Я слов святых растрачивать не буду
Своей любовью докучать не стану
Я Родине — особенно в речах.
К словам, что повторяют беспрестанно,
Доверья нет: в них дух любви зачах.
Не стану о любви кричать повсюду,
Пытаясь, словно, что-то доказать.
Я слов святых растрачивать не буду –
Ты уж прости меня, Отчизна-мать.
Но в чувствах к ней останусь безудержной –
К крыльцу родному, где весной капель,
К воспоминаньям юности мятежной
С рассветами над лучшей из земель,
К грибным дождям над Псковщиной моею,
С её простой Божественной красой…
Я здесь в руках подснежник первый грею
И трепетной любуюсь стрекозой.
Слова девицы Ольги
По Пскову просто так порой брожу —
По улицам, по-над рекой у Храма,
В Великую, как в зеркало, гляжу,
На Ольгинском мосту застыв упрямо.
И так стою, забыв про всё вокруг —
Как будто книгу памяти читаю.
Мне здесь язык воды открылся вдруг —
Который год его я понимаю.
Порой река неспешна и тиха –
Задумчива, иль неге предаётся
И словом первозданного стиха
Чуть слышно уха моего коснётся.
Уж слов таких почти не говорят,
Их многие теперь не понимают!
Вон те, что словно искорки горят,
Девичью добродетель охраняют.
Промолвленные сотни лет назад,
Они в реке остались оберегом:
Вот дерзко речи Игоря звучат,
Вот отповедь девицы Ольги следом.
…А по мосту девчоночка спешит,
Красива так, что мальцам сносит крыши…
Увы, тех слов, что Ольга говорит,
Та девочка в наушниках не слышит.
***
То ли снег, то ль стихи над холмами кружат,
То ли снег, то ль стихи на деревьях лежат,
То ль слова, то ль снежинки соткали ковёр —
На священной земле зимних Пушкинских гор.
Только здесь это чудо – слиянье стихий,
Только здесь первозданно свободны стихи,
Неуёмной метелью наполняя простор —
На священной земле зимних Пушкинских гор.
Мне б причастья такого хотя бы глоток –
Из стихов и из снега божественных строк.
Как причудлив в окошках морозный узор
На священной земле зимних Пушкинских гор.
Девочки на шаре
Девочки на шаре в классики играли,
На огромном шаре с именем Земля,
Белые квадраты мелом рисовали
На асфальте сером, там, где тополя.
Девочки на шаре в «Барыню» играли:
«Да» и «нет» в запрете: скажешь – вылетай!
«Чёрно-с-белым» тоже в той игре не брали –
Чтоб на бал поехать, рот не разевай!
А ещё любили девочки на шаре
Разными цветами быть в игре веков,
Где «садовник» строгий, ну а в жизни – Марик,
Выбирал желанный изо всех цветков.
Девочки на шаре Марика любили
Сильною любовью детской чистоты.
…Говорят, в Афгане Марика убили.
А в квадрате чёрном не растут цветы.
Белые квадраты, чёрные квадраты…
Люди все – фигуры шахматной доски.
Девочки на шаре сгинули куда-то,
Остаётся шару плакать от тоски.
Поэту, лежащему в коме
Бродит робко душа в коридорах слепящего света,
Где маячит Нежизнь, но и Жизни ещё не предел.
Как надёжно ей было под бренною сенью поэта,
Кто немало грешил — только детскую душу имел!
А теперь ей решать: оставаться иль в путь отправляться…
И слеза, а не свет, оробевшую душу слепит,
И зовёт её что-то, а, значит, пора возвращаться:
Это сердце поэта не прерванной строчкой стучит.
***
А я уже оплакала себя –
Когда в груди щемит и слёзы в горле —
Как будто бы не стало вдруг меня,
Ни в мире, ни в квартире этой боле.
Уже надела в мыслях на портрет —
Мой лучший, тот, что вижу ежечасно, —
Я ленту, у которой чёрный цвет…
(Как будто над судьбой была я властна).
Не потому, что я спешу ТУДА –
А чтоб привыкнуть, что случится это
И думать: Смерть? – так это ерунда!
…Вот только привыканья к смерти нету.
В большой игре веков
Он Гамлета играл. Сидели люди в зале. –
Ничтожный эпизод в большой игре веков.
О, сколько гениев глубинный смысл искали
В вопросе из простых коротких слов.
Быть иль не быть — куда Судьба укажет? —
Принц Датский вновь на сцене вопрошал.
Не от него, не от Шекспира даже —
Ждал от Высоцкого ответа зал.
Быть иль не быть? — чуть с хрипотцой звучало
Негромко. Но вбивалась, как набат,
Души ранимой боль в ряды большого зала.
И прятала Судьба стыдливо взгляд.
