28 сентября в 16.00
в  актовом зале Псковской областной универсальной
научной библиотеки имени В.Я. Курбатова
пройдёт вечер памяти,
посвящённый 85-летию со дня рождения
ВАЛЕНТИНА ЯКОВЛЕВИЧА КУРБАТОВА

Организатор и ведущий вечера – известный российский прозаик Игорь Смолькин, председатель правления Псковского регионального отделения Союза писателей России.

Вход свободный

Сегодня своё 60-летие отмечает
известный русский православный писатель
Игорь Александрович Смолькин (Изборцев)

Так то же он – Игорь Смолькин?

Читатель знает его как талантливого писателя, автора двух десятков книг – книг художественных, но, в то же время, глубоко нравственных, отчасти философских, несущих читателю добро и свет, продолжающих лучшие традиции русской литературы.

Прихожане церкви Воскресения Христова в Орлецах знают его, как одного из основателей и строителей этого храма, а также как церковного старосту, радеющего за его (храма) сохранность и благолепие.

Всей литературной России он известен как председатель жюри Всероссийской литературной премии имени Н.С. Лескова «Очарованный странник», за лучшие произведения, направленные на сохранения духовных ценностей в российской литературе и руководитель литературной премии «Словес связующая нить…», за лучший художественный перевод произведений российской и зарубежной литературы на языки народов России.

Игорь Смолькин член редакционных советов членом редакционных советов журналов «Балтика» (Таллин) и «Родная Ладога» (Санкт-Петербург), член Всемирного Русского Народного Собора, и Высшего творческого совета Союза писателей Союзного Государства России и Белоруссии. Действительный член Академии Российской словесности и Петровской академии наук и искусств.

Для Псковских же писателей Игорь Смолькин – это, в первую очередь, руководитель их писательской организации, с 2005 года возглавляющий правление Псковского регионального отделения Союза писателей России, несущий бремя заботы писателях нашей области.

Дорогой Игорь Александрович,
говорят, что 60-летие – это время подводить итоги, переосмысливать прожитую жизнь, заново расставлять приоритеты. Но свои приоритеты Вы расставили уже давно и главный из них – служение русскому слову, великой русской литературе.
И мы от всей души желаем Вам терпения, мужества, неиссякаемой творческой энергии в этом Служении.
Здоровья, счастья, долголетия, силы духа, творческих сил, новых книг и новых читателей.

 

От имени писателей Псковской области,
заместитель председателя правления
Псковского регионального отделения
Союза писателей России
Андрей Бениаминов

 

Игорь Изборцев Прозаик, председатель правления Псковского регионального отделения Союза писателей России. Живет и работает в городе в Пскове. подробнее>>>

Фортель судьбы
(рассказ)

