МИССИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
В КОНТЕКСТЕ ИНФОРМАЦИОННОГО ПРОТИВОСТОЯНИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
(НА МАТЕРИАЛЕ ТВОРЧЕСТВА ИГОРЯ ГРИГОРЬЕВА)
Доклад доктора филологических наук, профессора кафедры теории литературы Белорусского государственного университета Анатолия Николаевича Андреева на второй Международной научной конференции «Слово. Отечество. Вера», посвященной памяти поэта Игоря Николаевича Григорьева.
1.
Хочется быть безбрежным, как поэзия Игоря Григорьева. Поэтому позвольте мне начать издалека, но по существу и в русле заявленной темы.
Я тридцать пять лет прожил в Беларуси, прежде чем понял то, о чем сейчас собираюсь говорить. Меня с самого первого дня пребывания в Белоруссии (отсчет идет с 1979 года, тогда еще страна называлась именно так) поразило и удивило в белорусах качество, выразить и описать которое я смог относительно недавно.
Я сразу почувствовал, что они иные, не такие, как русские.
Постепенно я понял, что разгадку белорусскости (назовем это так) следует искать вовсе не в этнопсихологии, как это предлагается на каждом шагу. Природа белорусскости (как, собственно, и всех остальных наций) формируется на ином информационном уровне – на уровне ментальности, которая отличается от этнопсихологии тем, что включает в себя когнитивные элементы, моменты концептуального отношения к миру. Ментальность характеризуется умением нации осваивать мир более-менее сознательно (поэтому иногда эта особенность описывается размытым термином национальная идея). Этнопсихология же (то самое коллективное бессознательное) адаптирует матрицу ментальности к той реальности, в которой существует нация. На уровне этнопсихологии формируется мироощущение, на уровне ментальности – мировоззрение.
Таким образом, ментальность и этнопсихология, будучи относительно автономными составляющими целостного информационного образования, соотносятся как высшее и низшее измерение, при этом информационный контроль за качеством национального (само)сознания (ментальности в широком смысле) сохраняется за более высоким уровнем.
А теперь о главном. В течение двадцати с лишним лет после развала Советского Союза белорусы из части русского мира, которой они де факто являлись, медленно-ползуче, однако неуклонно, в каком-то хтоническом алгоритме болотного заглатывания, превращаются (пока что далеко не все) в аморфную и очевидно антирусскую субстанцию. Перестают быть частью русского мира.
Почему? Что, собственно, произошло?
Полагаю, произошло следующее: этнопсихологии как не материальной, но вязкой стихии удалось навязать ментальности бессознательную потребность в иной, не русской картине мира. Речь идет об изменении информационной структуры ментальности под воздействием коллективного (да и личного) бессознательного. Именно здесь происходят изменения, невидимые глазу, но при этом самые существенные.
Хотим мы того или нет, нам приходится определять себя в отношении ценностей, – прежде всего и главным образом, высших культурных ценностей. Они, так сказать, пронизывают нашу жизнь, словно невидимый свет. Русский человек, поддающийся социализации, воспитывается всей своей историей и культурой как нравственно-философски ответственная личность (в идеале). Во всяком случае, русская культура регулярно и успешно воспроизводит тот слой людей, которые умеют мыслить и чувствовать в формате ответственности перед историей, истиной, добротой, красотой. Русская интеллигенция – именно такая духовная порода.
Достижения русских в области культуры (прежде всего художественной, и в первую очередь художественной словесности) настолько значительны, что они могут позволить себе роскошь быть искренними и правдивыми и, соответственно, требовать этого от других. Эти русские все явления оценивают по гамбургскому счету: так научила их история. И они только выигрывают от своего максимализма (хотя страдают от него же). Ментальность нации неуклонно совершенствуется по линии возрастания начала сознательного (хотя параллельно идет и вечный обратный процесс, куда ж без него – процесс культивирования дремуче-иррационального, «исконно-посконного», того, что обитает в дебрях психэ etc.). Это особенно хорошо видно на примере литературы, которая обозначила и разработала главный духовный сюжет человечества: превращение человека в личность (этнопсихологии – в ментальность, если угодно). Русские разобрались в себе с помощью литературы – и одновременно узаконили литературу как способ духовного производства человека.
