Юродивый Николка

Краснохалатных псов не счесть,
Слепое небо наклоняя,
Гнедым конем вскрывая твердь,
Царь Грозный медленно ступает.
И тишина, и немота…
Ни голоса, ни пенья птицы.
Вдали, сверкают купола,
«Уж Псков»- прошепчет кровопийца
В лице скупая меди синь,
«Все в Кром!», кричит!
Пряги коней!
Опричники должны казнить
Всех псковичей!

«Идут,идут!»,
Со стен детинца
Кричит толпе седой мужик.
Народ шумит, народ слабеет,
У Бога молит с неба щит.
И красным цветом заполняя
И так багряный горизонт
Всю тишь собою затмевая
Орут убийцы у ворот.
Ударом кожаных сапог
Еще с не высохшею кровью
Так страшно двинет царской бровью
И дверь с петель снесет!

«Пошли к чертям собачьи дети!»
Толкнув хлеба сухой рукой
Просыпав соль, на зло примете
Царь скажет: «Стой…»
Из толкотни народной разодетой
В кафтаны теплые, и шубы на мехах
К Ивану с воплем не подделанным
Бежит юродивый в одних штанах,
С мясным куском в руках!

«О Иоанн, отведай ка мяска!»
Игриво прокричит нагой блаженный,
И властная твердынь как зыбь песка,
Рассыпется под ветром суеверным.
«Ты что, собака? Иль забыл что Пост?
Забыл что я Царевич православный?
Иди покуда цел» но виден схлёст
Сомнения волн и пыла души царской.

«Ах нет, Иван, какой ты христианин?
Твои персты в крови, и пепле новгородском,
Покуда ты знамением крестным
Лишь пачкаешь свой лоб пред церквой псковской.
Ты вдоволь кровушки христианскою напился?
Скажи ка нам — когда же ты постился?»

Неслышен звук не одного копыта.
Ни крика птиц, ни вздоха, ни стенания,
В своих кафтанах, уху приоткрыта
Лишь гулкая мелодия стучания…
Немых сердец. И войско наконец,
Припомнило тайник в душе царя.
Раскрытый делом бедняка Христова!
И красные московские князья, на все века,
Запомнили тот дикий шепот у народа,
«Смотрите…
Царь садиться на коня..»
«Николка город спас…»
«И нас…»

*****

Так радостно тебя оставить,
Чтоб радостно в тебя войти.
Мои однокомнатный приятель
С тобою нам не по пути.
Тысячелетие стоишь
На берегу реки Великой,
Растишь камыш, людей, и блики
Пускаешь в тело мокрых крыш.
Но я не тот, я летний ветер,
Пройдусь в тебе, тобой дыша,
Взгляну как маленькие дети
Бегут ботинками шурша.
Остановлюсь, и засмеявшись
Буду смотреть как малыши
Из тела города бесстрашного
Хохоча лепят куличи.
А ты стоишь, назло векам,
И как бы шепчешь ребятишкам:
«Смотрите, там, вот те домишки…
И я леплю их сам».
А детям что? Они ведь птички.
Напустишь вечер на дворы
И все песочные куличики
Падут под пяткой детворы.
Знакомый мой, не стоит злиться,
Пойдем ка лучше мы в дворы,
Там можно втихаря напиться
Под тихий шум густой травы.
В нее уложишь на немного,
Напившегося чудака
Ну а потом, попозже… может…
Уложишь, глядь, и на века.
А сам застряв на этой почве,
Прилипнув к краешку страны,
Смотри, как липовые почки
Ждут наступающей зимы.
Им радостно тебя оставить
Чтоб радостно в тебя войти
Мой однокомнатный приятель
Тебе с весною по пути.

*****

Табак и пепел — жизнь и бремя,
Бумага — тело, фильтр — смерть
Написано колечком имя человека,
Длинна – всего лишь время чтоб гореть.
Мир — воздух, разум — дым, культура — пачка
Огонь – родитель, уголь – данность, полосы – года.
Но есть одна мучительная тайность
Не знать хозяина вдыхающего рта.

