(эссе)

Музыка, внешняя и внутренняя, наполняет мир Поэта. В древние времена музыка и поэзия  были неразрывны. В ХХ веке об этом вновь напомнил О. Мандельштам, сказав: «…и слово, в музыку вернись!» Музыка наполняла и мир поэта Станислава  Золотцева. Она   помогала  ему и в жизни, и творчестве. Она была одним из сильнейших источников его, можно сказать – вдохновения, а можно – рабочего настроя на творчество…Она стала составной частью его поэзии.

В Золотцеве поражало замечательное качество – над стихами он работал практически постоянно на протяжении своей жизни, и работал упорно, методично, как мастер, или, как он часто себя называл, — мастеровой. Он  одновременно и ждал, и искал тему, находил её, и воплощая новый образ в стихи уже действовал, «работал», прилагая мощную внутреннюю силу: искал  ритм, рифму, слова, созвучия, соразмерности, длинную строку, короткую строку…  А получалось, в результате   – почти всегда в его стихах усилиями упорного труда пробуждалась  некая  музыкальная  с т и х и я,  которая способна захлестнуть читающего своим темпераментом, страстью, из чего бы она не рождалась: из воспоминаний или «злободневности»,  любви или ненависти.  Пейзаж или портрет у него тоже стихийно-подвижны, динамичны, окрашенные невероятными переливами красок и чувств, внешних наблюдений и глубоких психологических изгибов поэтической мысли.

Современный читатель, а может, это уже и некая традиция,  —  ищет в стихах, если уж он открывает какую-нибудь книгу стихов, — соответствия своим чувствам, совпадения, общую тональность, «гармонию»  с автором. О! —  думает читатель, это – совсем как у меня, я так же чувствую, и слова даже мои, какие-то знакомые…Избалован наш читатель. И любит, когда стихи звучат – как «по маслу» при этом. Современный обыватель считает, и это его право, что поэзия должна утешать, «ублажать», «гармонизировать» его и – действительность…

С другой стороны, многие читатели стали, может быть невольно, «по моде», приверженцами постулатов поставангардизма, откровенно принижающего поэзию до безразличия обыденности.  Беспросветный и безнадёжный быт героя  сам по себе должен окрасить его существование в трагические(?) тона…  В этой эстетике  поэтической  доблестью считается  достаточно унылое описание всех подробностей и «гадостей» жизни («муха в стакане», «давно немытое окно»). В этом направлении тоже неизбежны поиски слова, но искать гораздо легче, наверное, они оказываются как-то под рукой…Поэзия на этом пути опускается до философии обывателя, и кажется, нет ничего страшнее. «Я сам с усам, пусть я даже таракан»… «Отцов»  этого направления спасало чувство иронии… С одной стороны,  ирония в ХХ веке выросла до художественных высот  (Зощенко, Шостакович, Шнитке…), но – с другой —   стала обывательской, «пофигистской», — и это тоже страшно.

Ну, и,  кроме того, читатель в наше время сам взялся за перо, вернее, за Интернет, а значит, плагиат и подражание стали законом нового псевдо-поэтического времени. По словам Золотцева, «Россия пишет…, как никогда ещё не писала», да, пишет под лозунгом « и я так могу, насколько хватит». Хватает на разное…

А настоящее чтение стихов Золотцева начинается,  если приходит осознание, что его, Золотцева-поэта,  понимание и восприятие жизни как – то сразу выбивает из колеи обыденности, будоражит, напрягает, вплоть до невольного сопротивления и неприятия – когда речь идёт о «больных» темах, порождённых «лихими» девяностыми, и речь стиха становится  гневной, безудержной в выражении боли, стыда, возмущения.  Кажется, что – это слишком, слишком громко, что ли, зачем же так…Таким помнится  первое впечатление от  знакомства с его стихами из книги «Летописец любви» (2001). Не уныло, но мрачно и бурно, с внутренним отчаянием, ожесточением:
«Злобой века мы обручены
Были с лихолетьем –
Как с распятьем…» («Прощание славянки»)