Если коротко – это всемирно-историческое достижение. Русские вобрали в свою ментальность колоссальной сложности культурный код.
Вот почему просвещенным русским быть достаточно трудно.
Определим ценности русских с функциональной стороны: они способствуют формированию личности, создают климат для духовного производства человека, обладающего нравственным, философским и политическим кругозором.
Что касается белорусов, то их размытая до поры до времени идентичность, тяготеющая к невыявленному пока толком ядру ценностей, принципиально иная. Оказалось, что их история, как они ее понимают, научила их одной экзистенциальной вещи: не высовываться и получить шанс выжить любой ценой. Ключевое слово – любой.
Этнопсихология белорусов, увы, стала их ментальностью. Это очень печальная, потому что антикультурная, история.
Речь не о том, что белорусы плохие и убогие, а русские – красавцы с широкой душой и ясной мыслью, просто блистающей на челе. Речь об информационной структуре коллективного бессознательного, по матрице которой воспроизводится интеллигенция, то есть тот класс, который считается умом нации, вырабатывает национальную духовность. Белорусское коллективное бессознательное оказалось усеченным «на голову», то есть ровно на тот самый информационный сегмент, который отвечает за выработку духовности.
Казалось бы, хотят белорусы быть самими собой. С ментальностью или без оной. Что в этом плохого?
Если быть самим собой означает реализовывать свой культурный потенциал (то есть все же культивировать ментальное измерение в противовес бессознательному) – то это хорошо. В таком случае белорусы будут уважать русских – не за то, что они русские, а за то, что их усилиями культура продвинулась далеко вперед. Культурный культурного видит издалека, а отношение культурного субъекта к культурному чемпиону одно: уважение.
Если быть самим собой означает презирать русских (то есть завязнуть на уровне этнопсихологии) – это плохо: самоценность национального колорита являет собой разновидность гносеологического сбоя: формальные признаки становятся важнее содержательных.
И это вовсе не так безобидно, как может показаться на первый взгляд.
Идеологией национально озабоченных неизбежно становятся ксенофобия и национализм, стремящиеся к совершенству, то есть к фашизму. Скажем иначе: если стихии этнопсихологии не поставлен заслон культурно-ментальный, ментальностью этнопсихологии неизбежно становится национализм. И не надо играть в оттенки коричневого: мягкий, оголтелый, правый, левый, центровой, какой там еще. Суть национализма в том, что он свое, любезное сердцу, ставит выше универсального, культурного (с позиции философского отношения – детская ошибка: абсолютизация субъективного).
Следовательно, рано или поздно любой национализм обернется фашизмом. Именно так: если содержательность идеологии черпается из этнопсихологии, нация идет прямой дорогой к фашизму.
Стремление белорусов быть белорусами, то есть получить право на сотворение национальной мифологии (читай: искажение истории без ограничений, что является ничем иным, как абсолютизацией субъективного) тут же приводит к тому, что их перестает интересовать историческая мотивация русских. Главное – свой флаг, свой герб и родная до боли вышиванка; истина, добро и красота становятся способами лелеять вышиванку, культивировать ее уникальность, не более того. И суверенитет любой ценой как икона в красном углу – вишенка на торте.
Националисты – публика совершенно беспринципная и абсолютно безнравственная. Они будут белое называть черным и черное белым, причем столько раз, сколько сочтут необходимым. Думающие «чутьем», культивирующие этнопсихологию как высшую форму ориентации в мире, они на самом деле не понимают разницы между социализмом и фашизмом, между Гитлером и Сталиным, между прагматизмом и подлостью, между русскими и белорусами – просто потому, что они не умеют понимать.
Тут мы подошли к главному и решающему пункту (вокруг которого, впрочем, крутимся давно). Идентичность белоруса, утратившего свою великую русскую историю и взамен получившего мифы, перестала держаться на внятной концепции, освоение которой требует усилий мыслительных и духовных. Она всецело стала держаться на простейшем чувстве местного патриотизма, который чутко реагирует на приманку из колбасы: где больше колбасы – там и истина. Намазанная добром. Лепота, одним словом.