*****

patta

Поставив однажды мат,
Я складывал в короб фигуры.
В нём были они до игры.
И после остались все там же.
Какой же мне толк от игры?
Ведь я все равно проигравший.

«Посвящается событиям Ливонской войны»

Вспыхнула завистью Речь Посполитная.
Русские земли влекут чужаков.
Скорбным посланьем к Царю челобитная:
Алчный поляк замахнулся на Псков.

Ртов не жалели нещадные странники –
Грызли священную землю без сил.
В пушечных ядрах стонали их всадники.
Кто-то друзей из огня выносил.

Гул трепыхался разбитый и страшный.
Стены и те в перепуге дрожали.
Женщины русские шли в рукопашный –
С ними детишки в атаку бежали…

Спать, не давая ночному светилу,
Гнали врагов мы с земель наших вон,
Всем доказали мы правую силу
Русских святых православных Икон!

Много с тех пор понакапало время.
Переменился растущий наш город.
Барс поселился на главной эмблеме.
Псков как стоял, так стоит, не поборот!

В путь, провожая спешащих муссонов,
Круто свернём мы к огням горизонта –
И в облаках, как в кудрявых вагонах
Лик распознаем святого Довмонта!..

« О 6-ой роте».

Всякий раз, заплутавший смерд
Помолясь, обойдёт Улус-Керт.
Где легла вековая мгла.
Где земля столько жизней взяла.

Вьется, вьется больная песнь
В высоте 776.
Вот и Бог закурил кальян
Над ущельем пустив туман.

А в оврагах досель звучат
Голоса молодых ребят.
И теперь, через много лет,
До сих пор им покоя нет.

Будто всё ж не дошло до них,
Что напрасно искать живых.
Что до их грозовых ворот
Никогда и никто не дойдёт….

А когда начинался бой
И шли «духи» стена за стеной,
Не сдавал высоты комбат,
Вновь и вновь поднимая приклад.

И теперь, как на стражной смене
Временами встают их тени…
Где виднеется Улус-Керт
Не один не проходит смерд.

* * *

Мистическая Россия!
Святая моя земля.
Боже, как ты красива!
Куда ж ты ведешь меня?

Узорчатые заплаты
Твою покрывают шаль.
Такою всегда была ты!
И вроде горжусь и жаль…

Россия! Ты умным книжкам
Рождаться дала всерьез.
Россия большая слишком,
Чтоб каждый счастливым рос.

Россия вовек не сдалась
Напастям ничтожных орд.
Смотри же, чтоб не осталась
Ты выкинутой за борт.

Но счастья тебе спроси я ,
Так сильно рискую отнять
Привычное бремя России –
Бороться и выживать!..

Поклон тебе, великий Псков

Поклон тебе, великий Псков,
От гор степенного Урала,
От сёл и малых городов,
Которых на Руси немало!

Ни расстояния, ни время
Не воспретят тебя любить:
Здесь русское взрастало племя,
Чтобы историю творить.

Тень Рюриковичей витает
Над этой древней стороной,
И Нестора перо сплетает
Легенды с былью вековой.

Уже в названьях здешних звучны
Гром битв и скорбный стон людской.
Псков — пограничник безотлучно
Россию заслонял собой.

Должны быть люди твёрже камня,
Чтоб двадцать шесть осад сдержать.
Ни мор, ни дьявольское пламя
Не властны граждан сих сломать.

За все вторжения, за беды
Ждала расплата басурман.
Познали немцы, ляхи, шведы
Гнев тяжкий псковских партизан.

… В один, что символично, год
Батория здесь гибла лава —
И двинулся Ермак в поход,
Сибирью крепла чтоб держава.

Псков жил не войнами одними —
Вёл торг и фрески создавал,
И Судной грамотой доныне
Образчик мудрости являл.

Народоправство вечевое,
Бунтарство, склонность в ересь впасть —
Так совпадение ль простое,
Что здесь царя кончалась власть?

О, Псков, в Отечества судьбе
Твои – достойнейшие главы!
Дай Бог и впредь блистать тебе
В лучах тысячелетней славы!