Или:
«Декабрь уходит по чёрному льду,
Под снегом солнце распятое пряча…» («Новогодняя песня»)

И ещё:
«Так снова здравствуй, время холодов.
Зажги меня своим огнём суровым.
Просторы дремлют под седым покровом,..» («Дневник смуты»)

Золотцев возрождает право поэта на выражение в стихах  жизненной дисгармонии. Важно оценить его художественные достижения в создании стихов в таких трудных  лирико-публицистических жанрах. И всё оправдывает  понимание, что в своих «больных» стихах  поэт не стонет или скрежещет от боли, он  не мучительно косноязычен, нет,   он рокочет, пророчествует, возвещает великолепным мощным языком, речью выразительной скульптурной лепки… В «Дневнике смуты» («Летописец любви»,2001):
«Как легко быть печальным пророком
В нашей богохранимой стране
И вещать о столетье жестоком,
Что наступит в кровавом огне…»
……
«Нет, Россия, ты себя не сохранила.
Ты себя, Святая Русь, не сберегла.
Череда веков была твоим горнилом,
а двадцатый – надломил твои крыла…»
«Сколько лживых к нам пришло пророков!
Слово их – как в сердце ржавый гвоздь…»

«…где могильником ядерным стала
Почва пашен, лесов и полян,
Где живут по заморским уставам
Внуки вольных и гордых славян…»

И  знаменательно, что продолжением его полемических, возмущённых  стихов 90-х стали  произведения, написанные в высоких жанрах «реквиема» (о защитниках Белого дома), гимна («Гимн грядущей России»), элегии («Ах, душа моя!»)…А стихотворение «Русская душа», буквально потрясающее своей словесной, речевой энергией представляется особым жанром, это – своеобразный алхимически-аналитический этюд – исследование, симфоническое по своему звучанию.

«Я душу накренил – и в склянке золотой
отнёс её частицу на анализ
туда, где над земною суетой
верхи галактик в вечность окунались…»

Как музыканту, воспитанному на классической музыке, поэзии и литературе, и продолжающей их любить, мне невероятно трудно было поначалу привыкнуть к таким, например,  строчкам:
«Как смола ядовитая тянется
смута нашего хмурого дня…».

Казалось, слова «смола ядовитая» звучат острым, невыносимым  диссонансом. Правда, такой же эффект производили на меня в свое время стихи В. Ходасевича, у которого в каждой  внешне «серебрянозвучной» строфе находилось слово-диссонанс, мгновенно разрушающее внешнюю гармонию всей строфы. Здесь же, у Золотцева, стихи растут уже не из «сора», а из  того самого с п л а в а  боли, стыда, возмущения, и – вдруг, вопреки всему, рождается певучая строка, которую поначалу с мукой произносишь, словно сглатывая невыносимую горечь, но затем, в следующих строчках  стихотворения  чувствуешь, как  встрепенулась  неубитая душа…(«Ах, душа моя, нам бы только дожить до зари»). …А в целом, получаются такие песенные строки! Более того, в стиле  этих строчек сохранилась преемственность с яркими и во многом счастливыми, оптимистичными и  звучными стихами 80-х.  Сравните «музыку» стиха:
«…Заиграет она, забагрянится,
в поле вешнем прогреет ростки…»
и
«И однажды в чаду одуревшей от грохота площади…
словно древний припомнится миф…» («Два коня»)
Какие со — звучия!

Если  осмыслить его поэтическое творчество 90-х,  видишь, что он, как хроникёр или репортёр не оставлял без внимания ни одной темы и не только в стихах, но и в обширнейшей газетной публицистике,  в  их множестве отразилась вся человеческая  трагедия крушения нашего государства,  многолетнего последующего, невероятно тяжёлого  «выживания» разных  поколений. Поэтическое творчество, вернее, способность творить поэзию в эти годы тоже подвергалась испытанию. Ведь потрясения и их мучительные переживания могут привести поэта к молчанию. Золотцев  не молчал, утверждая, что нет страшнее ничего, «чем удушье от молчанья своего».