Он Гамлета играл. Сидели люди в зале. –
Великий эпизод в большой игре веков.
О, сколько доиграть ему не дали!
И досказать не дали сколько слов!
***
О Господи! Ты можешь всё, всесильный.
Молю тебя, мой Боже, воскреси
В сегодняшней расхристанной России
Истоки силы праведной Руси.
О Господи! Ты можешь всё, я знаю:
Забытую народу мысль внуши,
Что не построить на бесчестье рая,
Богатством не спасти своей души,
Что есть герои — но не паразиты,
Кто, с видом благостным, и там и тут
Под стройный хор прикормленной элиты
У своего ж народа кровь сосут.
Быть может, смыслов всех не постигая,
Прошу, О Боже: чудо сотвори! —
Святым дождём, потопов избегая,
Всю скверну без остатка раствори.
Послание природы людям
Люди к озеру едут, где птиц белых стая.
Красотой их любуясь, подолгу стоят.
И доверчиво шеи пред ними склоняя,
С добрых рук благородные птицы едят.
Знай, дитя, знай и женщина, знай и мужчина,
Ощути всем теплом своей кожи и жил,
Что ладони коснувшийся клюв лебединый
В твою руку посланье Природы вложил.
Ты послание это пойми по наитью –
Словно матери голос услышь среди дня :
— Я, Природа, прошу вас: меня защитите!
— Люди! Я вас люблю! Не губите меня!
А над речкой стрекоз не увидишь ты скоро,
А над клевером пчёлы всё реже жужжат…
И глаза лебедей то ль с мольбой, то ль с укором
На людей, воплощеньем Природы, глядят.
Утки на Мирожке
Деревьев ветви в небе синей краски
И синий лёд, сковавший речки ширь,
Предстали взору, словно в зимней сказке,
А сказочник — Мирожский монастырь…
И по его волшебному желанью
Во льду водой проталины блестят,
А в них, да и от них на расстоянье,
Утиный хороводится отряд.
По снежной круче — вверх, где шум и гомон.
А там туда-сюда спешит народ,
И, кряканьем утиным очарован,
Пернатым каждый что-то подаёт.
Ах, это чудо – утки на Мирожке!
Зимою псковской их не устрашишь,
И к уткам по заснеженной дорожке,
Уже бежит знакомиться малыш.
|
***
Пёс был предан, а ты его предал
И без слов сожаленья и слёз
Вместе с клетчатым стареньким пледом
Тёмной ночью за город увёз.
Бросил где-то за мрачным оврагом.
За машиной он долго бежал,
А потом, измождённый, бедняга,
В грязный снег на дороге упал.
И дыханье у пса прерывалось,
Как мехи, подымались бока.
…Визг колёс, голоса, чья-то жалость
И с любовью по шерсти рука.
О, как важен сей миг обретенья
Вдруг утраченной веры в людей!
Для собаки? – о, да, без сомненья.
Но для рода людского важней.
Новый взгляд на происшествие с вожаком стаи
Акелла промахнулся! Акелла промахнулся!
Акелла промахнулся! — вопило шакальё.
Удав, слегка дремавший, от крика встрепенулся,
И замерло, напротив, другое всё зверьё.
Растерянная стая, глазам своим не веря,
Смотрела, как уходит нетронутая лань…
А вслед за ней исчезли восторги и доверье —
Меж славой и забвеньем тонка бывает грань.
И стал кумир вчерашний вдруг неугоден стае.
Промашек не прощая, за власть вступили в спор,
Глядеть на Волка всё же стыдливо избегая, —
Да что уж там! — не видя экс лидера в упор.
А он не промахнулся! А он не промахнулся!
А он не промахнулся! – То на закате дня
При виде дивной Лани в нём вдруг поэт проснулся,
Ну а злодейство, знаем, поэту не родня.
О, Париж…
Ив Монтана чарующий голос звучал
В ресторане с манящим названьем «Париж».
И, хмельной, уплывал из-под ног наших зал:
Мы танцуем, и ты о любви говоришь.
Наважденье моё: «О, Париж, О, Париж…» —
В моей странной судьбе то ли тень, то ли свет,
Как крылатый фантом, надо мной ты паришь
Там, где город другой, где любимого нет.
Светлоокая ночь в Петербурге царит,
Разлетаются крылья мостов выше крыш.
Только слышится мне, над Невою звучит
Зов далёкой любви: О, Париж, О, Париж…
Сонет о времени
Пока ты юн, то не пришла пора
Понять, что время – главная утрата,
Что змейкою невидимой шурша,
Оно скользит сквозь пальцы без возврата.
Но, если бег часов и дней презрев,
Ты время убиваешь праздной ленью,
То сам ты мёртв, ещё не умерев,
И нет тебе у времени прощенья.
