Елена Николаева
(14.05.1924 — 19.06.2010)

НИКОЛАЕВА ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА  – поэт, прозаик, член Союза российских писателей,  участник Великой Отечественной войны.
Родилась в с. Вздрючек Куньинского р-на Псковской обл. Русская. Окончила Великолукское медицинское училище в 1941 г. Призвана в Красную Армию 26. 10. 1941г. Служила полевой медсестрой на Ленинградском, Калининском, 1-м Белорусском фронтах в звании мл. сержант, затем в 783-м санитарном батальоне 16-й воздушной Армии. Встретила Победу под Берлином.
После окончания войны осталась работать в военной части оккупационных войск в Германии по вольному найму. В 1949 г. вернулась в СССР на родину мужа в город Сталиногорск (ныне Новомосковск) Тульской области.В ноябре 2000 года переехала на постоянное жительство к детям в город Великие Луки.
Награждена орденом Отечественной войны 2 ст., медалью «Ветеран труда», юбилейными наградами.

Встреча в Адлерсхофе

Вступление

Бои отгремели и победные трубы уже отзвучали,
уже на немецкой земле рассеялся дым.
А в зонах США, Франции и Англии
русские женщины ждали,
когда их снова отпустят на волю — к родным.

I
Адперсхоф разбужен женским криком;
русских пленниц хлынула река.
Солнце осветило их улыбки,
разогнало тучи-облака.
Вот они то плачут, то смеются:
от тюрьмы фашистской спасены!
И глядят они с глубокой грустью –
их сердца неволей сожжены.
Мимо их проходит “эскадрилья”,
строго и легко чеканя шаг:
на “приколе” боевые крылья, з
а плечами тысячи атак.
Мимо… мимо… плотно губы сжаты,
грустен и суров солдатский взгляд:
“Эх, родные, милые девчата!” –
так глаза пилотов говорят.
Может быть, здесь чья-нибудь подруга,
Moжет быть, жена и даже мать…
Женины проходят друг за другом,
и конца идущих не видать.
Вдруг одна метнулась из потока!
Майской синью вспыхнули глаза,
над бровями вьётся светлый локон,
на ресницах жаркая слеза.
Словно чайка крыльями взмахнула,
руки подняла над головой,
бросилась к пилотам:
— Шура! Шура! —
и пилотов расступился строй.
Капитан шагнул к блондинке, молча,
крепко обнял, встречей поражён.
Будто солнце встало среди ночи,
будто наяву приснился сон.
Как в бреду, он шепчет:
— Оля, Оля!
Выпивая сладость этих слов.
С ней ходил он в небо огневое,
за неё громил в бою врагов.
Так внезапно налетело счастье!
То, что с болью снилось по ночам…
Ветер тронул старенькое платье,
волосы рассыпал по плечам.
Оля быстро разомкнула руки,
отшатнулась, опустив глаза.
Капитан склонился к ней в испуге:
— Что с тобой, любимая? — сказал.
— Пряча руки, Оля отвечала:
— Руки изуродовала я.
Чтоб не делать бомбы там, бывало,
жгла и говорила: пусть болят,
А потом, чтоб раны глубже были,
мелким посыпала табаком.
Вера в бога придавала силы,
и друзья делилися пайком.
Худо было, не бывает хуже!
Всё. Прощай! Отстала я. Бегу.
У меня семьи не будет — мужа…
Рассказать всего я не могу.
Дрогнули ресницы золотые,
глянули небесные глаза –
самые прекрасные, родные!
— Не пущу! — ей капитан сказал.
Но она уходит с тихим вздохом,
боль черна в распахнутых глазах.
Туча вдруг легла над Адлерсхофом,
и внезапно грянула гроза.
— Ольга, стой! — он преградил дорогу,
я пронёс тебя сквозь всю войну! —
и добавил, сдвинув брови строго,
— ты жива. Тебя Люблю одну. —
Притянул к себе, любуясь ею, —
ты нужна мне, Оля; навсегда!,
— Шура, милый, лгать я не умею!
Знай, я жертва вражеских солдат…
Он качнулся вдруг от острой боли,
рана вновь открылася в груди.
— Олечка, — держась за грудь рукою,
Попросил ее: — Не уходи!
— Господи! — к нему прижалась Оля,
Будто в сердце ей вонзили нож. —
Это я пришла к тебе с бедою!
— К счастью, Оля, если не уйдёшь.
Только вместе всё забыть сумеем.
— Нет, родной, мне не забыть тех мук.
Но люблю, люблю тебя сильнее!
Не уйти мне от тебя, мой друг!
— Милая, я так мечтал об этом
на распутье огненных дорог!..
Солнце осветило ярким светом

Адлерсхоф — немецкий городок.

