
В чем же секрет долголетия наших ветеранов, в чем правда жизни, позволяющая им, в 80, в 90 лет «держать этот мир на плечах» и гордо пройти парадом по Красной площади? И оставить нас сорокалетних, молодых и крепких, в уверенности: пока они живы, мир не рухнет. А дальше? Что будет после них, наших стариков, победивших все – даже смерть?
А дальше – в дело вступаем мы. Слабые в коленках, воспитанные дедушками и бабушками в наших капризах и в твердой уверенности, что все наши желания сбываются. Выросших в полной неспособности к борьбе, к объединению перед лицом опасности.
Но мы же играли в детстве в партизан и фашистов, бились с «гвардейцами кардинала» и «гестаповцами Мюллера». Хотя уже и не было у нас, плюс-минус сорокалетних, детских игр в Павку Корчагина, и немногие вспомнят, кто такие Зоя Космодемьянская и Клава Назарова. А самые умные вспомнят и посмеются, может быть.
Хотя и в каждом из нас, что бы ни случилось, до сих пор остаются те же детские принципы: верность слову, товарищам и Родине. Может, и спасаемся еще до сих пор за счет этого. И ленточки георгиевские, которые мы цепляем себе на грудь 9 мая, они ведь не просто так. Хотя царские награды в стране Советов, мягко говоря, не приветствовались. Но ведь сохранили же! И вставая в полный рост из окопа, кричали: «За Родину!», матерились, а уж потом: «За Сталина!». Хотя и «За Сталина!» было для них все тем же — «За Родину!»…
Они были сильнее нас хотя бы и потому, что в их времена никто не мог себе представить свастику на стенах русских городов, нищих стариков, собирающих стеклотару или копейки, чтобы купить буханку хлеба. Потому что после победы в этой страшной войне им казалось, что мир будет вечным, солнце будет светить всегда, а счастье – не за горами.
Но все забывается. И только лишь когда современные шестиклассники – парень и девушка – на два голоса читают на 9-е мая со сцены симоновское «Жди меня», и у них перехватывает голос, они и сами не понимают, почему это так. Они думают, что речь идет об обыкновенной разлуке двух любящих людей. И удивляются, почему закипают слезы на глазах людей старшего поколения? И дай им Бог, этим двенадцати – тринадцатилетним юношам и девушкам никогда этого не понять.
Их прадеды очень верили в это и этой верой были сильны. И непобедимы.

Игорь Исаев
поэт
член Союза писателей России

Духовной жаждою томим…

Игорь Изборцев

Здравствуй, племя младое, незнакомое!¹

Читаешь эти строки и ощущаешь невольное желание ответно воскликнуть: «Здравствуй, Александр Сергеевич, дорогой и любимый поэт!». Увы, и самый горячий наш порыв не сумеет преодолеть бездну лет, разделяющую нас с его эпохой. Можно лишь, перефразируя слова поэта, с грустью констатировать: «Уж сколько лет ушло с тех пор — и много/ Переменилось в жизни…»². Много… Эпохи наши смотрят друг на друга и узнают едва… Со свойственной ему неумолимостью время нанизывает века на историческую ось, теряют ясные очертания многие события, тают, исчезают в дымке столетий человеческие лица, судьбы, свершения и победы, драмы и трагедии… Пушкин… Ужели и он скрывается от нас пеленой времени и образ его изглаживается на доске мироздания? Да нет же, нет! Лик его по-прежнему ясен и чист, изумителен и прекрасен — солнечный лик его поэзии, его художественного гения!

Безусловно, не только мнение своего поколения выражал Федор Тютчев, обещая: «Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет»³. Забыть Пушкина, не есть ли это — забыть самое себя? Ибо смыслы существования Руси-России настолько переплетены, связаны с Пушкиным, что пытаться разделять их — значит рубить по живому.

Воистину прав Александр Шмеман, сказавший, что Пушкин «в известном смысле создал Россию…», ибо убедительно и полно «воплотил ее в своем творчестве и тем самым как бы оформил и нам явил…»⁴.

Да, Пушкин сумел увидеть, объять разумом и выразить гениальным художественным словом красоту и благозвучие исторического и метафизического бытия России. Мысль его проникала во все ее клокочущие, кипящие бездны, пронзало водные глубины и, оттолкнувшись от дна Светлояра с дремлющим до времени Китеж-градом, воспаряла в исполненные ангельским пением небесные сферы; с гениальной очевидностью она доносила до нас эту удивительную гармонию сосуществования буйства энергий, неукротимости стихий с небесной святостью, высотою человеческого и государственного служения, свойственную, наверное, только Русскому миру, Русской цивилизации, Русской культуре…

Почти уж два столетия отделяют нас от Пушкина. Мир меняется и, увы, не к лучшему. Современный человек постепенно отказывается от высших смыслов бытия, теряет представление о действительно высоком, нравственном, прекрасном; ищет благоденствия лишь в мире вещей, денег, чувственных удовольствий и грубых наслаждений.