О, время! Научи ценить, прошу,
Твой каждый миг и каждую минуту,
И хрупкий час, когда стихи пишу,
И день, несущий радость или смуту.
А коль союз со временем возник,
То и безвременья не страшен лик.
Шекспиру
Когда с тобой в разладе целый мир
И правда не торопится вмешаться,
Приходит, как спасение, Шекспир
С его бессмертным: «Быть — значит сражаться!»
О мудрый гений! Ты — на все века:
Ты знал людей и был за них в ответе.
Так обрати свой взор из Далека
На нас, живущих в новом лихолетье.
Где королевство Датское — весь мир,
Прогнивший и в бесчестии погрязший,
Где правит то ли Клавдий, то ль сатир,
Всех Гамлетов на шпагу нанизавший.
Дай руку им, чтоб за неё держаться –
Чтоб победить, но и в живых остаться…
О смуглой даме шекспировских сонетов
Красавицей по принятым мерилам
Она, как нам известно, не была —
Смугла, земна, без лёгкости ходила,
Душою, кстати, тоже не светла.
И всё ж о ней учёные толкуют
Уж не одно столетие подряд.
Разгадывая тайну роковую,
Гипотез разных выдвигают ряд.
А сколько дам с молочным цветом кожи,
Не забывали губки поджимать:
-За что она?! На что это похоже,
Чтобы в веках дурнушку прославлять?
Цвет кожи не причём, чтоб будоражить мир –
Довольно, чтоб любил тебя Шекспир.
Сонет о сожаленьях
Вы слышите стенания в ночи,
Глухие бесконечные рыданья?
То истязают память палачи –
Без милосердья и без состраданья
Осколками давно разбитых грёз,
Уколами обид и сожалений,
Растравливая раны солью слёз
И горечью упущенных мгновений.
Но полноте! Зачем её пытать? –
Пусть дремлет наша память безмятежно:
Что не сбылось – бесплотно вспоминать,
Что потерял — то было неизбежно.
Иди вперёд, о прошлом не скорбя:
Есть счастье ЖИТЬ СЕГОДНЯ у тебя.
Сонет о подиуме жизни
Не примеряй чужую жизнь к себе:
Размер не твой – напрасные расходы.
А, может, вовсе не к лицу тебе
Других людей успехи и доходы?
У каждого свой жизни гардероб.
Фактуру и фасоны выбирая,
Вложить в него немало надо, чтоб
Собою стать, других не повторяя,
Чтоб без оглядки по земле шагать
Среди простых и пышных одеяний —
Тогда и шик появится и стать,
И благородство мысли и деяний.
Жизнь – подиум. На нём толпятся все.
Так будь неповторим в своей красе
Ослы при дворе
(басня)
Развесив уши, час стояла
Ослица молча средь двора:
То ли спала, то ли мечтала,
То ль не в себе была с утра.
А жизнь вокруг неё кипела:
Индюк, красуясь, клокотал,
Крича задиристо и смело,
Петух к хохлатке приставал.
Собаку задевал котёнок,
А та из будки цепь рвала,
Шипел гусак, мычал телёнок,
Звенела весело пила.
Хозяйка муженька бранила,
На крики не жалея сил,
Их сын, балованный верзила,
Свой мотоцикл заводил.
И вдруг, как гром средь ясна неба,
Такое грянуло «И-а!»,
Что замер каждый, где б он ни был,
Хозяйка чуть не умерла!
И, заглушая всё в округе,
«И-а!» неслось. И час, и два…
И все подумали в испуге,
Что будет так теперь всегда.
Ослы, ослицы – верь, не верь –
В прайм-тайм допущены теперь.
Как быть? – Нажмите «выкл.», друзья,
И молча слушайте себя.
Глядя клину печальному вслед
Осени себя синью осенней,
Желтизною жнивья пожалей,
На припёке помедли мгновенье,
И – лети, услыхав журавлей.
Созерцая озябшие нивы,
Поредевшую крону лесов,
Обречённость стожков сиротливых
И унылость промокших дворов,
В самый раз погрузиться в мечтанья
О волшебности южных ночей,
Прочь отбросить сомненья, метанья,
Отрешиться от лживых речей.
Всё забыть, ни о чём не жалея,
Словно здесь ты не рос и не жил –
Не смеялся, не плакал, не сеял
И под свист соловья не любил.
Но над домом твоим пролетая,
Станут птицы кричать-тосковать…
Ты простись с перелётною стаей,
Чтобы с родиной зиму встречать.
Пусть даст Бог тебе сил и терпенья –
Тем, другим, до тебя дела нет.
Осени себя синью осенней,
Глядя клину печальному вслед.
Без тебя улетят в край далёкий
Журавли. Но вернутся опять.
И, застыв на весеннем припёке,
Ты их будешь с улыбкой встречать.
|