МЕЧТА СБЫЛАСЬ

Мезенцеву П.Г., участнику Великой Отечественной войны, 1-й Белорусский фронт, г. Новомосковск,

1
От слёз глаза солдатки
потускнели.
Седые ниточки пробились
на висках.
Не пишет муж, кружат войны метели.
В беде она с малюткой
на руках.
И вдруг нежданно
распахнулись двери,
Вбежал солдат,
как ветер, со двора.
Глядит солдатка
и глазам не верит,
А он кричит ей
весело: “Ура”.
Глаза его искрятся
молодые,
насквозь прокурен
фронтовым огнём.
“Встречайте, — говорит, —
мои родные!
Не плачь, женуля,
всё переживём!”
2
Мелькнули дни
и скрылись на закате.
Опять на фронт, опять
разлуки боль.
Не спят они,
продлить желая счастье,
Согреть свою
озябшую любовь.
И ходят в небе тучи
грозовые,
земля дрожит под
разрывным огнем.
Идут часы невольно
роковые,
Растёт война
сильнее с каждым днём.
Враг рыскает, крадётся
хищным зверем.
Всё глубже след кровавый
вдоль дорог.
Ликует враг — успехи
в сорок первом –
И чёрной смертью ползает
у ног.
Лицо платком
солдатка чёрным скрыла,
Чтоб враг не видел
ни лица, ни слёз.
Она их взглядом огненным
палила,
Пронзить хотела каждого
насквозь.
И грянул гром — наказан
враг сурово.
Солдатка Надя снова
писем ждёт.
Ей пишет Пётр: “Приеду,
Надя, скоро.
Мы всё быстрей, быстрей
идём вперёд.
За Польшу фронт наш
Белорусский бьётся.
Уж Люблин взят и
Познань на пути.
Ещё немало крови
здесь прольётся,
Но до Берлина надо
нам дойти”.

3
За шагом шаг — арена
шире боя.
Ещё удар, и Франкфурт
будет взят.
Вновь тянет связь сквозь
море огневое
Связист полка — Пётр –
Гвардии сержант.
Снарядов град обрушился
лавиной,
Раздался взрыв над самой
головой.
Пётр падает, контужен
взрывом сильным.
Открыл глаза, сказал себе:
“Живой”.
Но в руку правую осколком
ранен,
И стал зубами открывать
затвор.
Оглох совсем и видел,
как в тумане,
Но бил врага, расстреливал
в упор.
Свалился он и потерял
сознанье,
Когда затихла вражья
сторона.
Нашли его почти уж
без дыханья,
Но жизнь была
герою спасена.

4
Жена в тоске, отчаянье,
тревоге:
Вновь писем нет,
вдали гремит война.
Не спит она, выходит
на дорогу,
В ночи весенней
с думами одна:
“Ну почему мне нет нигде
покоя?
Каким-то я предчувствием
полна.
Да-да, бывает, говорят,
такое,
Плохое что-то”, — думает она.
Весь день томил, был долгим
и тревожным.
Идёт она со смены
трудовой.
Торопится: “Письмо пришло,
быть может?
Ах, только б знать, что он,
мой друг, живой!
Да, вот письмо!” –
Сквозь слёзы строчки
скачут:
“Не плачь, жена, но знай –
я инвалид.
Для жизни, Надя, много
это значит,
Пиши мне прямо, сердце
что велит”.
Она с обидой шлёт письмо
такое:
“Я жду тебя! В том нет
твоей вины!
Ты не с гулянья – воин
с поля боя!
А жёны ждут живых мужей
с войны”.

5
Он шел домой…
Какое это счастье,
Когда солдат, закончивший
войну,
Идёт домой от смерти
и ненастья,
Чтоб долго жить
и обнимать жену.
И легче боль, и меньше
раны ноют,
И жизнь светла от ласки
милых глаз.
И счастлив он, доволен вновь
судьбою:
Мечта солдата главная
сбылась.

ПО ВОЛЕ БОГА

Земля России велика,
но все равно по Воле Бога,
в наш бедный край издалека
приехал мастер ненадолго.

Увидел на холме он Храм –
лихих взрывателей следы,
одни руины были там –
былой священной красоты.

«О, бездна подлости земной
людей с душой чернее ночи!
Я вызываю вас на бой!
На бой! Иуды, род порочный! –

Так в гневе мастер говорил,
весь мир преступный обвиняя.
Не зная подлости мерил,
не видя ей конца и края.

Он долго на холме стоял,
душа металась, негодуя…
И Храм священный оживал,
и хор, поющий аллилуия.
Июль, 1999 г.
Кунья.

МЕДСЕСТРА

В комочек сжалась.
Села у костра.
Холодный ветер
Обжигает плечи.
Не отогреет руки
медсестра:
Ей кажется,
Что холод этот
вечен.
А ей бы лечь
И выспаться хоть раз
За долгий путь войны
по-человечьи
И отдохнуть,
Чтоб гром войны
не тряс
Хотя бы день один
всего
Иль вечер.
А сон берет.
Все дальше голоса…
Смыкаются ресницы
поневоле.
Подходит мать
И смотрит ей в глаза…
Родным теплом
Повеяло до боли.
— Откуда, мама!
Мамочка моя
Ты здесь со мной?! –
К ней бросилась
навстречу.
И, вздрогнув,
Отшатнулась от огня…
Холодный ветер
обжигает плечи.