Золотцеву помогали выживать нерастраченные силы в области лирики, ведь именно лирика —  сердцевина творческой вселенной поэта; а также — громадные ресурсы, заложенные  его воспитанием и университетским образованием. Золотцев не просто был поэтом. Он  любил поэзию, как одержимый. В молодости, а затем и в зрелые годы он потрясал окружающих своей  феноменальной памятью. Он много знал и постоянно читал других поэтов. Особенно – своих  кумиров, Ивана Бунина и Сергея Маркова, а также — Заболоцкого, Блока, Мандельштама, Некрасова, в своих переводах  Дилана Томаса,  реже – Пастернака, Бродского, которых он прекрасно знал, но критиковал и не боялся этого  делать.

Он дружил в течение многих лет с плеядой потрясающих сибирских поэтов, в большинстве, своих ровесников. Сильное впечатление производит их переписка. Письма представляют собой обмен яркими жизненными впечатлениями, но, главное, — это настоящий мужской разговор о проблемах современной литературы и поэзии, обмен своими новыми  «нетленками» и критика, обсуждение творческих  удач и неудач. Вспомним, что, начиная с 90-х годов,  местных журналов стало множество, но тиражи их стали такими ограниченными, что возникла, как некая неизбежность,  разобщённость профессиональной пишущей братии по всей России.  Поэты, сохраняя свои старые связи,  старались преодолеть её своим общением на расстоянии. И, читая московские и сибирские журналы (присланные по почте!), видишь, как  самобытны и оригинальны сибиряки, но широкого отклика ни на ту, ни на эту поэзию по всей России нет,  и уже не будет. Нет пространства поэзии, оно свернулось; нет читательского и критического  «эха», которого так ждут поэты. Поэты превратились в невостребованных «профессионалов».

С какой болью приходится говорить, что  их имена – Вишняков, Казанцев, Кобенков, — уже также стали историей. Поколение 70-х, к которому принадлежал и Золотцев, дети Победы, родившиеся во второй половине 40-х, оказалось поколением трагическим, оно ушло, не исчерпав своих жизненных ресурсов. А они были, и какие!

Давно пора признать, что любовная лирика Золотцева – во многом совершенно самобытна. Вспомним, как рассуждая от имени своего героя  в одном из своих романов, («Тень Мастера») о проблемах писательской «перестройки» в «злосчастные» 90-е, он с «белой завистью» описывает профессиональные успехи своей хорошей знакомой писательницы, которая неожиданно нашла себя  в сфере эротических романов, легко добившись известности и материальных успехов в новые для литературы времена,   причём это  никак не отразилось ни на  их дружеских отношениях, ни на добропорядочном облике самой удачливой коллеги.

Между тем, любовные стихи  Ст. Золотцева давно открыли путь в пространство этой волшебной страны – Любви – Эроса.  Эта тема  у поэта – многогранная, манящая, колдовская, глагольная, полная зовов, заклинаний и заклятий. Каждый раз, в каждом новом стихотворении она  настолько  живая, переживаемая по-новому, поэтому  интригующая и как магнитом притягивающая. Волнующая бесконечно  тайна любовных стихов поэта Золотцева, очевидно, и заключена в их захватывающем эротизме. Какой критик может в этих стихах определить меру художественного мастерства, когда они с первых слов  втягивают в некое головокружительное действо. Любовные стихи у Золотцева  —  один из самых мощных пластов в его поэтическом  наследии. Он писал их на протяжении всего творческого пути. И как у любого большого поэта среди его стихов  можно найти несколько стихотворений- пророчеств, стихотворений — предсказаний, где высказано вещее желание, как должна закончиться или оборваться его жизнь. Так звучит одно из пророчеств в его «Женском привороте»:
«Хворый и озябший и седой,
Стукнешься ты лбом с лихой бедой.
Разведу беду твою руками,
Стану для тебя живой водой…»
Или так, в стихотворении «Занавеска…»
«И что бы ни было потом, что ни произошло бы –
Слепящий солнечный удар на несколько часов,
Тугой мучительный роман,
Или – любовь до гроба, —
Но будешь ты всю жизнь идти
На этот женский зов!»