Быть русским можно только в контексте всемирной истории; быть белорусом оказалось возможным, не сходя с места, придумывая себе красивые картинки из никогда не существовавшего прошлого.
Быть культурным русским – достаточно тяжелое бремя. Новая и новейшая история русских – это история мыслящих людей (подтверждением чему является фирменная история «горе от ума»); белорус проблему культурности решает просто: это, дескать, информационный излишек, информационный мусор, от которого лучше всего избавляться. Тогда, глядишь, и горя поменьше.
Образовались две разных духовных породы, два разных информационных космоса. И механизм культурного опрощения безысходно прост: думать как можно меньше. Белорусы оказались недумающими русскими, выпавшими из культурного поля русскими.
Еще раз подчеркнем: мы говорим о белорусах не как о народе, а о политически и идеологически активной части белорусской интеллигенции, которая формирует «представление народа о народе». Мы говорим о господствующем в обществе идеологическом тренде, который, подчеркнем, разделяют далеко не все.
Разговаривать русские и белорусы продолжают на одном языке, однако информационное наполнение их миров, обретающее признаки идентичности, стало настолько несопоставимым, что люди, говорящие на одном языке, первыми перестали понимать друг друга. Русские говорят о чувстве чести, о справедливости, о власти капитала; белорусы – в ответ! – о вышиванке, имперскости мышления и количестве колбасы на душу населения.
В огороде бузина, а в Киеве, как известно…
Если Беларусь перестает быть частью русской истории и русской культуры, то есть самобытной частью русского мира, то заговорит она на языке врага, каким бы ни был этот язык, русским или белорусским. И черное будет именовано белым. Шутки с болотом этнопсихологии плохи. Кстати, Нобелевская история с русскоязычной белоруской Алексиевич это ярко подтверждает. Писательница стала символом стремления белорусов (далеко не всех, опять же) сменить идентичность – из людей «русского мира» превратиться в людей мира западного. Из русских стать антирусскими.
И раз уж судьба белоруса всегда быть под кем-то, кто за каким-то чертом прет и прет на их благодатную подзолистую землю, окруженную благовонными болотами, то выбирать себе пана надо с умом: под кем выгоднее. Кто виноват, кто прав, что делать, быть или не быть – это все ребусы о вечном из репертуара русских мечтателей.
А наш извечный вопрос – «под кем?».
Так белорусы доросли до прагматизма. Кажется, что стали основательней в культурном отношении. Не то, что неугомонные восточные соседи. Чем западнее – тем умнее люди, как известно.
Разумеется, ущербная нацментальность чутко уловила заказ коллективного бессознательного: мы не только духовно, мы и этнически не русские. Мы вообще литвины, чудо-балтский субстрат, не имеющий ничего общего с финно-угорским русским.
Если миф служит задачам национального самосознания, значит, это правильный миф. Этнопсихология не стесняется глупости, ибо глупость – вещество, из которого она состоит.
Легко заметить, что идеологические вожди белорусов идут по пути, который успешно проходят их южные соседи, украинцы. Возможно, первопроходцами на этом пути были соседи западные, великие поляки. Я хочу сказать, что такой особенный белорусский путь вполне закономерен, уникальная идентичность белорусов под копирку списана с украинских вышиванок (правда, орнамент разный, разный) и польского шляхетского мировосприятия.
Все эти нации попали под каток информационного закона: если ментальность не управляет этнопсихологией, следовательно, этнопсихология начинает управлять ментальностью – хвост начинает вилять собакой, если так понятнее.
И механизм «культурной самоидентификации» (в открытой печати этнопсихология всегда прикидывается изысканной ментальностью, догадываясь, что обладать ментальностью – культурная роскошь нации) безысходно прост: думать как можно меньше. Можно искать свое место в мире относительно высших культурных ценностей, а можно – относительно России, которую можно назначить аутсайдером.
Второе выгоднее, прагматичнее, так сказать, в западном стиле – следовательно, престижнее. Западнее от России все так считают.