* * *

Спасибо, жизнь!
Спасибо, что ты есть.
И детский смех
Звенеть под солнцем
будет!
Спасибо, что надежды
дух воскрес
И веру в Завтра
Обретают люди.
И никакому злу
не устоять!
Волна сотрет
С большой ладони века…
Несет ребенка,
Улыбаясь, мать.
Спасибо, жизнь,
За разум человека!

МОЙ ГОРОД — ВЕТОЧКА РОССИИ

Люблю вечерний город мой,
когда усыпан весь огнями,
как небо звездное над нами,
красив и летом, и зимой.

Особенно издалека
еще он кажется красивей.
Мой город — веточка России,
бедой измученный пока.

Но каждый, кто включает свет,
и принимает в том участье,
творит невидимое счастье
и оставляет добрый след.

Я верю: день тот недалек,
когда отпляшет «дикий» ветер
и светом золотым осветит
России каждый уголок.

У КРЫЛЬЦА РОДНОГО

Пляшут над полями вьюги да метели,
стелются ветрами мягкие постели.

А вдали деревня над рекой широкой,
темные деревья под горой высокой.

Чуть видны домишки в снежных белых шапках,
Как толпа мальчишек в заячьих ушанках.

Вдруг несутся сани! Невообразимо!
С белыми усами дед промчался мимо.

А потом вернулся и сказал сурово:
«Подвезти берусь я до села Михнова».

Я, не медля, в сани. Конь помчался снова.
Вижу под усами парня молодого.

Мы заговорили, потянулись в детство:
земляками были, жили по-соседству.

И меня он обнял, чтобы не упала,
ехали мы полдня, вьюга не стихала.

Вот уже сквозь вьюгу показались крыши.
«Плачешь? Эх, подруга» — говорит мне, слышу.

У крыльца родного, с ним когда прощались,
Он сказал мне снова: «Редко приезжаешь».

Мама дверь открыла: бледная, худая.
Тут я все забыла, маму обнимая.
Декабрь 1964

БЕДНЫЙ ПЕС

С глазами мокрыми от слез
иду тропой знакомой,
идет со мною рядом пес,
как в детстве я, — бездомный.

В глаза так жалобно глядит,
о чем сказать он хочет?
Бездомный бродит он один,
один и днем, и ночью.

Дорожный хлеб свой отдаю,
кормлю его с ладони
и вспоминаю жизнь свою
в чужом, холодном доме…

Ах, бедный, бедный, бедный пес!
Помочь тебе я рада.
Виляет твой от счастья хвост —
так мало бедным надо.

В чужом ли доме в уголке,
в лесной ли я избушке
от детских сказок вдалеке
без хлеба, без игрушки –

так вот жила и хлеб порой
неделями не ела.
Ходила по миру с сумой,
обиженных жалела…

Смотрю в печаль собачьих глаз:
слезинки в них искрятся.
Я зарекалась сотни раз
назад не возвращаться.

УЛЫБКА

Улыбку не прячьте.
Улыбка, как солнце.
И утро иначе
с улыбкой начнется.
С улыбкой моложе,
красивее люди.
Улыбка поможет
любить, кто не любит.
Улыбка, как песня,
во всем помогает.
И жить интересней
с улыбкой бывает.
А встретите друга
и он улыбнется.
Вам злющая вьюга
в ответ засмеется
и будет кружиться,
как кружатся в вальсе.
С улыбкой живите,
улыбка всех красит.

ПЕРЕЖИВЕМ ЛЮБЫЕ ХОЛОДА

Стареем мы, а город наш светлей,
красивее становится с годами.
И тихими, и быстрыми шагами
шагает он дорогою своей.

Считаю я знакомые шаги
и говорю: «Держись, хороший мой!»
Нам трудно всем холодною зимой
и дороги сегодня сапоги…

Но есть у нас желанная Весна!
Придет она в назначенное время.
Она всегда нам праздники несла
и становились лучше мы, добрее.

Переживем любые холода,
пока любимый город вместе с нами.
К нему привязаны мы навсегда
и светлыми и трудными летами.

И, если вдруг такой наступит час,
что мне расстаться с городом придется,
друзья мои, я не забуду вас,
пока в груди живое сердце бьется.
3.09.2000 г.

НРАВИТСЯ

Мне нравится улица шумная,
И нравится дня суета,
И ночь молчаливая лунная,
И звезд золотых красота.

Все в мире так просто и сказочно,
но сердцу неведом покой:
простое бы сделать загадочным,
загадку бы сделать простой.

Порою иду я усталая
и грустные думы несу:
как в прожитом мало узнала я!
Как будто блуждала в лесу.

Как мало! Но годы уж пройдены,
а их бы мне снова начать.
Чтоб с новой мечтою о Родине,
ей что-нибудь ценное дать.

