Округа
От веток расцветшей сирени,
От белого цвета вокруг,
Страдала округа мигренью
И водкой лечила недуг.
Резинкой трико голубого,
Привыкшая печень держать,
Ругалась округа убого:
И в Бога, и в душу, и в мать.
И в жадные рты заливая,
Всё то, что горит и течёт,
Округа, до срока живая,
Жила. Остальное не в счёт.
Мастер и Маргарита
Спину изогнула над корытом
И стирает грязное бельё
Мастера, Петрова Маргарита,
Ну а мастер с дня Победы пьёт.
Пьёт и пишет письма Предсовмину,
А потом сжигает их в печи…
Плачет и идёт кормить скотину,
А она стирает и молчит.
Исхода не будет
Не будет исхода. Египет, ликуй!
Мы строим твои пирамиды.
Их будет немало на нашем веку,
Ступенями в царство Аида.
Нам эти постройки милее пенат.
Нам рабство дороже свободы.
Суровой бедой обернулась вина,
На долгие, долгие годы.
Ещё Моисей не родился на свет.
Иосиф понятнее судит…
Не будет исхода, коль пастыря нет,
Живите, исхода не будет!
Период прощенья
Захлопнули двери, сожгли календарь –
Ни мая, ни марта.
Нам светит безрадостно тусклый фонарь
В систему Декарта.
Мы мифами выстлали путь в никуда
И просим, как молим,
Что б в нужное время упала вода
На мёртвое поле.
Успения близость и близость снегов
Несет очищенье.
И вот он, период раздачи долгов,
Период прощенья.
Предтеча
Во дворе, прилипая к скамейке,
Я сижу вечера напролёт.
Царь небесный, из облачной лейки,
На меня воды вешние льёт.
Очищает меня от порока,
Основательно, день изо дня.
Он, быть может, готовит пророка,
Из забытого всеми меня.
Я скажу, я умею красиво,
И под нож со спокойной душой.
А пока, с полтарашкою пива,
Мне и здесь, на скамье, хорошо.
Прощение
Разомкни уста и скажи: «Прости!»
Передав свои ощущения.
Мне тебя ещё на себе нести,
Ну а как нести без прощения?
Мне ещё тебя многому учить,
Мне ещё тебе в ноги кланяться,
И от всех дверей выдавать ключи,
Их, закрытых, много достанется.
Руки разведи и закрыв глаза,
Вспомни всё, что в прах перемолото.
Я могу тебе многое сказать,
Но молчу, молчание — золото!
Блаженная Тамара
По конструкциям ходила,
Причитала: «Птица я!»
И её в силки ловила
До утра полиция.
Долго в руки не давалась,
Дорожа свободою.
С балок ржавых любовалась,
Матушкой-природою.
Но как только санитары
Подошли карнизами,
В небо бросилась Тамара
С голубями сизыми.
…и Банга устало зевала
Всё. Аннушка масло уже пролила
На ржавые рельсы трамвая.
Всё. Руки уже умывает Пилат
И Банга устало зевает.
К полудню свершится, трагедия, фарс,
Кровь брызнет на белые брюки,
Лицо чёрно-белое: профиль, анфас,
В железо закованы руки.
На крест или в камеру, в ров или в печь,
Зависит от: место и время.
Ах, как же хотелось вас предостеречь,
Глупцы, неразумное племя.
— Распни! Колесуй! Расстреляй! Отсеки!
Толпа на расправу проворна.
Уже на Голгофе стучат молотки
И небо становится чёрным.
По улицам чёрный летит воронок,
В Берлине, в Москве или в Риме…
Сын божий и, попросту, мамин сынок,
Не возраст неважен, не имя.
Здесь масло пролито, там руки чисты,
Там крест на горе, здесь подвалы
Которые тоже кому-то кресты…
И Банга устало зевала.
Упаси тебя Боже!
Упаси тебя Боже просить у меня совета,
Упаси тебя Боже искать во мне откровенье.
Я сижу одинокий на кухне, как перст, без света,
Весь в грехах, как в шелках, какое уж тут спасенье.
Я курю табак, я портвейн пью без закуски,
Я ругаюсь матом, читая с утра газеты,
Я пишу с ошибками стих на великом русском,
Упаси тебя Боже просить у меня совета.
Говорят поэты всегда немного пророки.
Врут конечно. Какое иное зренье?
Просто рифмами пишут на старых обоях строки…
Упаси тебя Боже искать во мне откровенье!
|
Не возвращайся!
Туда, где счастлив был когда то ты,
Не возвращайся, друг мой, Бога ради.
Тебя за стол со всеми не усадят,
Не будут слушать открывая рты,
Твоё повествование. Не льсти
Себе, ты не достоин лести,
Ты мог бы жить как все, со всеми вместе,
Но ты ушёл, произнеся: «Прости!»
Тебя простят, но будет всё не то,
И друг не тот, не та, кого оставил.
Ты думаешь, вернувшись всё исправил?
Не льсти себе, ведь ты и сам не тот.
Порви билет, от поезда отстань,
Придумай что-нибудь, не возвращайся.