Получается, что настоящая культура («культура» издевательского приоритета этнопсихологии над ментальностью) начинается от границ Беларуси.
Выбирать или не выбирать Россию, нравственный ориентир, в качестве союзника – это, по сути, нравственный выбор. Бездумно отвергать Россию – значит, отвергать саму возможность и необходимость нравственного выбора.
И нравственный выбор был изящно заменен стратегией прагматизма, который в данном контексте является идеологией цинизма.
Таким образом, и нравственная неразборчивость, и ее ближайший родственник, цинизм, благодаря неусыпным радениям «истинных патриотов» входят в ментальность белорусов – людей, конечно, мирных, однако склонных к дешевой ксенофобии, как и все не обременяющие себя мыслью обыватели.
Менталитет – это своеобразный IQ коллективного бессознательного.
И это не константная величина, менталитет по тем или иным причинам может быть как в «хорошей» форме, так и в «плохой». Вот у белорусов он сейчас в форме, далекой от оптимальной.
Кстати сказать, менталитет таких культурных держав, как Франция или Германия, сейчас также не на высоте. А вот Россия сегодня в ментальном тонусе (хотя еще совсем недавно, во времена СССР, тонус этот был заметно ниже).
И завтра, если сохранится сама цивилизация, Европа должна будет каяться и замаливать свои грехи перед Россией, именно перед Россией, потому что представители элиты, которые сегодня, увы, не определяют «градус» менталитета, прекрасно отдают себе отчет в том, что Россия ведет себя именно по-европейски, достойно, а вот Европа скатилась в дешевый цинизм. Европа наших дней недостойна самой себя. Русские европейцы – вот кто сегодня отстаивает ценности культуры.
И если Беларусь (то есть те, кто сегодня взяли на себя право и ответственность говорить от ее имени) вознамерилась выбрать Европу с низким коэффициентом ментальности и отвергнуть Россию с коэффициентом высочайшим, подлинно европейским, – это, опять же, не безобидно; это выбор бессознательного дрейфа в ту сторону, где больше корма-жвачки и думать никто не заставляет. И плата за желание подхарчиться на халяву – отказ нравственно-философских ориентиров, то есть от себя, по сути.
Вы хотели этнопсихологии как меры всех вещей?
Получите фашизм на выходе. Такая вот цепочка зависимостей.
Этнопсихология наивно черпает доказательства своей правоты в том, что льнет к стороне сильнейшей. Кто сильнее, тот и прав: это и есть главная «заповедь» этнопсихологического отношения.
Она же – главный закон джунглей, как известно.
Вопрос «кто мы такие?» подменяется вопросом «под кем мы?».
А мы всегда будем с-теми-под-теми, на чьей стороне сила.
Выбор белорусов не Запад или Россия, как принято думать не думая; подлинный выбор еще фатальнее – ментальность или этнопсихология. Дело не в России, а в том, что националистам не хочется думать, а хорошо жить – ох, как хочется. С таким багажом куда бы ты ни пошел, хоть бы даже на самый западный запад, все равно забредешь в родное болото.
Виновата, само собой, будет Россия.
А теперь сформулируем наш главный тезис. Ментальность vs этнопсихология – это, с одной стороны, способ структурировать духовность, а с другой – выделение двух разных типов управления информацией, которые становятся нравственно-философской основой информационного противостояния цивилизаций – «русской», ориентированной на познание мира (вследствие чего и возникает сам феномен духовности, феномен ценностного отношения), и «западной», культивирующей бессознательное приспособление, порождающее бездуховность (существование вне нравственно-философских ориентиров, вне сферы личностных ценностей).
2
Какое отношение имеют типы управления информацией к литературе?
Литература как «способ духовного производства человека» по определению начинается с экзистенциального выбора: на какой тип отношения к миру ориентироваться – на ментальность (духовность) или этнопсихологию (бездуховность)? На постижение человека, стремящегося быть личностью, или развлечение человека, не желающего становиться личностью?
Разграничение ментальности и этнопсихологии ведет к появлению оппозиций личность – индивид, литература – чтиво, познание – приспособление, русская цивилизация – западная цивилизация.