Жить больше и больше мне нравится
под бурный космический бег.
Но главное в том, что мне нравится:
Красивый, большой ЧЕЛОВЕК!

НЕ ГОВОРИ
Не говори, что ты меня не любишь.
Не говори, что было, то прошло.
Ты никогда, я знаю, не забудешь
то волшебство, что сердце обожгло.

Одна звезда вечерняя над нами,
Одна Судьба, одной зари рассвет,
И песнь любви над синими волнами
еще летит живым дыханьем вслед.

А в тишине безмолвной шепот нежный
слетает с губ, как жаркая слеза,
И смотришь ты с любовью и надеждой
в мое лицо, целуя мне глаза.

Сердца стучат так громко и тревожно,
весь мир лежит разбуженный у ног.
Нет, разлюбить, я знаю, невозможно!
И ты забыть любви моей не мог.

И, знаю я, что сердце не остыло,
ведь ты и я — Созвездие одно.
И все святое, что когда-то было
нести, как свет, нам в жизни суждено.

ВЕСНА

Стучит капель весенняя, стучит ко мне в окно.
Какое настроение!
Весеннее оно.
Летит Весна кипучая, сражается с Зимой.
С последней снежной тучею ведет последний бой.
Несет земное счастье и солнце, и тепло.
Рассеялось ненастье — ручьями утекло.
А над землею кружится весенний ветерок.
Он превращает в лужицы наскучивший снежок.
В природе оживление и легкость на душе.
И радость, и волнение:
Весна, Весна уже!
Апрель 1950

МАЛЬЧИШКИ РОССИИ

Мальчишки за партами в школе,
им кажется, время застыло.
А мысли их в солнечном поле
и лекции слушать тоскливо…

Такие они непоседы!
Бежать бы, бежать хоть куда.
А будут сквозь бури и беды
водить корабли, поезда.

И вдруг ураганные силы
пожаром окутают дни!
Не дрогнут мальчишки России! –
солдатами станут они.

Отчаянным, юным, красивым
девчонки сердца отдадут.
Таких вот мальчишек России
Героями дня назовут.
Февраль 2001

БАЛЛАДА О СОЛДАТЕ

Последний залп,
последний выстрел
в цветущем мае прозвучал.
Погас в ночи последней искрой,
заглох, затих и замолчал.

На грудь земли
чужого края
Душа солдата прилегла.
Над ней взлетела тишь земная
и распростерла два крыла.

На крыльях
россыпь золотая
и свет, как стая голубей.
Душа солдатская святая
звезде молилася своей…

Окончен бой
большой и страшный.
Солдат готовился домой:
в последней схватке рукопашной
он покачнулся над землей…

И ветер тут с родного края
к нему тихонько подошел:
припал, как сына, обнимая,
солдату стало хорошо.

Он взгляд на север
вдаль бросает –
слезинку некому стереть…
Рассвет над миром оживает.
В тиши прошла немая смерть.
Германия, 1945

ПОБЕДА — ВЫСШАЯ НАГРАДА

Беда не всем была одна,
когда крестила нас война.
Не все стояли в поле ратном…
Войну всю отдали солдатам.
Они построили полки
и «гостью» встретили в штыки.
Строптивость дружно укрощали
и по-солдатски угощали.
Война их за душу взяла
и за собою повела.
Легла на плечи им — несли,
рубила головы — росли.
И, потрясенная, спросила:
— Откуда в вас такая сила?
Они сказали:
— Впредь не лезь!
У нас в груди Россия — здесь!
На них она бросалась,
но
не отступали все равно.
Заткнули душу под ремень,
топтали землю ночь и день.
В мешке еда, в мешке тепло,
в глазах от тяжести — темно.
Ни слез, ни стона — знали:
надо
ПОБЕДА — высшая награда.
Апрель 1979

ЗАОЧНАЯ ЛЮБОВЬ

Восторг любви и горечь слез.

1
Кипели бои на смоленской земле,
деревни зимой засыпало метелями.
Хлевы опустели. Жарко печи топились,
и бабы порой голосили по мертвым.
Лежал аэродром, закрытый лесами,
и самолеты летали и ночью и днем.
Пилоты после боя долго сидели,
рисуя на картах свой завтрашний день…
Однажды в холодный безрадостный вечер
посылки от девушек им принесли.
Веселье туг было! Жребий бросали:
Семену достались шарф и письмо.
В письме две короткие строчки:
«Пусть враг вас боится, а смерть
обойдет». — Ия.
Вглубь сердца проникли эти слова.
Семен написал ей, свернул треугольник,
немного подумал, в конверт самодельный
вложил свое фото, отправил в Сибирь.
С тех пор завязалась сердечная дружба.
Как-то Семен возвратился усталый:
Друзья улыбаясь, конверт подают.
Читает Семен: «Осторожно, не мять».
Тревожно забилось солдатское сердце,
хотелось ему незнакомку обнять.
А строчки письма, как поющий родник,
взглядом к лицу незнакомки приник
и видит он: девушка лучше зари.
Нет, не встречал он такой красоты!
Друзья обступили, им глаз не отвесть.
— Теперь тебе, Сема, не пить и не есть!
Завидуют другу, смеются не зло:
— Ну, что ж, твое счастье, тебе повезло.
И снится им всем шапка черных кудрей,
и взор дивных глаз ночи темной черней,
а в грустной улыбке ряд чудных зубов…
И грустно вздыхают пилоты от снов.
Тоскует Семен и мечтает о ней,
и в сердце любовь все нежнее, сильней.
Он чувствует чудо: стал в битве
смелей!
И жизнь становилась дороже, нужней.