Памяти воинов 1-го мехкорпуса, павших в боях за г. Остров

На окраине города Остров
Вспыхнул танк от удара снаряда.
Иссечёны осколками острыми
Люк открыть не успели ребята.

Сорок первый – в крови коллизия.
И в июльской вечерней заре
Третья танковая дивизия
Погибала на псковской земле.

Прут со свастиками лавины
Через брошенный Островский УР.
«Почему ж на исходном одни мы?» —
Не спросить ни Генштаб, ни ГлавПУр.

Где пехота краснознамённая?
Полегла в придорожных лесах.
Авиация – в базах сожженная.
С артиллерией тоже швах.

Но приказ: паникёрство отставить,
Город Остров у немцев отбить.
Значит, надо танки заправить,
А затем третью скорость врубить.

Ах, «бэтэшки», стальные звери,
Сколько вложено в вас труда!
Как танкисты в машину верят,
Что она не предаст никогда!

На ученьях БТ летает,
И красиво идёт на парад.
Жаль, броня лишь от пуль спасает,
Ни один не удержит снаряд.

Остров взяли. К реке Великая
Вышли танки. Ни шагу назад!
Хоть одна бы минутка тихая!
Но уж «Юнкерсы» в небе гудят.

Миномёты ревут шестиствольные,
С неба – град зажигательных бомб.
«Не рабы мы! Мы – люди вольные!
Здесь родной защищаем дом!»

… Вместо трёх сотен танков — лишь остовы.
Здесь герои приняли бой,
На горящей окраине Острова
Всю страну заслоняя собой.

Примечания:
УР – укреплённый район
ГлавПУр – Главное политическое управление РККА.
«Бэтэшки» — лёгкие танки БТ

Наш герб

Российский герб – орёл двуглавый
Глядит с прилавка на толпу,
Зажат меж «Мальборо» и «Явой»
В визгливом рыночном ряду.

Орла на сигаретной пачке
За четвертак здесь продавали,
Его хватали чьи-то пальцы
И наземь, смятого, швыряли.

Но не кручинься, друг крылатый!
Ведь в плотоядной суматохе,
В стране, стяжательством объятой,
Иные помним мы эпохи.

Как символ мощи Византии,
Собравшей Запад и Восток,
Орёл в проснувшейся России
Воскреснуть к новой славе смог.

От берегов Угры татары
Бежали, получив отпор.
Иваном Третьим здесь недаром
Орде был сказан приговор.

«Москва – наследница Царьграда,
И по иному не бывать!
Нам православие – отрада.
Полёт орлиный не прервать!»

И над дворцами супостатов
Не раз в течение веков
Орлы взмывали со штандартов
Российских доблестных полков.

Гул Транссибирской магистрали,
Тишь Академии наук —
С тем гербом многое познали
Ценой трудов, сомнений, мук.

Да, бес попутал – отрекались,
Слепы от гнева в тот момент,
Но вновь к истокам возвращались —
Недолгим стал эксперимент.

Быть может, в том ещё значенье
Двух глав у нашего орла —
Чтоб, помня прошлого свершенья,
Вершить и новые дела.

Псковское восстание

Каждый знает с детства,
Что хлеб – всему глава.
Куда же людям деться
И где узнать права?

На хлеб подняли цену,
В России нет зерна –
Всё в Швецию, как мену,
Отправила страна.

Служил на то причиной
Столбовский шведский мир.
Бедой неутолимой
Наполнен дебошир.

Уже готов восстать
Народ Руси большой.
Уже устал страдать
И телом, и душой.

Людей терзает голод,
Грядет восстанье, бунт.
И слышит власть тот ропот!
И вмиг взялась за кнут!

Зачинщиков поймали
И бросили в тюрьму.
Потом их там пытали:
«Зачем?», да «Почему?».

Не смог тогда Хованский
Понять людей беду,
За что в тот день февральский,
Восстали, как в бреду.

Зачем ворота града,
Закрыли перед ним,
Зачем в преддверье ада,
Народ неумолим?

Так власть не понимает,
Что хочет наш народ,
Опять его обманет –
Восстанья снова ждёт.

Москва

Двенадцатый век в веках
Народная помнит молва
Стоит на семи холмах
Новый град Москва.