Таков контекст, в котором воспринимается творчество Игоря Григорьева сегодня – в контексте информационного противостояния цивилизаций. Казалось бы, он жил в другую эпоху, когда противостояние России и Запада виделось как противостояние фашизма – коммунистическому марксизму-ленинизму. Как война человеконенавистнической идеологии с идеологией жестоких романтиков. А в наши дни?
На смену оголтелому антисоветизму незаметно пришла толерантная ксенофобия (в отношении России – русофобия), от которой до фашизма рукой подать. Социалистической идеологии давно нет, однако отношение к России при этом странным образом не только не изменилось, но, напротив, приняло еще более острые формы. В чем тут дело?
Дело в том, что сегодня, как и 70 лет тому назад, этнопсихология противостоит ментальности. Бессознательный тип освоения жизни – сознательному. И бессознательное побеждает. Как во времена фашистов. Таков мой ответ.
И в этой ситуации такие понятия, как патриотизм, свобода, истина, культура, литература прочитываются заново, переосмысливаются. Двойное прочтение обуславливается тем, с каких позиций трактуются указанные понятия. Если с позиций ментальности – они становятся ценностями мыслящего человека, если с позиций этнопсихологии – они превращаются в способ манипуляции обывателя, не способного думать.
Возьмем, например, патриотизм. И тут же убеждаемся: патриотизм патриотизму рознь. Одно дело патриотизм пещерный как проявление этнопсихологии, и совсем иное – патриотизм просвещенный, «ментальный».
Соблазнительно взять и вогнать поэзию Григорьева в эту, вроде бы, правильную схему. Однако с тонким русским поэтом этот номер не проходит. У Григорьева образ России – собирательный и многогранный. Не схематичный. Что он имеет в виду под Россией?
Если коротко, то это понятие стоит в одном ряду с высшими культурными ценностями – истиной, добром, красотой. Но при этом оно живое и, следовательно, противоречивое.
Как ни странно звучит, можно защищать родину, не щадя живота своего, вовсе не из культурных соображений – а «по-простому», «из соображений» этнопсихологии. Приведем красноречивый пример на эту тему. Стихотворение «Меня ранило», написанное 13 января 1945. (НАБАТ: стихи о Войне и Победе. – СПБ.: «Путь», 1995)
Было так: сперва я бёг,
А потом, с размаху, лёг.
Отходила вдруг нога.
Брешь в штанах. Полсапога.
Шапки нет. В ушах трезвон.
Прохлаждаться не резон.
От меня шагах в полста
Вылез немец из куста.
А за ним возник другой —
Не до дрыганья ногой.
То есть, тут не до ноги —
Можешь, нет ли, убеги!
Я, понятно, не бежал,
Да не то чтоб и лежал.
Весь вошёл в житейский раж:
То катился, как кругляш,
То скакал — хвала прыжку! —
Заслонив рукой башку,
То сжимался аж в комок…
И ведь смылся, мог-не мог.
Казалось бы, немудреная зарисовка из жизни бойца. Демонстративно «теркинские» сюжет и стилистика. Казалось бы, при чем здесь ментальность и всякие там высокие культурные соображения?
По Григорьеву, понятие «выжить» (не любой ценой, заметим) непременно включает в себя и витальную цепкость. Этнопсихологию. Если нет воли к жизни, никакие идеи не помогут.
Но цивилизацию на «мог-не мог», на природной ловкости не построишь. Стойкость и выносливость – это хорошо; умная голова и духовная самоотдача впридачу – еще лучше. И тем не менее русские воины, сильные духом, не стесняются выживать. Это точка отсчета – и это правильно. «Ты – Воин! Ты – Волен!» (Поэма «В колокола»)
В поэме «Русский урок» постепенно, как колокол в поэме «В колокола», куется-рождается формула «русскости», где органично слиты натура (этнопсихология) и культура (ментальность):
Да встанут противу засилья
И ухарь, и схимник-монах!..