2
Вот прошла зима, а лето
прибежало с теплым ветром.
На полях чужой страны
догорал пожар войны.
Как-то шел Семен с полета,
шлем в руке был у пилота.
Было жарко. Он наган
положил себе в карман.
Вдруг он слышит шорох, свист:
на суку парашютист,
а другой бежит к нему:
— Быть же, гады, вам в плену! –
— Сема зубы крепко сжал
и быстрей наган достал.
На деревьях птицы пели,
фриц сползал с высокой ели;
Летчик их застал врасплох,
громко крикнул:
— Ханде хох!
Фрицы вскрикнули в испуге,
дружно поднимая руки.
Проклиная крепко жизнь,
друг за другом поплелись…
Пишет летчик Ие сразу
по-немецки одну фразу:
«Стало меньше на два фрица
и видна уже граница».

3
Разбили фашистов. Победа звеня,
вернула надежды и радости дня.
Недолго Семен возможности ждал:
невесте он вызов, пропуск послал.
А Ия в тревоге и страхе жила,
и счастью такому не рада была,
но ехать решила, зная одно:
разлюбит Семен ее все равно…
Умчал ее поезд, умчал на Берлин.
Встречать же Семен пришел не один.
От поезда Ия к вокзалу идет,
а Сема за ней эскадрилью ведет.
Вдруг хохот раздался, как гром
позади!
— Ох, Сема, а вдруг вот она впереди?
— Мала и хрома, а ботинок какой!
Заочной любви не бывает простой…
Уйдешь, убежишь от красотки своей.
И хочется Ие с глаз скрыться
скорей.
Но: «Нет, не могу! Этой встречи ждала.
Мечтала о нем и любовью жила,
навстречу пойду. Эх, была — ни была!
На горе иль счастье судьба привела.»
И смело взглянула, — к пилотам идет:
Краснея Семен, от друзей отстает…
Глядят на пилотов, что звезды глаза,
с крылатых ресниц покатилась слеза;
с улыбкой она приветствует всех;
и стало им стыдно за грубость и смех.
Ее окружили, к себе увели
и светлой улыбкой их лица цвели.
— Семен опоздал, — говорили они, —
— он умирал от тоски и любви!
— Я очень хотела увидеть Семена.
Напрасно спешила уехать из дома.
Хотела ему о любви рассказать.
Прощайте, друзья! Не могу его ждать.
Пилоты смотрели ей грустно в глаза
и хором вздохнули, и каждый сказал:
— Нет, нет вас не пустим, остаться должны!
И все были снова в нее влюблены. –
Ждут в клубе нас, Ия! Идемте туда, —
краснели за друга они от стыда. —
Там чудный рояль, вы любите петь.
Мы слушать вас будем, с любовью глядеть.
— Согласна, — с улыбкой Ия сказала
и белое платье из сумки достала.
Оделась она у них за шкафом
и розовым плечи прикрыла шарфом,
кончики туфель видны из-под платья.
Ей алую розу дали:
— на счастье! –
сказали с восторгом, любуясь, они…
Нагрели землю июльские дни.
Но в зале прохладно, красиво так было,
Ия обиду и горечь забыла.
Зал ослепил красотою своей,
И замерла Ия у самых дверей.
Увидела белый рояль у окна
и быстро к нему устремилась она.
Опять засверкали слезинки в глазах
и роза горела в ее волосах.
На шее светилась жемчуга нить.
Боль в музыке Ия решила излить.
Влюбленно смотрели на Ию и ждали:
По клавишам пальцы ее пробежали
и смело аккорд за аккордом берет,
зал замирает, — богиня поет:
«Я на любовь любовью отвечаю,
Не смею чувством нежным пренебречь.
Когда любовь овеяна печалью,
она сильнее сердце может жечь.
Мне, может быть, в судьбу поверить
надо
и в жребий тот, что дарится судьбой.
Приходит к нам, как высшая награда,
такая лебединая любовь.
И пусть судьба сама теперь нас
судит,
не думая, ей в руки отдаюсь.
Любовь приносит столько
счастья людям!
Я это счастье потерять боюсь…»
И флейты нежнее голос звучит,
в открытые окна песня летит.
Семен под окошком долго стоял,
за трусость себя ругал, проклинал.
И хлынули слезы — не мог удержать,
любимую хочет к сердцу прижать.
Легко ему стало и хорошо,
с букетом цветов он к ней подошел,
упал на колени, цветы преподнес
и щеки блестели от радостных слез.
Ия головку склонила свою,
их губы шептали: «Люблю,
люблю».
1969 г.

