***
Тополь, подпирая небосвод,
в толщу дней глядит с немым укором.
И тропинка робкая ведет
к старенькой скамейке у забора.
Здесь и тени поросли быльем…
Только почему-то год от года
окон заколоченный проем
не пускает душу на свободу.
Этот груз не разделить ни с кем.
Горький крик не вырвется наружу.
Тихо дрогнет жилка на виске,
и морщинки сделаются глубже.
Ни в погонных метрах, ни в рублях
не измерить дедовские хаты…
На таких вот сизых тополях
выбьет время памятные даты.
***
Запыленное небо развесило тряпки.
Под ногами лежит то ли прах, то ли путь.
Видно, что-то сломалось в привычном порядке:
и других не сыскать, и себя не вернуть.
В час, когда имена позабыты и даты,
и случайные тени шныряют в ночи,
где же голос, к спасению звавший когда-то?
Отчего ж ты, вития, так долго молчишь?
Он слова собирал, вспоминая молитвы –
утекали они, как сквозь пальцы песок.
И шептал невпопад тексты песен забытых,
воспаленные веки раскрыв на восток.
А когда и молитвы, и мысли иссякли,
по земле обожженной ушел человек…
И разбились о камни тяжелые капли
и надежда на будущий Ноев ковчег.
***
Над городом летели журавли,
а город спал, укутавшись в столетья,
и крылья распростертые цвели
над дремлющей Двиною на рассвете.
Звенели в небе птичьи голоса,
фонарь из-под руки глядел на стаю,
и только старый витебский вокзал
встречал гостей, как много лет встречает.
Над городом летели журавли…
И можно было жизнь писать сначала.
Но улицы морщинами легли
и ратуша о прожитом молчала.