… Об истории  создания своих любовных «поэм» и «романсов» он иногда рассказывал. В  письме к другу поэту, который откровенно восхищался его мастерством в создании любовных опусов, поэт-лирик Золотцев объясняет, что многие удачные стихи являются «римейками», переделками,  результатом упорной работы над первоначальными «эмоциональными» вариантами. Таковой является, например, его непревзойдённая «Соколиная баллада». («Дышало время холодом калёным»):
«И острый, словно свежая осока,
Полночный шёпот веру мне дарил,
Что я и впрямь – слегка уставший сокол,
В котором дух над плотью воспарил»

Как-то он с видимым удовольствием мастера   поведал, какое творческое удовлетворение от  работы почувствовал, когда пространную, но незаконченную поэму о  незадачливой судьбе одинокой женщины, полюбившей впервые в сорок лет, превратил в короткое ёмкое стихотворение из трех-четырёх строф, пронизанное и грустью, и надеждой.  Есть у него интригующе написанный любовный «роман» в сослагательном наклонении и уместившийся на одной странице – «Эту женщину, которой никогда  я не видел…». В саркастическом «Анти-романсе» поэт лихо заклеймил «банальные» издержки псевдо-романтической любви, сохранив, с усмешкой, главное – своё представление о колдовской  и неотвратимой женской силе, которой герой всегда оказывается подчинён.

В книге «Последний соловей» лирика Золотцева представлена удивительным разнообразием «музыкальных» жанров — мотивы, напевы, песни, баллады, фантазии, романсы, гимны, величания:

«В честь этой женщины,
Моей возлюбленной,
От пенья птичьего рассвет оглох…»
оды, серенады, молитвы («Моление», «Последний соловей», 2007):

«Об одном молю; только б ты жила
Золотой струной в горевом тумане.
Только бы тебе слишком тяжела
Ноша не была моих желаний…»
Одной из мощных кульминаций его эротической любовной лирики,  звучащей  как  бурная поэма или финал симфонии (Allegro agitato) является стихотворение  «В минуты близости с тобой». Это удивительное стихотворение читается «взахлёб»,  при чтении – оно – проживается, не только переживается, уверена, что у читающих  учащается пульс, и, на какое-то время обретается новое, любимое  поэтом Золотцевым  «огненное» ощущение жизни:
«Но что такое грех, когда
В нём каждый миг – самосожженье,
И каждый вздох – ожог стыда…»

Читая лирику 70-х, 80-х, 90-х, 2000-х — хочется сделать обобщение: стихи постепенно складываются в роман-эпопею, где меняются и герой, и его окружение. Неудивительно, что поэт постепенно и осторожно переходил в своём творчестве к прозе: повестям, рассказам, романам. На наш взгляд, уже в его ранних лирических стихах  проявился мощный повествовательный «элемент», который превращает лирическое стихотворение в «историю» с ярко очерченными персонажами. Более того, сильно проявляется в его лирике и скрытый  драматический «элемент». Он заключается  в том, что лирический герой у поэта – скорее  анти-герой, усталый, неудачливый, подавленный жизнью. До высот любви, до невероятных взлётов любви его поднимает женщина – любимая, возлюбленная, Муза, колдунья, ворожея, искусительница, соблазнительница, хищница, всадница, «паромщица»…

Каждая, вопреки его утверждению, не «всегда, всегда, всегда одна и та же», а каждый раз – в чём-то неповторимая, узнаваемая, как некий новый персонаж. И всё же,  побеждает демиург — Поэт, так как именно он  превращает множество историй  любви  в мгновения любви,  явления преходящие, а затем они его жестокой волей и волшебным жестом  складываются  и превращаются  в многоцветное мерцание вечности. Лирика превращается в музыку, её недостаточно читать «про себя», она должна звучать!