ВЕСНА

Стучит капель весенняя, стучит ко мне в окно.
Какое настроение!
Весеннее оно.
Летит Весна кипучая, сражается с Зимой.
С последней снежной тучею ведет последний бой.
Несет земное счастье и солнце, и тепло.
Рассеялось ненастье — ручьями утекло.
А над землею кружится весенний ветерок.
Он превращает в лужицы наскучивший снежок.
В природе оживление и легкость на душе.
И радость, и волнение:
Весна, Весна уже!

Апрель 1950 г.

ЛЮБОВЬ БЫЛА СОВСЕМ ДРУГОЙ

Когда кружило нас пургой,
Когда свинцовым било градом,
Любовь была совсем другой –
Была в огне цветущим садом.

Она, как ласточкц в пути,
Нас провожала по дорогам,
К девчонкам льнула
недотрогам
И сердце таяло в груди.

О, нет же, нет!
Любовь всё та!
Мы изменились только сами.
Под голубыми небесами
Ее не блекнет красота.

Да, мы бредем, куда —
не знаем,
Свои незнания смакуя.
Забыли нежность поцелуя
И насмехаться позволяем.

Но целомудрие былое
Вернется к женщине домой!
В душе творение святое
Заговорит само собой.

ТИШИНА

Тишина…
Какое чудо!
Тишина вокруг повсюду.
Ах, какая тишина!
Никогда, нигде сначала
Тишину не замечала.
Майским утром вдруг
она
Подошла в рассвете алом,
На ветвях затрепетала,
Колокольчиком звеня.
Я проснулась, как от жара,
Вниз по лестнице сбежала…
Утро смотрит на меня
Просветленными глазами,
Тишина стоит над нами.
Ах, какая тишина!
Слышу все —
не слышу грома,
Голосов аэродрома…
Это кончилась война!!!
И девчонки зашумели,
Платья легкие надели,
Побросали сапоги.
Застрочили автоматы…
Вы с ума сошли,
солдаты,
Настреляться не могли?!
Перестаньте!
Надоело!..
Тут невеста вышла
в белом.
За столы садимся в ряд.
Гармонист играет польку
И кричат счастливым:
— Горько!
А вокруг цветущий сад.
Солнце ярче стало сразу,
Все как будто по заказу.
Только девушка одна,
Лучше всех девчонок
наших,
Не поет она,
не пляшет,
Так печальна и бледна:
Не вернулся к ней любимый. . .

КРАЙ РОДНОЙ

Отойди, печаль моя!
Хорошо мне снова.
Бедный странник —
это я
У крыльца родного.
Не по воле я своей
Мыкалась по свету…
Нет нигде земли милей,
Как святыня эта!
Все родное:
от цветка
До созвездий неба.
Нет вкуснее молока
И печного хлеба…
Тосковала я сильней.
Как же тосковала!
Сколько в жизни
я своей
Горя повидала…
Ты прости мне,
милый край!
Приюти беглянку.
Не прошу небесный рай, —
Дай с ольхой полянку.

***

Нам в добрую судьбу
Поверить надо
И в жребий тот,
Что дарится судьбой.
Приходит к нам,
Как высшая награда,
От Бога всемогущего
любовь.
И пусть судьба
Нас милует и судит,
Не думая
Ей в руки отдаюсь.
Любовь приносит
Столько счастья людям!
Я это счастье
Потерять боюсь.

Андрей Власов
(1952-2008)

 

---

*  *  *

Давняя тайная блажь – на ходу, на бегу,
будто обвал посреди старосветского вздора.
Это не я говорю – разве я так смогу?
разве рискну? разве выпрямлюсь до разговора?

Это не я. Это явлено издалека.
Это неявных щедрот вызревающий колос.
Я лишь орудье Господнее: горло, рука –
нечто извне превратившее в почерк и голос.

П. Горбунову

Пропусти меня, ночь, пропусти – ну хоть раз – не мишенью,
не шарахаться шорохов, только с порога – чужак,
пропусти меня в август услышать смятенье и шелест,
запрокинувшись к звёздам, как если бы к звёздам сбежав.
Пропусти меня в Спас, в ворожащие кроны и крыши,
в Божий сад, в спелый свод, на который не хватит молитв,
пропусти меня в мир, где негаданно длятся и дышат
позабытые в этой далёкие жизни мои.
Пробавляясь грошовым, к столетним стволам прислоняясь,
бредил вслух, торопя, как калиткою хлопнет – «Тесней!»
Пропусти меня в август, на муку, на крест, на Солярис,
где минувшее – плоть, пусть не так, не на столько, но с ней.
Пропусти меня в август, где звёзды и кроны полощет,
как в щемяще других, где такие же бродят в бреду,
перебором листвы – осторожным, вслепую, на ощупь,
точно яблони шарят в чужом и чернейшем саду.
Я хочу, чтобы память была, как касанье, – не сниться,
а как август, как в август, – руками нашарить в листве.
Пропусти меня с ним шаг ступить и немыслимо слиться,
как тогда, как тогда – в бесконечном и добром родстве.