От крылечка до Кремля при князьях
От Кремля до старшинства
Поднялась в лесах
Первопрестольная Москва.

Пусть тьма сгущалась в степях
Русь осталась жива
На твоих плечах
Великий град Москва

Швед, немец, француз или лях,
Для всех едины слова:
«Кто пришел с мечом — тот зачах,
А стоит Москва!»

Белый офицер
1.
«Бессилье против власти
Иль попустительство восставшим,
А все в погибели участие,
Прикосновение страшное».

2.
«Под копытами снег тревожный, ненужный
И такой золотой, как наши погоны.
Пусть же каждый наш след по-над степью закружит,
А иначе нам всем не уйти от погони.

А иначе… Все ясно…Но стой, не спеши!
Заграница, скитание и нищета…
Так пусть же падет мой камень с души,
Что эта Россия не наша, не та!

Бесчестье искать себе извинений.
Беспощадность к себе — значит выполнить долг.
Пусть же боль моя станет острее
И последнее слово скажет клинок».

Русское солнце

Смолкли пред боем крики.
Молятся, твердо стоят.
Бесстрашны воинов лики,
К солнцу прикован взгляд.

Князь не остынет сердцем,
Не повернет назад.
И врагов-иноверцев
Отправит в ад.

***

Станция «Морец».
И поезда летели –
«Москва-Камышин-Волгоград».
Зыбучий дом.
Дрожь измученной постели.
Рисунки в школьную тетрадь.
Стены разбегались
тихой паутиной
А утром –
жар и креозот.
Дед Василий
взваливал меня на спину,
конфетой ублажая рот.
Станция «Морец».
То связка родословной.
Отсюда все дороги в мир.
Тридцать…
Счастлива
по-взрослому условно
в застенках городских квартир…

***

Говорить мне о родине проще простого:
Не гнушаюсь корней и тем боле – горжусь! —
Отчий дом, тополя, старый пес у забора,
Палисадник, скамейка, гутарье марусь.

Бесконечное небо, степные раздолья,
Молчаливая речка и трель соловья,
Петушиные крики по зорьке спросонья
И молочная песня летит из ведра.

Заунывно вздыхает на взгорье гармошка,
Растревоженный пес ей всегда пособит.
Открываются ставни – ресницы окошек,
Выплывает народ из узорных калит…

Говорить мне о родине проще простого,
Только думать о ней с каждым годом больней.
В слове часто бывает так много пустого,
Но душой зачастую болеешь вдвойне.

***

На мне два креста:
русский и армянский.
Какой из них тяжелее?
Не знаю, но оба тянут к земле.
К поклону.
Иногда я перекрещиваюсь
справа налево,
иногда слева направо –
как поведет рука.
Я потеряла родину,
но еще не обрела новой
и в постоянном чувстве бездомности
бреду по жизни.
Моей душе не нужен приют,
ей нужен дом,
и поэтому чувствую,
что еще не родилась
для моей, настоящей, жизни.

Древний город Великие Луки

Один восхода светлый луч,
Сквозь горизонты облаков
Своим божественным перстом
Земли коснулся.

На этом месте вырос град —
Прекрасен, ясен и богат,
Он ликом светел и пригож,
К нам обернулся.

Бежит прибрежная волна,
Как будто локоны волос…
Его река — его жена —
И бликов свет и тайна грёз.

Иссякли жалко жемчуга,
В волнах русалочьих волос,
Но всё же, помнят берега
Ладей бегущих шумный воз.

Несли культуру и войну
Украшенные корабли,
Везли пеньку, меха, сурьму
Друзей, врагов, рабов везли.

Всё гонит киль вперёд волну,
Ты много нового открыл:
Его страну, мою страну
Неведомо соединил.

Трепещет сердце будто стяг —
По Ловати идёт варяг,
Идёт ли в дальнюю страну,
Всё гонит киль вперёд волну.

И времени бежит река,
Она веками глубока.
Шуршащий древностью песок…
Девятый век — немалый срок.

 

Всё так же птицей тройкой мчится Русь

Всё так же птицей-тройкой мчится Русь,
Века, часы и годы пролетают,
Нам не пристало помнить слово грусть,
Век XXI вряд ли унывает.