Под кованым, крытым черепицей козырьком у входных дверей магазина «Гном» дождь уже не казался докучливым кровососом. Клубящиеся хищными москитами дождинки, не умея пробраться внутрь защищенного навесом пространства, бессильно разбивали свои жала о мрамор ступеней. Иные ловкие струйки, выделывая замысловатые па, дотягивались до носков ботинок, но тут же растекались в жалкие кляксы и падали по каскаду ступеней на черный асфальт. Старший наряда сержант Петров снисходительно скривил губы: «Так-то, здесь тебе нас не достать!».
– Ты чего бормочешь? – хрипло, выкашливая дождь, спросил его напарник, рядовой патрульно-постовой службы Горшков.
– Радуюсь жизни, – Петров похлопал себя по щекам и с шумом выдохнул воздух. – Помню, был как-то в санатории на Черном море, тоже в сентябре. Дождина лил целыми днями. А я на террасе в шезлонге, в руке стакан пива, а кругом море шумит – красота! В общем, радовался жизни.
– Оптимист, – Горшков попытался прикурить сигарету, но отсыревшая зажигалка отказывалась работать. Щелкнув несколько раз, Горшков спрятал ее в карман и в сердцах сплюнул: – вот он, Ешкин кот, дружественный Китай. А я ведь бывал в Китае и на Черном море пару раз – губернатора сопровождал.
– Ну да, – ухмыльнулся Петров, – тебя, слышал, выперли из ФСО, ты ведь в соседней области служил?
– В соседней, – кивнул Горшков, – только не в ФСО, а в службе охраны тамошнего губера.
– А чего выперли-то? Или военная тайна?
– Да какая там, Ешкин кот, тайна? – Горшков опять сплюнул. – Об этом и в прессе писали. Правда, туда попала официальная версия, на самом деле все было не так.
– Ну и как же было на самом деле? – Петров опустил подбородок и исподлобья взглянул на напарника. – Или слабо рассказать?
– Да чего там рассказывать, – Горшков махнул рукой, но, видя, что сержант не отводит вопросительного взгляда, начал говорить:
– Приехал к нам, значится, высокий начальник из столицы. О мертвом, как говорится – или хорошо или ничего. Поэтому лично о нем ничего и не скажу, все равно хорошего про него не слышал. Ну, приняли его, конечно, по самому высшему разряду: банкеты, бани, охота, рыбалка, девочки… А потом, в завершении программы, решили покатать на самолете, показать область, так сказать, с высоты птичьего полета. Не знаю, чей там получился недосмотр, но в воздухе у самолета мотор стал барахлить. Летчик кричит: прыгайте, мол, парашюты в углу. И еще что-то там кричал, да никто не разобрал, шумно очень было. Это потом мы узнали, что он просил зеленый мешок с нашитым красным квадратом не брать, в нем, дескать, вместо парашюта бельишко грязное лежит, комбезы там, трусы, носки ну и прочая дрянь. Я уж и не знаю, что тут вышло: злой рок или просто случай… Одним словом, этот самый мешок с красным квадратом на московского гостя как раз и нахлобучили. Спешка, понимаешь, дикая была. Его, кажется, третьим или четвертым выпихнули. Я, Ешкин кот, и выпихивал. Эх, кабы знал! Но ведь как лучше хотел? Помню, кричал он, сопротивлялся, а ему: извиняйте, мол, Анатолий Борисович, но для вашего же блага так лучше будет. Повернул его носом к небу и толкнул промеж лопаток… А вскоре и сам сиганул. Лечу, помнится, любуюсь: красота-то какая вокруг – леса, поля, озеро, речка змейкой вьется! А на душе все равно кошки скребут: что-то не так! Приземлился на поле, кругом лепешки коровьи…
– Ну и дальше что? – нетерпеливо вскинул подбородком Петров.
– А что дальше? – вздохнул Горшков. – Не знал я, Ешкин кот, что минутой назад на этом самом поле одной лепешкой стало больше…
– Ну, ты… – Петров закашлялся, пытаясь подавить пароксизм дикого смеха. Ему на удивление живо представилась вся вышеописанная сцена. На матовой завесе дождя, словно на экране своего домашнего «панасоника», он увидел, как «нахлобучивают» на спину маститого московского гостя мешок с грязным бельем и с матерком выпихивают в пасть открытого люка… – ну ты… – он, два раза согнувшись пополам, неимоверным усилием погасил приступ кашля, – душегуб…
– Во-во! – Горшков ткнул командира в грудь указательным пальцем. – Прокурор, что разборки учинял, так меня и называл. Засажу, кричал, Ешкин кот, до конца дней! Однако, дело за отсутствием состава преступления прекратили, уволили за несоответствие с волчьим, Ешкин кот, билетом. А вот летуну не повезло: ему халатность пришили и на три года упекли, хотя самолет-то он все-таки сумел посадить. А я, Ешкин кот, после целый год работу искал. В нашей области меня даже ларьки охранять не брали. Вот у вас повезло, топчу асфальт.
– Да уж… – Петров запнулся, подбирая нужные слова. – Ага, – он удовлетворенно причмокнул, – фортель судьбы, иначе и не назовешь.
– Как? – Горшков непонимающе наморщил лоб, немного помолчал и гулко щелкнул пальцами: – прав ты, сержант, на все сто – бардак у меня с судьбой, тут уж к бабушке не ходи.
– Так, – Петров вдруг построжал и положил руку на штатную кобуру, – видишь там, на автобусной остановке, два мужика тусуются?
– Вижу и что? – пожал плечами Горшков.
– А то, – Петров застегнул доверху молнию куртки и поднял воротник, – по сводке грабеж был недавно в этом районе, как раз два мужика фигурируют в деле. Пойдем-ка проверим этих хлопцев.
– Пойдем, – печально вздохнул Горшков и привычным движением расстегнул кобуру…
Псков, 2009

Тень отца Гамлета
(рассказ)

С голодных послевоенных до беспутных девяностых годов на берегу реки Псковы, неподалеку от Гельдтовой бани, жил сапожник Иван Алоян. Иваном он был по матери, а по отцу – армянином. Да и вообще, во всем остальном он тоже был по отцу. «Отец мой, – говаривал, бывало, Иван Алоян, – а звали его родителя ни как иначе, как Гамлет, – когда пришли в наш город фрицы, первым взял в руки винтовку и ушел в партизаны…» Если речь заходила о достижениях народного хозяйства, то Иван Алоян говорил примерно так: «Отец мой, Гамлет, в бытность свою хлеборобом, за смену выполнял четыре нормы, и сам Никита Сергеевич вручал ему за это куст элитной кукурузы». Если разговор касался оперы или балета, то отец Гамлет становился ведущим тенором или примой балеруном. Был он также строителем Покровской башни и основателем Труворова городища. А также большим другом Пушкина и Кутузова.
И никто, чье знакомство с Иваном Алояном продлилось более двух-трех дней, не назвали бы его треплом или брехуном. Потому что был у Ивана один пунктик – он не признавал прошедшего времени и считал, что все люди – а значит и Шекспир, и Василий Теркин, и отец его Гамлет – живут сегодня и сейчас. И нет никаких каменных, бронзовых и золотых веков, а есть эра коммунистического строительства, которая продлится до полной и окончательной победы Коммунизма. Кое-кто не понимал этой его самобытности и говорил о нем плохо, писал даже пасквильные вирши. Вот, например, такие:

Жил под горкой, возле бани,
Где стоит могучий дуб,
В старом доме дядя Ваня,
Был Иван дремуче глуп.