*  *  *

Когда твоей крестной муки срывают кран
и гонят тебя, как зверя, на твой распыл,
Пилат умывает руки: «Ты выбрал сам», –
как будто на деле верит, что выбор был.
А был тебе голос тайный, что выбор – грех
и что не дано иного. Пусть мир оглох,
есть только предначертанье и боль за всех,
покуда ты верен Слову и Слово – Бог.

*  *  *

Все пройдет и проходит, а Ты проходить не спеши,
коли наша звезда отвернулась от нас и ослепла:
на краю милосердья, на скудных последках души –
все равно устоим и опять возродимся из пепла.

Революции, смуты, бесстыдь, крохоборство «реформ»,
прямизна послесловий и витиеватость прелюдий,
все сведется к тому, чтобы мы добывали прокорм
для себя и своих оголтелых кормильцев и судей.

И опять, путешествуя из ниоткуда в нигде,
в череде коренастых дождей и лубочных картинок,
на сквозь зубы нацеженных сотках, в подушной узде,
ковыряя запущенный, затравянелый суглинок,
обживаем свой угол, врастаем в сермяжный уклад,
забываясь на ноте простой и суровой.

И пытливое небо вбирает рассеянный взгляд
стороны робинзонов, где все по нулям и по новой.

*  *  *

И всяк при своем (не своем), и все вместе похожи.
Короче – смердит.
Не боги горшки обжигают? – я помню, и все же, и все же:
немножко от Господа – не навредит.
И это не горние выси, не дальние дали,
не явочный дух –
нет, это всего лишь такие простые детали,
как совесть и слух.

*  *  *

При хожденье в печать, что ни ходка – прикол и сюжет:
отсылаешь стихи, обнадеженный словом приватным,
чтоб, два года спустя, получить… публикацию? – нет! –
адресок-извещенье о некоем конкурсе (платном)

в виде новой наживки, крючочка, мол, на тебе – жри,
графоман стоеросовый, лох от сохи да телеги,
или – ноги в охапку и рысью – по членам жюри,
подучась хитроумным подходцам из книжки Карнеги.

Отравись полной ме-е-рой на кухнях приме-е-рных ме-е-ню
(что кому предпочтительней), но, становясь на котурны,
пой и веруй, как будто не нюхал семь пятниц на дню
и не в курсе убоя из практики литературной,

этих лунных ландшафтов на почве берез да осин,
трескотни о духовности там, где духовности – клизма.
Не гнушайся, подвой со слезой про спасенье Руси
в строевом православье взамен строевого марксизма.

Впрочем, юмор увечен. На низкой и вязкой струне
довод битого разума прочего дальше и дольше.
Коли в храме торгуют, пройди от него в стороне,
как босота, и помня, что Господа во поле больше.

А сердчишко заходится, стонет… – Уймись, идиот!
Ты ж на пятом десятке, забудь эти читки и верстки:
изведешься впустую, пока до тебя не дойдет,
что опять – шулера, и опять – обыграли в наперстки.

Нет уж – дудки! не надо, довольно, достаточно, из
этой ли-те-ра-ту-ры, где жухнешь, как рыба на суше,
в никуда и ничто, но от этих блатных экспертиз
и постыдных потуг достучаться в их мертвые души!

Доверяясь заветам других: путеводных светил,
не проси, не ловчи, не сфальшивь ни на гран, ни на волос.
Ты не гож в конкурсанты. Ты жизнью за все заплатил
и в кромешном отчаянье выстрадал СОБСТВЕННЫЙ голос.

*  *  *

Гори, гори, падучая звезда,
сжигай мосты – пусть путь назад провален.
Какое счастье сгинуть без следа
из толковищ, из сплетен и из спален!

Гори, гори… Мне больше дела нет
по чей хребет раскручены колеса.
Какое счастье умолчать ответ
там, где не смеют задавать вопросы!

Какое счастье быть не заодно
с удушьем доморощенных америк
и знать, что все устроится само
и ты пройдешь сквозь этот мнимый берег!

 

*  *  *

Говоришь «плоскодонка»? – любое название блеф,
просто помесь мычанья да ощупи с тыканьем пальцем:
дно не может быть плоским, поверхность имеет рельеф,
то есть все относительно, ибо, утративши кальций

однозначности, слово, что кроха, гулит,
примеряя обличия, перевирая картины,
из которых обычному глазу лишь век-инвалид
и доступен на чуть, впрочем, глаз – инструмент примитивный.