Пегасы — вдохновений эскадрон!
Препятствия они преодолеют!
И крыльев шум, и гул копыт — не стон,
Горячий, гордый взор, лишь!

Пусть покоряет жизни быстрый век,
Сравнимый так же с лошадиной долей,
Всё так же волю любит человек,
Нрав лошадей и откровений шорох.

Елене Николаевой

В 17 лет медсестрой великолучанка Елена Николаева ушла на фронт и дошла до Берлина. А после была мирная жизнь полная других испытаний и тонких строк. У Е. Н. Николаевой 8 персональных книг ( кроме этого участие в коллективных сборниках) . Она стала членом Союза писателей России. Людмила Скатова назвала Елену Николаевну фронтовичкой с лирою в руках. На 87 году Елена Николаева закончила свой земной путь

До последнего, до часа
Светел разум и стихи.
Нам не вспомнятся ни разу
Ни ошибки, ни грехи.

Вроде, все — обычным миром:
Здесь — не то, да там — не так,
Но Елену не касались
Склоки, дрязги — душный мрак.

Выше сплетен и раздоров,
Серой мелкой суеты,
Выше мелочных разборов —
Книги, свет, любовь, цветы.

Люди разными бывают
В свои восемьдесят пять,
Только бабушкой Еленой
Вряд ли каждый сможет стать.

В свои юные семнадцать —
Фронт, бомбёжки, медсанбат.
После боя днём и ночью
Стоны раненых солдат.

А любовь, что ждать не хочет,
К ней, явилась на войне,
И молитва каждой ночью:
«Чтоб живой пришёл ко мне!..»

За страну, за мать Россию
Не жалела ты себя,
Дошагала до Берлина,
Жизнь и Родину любя.

Красный реет над рейхстагом!
В небо очереди бьют!
Да победной горькой выдох,
Всюду праздничный салют!

Братцы! Вот она! Победа!
Слёзы хлынули из глаз:
«Неужели одолели?!!!»
Звук гармоники, и — в пляс!!!

После взрывов бомб и свиста
Миномётного огня,
Тишиною у рейхстага
Утро встретило тебя.

***

Тополь, подпирая небосвод,
в толщу дней глядит с немым укором.
И тропинка робкая ведет
к старенькой скамейке у забора.

Здесь и тени поросли быльем…
Только почему-то год от года
окон заколоченный проем
не пускает душу на свободу.

Этот груз не разделить ни с кем.
Горький крик не вырвется наружу.
Тихо дрогнет жилка на виске,
и морщинки сделаются глубже.

Ни в погонных метрах, ни в рублях
не измерить дедовские хаты…
На таких вот сизых тополях
выбьет время памятные даты.

***

Запыленное небо развесило тряпки.
Под ногами лежит то ли прах, то ли путь.
Видно, что-то сломалось в привычном порядке:
и других не сыскать, и себя не вернуть.

В час, когда имена позабыты и даты,
и случайные тени шныряют в ночи,
где же голос, к спасению звавший когда-то?
Отчего ж ты, вития, так долго молчишь?

Он слова собирал, вспоминая молитвы –
утекали они, как сквозь пальцы песок.
И шептал невпопад тексты песен забытых,
воспаленные веки раскрыв на восток.

А когда и молитвы, и мысли иссякли,
по земле обожженной ушел человек…

И разбились о камни тяжелые капли
и надежда на будущий Ноев ковчег.

***

Над городом летели журавли,
а город спал, укутавшись в столетья,
и крылья распростертые цвели
над дремлющей Двиною на рассвете.

Звенели в небе птичьи голоса,
фонарь из-под руки глядел на стаю,
и только старый витебский вокзал
встречал гостей, как много лет встречает.

Над городом летели журавли…
И можно было жизнь писать сначала.
Но улицы морщинами легли
и ратуша о прожитом молчала.

МНОГОЯЗЫЧНЫЙ БАШКИР

«…башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок».
А.С. Пушкин, «Капитанская дочка»

Великий Пушкин знал,
что значит – боль,
и рассказал открыто перед миром,
как умирала крепостная голь
и вырезали языки башкирам.