Почему таким он стался?
Ну никто не знал в округе.
С крыши ль в детстве оборвался?
Иль чего-то испугался?
В общем – нет в мозгах подпруги.

Может в этом сробил сыну
Папа с грязным пьяным рылом?
Наследил – и шасть в могилу,
А сыночек стал дебилом?

В общем, где тут разобраться?
Психиатру В. Петрову
Оставалось только сдаться –
Лечит он теперь здоровых…

Но таковых настигал скорый народный гнев и безжалостно карал. Например, автора вышеуказанного стишка Алояновы защитники-радетели настигли в парилке Гельдтовой бани и прямо как есть, голого, прогнали через весь колхозный рынок до самых реставрационных мастерских. Видал бы это основатель оных бань Карл Иванович Гельдт, то-то от души посмеялся бы, потому как, хотя и немец, а изрядный, говорят, был весельчак…
Но пунктик пунктиком, а сапоги Алоян точал изумительные. Что ни пара, то яичко. Среди его заказчиков, как утверждают знатоки, были начальники райотделов милиции, директора крупных совхозов и даже один секретарь горкома партии.
Как уже отмечалось, вся история города, в представлении Алояна, была связана с его отцом Гамлетом. Так же, как и его, города, настоящее, и грядущее. Отец его, Гамлет, должен был в будущем отремонтировать и запустить фонтан в городском парке, построить новый мост через реку Великую и утвердить победу коммунизма. Про те светлые времена Иван Гамлетович рассказывал с особенным энтузиазмом…
А в перестройку, Алоян не верил. Нет ее – и все! И плевался в сторону каждого, кто утверждал обратное. «Вот придет мой отец…», – пугал он и показывал перестройщикам кулак.
Да, а отца его никто никогда не видел. Старики говорили, что тот бросил семью и умотал в Ереван, когда Ваня еще под стол пешком ходить толком не научился. Однако самому Алояну про это никто не рассказывал. Так и жил он в тени своего отца Гамлета. До середины девяностых… Но видно и до его блаженной головушки достучались наконец своими остренькими молоточками прорабы перестройки. Стал он тогда что-то кумекать про реальности сегодняшнего дня и от того совсем заплохел.
Последний раз его видели раним утором у стен городского рынка. Он что-то рисовал на старом досчатом заборе. Разобрать его рисунки не представлялось возможным, потому как они по большей части представляли собой бесформенные пятна, похожие на тени чего-то безвозвратно ушедшего. На всякий случай стирать с забора до времени их не стали. А Иван Алоян после этого бесследно исчез.
Вскоре в районе рынка появился какой-то бродячий армянин. Он-то и пояснил, что фамилия «Алоян», в переводе с армянского, означает «Вселенская душа». После этого у базарного забора стали собираться горожане и обсуждать Ванины художественные экзерсисы. Многие усматривали в них некую вселенскую глубину и предлагали обратиться в Нобелевский комитет, правда зачем, не умели объяснить, ведь соответствующей номинации Альфред Нобель в своем завещании не предусмотрел. Звучали и более трезвые голоса, утверждающие, что, дескать, Иван Алоян пытался в последний раз изобразить своего незабвенного отца Гамлета. Скорее всего, так и было на самом деле. Рисунки эти до конца девяностых никто не стирал, покуда ни демонтировали сам упомянутый забор…
Так, можно сказать, что до конца второго тысячелетия наш город просуществовал в тени отца Гамлета. Пока бравый двадцать первый век не оставил в прошлом и коммунистическую будущность, и оную тень, и саму историю нашего древнего города.
Псков, 2011

Проверка на бдительность
(рассказ)

30 октября. Мыслящее человечество праздновало именины герцога Люксембурга Вильгельма III, правителя Европы XV века. А у нас гремел разводными ключами и гайками день инженера-механика. Хотя причем тут инженерика и механика? Ведь в России в этот же день отмечали рождение (не механика) Маршала Советского Союза Николая Огаркова и прославившегося в научных кругах (не инженера) Баба Хоми Джехангира? Как тут разобраться простому человеку? В общем, без Блока никак не обойтись. А у него, известное дело:

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Все будет так. Исхода нет.