Ухарь – это раздолье, воля-волюшка и бесшабашность («То ли воля поет, То ли сердце — вразлет»: «В колокола»); схимник-монах – ученость и рассудительность, ведущие к мудрости.
Понятие Россия постоянно обогащается – образами-приращениями, которые выстраиваются в культурно-исторический ряд. Например, уже упомянутый нами образ колокола. Осколкам колокола
Гинуть бы
в стыни и в зной,
Зазеленелым и сирым,
Когда бы их люд честной
Не уберег
всем миром.
История «куется» – «всем миром». «Удел» (НАБАТ: стихи о Войне и Победе. – СПБ.: Путь, 1995):
Удел не кляня окаянный,
Оставить земное житьё,
Как мних Пересвет покаянный,
Скрестив роковое копьё!
Бесслёзно во мгле потрясений
Покинуть возлюбленный край,
Как доблестный Сергий Есенин,
Как светоч Рубцов Николай.
«Мних Пересвет» – уже ухарь и схимник в одном лице, еще тогда, давным-давно; «доблестный Сергий Есенин» (ухарь и мних) – образ новейшего времени, «светоч Рубцов Николай» (сплав тот же: натура и культура) – и вовсе наши дни.
«Набат», «В колокола» – этот «звон заглавий» вовсе не случаен, в нем слышится призыв внять культурному коду своей истории, где просвещение усиливало воинский дух, а воинский дух благоговел перед просвещением.
В результате отлились такие строки («Набат»):
А я, как мой Пророк, мечту лелеял тоже:
И ворога любить, и милость к падшим звать.
Но… меч в моей руке! Помилуй, правый Боже:
Любовью надо жить и, значит, убивать?
Перед нами философия войны и мира, а не психология драчки. Мало быть сильнее врага, надо не стать врагом самому себе. Война не только не отменяет понятия истина и добро («война все спишет»), но, напротив, актуализирует их. Убивать любовью – это мучительно, хотя и необходимо; а убивать чтобы убивать – это, в конечном счете, убивать себя.
Вот и получается: любить Россию – любить истину. Ни больше ни меньше. Быть таким просвещенным патриотом – «убивать любовью» – тяжелое бремя. Это цивилизационный выбор, говоря языком современных реалий. «Радеем за-ради Руси – не ради полушек да гривен…» («В колокола»). Это выбор ценностей духовного порядка, где вечная проблема «что есть истина?» актуальнее суетливой формулы «кто виноват?», особенно в том случае, когда последняя подается в связке с «что делать?». Если «что делать?» идет после «кто виноват?», то история бесконечно плодит виноватых, история страны превращается в историю вины. Что делать с такой историей? Откуда в такой истории взяться духовной энергетике?
«Кто виноват?», кстати, – это рефренчик из репертуара этнопсихологии, и это вовсе не беспомощный русский ответ-вопрос на все случаи жизни, упирающийся в фатальный вопрос-ответ «что делать?»; эта глупая волынка навязывается русским как, якобы, их ментальный синдром. Дескать, что ни случись – сразу начинают искать виноватых, чтобы наломать дров – и вновь подавай им виноватых. На самом деле у русских «что делать?» идет вслед за сакральным вопрошанием «что есть истина?» – действия сверяются с высшими культурными ценностями, истиной, добром, красотой. Такая практика, такой алгоритм осмысленных действий позволили русским сотворить не историю дураков, а, пусть и трагическую, но историю мыслящей нации. У людей, кстати, не трагических историй не бывает.
Наша история – уникальный источник для воспроизводства гуманистического менталитета.
А вот как Игорь Григорьев метит «ментальность фашизма»: «Маньяк изблюёт в мир “Майн Кампф”» (строка из «Русского урока»). Лапидарная и оттого веско красноречивая оценка принципа «кто сильнее – тот и прав». Каков идейный каркас «шедевра» маньяка?
Простенький посыл «кто виноват?», оформленный как причина, ведет к примитивному следствию «что делать с теми, кто виноват». К чему это привело, мы все хорошо знаем. Вот она, классика этнопсихологической экспансии. Нация вмиг глупеет, люди превращаются в нелюдей. «Житейский раж» заставляет замолчать голос здравого смысла.