Лирика Станислава Золотцева кажется всеохватной по темам. Чем больше вчитываешься  в одно стихотворение, проникаясь его глубиной, тем ярче возникает предчувствие  новых открытий и откровений. В творчестве Золотцева сложилась система символов, воплощающих образы  горячо любимой им малой родины – Пскова и Псковщины: звонницы, колокола, храмы, крепости, словенские ключи, цветущая вишня, в которой утопал когда-то тихий послевоенный Псков, сирень, рябина, смородина, кони, снегири,  луговые травы, времена года в Пскове.

Псковскую сирень Золотцев воспел в цикле стихотворений в  70-х — 2000-х, среди которых  и  оды, и элегии, и романсы, баллады и вальсы. Некоторые из  них неоднократно положены на музыку местными  композиторами, потому что  очарование, ритмическое и звуковое «Сиреневой песни» и «Осенней сирени» создаёт манящее ощущение лёгкости, с которой это можно сделать, ритм стихов словно «подсказывает» мелодии, и то и другое кажется  вполне приятным и банальным. Век-то у нас не «серебряный», б а н а л ь н о с т ь  в цене… Сам  Золотцев сетовал иногда, что некоторые музыканты, с энтузиазмом  накидываясь на его стихи,  слишком упрощённо понимают  ритм  и, вслед за этим,  смысл его некоторых стихов. (Пример тому – обманчиво-простой «Псковский мотив» — «…целовались мы с тобой»)

Стихи Золотцева очень разнообразны и порой  сложны по ритму и строению строки и строфы.  И вот уже другие стихи о сирени, «сиреневый сонет»  –  «Опять бушует псковская сирень, в распахнутые вваливаясь окна»  кажутся гораздо более самобытными с их неукротимым стремительным ритмом и весенним «рокотом»! А «Баллада о сирени», на мой взгляд, является очередным  ш е д е в р о м  поэта (В ряду  с «Соколиной балладой» и «Словенскими ключами» и др.»).  Игра стихотворных ритмов и вереница образов в неторопливом повествовании «Баллады»  просто кружат голову своей красотой.

И вновь  возникает иллюзия, что вы прочитали  роман или печальную, полную любви повесть, к которым, как и полагается, автор приложил сложный эпиграф из ранних изысканий самого поэта на эту тему.

И невозможно удержаться  от попытки превратить перечисленные стихи  в «Сонату сирени», состоящую из четырёх частей:
Allegro («Сиреневая песня»):
«Вновь у каждого окна
Цвет кипит лиловый.
И земля пьяным — пьяна
От сирени новой…»
Adagio («Баллада о сирени»)
«И снова я везу в Москву из Пскова
в мешке льняном земное колдовство.
Сирень…сирень! – таинственное слово:
певуч, как птица Сирин, свет его…»
Andantino(«Осенняя сирень»), вальс
«Как внезапно вспыхнуло тогда
В нас двоих сладчайшее горенье,
И мои осенние года
Запылали майскою сиренью…»
Allegro molto («Псковская сирень»).
«…чистейший по земле несётся шквал,
Сквозь камни к солнцу рвётся молодая,
Густая смесь мгновений и веков…»

Получилось ещё и  невольное  и  красивое подражание Чюрлёнису, с его, правда, живописными «сонатами»…   Но, согласитесь, что живописность, красочность, владение внутренним пространством  стиха  – это неотъемлемые свойства  стихотворных  произведений Станислава Золотцева.

Читая и перечитывая  Золотцева,  убеждаешься  и соглашаешься, что живописность, красочность, звучность, владение внутренним пространством  стиха  – это неотъемлемые свойства  стихотворных  произведений Станислава Золотцева. И в наше время   интернетной,  «самопальной»,  поставангардной и  графоманской  поэзии хочется привлечь внимание к  поэтическим книгам  Ст. Золотцева,  потому что в его поэзии его профессиональное мастерство является таким же спасительным якорем, как и мощный  ритм  и творческий дух, пульсирующие  в ней.  Его поэзия – это истинная поэзия, потому что она, порой  волшебно,  преображает (преобразует) реальность.

Поэт ушёл, так хочется, чтобы жили его стихи…

Татьяна Лаптева,
член Союза композиторов России