Не люблю спорить с Блоком, но иногда этого не избежать… Во-первых, ночь еще не успела наступить, потому как в шесть тридцать вечера какая ночь? Во-вторых, не улица это вовсе была, а железнодорожный вокзал. И аптеку с привокзальной площади едва возможно было бы разглядеть. А в остальном, все ровно, как у поэта: и «фонарь», и «бессмысленный и тусклый свет», и «живи еще хоть четверть века — все будет так». По крайней мере, за последнее двадцатипятилетие я никаких значительных перемен в зоне ж/д вокзала не углядел, хотя регулярно осуществляю перемещение по железной дороге.
30 октября в 18-30 я прибыл на вокзал с той же целью: переместиться в Москву для участия в XXII Всемирном русском народном соборе. Известное дело, в одной руке у меня был чемодан, а в другой – полиэтиленовый пакет с легким ужином. Впрочем, два банана и яблоко – какой это ужин? Так, легкий перекус. Правда, признаюсь, к перекусу пришлось добавить приобретенную в местной торговой палаткее бутылку с питьевой водой – что называется, для нужд пищеварения. Со всем этим не обременительным скарбом я вышел на площадку перед перроном и, разгрузив правую руку, поставил чемодан на асфальт, а пакет с перекусом из левой – на газон.
Так и стоял, рассматривая грядущих пассажиров и группу полицейских с напряженными от возложенной на них ответственности лицами. Пассажиры перемещались хаотично, без всяких графиков и утвержденных планов, и полицейские провожали каждого тяжелыми взглядами, прозревая возможных нарушителей. И действительно, как тут не заподозрить? Я вот тоже про мужика в надвинутой на глаза кепке подумал: ну ведь явный алименщик? А та вертлявая девица, ну точно, не позднее как вчера, взяла кредит и бежит в столицу, чтобы бесследно раствориться в каменных джунглях Москва-Сити. И куда только смотрит полиция? Впрочем, куда она смотрит, мне вскоре предстояло убедиться на личном опыте…
Объявили посадку. Люди понеслись каждый к своему вагону. И я, возмущаясь бессмысленностью таковых действий, – ведь у каждого в билете указано зафиксированное за ним место, – тоже понесся. Не очень конечно быстро, но в свою меру. Где-то на полдороге я обнаружил, что левая рука у меня пустая. Еще пару секунд я вспоминал, что в ней должно находиться? Вспомнил. И побежал назад за оставленным на газоне легким перекусом. И что же вы думаете? Кто-то прибрал его себе? Съел? Выбросил в урну? Не тут-то было! Над моим вечерним перекусом склонил головы весь в полном составе полицейский наряд. Один докладывал по рации:
– Первый, первый, я третий. Обнаружен бесхозный пакет с неизвестным содержимым. Прошу выслать спецгруппу со служебной собакой. Выставляем оцепление. Предлагаем объявить эвакуацию граждан…
– Не надо эвакуации! – попросил я мягко, но твердо. – Пакет не бесхозный. И содержимое его известно – дорожный провиант русского писателя.
Полицейский, прекратив докладывать, сделал сердитое лицо педагога Антона Семеновича Макаренко:
– Как вам не стыдно, гражданин? – включил он строгий голос. – Вы создаете прецеденты! Вас необходимо сопроводить и досмотреть…
– Благодарю вас, – не дал я ему договорить, – на днях увижусь с Президентом, обязательно сообщу ему об ответственном и бдительном выполнении своих обязанностей полицейскими псковского линейного отдела полиции. Не исключаю повышения по службе, благодарностей и медалей…
– Огурцов, сопроводи гражданина до вагона, – приказал старший по званию полицейский, – окажи всякое содействие.
– Товарищ капитан, – скис мой недавний визави.
– Разговорчики! – рявкнул старший наряда.
От помощи я вежливо отказался и уже без всяких проволочек и приключений добрался до нужного вагона. Устраиваясь на своем месте, я несколько раз помянул добрым словом привокзальных полицейских. Пассажиры на мои слова недовольно сморщили лица, а один гражданин попытался незаметно плюнуть под стол. Но ему дали по губам и тут же завели беседу о том, что 30 октября 1653 года в России вышел указ об отмене смертной казни для воров и разбойников…
Я же, отвернувшись к окну, расставлял все по своим местам, пользуясь словами из поэтического наследия прошлых лет:

Умрешь – начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь…
Читал я тихо, но при желании меня можно было услышать. Псков, тем временем, удалялся, а Москва становилась все ближе…