Игорь Григорьев прошелся по самым матрицам духовности. Именно культурный патриотизм делает поэта Игоря Григорьева величиной культурно значимой. Не столько этнопсихология, сколько ментальность его поэтический корень. Кто бы ни читал его стихи, никому и никогда в голову не придет сказать, что они, например, против белорусов, или украинцев, или поляков. Или даже немцев. Его стихи по своему ментальному посылу не «против» чего бы то ни было, а – «бери неотложней и выше» – «за Россию-истину», они позитивно заряжены, а не деструктивны. Они за «победу над ночью», а не против «маньяка». Есть разница.
Это ярко проявляется в концовке поэмы «Русский урок», и эти звонкие строки заслуживают того, чтобы привести их полностью:
Стокровьем закат пересиля,
Победу над ночью зажгла.
Россия, Россия, Россия,
А если бы кровь изошла?
А если б разверстая бездна
Пронзила заволжский песок?
Тебе-то, вещунья, известно,
Как в Даль твою впился б Восток.
А вдруг бы себя не хватило?
А вдруг бы да сдали крыла? —
Ведь экая смертная сила
Твою непреклонность рвала!
Всю ночь от потёмок до света,
До самого Солнца-светла,
Ужель не боялась ответа,
Себя сожигая дотла?
Ужели надеялась выжить?
Воскреснуть в назначенный срок?
— Бери неотложней и выше:
Дать нелюди Русский Урок!
~ ~ ~
Вдругорядь взгори Хиросима —
И Питер сгорит, и Елец…
Россия, Россия, Россия,
Победы терновый венец. (…)
Нельзя повторить «Дранг нах Остен» —
Клеймёны «паучьим крестом»,
Не те мы теперича ростом
(Хоть люди забыли о том).
Нельзя повторить Нагасаки,
Зане ноне порох не тот.
— Авось перебьёмся без драки…
Нет, люди: «авось» не спасёт!
Звучит как набат. Словно сегодня написано, в наши дни. Даже расшифровывать актуальные аллюзии нет необходимости.
Поэму «Русский урок» можно назвать «Урок русского» (и здесь образуется удивительная перекличка – перезвон! – с В.Г. Распутиным, который также по-русски подбирался к окаянным вопросам бытия).
В чем смысл урока?
Он очень прост, ибо очень глубок: любить Россию – любить истину. Россия и истина – близнецы-сестры. Не станем задаваться вопросом «кто матери-истории более ценен?», дабы не впадать в мессианство.
Однако если задаться вопросом о миссии русской литературы в современную эпоху (в контексте информационного противостояния цивилизаций следует говорить именно о миссии, но не о функции или задачах), то она определяется императивом познавательного отношения к миру: формировать духовность человека как гармонию вечных ценностей – истины, добра, красоты. Любовь к истине-России – это проявление любви к миру. Такая любовь никому не угрожает, она всех объединяет.
Игорь Григорьев глубоко прав.
Как ни пафосно это звучит, быть русским сегодня означает, во-первых, быть русским европейцем, а во-вторых – быть на стороне культуры. На страже ментальности (не поступаясь самобытностью этнопсихологии).
В этой связи концепция русской Европы как очага здоровой ментальности нам представляется весьма актуальной. Именно в таком контексте, с нашей точки зрения, и следует воспринимать патриотическую лирику Игоря Николаевича Григорьева.
Анатолий Андреев,
доктор филологических наук,
профессор, член Союза писателей Беларуси
(Минск, Беларусь)
Псковское региональное отделение Союза писателей России с прискорбием сообщает, что ушел из жизни наш друг, коллега, член Союза Писателей России Иван Егорович Калинин – талантливый, самобытный писатель, посвятивший свое творчество родному городу, славным страницам его истории, его героям, знаменитым людям и рядовым жителям – своим современникам.
Как 
Галина Федоровна Черникова, доктор филологических наук, с 1957 года живёт в Румынии, более 30 лет преподавала русскую филологию в университете г. Тимишоара.
Галина Федоровна решила все это безвозмездно передать в Россию. 