В конце концов, сорви к чертям стоп-кран,
Прощаясь, навсегда, мой друг, прощайся.
Иди вперёд, сжимая кулаки,
Кусая губы, вытирая слёзы,
За этим, заблудившимся обозом,
По берегу пологому реки.
Излечит время — мудрый Гиппократ,
И будет новый день, и хлеб, и встречи…
А возвращаться незачем и нечем
Оплачивать ушедшее вчера!
Мельница
Однажды, в одночасье, всё изменится,
Отвадив голубей зерно клевать,
Пойдёт полуразрушенная мельница
С идальго Дон Кихотом воевать.
Она таких изнеженных романтиков
Перевидала на своём веку,
Сорвёт с идальго праздничную мантию
И перемелет рыцаря в муку.
Он, полоумный, не мычит, не телится,
Не восклицает, шпагою звеня.
И вместе с ним перетирает мельница
Его доспехи и его коня.
Туман по полю покрывалом стелется,
Пыльцой зелёной пруд припорошён.
Стоит полуразрушенная мельница,
Заполненная рыцарской душой.
Futur immediat
Залезу на верхнюю полку
И стану в окошко глазеть,
Листать без желанья, без толку
Страницы вагонных газет.
В ночи выходить на пероны,
Табачного дыма глотнуть
И снова на полку вагона,
И снова по графику в путь.
Уснуть бы, но что-то не спится,
По встречке гудят поезда,
Толкает людей проводница,
В назначенных им городах.
И снова: перон, сигарета,
Да звёздный шатёр шапито
И в futur immediat, где-то,
Не ждёт меня завтра никто.
К Иоану
Книгой Новый завет итожа,
Пишет он за строкой строка,
Искушённо, на первый взгляд тоже,
Что и Марк, и Матфей, и Лука.
Первый шаг в Галилейской Кане,
Сотворив из воды вино,
След оставил Он в Иоане,
А потом за звеном звено,
Цепь плелась и плелась неспешно:
Исцеление, пять хлебов…
«Где ты видел людей безгрешных,
Среди книжников и рабов?»
И цепляясь пером за кожи,
Чтоб осталось слово в веках,
Пишет юноша вроде бы тоже,
Что и Марк, и Матфей, и Лука.
От чернил почернеет пальчик,
Тень тоски на худом лице.
Пишет книгу любимый мальчик,
Об Учителе и Отце.
Пишет истину, слово в слово,
Ни мгновенья не исказив,
Завтра станет Заветом новым
Этот искренний нарратив.
Мне из всех четверых дороже…
Чем? Не смог объяснить никак —
Иоан, всё одно, не тоже,
Что и Марк, и Матфей, и Лука.
От Бреста до Бийска
Иногда заставляют начать всё сначала,
Несуразно прожитые всуе года.
В поездах, как младенца, меня укачала,
Бесконечная даль. Поезда, поезда,
По железным дорогам от Бреста до Бийска,
И обратно до Бреста, под пар перестук:
— Далеко ли до места?
— Да, в общем, не близко.
Здесь и семьдесят вёрст, как ни странно, не крюк.
Мне места боковые не вылезут боком,
Мне сосед беспокойный ни кум и ни брат,
Проводник «проплывает» библейским пророком,
Этот «ноев ковчег» для него маловат.
Время сжалось пружиной в железной коробке
И пронзает пространство плацкартный патрон.
Словно зуб вырываю из «рислинга» пробку
И в себя заливаю «сухой эфедрон».
Послезавтра сойду с корабля на колёсах
И на бал! Ни на миг на скамью не присев.
Задавай. Задавай мне побольше вопросов.
Не стесняйся спроси, я отвечу на все.
Время пришло
Время пришло, сморщилась кожа лица,
Руки дрожат, как на ветру осина.
Перебираю, как чётки: бога-отца,
Бога-святого духа и бога-сына.
Стала одёжка, как не крутись, куца,
Скоро земля станет лебяжьим пухом.
Позавчера видел во сне отца,
Сыну хотел писать, не хватило духа.
Что там за дверью? Тихо скрипит крыльцо.
Кисти достал и дописал картину.
Время придёт, станешь и ты отцом,
И приведёшь к духу святому сына.
Масленица
Ранним утром защебечут на ветках птахи,
В этом городе, полном церквей и рыбы.
Отступает зима, как когда-то фрицы и ляхи,
Не разрушила души в прах и на том спасибо.
Будет шастать народ, животы набивая блинами,
Позабыв про тех, кто зиму не пережили:
— Мы же выжили! Значит опять Бог с нами!
А не с теми, кто головы в «зимней войне» сложили.
Здесь живые к живым, мы всю зиму читали Матфея:
«Предоставь мертвецам погребать своих мертвецов».
Выпал зуб, значит денег подарит «зубная фея»,
За которой маячит тень матерей и отцов.
И не нам судить, этот город не в нашей власти.
Лёд сойдёт, а значит время строить мосты.
Я сниму шинель, разберу автомат на части,
И на крышах будут орать от счастья коты.
* * *
Когда устану я от суеты,
От подлости и лжи людского мира,
Уйду тихонько в лысые коты
Собой украсив чью-нибудь квартиру.
|