* * *
31 октября. Раннее утро. Ленинградский вокзал. Москва встретила мелким дождем, дохнула холодом, затолкала в метро и запустила в сторону Киевского вокзала… Венечку Ерофеева она постоянно благословляла Курским вокзалом, а меня Киевским. (Не знаю, правда, чем они отличаются? И отличаются ли вообще?) Так уж повелось, что последние годы с постоянным усердием еду на Кивский, беру билет до платформы «Переделкино». Всегда есть вероятность сесть не на ту электричку и проехать мимо нужной остановки, но пока Бог миловал.
Поездка вышла весьма прозаичной, не нашлось в вагоне ни тупого-тупого в ватнике, ни умного-умного в коверкотовом пальто, и «кубанской» тоже не было. Так что, долго ли, коротко ли, а добрался до ворот в Дом творчества. Запечатлелся у шлагбаума и мемориальной таблички, свидетельствующей, что время можно остановить. «Литературный фонд СССР». Читаю и вспоминаю себя в те благословенные времена: молодого, красивого и умного. Теперь я только умный, но за левым плечом у меня – история Великого Царства…
В новом корпусе на четвертом этаже, в номере «140», нет туалетной бумаги и, похоже, не предвидится… Графина и стульев тоже нет, но есть диваны и холодильник. Так что, жить можно… Живу. Как-то незаметно для себя перемещаюсь в Москву на Комсомольский проспект. А там идет заседание. Выступают знакомые лица, Игорь Шумейко, например, Валя Ефимовская. На сердце тепло и совсем не хочется спать…
Опять перемещаюсь во времени и пространстве и оказываюсь в гостях у бесконечно дорого мне человека Владимира Андреевича Кострова. Встречаться с ним – всегда радость. Евангельское «аще не будете яко дети не внидите в Царствие Небесное» – это о нем. Он чист и светел, как дитя – только большое и безмерно талантливое. Добрый, непосредственный, без двойного дна и задней мысли. Его ангел-хранитель – супруга Галина Степановна, хлопочет, накрывая на стол, а Владимир Андреевич, выполняя просьбу, читает стихи. И так все по-домашнему мило и хорошо. Никуда не хочется уходить. Владимир Андреевич обещает собраться с силами, мобилизоваться и приехать в следующем году в Михайловское на Пушкинский праздник поэзии. «Дай Бог, чтобы так и произошло», – молюсь про себя…
Через полчаса оказываюсь в выстуженном номере «140» с холодными батареями и без туалетной бумаги. Хорошо, смекалка не подвела: все нужное захватил с собой из дома. Да и что эти мелкие неурядицы? Завтра в Кремль…
Вот Венечке Ерофееву не свезло, как сам он признавался: «Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало – и ни разу не видел Кремля…» А я, в отличие от Венечки, назавтра без особых блужданий в разгар утра достиг ворот Кремля. Более того, вошел внутрь и оказался в сердце моей страны, где вся прогрессивная общественность праздновала 25-летие Всемирного русского народного собора.
Конечно же, встретил Президента и он сказал мне, что «созданный под эгидой Русской православной церкви, ваш форум уже на протяжении четверти века, 25 лет, играет значимую роль в общественной жизни России, всего русского мира, активно содействует решению социальных, просветительских и гуманитарных проблем, сохранению межнационального и межрелигиозного согласия, воспитанию молодёжи на основе ценностей патриотизма и гражданственности…»
Что еще говорил Президент, я не запомнил. Но уходил окрыленный и обнадеженный, что все в моем Отечестве будет хорошо! И сейчас, и потом! И всегда! Потому что, если Бог с нами, то кто против нас?
P.S. «И бумага туалетная будет в каждом номере?», – недоверчиво спросите вы. «Будет! – твердо отвечу я. – Не сомневайтесь!»
Псков-Москва, 2018

Не в деньгах счастье!
(рассказ)