Далеко-далеко наважденья, наития, шир,
шире здешних широт, прозорливее здешнего зренья
то, что зреет в тебе прежде, чем изливаться на мир,
то, что было тобой до тебя и в другом измеренье.

Говоришь «плоскодонка»? – и впрямь твоя правда скудна,
словно эхо плюгавых вершин и пугливого зверства.
Эта перегородка не дно, а пародия дна,
ибо не было дна, и взаимные бездны разверсты.

Посошок

«И душа моя выпросит неба кусок,
побираясь в развалинах сна»
Геннадий Кононов

Не умея иметь, мы умеем терять,
обкорнавши цифирью тире.
Что ж теперь группу крови твоей примерять,
Забываясь в родном словаре
На чужом общаке, где никто не воскрес,
Распознав за незримой стеной
То, что плачем и причетом низких небес
Отдавалось кости теменной,
То, что тайно нашёптывал некто никто
В криминалом чреватой глуши,
Баскервильскими фарами поздних авто
Раздевая потёмки души
И развалины сна?
Финиш танцев навзрыд,
Сумасбродств и вершин на вершок
Не страшит: я и сам прежде времени сыт
И согласен испить посошок
За тебя, за себя, за спасительный кров,
За ответ на увечный вопрос
Станционных смотрителей утлых углов
В листопаде утраченных грёз.

*  *  *

Далеко-далеко – на волне, на луче, на мольбе –
в распрямленном и нерукотворном, в природе природы,
только там, где уже ни тебя, ни подобных тебе
соглядатаев и копиистов, увечного сброда

распрядителей тем, что неведомо, вчуже, вовне
оскопленных трехмерностью узких зрачков и привычек,
только там, в стороне, далеко-далеко в стороне,
для которой по счастью не найдено слов и отмычек.

Что ты можешь? присвоить названье? навесить ярлык?
даже кроны и гребни не стоят подобных америк,
ибо выше и шире дареных систем корневых,
как деревья растут и волна выбегает на берег.

Далеко-далеко… Ты напрасно глаза проглядел:
при своем багаже ты заложник немыслимой встречи,
ибо свет беспределен, а всякое слово – предел,
ибо ткань истончается и выпадает из речи.

*  *  *

Мне давно всё едино – на дне, на плаву,
я давно безразличен к блажным и облыжным,
где-нибудь как-нибудь я свой век доживу
под всегдашним давлением верхним и нижним.

Поперечный устоям души капитал
не похерят уже ни капрал, ни священник.
Все достали меня и никто не достал
(мимо кассы палили, видать, мимо денег).

Вот и чудненько. Загодя зная итог,
ни о чём не прошу, ничего не мусолю.
Пара-тройка друзей да поклонниц пяток –
вот уже и читатель. Мне этого вволю.

Где-нибудь… что-нибудь… как-нибудь… как с куста…
Пусть здесь всё преходящее и проходное,
пусть давно всё едино, но совесть чиста
перед Господом Богом и речью родною.

Марионетка

Это ведёт незримо, и эта власть
необходимее мудрости мудрых книг.
То, что её помимо, – не в кайф, не в масть
и не смертельно – даже пусть в кость и в стык.
Ибо немного значат мыльные пузыри,
кущи кофейной гущи, подсчёт ку-ку.
Коли язык утрачен – не говори
или смени партнёра по языку.
То, что серьёзно, ещё не совсем всерьёз,
так что пустым отчаяньем не греши,
а препиранья с миром себе под нос –
больше привычка, нежели крик души,
больше натура. Коль не сменить кровей,
не суетись, не шустри воровским трудом:
ты под своим числом, под звездой своей
определён единожды и ведом.
Чтобы пройти, как должно, свой путь земной,
это куда существеннее, чем тропа.
Не оборви верёвочку за спиной –
привод любого сюжета, поступка, па.
Чувствуешь, жертва сглазу, такой-сякой,
впору качать права да крушить бока,
но обрываешь фразу, махнув рукой,
будто бы по приказу издалека.
Воды сомкнутся, прощально блеснёт блесна…
– Выдернет, вытянет, чтоб отыграть на квит
смятым обрывком впервые цветного сна
неба закатного малахит.
Чтобы ни выпало – аут, расход, распыл, –
выдернет, вытянет из лабуды любой
Тот, Кто тебя задумал и сотворил
по своему подобью, но не собой.

*  *  *

(последнее, неопубликованное)

Вот уже и апрель, а еще не финал
удалить наболевшую жизни занозу
(все тащил и не вытащил).
Все просил: «Забери», – а Господь не забрал,
бережет ли, мурыжит, вливает глюкозу
по исколотым венам… Видать, не сезон
без больнички влететь под пиковую фишку.
Может, впрямь существует какой-то резон
задержаться и сделать последнюю книжку…

*  *  *

Тузы из рук или обуза с плеч –
не то, не так… А вся-то недолга –
прочувствовать, проникнуться, просечь:
ты получил своё от пирога.

Не стоит городить да бередить,
что жизнь была,
пора благодарить и выходить
из-за стола.