Он сострадал им…
Как не сострадать,
когда в России в те лихие годы
мог с языком и жизнь свою отдать
любой из тех, кто захотел свободы.

Ну, а сегодня я листаю том
великого поэта всенародно.
Мой край свободен, как родимый дом,
и мой язык бытует в нём свободно.

Есть Пушкинская улица в Уфе,
и Пушкину там памятник поставлен.
Есть дух свободы в пушкинской строфе –
в башкирских песнях этот дух прославлен.

Сегодня я –
совсем не тот башкир,
что ни запеть не мог, ни молвить зычно,
что жил, сверкая рёбрами из дыр.
Сегодня я башкир – многоязычный!

Мой голос нынче в каждый дом проник,
ему внимают в высших кабинетах –
то наш великий пушкинский язык
мне открывает двери всей планеты.

Пусть видит ныне весь обширный мир –
и сельский житель, и народ столичный,
как безъязыкий пушкинский башкир
сегодня стал башкир –
МНОГОЯЗЫЧНЫЙ.

НЕ ПОВТОРЮ

«Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ…»
М.Ю. Лермонтов

«Прощай, немытая Россия!» –
воскликнул Лермонтов с тоской.
Мели снега, дожди месили
полей распахнутый покой;
от горя бабы голосили,
священник пел за упокой…
Текла история рекой,
года и беды пересилив.
Скажи, страна: под небом синим
ты вечно будешь ли – такой?

Мне так непросто молвить: «Да»…
Но снова вижу, как когда-то:
дворцы сановников – и хаты,
вокруг – рабы и господа.

Ужель и мне теперь дрожать,
боясь всевидящего глаза,
и от гонителей бежать
за горы древнего Кавказа?

Я – сын Урала!
Здесь мой дом,
на стыке Запада с Востоком.
И Лермонтову я с восторгом
хочу сказать в стихах о том.

Я тоже, как и он, люблю
Отчизну «странною любовью»,
но никакой бедой и болью
свою любовь – не оскорблю.

И как ни трудно иногда,
а мой язык сказать не в силе,
вслед за поэтом сквозь года:
«Привет, немытая Россия…»
РОССИЯ мне –
ЧИСТА всегда!

ОТ СМЕШНОГО ДО ВЕЛИКОГО

«От великого до смешного один шаг…»
Наполеон Бонапарт, 1812

«Вчера я читал в газетах, что ради освобождения России
от большевиков и её пробуждения к новой жизни
надо эвакуировать Уфу. Сегодня на центральной улице
увидел настоящего француза с отмороженными ушами…»
Ярослав Гашек, «Из дневника уфимского буржуя», 1919

Наполеону – кто мог помешать
явить Европе норов свой и силу?..
Но понял он, придя с мечом в Россию,
что меж великим и смешным –
лишь шаг.

С тех пор прошло уже две сотни лет.
Но не случайно, видимо, что именно
сегодня я –
башкир с французским именем –
опять ту правду вытащил на свет.

Кому-то – смех, ну, а кому – хоть плачь!
Гоня французов, конники-башкиры,
прошли вместе с Кутузовым полмира,
чтоб по Парижу прокатиться вскачь.

Поди, сдержи в порыве к славе наших-ка!..
Век пролетел – и, повторив накал,
Уфа встречала Ярослава Гашека,
что Колчака из города прогнал.

Мечтал ли Швейк,
что этот край под снегом
он покорит однажды навсегда?
Да, он пришёл с оружием сюда,
но покорил сердца народа – смехом.

Он сделал то, что совершить не смог
Наполеон, изранив душу века.
Ведь мы за то и полюбили Швейка,
что он проделать Гашеку помог
тот путь,
что от смешного до великого
ведёт людей сквозь беды и года.
Горит над ним сатирикам звезда,
всех остальных одаривая бликами.

Что нам от войн великих остаётся?
НАРОД читает Швейка –
и СМЕЁТСЯ…

Перевёл с башкирского Николай ПЕРЕЯСЛОВ.

Фото с фестиваля «Словенское поле»