У моего соседа Макса Карандашикова резко в гору пошел бизнес. И у его супруги Анжелы бизнес также расцвел, что твой кактус… тьфу, да нет, как бабушкина сирень! И у его отца-старика тоже все на мази – починяет пенсионерам обувь, отбоя от клиентов нет, да и пенсия у него — будь здоров! А мамаша их, старушка, в лотерею выиграла – то ли десять миллионов, то ли пятьдесят… В общем, такая история у них приключилась: некуда стало дома деньги складывать. Все шкафы, шкафчики и тумбочки заполнили, старинный бабушкин сундук доверху набит, матрасы заполнены, ванной теперь пользоваться не могут – занята! Даже в старом вросшим в чулан тулупе времен то ли Степана Разина, то ли Емельки Пугачева, карманы до отказа набили… А что дальше делать, не знают? Катастрофа! Спросите, в банк почему не идут? А вы бы пошли? То-то! Туда простым людям дорожки заказаны! Пойдешь – или коня потеряешь, или – пардон! — без штанов останешься. Нет уж, увольте! Думали они – думали и пришли ко мне. Причем всей семьей! Папаша-старик в парадных галифе и начищенных до блеска яловых сапогах; мамаша-старушка в высоком ка́поре эпохи бидермейера, Макс — выше пояса в смокинге, ниже – в любимых полосатых шортах, Анжела, как обычно, в модном банном халате с розовыми бегемотиками. Мамаша с порога бухнулась мне в ноги и заблажила, что твоя Фрося Бурлакова:
— Не губи, родимый! Приюти наш капитал! Век будем Бога молить!
Я сначала не понял, какой, мол, кричу, капитал? А Максик с Анжелой под шумок мне в прихожую мешки из-под картошки, под завязку набитые, затаскивают.
— Что, — кричу я, — урожай с дачи привезли? Хотите у меня на балконе сложить? Так у меня там тещино пианино стоит, да топка от паровоза. Племянник-двоечник хотел ее в музей Железной дороги отнести, да увлекся филателией и забросил экспонат…
— Это урожай, но не с дачи, — говорит Максик, а сам палец указательный к губам жмет, мол, тише, услышит кто не надо!
А у меня от соседей секретов нет, я себе специально и дверь на вход стеклянную поставил, чтобы жильцы в подъезде не подумали, не прячу ли чего… Поэтому я еще громче прокричал:
— Нет у меня места для вашего картофеля! Свой девать некуда! Хоть пианину с балкона вниз бросай!
— Это не картофель! – измененным голосом простуженного Максима Галкина заговорил Макс и тут, перейдя на шепот, опять приложил палец к губам: — это не картофель, это мани-мани…
-Что? – не понял я.
— Грины, — нетерпеливо воскликнул Максик, — карбованцы…
— Гроши, хрусты! – капризным голоском проворковала Анжела.
— Бобосы! – притопнул яловым сапогом папаша.
— Лавэ! – пропела басом старуха-мамаша.
— А, – догадался я, — тити-мити.
— Они самые, — дружно закивала разновозрастными головами максикова родня.
— Ты чего не подумай, — перешел на деловой тон Макс, — мы не на халяву просим, десять мешков схорони, а одиннадцатый тебе – так сказать, процент.
— Процент, говоришь? – задумчиво спросил я, прикидывая на вес и на объем мешок с тити-мити. – Согласен!
— По рукам! – пробасила старуха и взялась колотить по моим ладоням своими твердыми, словно лошадиные копыта, пальцами…
Их мешки я припрятал: иные в шкафы, иные в диваны. А свой я раскупорил и пошел, что называется, в разнос… Купил себе новый термос, заказал новые очки – в общем, ни в чем себе не отказывал. Дурное дело — нехитрое! Через неделю денег осталось полмешка! Я уж загрустил-задумался, что, мол, дальше-то буду делать, когда мешок и вовсе опустеет? Но тут у Максика в семье начались катаклизмы. Кто-то кому-то что-то не то сказал, кто-то не то понял и наладил кому-то под глаз… В общем, первая убежала из дома Анжела: как была в банном халате, так стрелой и улетела, только тех бегемотиков и видели… Потом, сильно хромая, скрипя яловыми сапогами, ушел папаша. Этот не пустой, со своим сапожным саквояжем, в котором утаилось шило круповской стали и дранка… Мамаша держалась дольше, еще с неделю я слышал, как за их дверью кто-то голосом Фроси Бурлаковой выводил:
Эх! Вдоль по Питерской,
По Тверской-Ямской,
Да ох, ой!
Из-за этого «ох, ой!» спать в подъезде никто не мог. Но когда на седьмой день из их квартиры донеслось совсем уж душераздирающе:

Ох! Ох! Ох! Ох!
Ну поцелуй! Ну поцелуй!
Кума-душечка! –

приехали врачи в белых халатах и увели не прекращающую петь мамашу куда-то вниз в неизвестность… А утром я едва успел разлепить глаза, как услышал шум захлопнувшейся двери и громкий стук шагов вниз по лестнице. Выглянув в окно, я увидел Макса, он с закинутым за спину рюкзачком быстро удалялся прочь с нашего двора куда-то в новую жизнь… А ведь верно говорят, подумал я тогда, не в деньгах счастье!
Больше никогда я ни Макса, ни его родных не видел!
А что же стало с их мешками, спросите вы? Ну уж… странный вопрос – дурное дело не хитрое! Постельное белье дома поменял, купил в запас лимонов, опять же мешок картошки. Вот подумываю поменять жене брильянты…
И еще, я теперь всем при первой возможности напоминаю, что нет в деньгах счастье. А вы как думаете?
Псков, 2021

Все может керосин!
(рассказ)