А ведь совсем еще недавно все было иначе. Вспомним, как в 20-х–30-х годах прошлого, XX столетия, зачастую вопреки идеологическим препонам и барьерам, совершал прорыв к великому русскому классическому наследию наш народ. Миллионы провинциальных юношей и девушек стали читать Пушкина, Гоголя, Достоевского и в высочайших образцах национальной классики черпать для себя примеры к подражанию. Их идеалами стали: Татьяна Ларина, Онегин, Печорин, Андрей Болконский, Наташа Ростова… Можно говорить, что Пушкин и его творческие последователи посвятили всю нацию в дворянское достоинство, с его возвышенными представлениями о чести, долге, любви к Родине и защите своего Отечества⁵. Не здесь ли кроется одна из важнейших причин наших достижений и великих побед?

Да, государство всеми силами поддерживало это доброе народное влечение к чтению, к постижению высоконравственных начал человеческого бытия. Вспомним колоссальные тиражи классических произведений, массовые библиотеки, заполненные читателями, да и саму систему образования, заостренную на то, чтобы воспитать вкус читателя, прививать любовь к чтению…

В настоящее время всем этим, увы, никто не занимается, формирование читательского вкуса отдано на откуп деструктивной стихии массовой культуры. Деньги, извлечение мгновенной прибыли, сегодня, сейчас! — вот что теперь является определяющим фактором культурного процесса… А что же будущее? Каков будет новый человек, вышедший в «завтра» из этого вавилонского котла? Будет ли он способен на подвиг, на жертву во имя своей страны, на любовь к своим ближним, согражданам, да на простое уважение, наконец? Чтобы ответить, достаточно посмотреть на современных всеобщих кумиров — героев телесериалов, шоу-программ и газетных хроник. На них и будут похожи обитатели нашего «завтра». И что тогда вести разговоры о борьбе с коррупцией, организованной преступностью, наркоманией? Лишь нравственно здоровый человек сможет противостоять этому вселенскому злу…

На что же надеяться? И есть ли основания к таковой надежде? Думается, что есть… Бесспорно, что современный человек пребывает в состоянии глубочайшего духовного кризиса. Но пока еще, слава Богу, читает Пушкина… И это «пока еще» позволяет ему оставаться человеком в подлинном смысле этого слова, ибо внимая национальному Гению, Пророку он остается причастным и к его, Гения, пророческому служению. Смысл же пророческой миссии Пушкина Иван Ильин выразил в следующих словах: «принять русскую душу во всех ее исторических и национально сложившихся трудностях, узлах и страстях; найти… выстрадать… и показать всей России достойный ее творческий путь, преодолевающий эти трудности… и развязывающий эти узлы…»⁶.

Поэт и поныне показывает России этот путь — «от разочарованного безверия — к вере и молитве; от революционного бунтарства — к… мудрой государственности; от мечтательного поклонения свободе — к органическому консерватизму; от юношеского многолюбия к культу семейного очага»⁷.

И обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей!⁸

Так он сам себе определил и назначил, во исполнение Божией воли и Божиего благословения. Услышим ли сей вещий глагол, ощутим ли эту исцеляющую сердечную боль? Услышим, если порадеем, чтобы хоть отчасти определяющими смыслами нашего бытия стали не жажда обогащения и наживы, мести и реванша и даже не жажда экономического и военного возрождения, но жажда духовная. Лишь «духовной жаждою томим», человек способен к исполнению своего истинного предназначения — духовно-нравственному строительству, созидающему и преображающему мир. Только духовная жажда увлекает человека ввысь, к небу, и лишь в этом устремлении раскрывается подобие человека своему Творцу, Богу…

«Сколько бы ни проходило лет, и не лет только, а столетий, удивительные слова пушкинского «Пророка» остаются как бы эпиграфом к судьбе человека на земле: “Духовной жаждою томим”…»⁹. Господи, даруй же нам эту духовную жажду и отверзи нам источники, ее утоляющие!

¹ Пушкин А. С. «Вновь я посетил тот уголок земли…», 1835
²Там же.
³ Тютчев Ф. И. «29-е января 1837», май-июль 1837.
⁴ Александр Шмеман, протопресвитер «Пушкин — это наше все» // «Вестник РХД» (Париж), 1987, № 149.
⁵ Панарин А. «Народ без элиты». М., 2006. С. 142–143.
⁶ Ильин И. А. «Пророческое призвание Пушкина», т. 6, кн. II, с. 47.
⁷ Там же. С. 50.
⁸ Пушкин А. С. «Пророк», 1826–1828.
⁹ Александр Шмеман, протопресвитер Воскресные беседы. Париж. 1989. С. 8.

Адрес публикации в журнале «Родная Ладога»:

http://rodnayaladoga.ru/index.php/rodnaya-rech/184-dukhovnoj-zhazhdoyu-tomim

Декабрь 2025
Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
1	2	3	4	5	6	7
8	9	10	11	12	13	14
15	16	17	18	19	20	21
22	23	24	25	26	27	28
29	30	31