Как-то осенью, кажется 23 сентября, Игнатий Барашкин стоял в очереди за керосином… Кто-то обязательно спросит, где в нынешние времена можно встретить такую очередь? Ведь если поинтересоваться у современного блогера, «что такое керосин?», ответит разве что какой-нибудь самый продвинутый Друдь, да и то ошибется, сказав, что это триметилдифторпарааминтетрахлорфенилсульфат натрия (век бы ему этим натрием мозоли натирать …) Напротив, Игнатий Барашкин точно знал, что такое керосин и мог в любом городке и поселке найти очередь, выстроившуюся за этим очень нужным и важным продуктом. Как? Точно неизвестно, но возможно, что и по запаху…
Вообще-то, Барашкин был ярким приверженцем идеи, что если в темной комнате нет черной кошки, то надо ее туда посадить. Быть может, это правило он мог применять и к очереди за керосином? Думается, история на это даст еще ответ…
Так вот, 23 сентября он встал в конец небольшой очереди, состоящей из нескольких старушек и одного старика с алюминиевыми бидончиками. Старичок был в чеховском пенсне и фуражке капитана Ахава (копии, конечно). Из верхнего кармана видавшего виды флотского бушлата выглядывало черное обожженное жерло пенковой трубки. Он ненавидящим взглядом смотрел на прикрученную к стене табличку с надписью: «Курение строго запрещено! За нарушение — месяц исправительных работ на песчаном карьере!» и что-то зловеще шептал. Если бы стоящая впереди него низенькая, похожая на пестрый теремок, старушка не была бы столь погружена в чтение затертой до дыр книжки «Моби Дик», то непременно услышала бы, как старик, через слово вспоминая какую-то «карамбу» и «сундук с мертвецом», ругает новый мир со всеми его табличками и грозит до основания его разрушить… А Игнатий Барашкин, как раз в этот момент ничего не читавший, ибо имел обыкновение делать это дома за утренним стаканом чая, хорошо слышал старика и дивился ему. Одновременно он пытался вспомнить, что последнее приглянулось ему в «Новом мире»? Кажется, это был роман прозаика Василия Дворцова «Terra Обдория»? Или «Маскавская Мекка» Волоса? Вообще-то, вздорный журнал, решил он. Не зря старик его ненавидит! Тем временем морской капитан в отставке (давайте называть вещи своими менами!), чем-то крайне раздосадованный, швырнул собственный бидончик наземь и грубо растоптал его окаменевшими от морских бризов башмаками. После чего гигантскими скачками помчался на другую сторону улицы, где на стене белой краской, с одной всего лишь орфографической ошибкой, было написано: «Место для куренея»…
Игнатий Барашкин проводил его недолгим взглядом и тут же про него забыл, вспомнив занимательную историю про Ксению С, как она учила на память и никак не могла запомнить несколько важных иностранных слов: грантодатель, грантодержатель и грантополучатель… И зачем он это вспомнил? Теперь Барашкин подивился сам себе. И дивился бы дальше, если бы не подошла его очередь покупать керосин. Однако, тут удача от него отвернулась.
— Граждане, закрыто на обед! – услышал он обидные до слез слова. – Приходите завтра после обеда!
Барашкин, заглянув в окошко для выдачи товара, увидел большое лицо продавца, похожее на смятую во сне перовую подушку в грязной синеватой наволочке.
— Позвольте, — попробовал он возмутиться, — как же это «до завтра»? Это же моветон!
— Сам ты лжебидон! Я тебе твой бидон, знаешь, куда засуну? – гаркнул Подушка и замахнулся на Игнатия огромным мозолистым кулаком, поросшим редкими рыжими волосками.
Барашкин отпрянул. Он не был сторонником грубой физической силы, предпочитая переговоры и дипломатию. Не случайно над его письменным столом уже много лет красовалась вырезка из The New York Times со словами бывшего госсекретаря США легендарного Генри Киссинджера: «Дипломатия есть искусство обуздывать силу».
— На вашем месте я бы не стал столь категорично… — Барашкин попытался издали сделать хитрый дипломатический ход…
Однако его дипломатия против грубой силы Подушки оказалась бессильной. Тот выскочил из керосинной будки и двинул-таки поросшим рыжей шерсткой кулаком Игнатию куда-то в область сопатки…
Очнулся он нескоро, увидев себя бредущим по запущенной аллейке городского парка. Здесь на заветных скамеечках обычно любили хорониться от посторонних взглядов влюбленные. Ага, как раз одна такая парочка сидела на лавочке под раскидистым вязом. Барашкин подошел ближе и с некоторой долей удивления опознал отдельных граждан из очереди за керосином, а именно — старика в фуражке Ахава и похожую на теремок старушку. Они держались за руки. Капитан, задумчиво улыбаясь, покуривал свою пенковую трубку, а пестрая бабулька щебетала про созревшие вишни в саду покойного деда Вани…
«Ну вот, еще одна ячейка общества родилась!» — с удовлетворением подумал Барашкин. И все благодаря керосину!
Нет, не зря он все-таки сегодня в очереди стоял!
Псков, 2021

Самовар Самоварыч
(рассказ)

Анна Егоровна, хотя и работала простой уборщицей, уважением в коллективе пользовалась немалым. Зам директора Сидоркин, так вообще ее боялся пуще смерти.
— Сидоркин, опять сапоги не чищены! – бывало, крикнет она. – Ну-ка марш на колидор!
И Сидоркин бежал прочь из офиса начищать и без того чистые ботинки.
А если взять секретаршу Надюшу, так Анна Егоровна вообще заставляла ее регулярно проветривать шевелюру.
— Опять нафурдычилась! – грозно надвигалась она. – Продыху от вас нет! Хоть святых выноси!
Надюша и пряталась и убегала, но не помогало. Тогда она отрешилась от французского парфюма и перешла на тройной одеколон. Анна Егоровна это дело одобрила…
Как-то незаметно подкрался ее юбилей – семьдесят пять лет от роду. Коллектив долго соображал, что этакое можно ей подарить? Сидоркин предложил купить ей вожжи или плеть.
— А что, — говорил он, — на стене очень даже будут смотреться.
Глава офиса Булдыгин предложил подарить мопед.
— Ноги старые побережет, да и на работу опаздывать не будет, — обосновал он.
А бухгалтер Иероним Прокладкин посоветовал купить самовар.
— Самое то, — убеждал он, — вся семья за столом соберется, опять же, пьянству бой, трезвость – норма жизни.
Последний довод стал решающим, поскольку все знали, что внук ее по прозвищу Буш, сильно злоупотреблял. Все сочли не лишним еще раз ударить трезвостью по аморальному образу жизни.
Собрали сумму и отправили в магазин Сидоркина. Тот долго выбирал что-нибудь пострашнее, что бы увидел и сразу упал от ужаса. Но такого не нашел. Все самовары были пузатые, как вахтер Антоныч, блестели боками, как нос у курьера Гендосова.
Пришлось купить со смыслом. На боку выбранного им самварыча было написано: «Тайная радость».
«Вот пусть живет и думает, что там за радость! — позлорадствовал Сидоркин.- может годик другой ей эти думы и срежут!»
Обмыли самовар скромно, выпили всего лишь пять литров самогона. В конце банкета Гендосов называл Антоныча мамой, а Сидоркин клялся на годовом отчете жениться через два года на Надюше, когда его нынешней жене стукнет пятьдесят пять.
Анна Егоровна, пившая весьма мало, благополучно доставила самовар до квартиры. Подарок ей сразу понравился. Пока его несла, вспоминала и вспомнила, что с юности еще мечтала иметь в хозяйстве этакое круглое самоварное чудо. «Погуляем теперь, — думала она, — то-то соседка Раисовна позавидует!»
В комнате долго искала место. Решила поставить в красный угол, потеснив святые образа. Иконы пришлось поставить перед самоваром. «Так ещё и красивше!» — удовлетворенно вздохнула она.
Но день днем, а пища пищей. Пришла пора помолиться за себя и всех сродников. Встала Анна Егоровна перед самоваром и зачала обычное свое молитвенное правило. Как раз в это момент пришла с визитом дочь Ираида. И что увидела? Мать жмется к самовару и что-то шепчет.
— Мама, ты чего делаешь? – испуганно вопросила она.
— Не видишь? Молюсь! – сердито ответствовала Анна Егоровна.
— Почему так? – понизила до шёпота голос дочь.
— Уйди, не мешай молиться! – уже в голос воскликнула Анна Егоровна.
Обескураженная Ираида некоторое время постояла у подъезда. «Вот оно началось, — подумала она, — кукушка у мамы съехала, на самовар молиться начала! Надо к батюшке сходить!» Идти к батюшке, благо, было недалеко. Храм находился буквально через дорогу.
Настоятель, отец Владимир, терпеливо выслушал испуганный гомон Ираиды и глубокомысленно изрек:
— Негоже молиться на самовар! У нас на то иконы есть. Так, самовар изъять, старушке объяснить ее ошибку.
Одна Ираида идти не решилась, позвала сына Буша и его друга, имя которого не помнила. Так все и получилось: безымянный друг крепко держал Анну Егоровну, Буш изымал самовар, а Ираида руководила процессом.
— На помойку, толстого мерзавца! – скомандовала она.
Буш послушно вынес бабушкин подарок в место сбора бытового мусора.
— Мама, — стараясь оставаться спокойной, говорила Ираида, — отец Владимир просил тебе напомнить, что молиться надо на образа, а не на самовар. Понимаю, ты уже в возрасте, можешь что-то забыть, но это надо помнить…
— Да пошла ты, Ираидка! – визжала в ответ Анна Егоровна. – Я тебя…
Что она говорила дальше, соседка Раисовна слушать не стала, себе дороже. Она просто покрепче закрыла дверь.
Позже она узнала, что Анна Егоровна бегала на помойку, что бы вернуть свой дорогой подарок, но тот успел бесследно исчезнуть. И куда? Даже отец Владимир не смог дать ответ на этот вопрос…
Псков, 2019