РУССКИЙ ГЛАГОЛ
Грустно говорить на языке,
Что утратил стыд и Божий страх.
Тянет дно в житейском рюкзаке
Пережженный в известь царский прах!
Каина печать лежит на всем.
Гробы в Петропавловском пусты.
Нет у русских дома. Русский Дом –
В Китеже сокрытый монастырь.
Бисер не метают во хлеву.
Чтобы в сотах зародился мед,
Непригодно возносить хвалу
Духу злобы, что с эстрад ревет.
В миксер засыпает жемчуг фраз –
Их от Бога слышал лишь Пророк,
Ограненный Троицей алмаз,
Слово, что у Бога, Слово – Бог.
Пережженный в известь прах царей.
Скверна на святынях… Как же гол —
Из числа последних звонарей –
Русский повелительный глагол!
ОСТРОВ КРЫМ
«Другой земли, кроме Крыма, у нас нет».
(Из приказа Командующего Русской Армией в Крыму
генерала П. Н.Врангеля)
На кителе крестик
Белел, как причал.
Французский ждал крейсер,
И долго молчал
Барон, восходивший
По трапу сквозь дым…
Так дивно манивший,
Прощай, Остров Крым!
А море чернело
Как мокрый асфальт,
Сквозь воздух вечерний
Летел детский альт.
И женские всхлипы
(Мужчинам в укор)
В том мороке липком
Висят до сих пор.
Так время разжало
Пружины невзгод.
До них оно жадно –
Стучит у ворот.
Двадцатый – расстрельный,
И тридцать седьмой –
Взамен колыбельной,
Шептал: «Упокой…»
А позже пел «Славу»
Державе иной,
Надев балаклаву,
Юнец с булавой.
Ужели, в награду —
С трезубцем шеврон?..
За право и правду
Сражался барон.
Иной, кроме КРЫМА,
Земли у нас нет.
Не нужно ни Рима,
Ни Канн с Круазетт,
Не нужно Брюсселя
В рождественский бум!
Пусть мчат карусели
На остров-табу.
На остров, где солнце,
Желтея, как мед,
Над бухтою сонной
Из моря встает.
На остров, хранимый
Святыми от бед:
Истомин, Нахимов…
Иной, кроме КРЫМА,
Земли у нас нет!
* * *
В земле украденного времени
И пресеченного пути –
Без Рода, Имени и Племени –
Куда пытаешься дойти,
Народ уставший и доверчивый?..
Читал бы Книгу Бытия
Октябрьским зажелтевшим вечером,
Вновь дряхлый том переплетя.
Иль Данииловы пророчества
И Книгу изведенных Царств…
В земле без Имени и Отчества,
В стране прижизненных мытарств.
Забылись горькое рассеянье,
Костелов шпили из окна.
Пожали предки то, что сеяли,
И на потомках их вина.
О, счастье русское под бременем!
Чужак сменяет чужака.
В земле утраченного времени
Нам разрешили жить пока.
* * *
Осень – предисловие к зиме.
Ясени в старинной тусклой бронзе.
О забытой в клумбе кем-то розе
Ветру попечение иметь.
Сбросит он на землю лепестки
Будто письма, что не прочитали…
Осень, осень… Вестница печали,
Все кладет последние мазки
На полотна, что зима сорвет,
Разметает, в серебро оправит.
Вот, в таком, непоправимом сплаве,
Наше новолетие грядет.
А ПОМНИШЬ…
Муаровые ленты коричневого цвета
Давно мне не вплетала любимая рука…
А косы были русы! И в них – сиянье света,
Тем светом осиянна и первая строка.
И как все было просто. И как все было ярко,
Хоть скорби непреложно не обходили нас,
Мой ангел во вселенной, ты, ставшая подарком…
Была ты даром Божьим на годы — не на час!
А помнишь, по Фурштадской мы сумеречным утром
Спешили в гости к дочке купеческой вдовы –
Там помнили блокаду, взгляд Государя мудрый,
Григория – как Старца, убитого, увы!
А помнишь, Петергофа упавшие Престолы,
Фонтанные причуды – чем не былой Версаль!
Фигурки из фарфора, чухонских мыз истому…
Казалась необъятной та парковая даль,
Как жизнь… Да только в жизни, где скоротечны мысли,
Сказать слова: «А помнишь?..» — мне некому почти.
Муаровые ленты, что на венках повисли,
Как ветхое посланье, последние «прости».
ЖИВЕРНИ. КЛОД МОНЕ
Еще пахнут розы. Еще лиловеют сады.
И, кажется, что для цветов на земле смерти нет,
Что были и есть, что пребудут земные плоды…
Но я в Живерни, где писал и скончался Моне.
Да, я в Живерни, после сонма полночных тревог,
Где, если не бой, то звучит петушиное пенье.
И алых настурций пылает над окнами крок,
Ах, впрочем, повсюду кроки лишь, как знаки мгновенья.
Ты в них только дух, посему не идешь, а паришь
Над садом, где виснет над спящею заводью мостик…
Ему ни к чему тот соседний, оседлый Париж,
Кувшинок бы вдоволь нарвать и приветствовать гостя.
И свет написать – запредельный, пронзающий мир,
Мир сада и дома, где горе сплеталось со счастьем…
Печальное имя Камилла в звучании лир –
Как прерванной пьесы душа, что распалась на части.
А вот и художник! На солнечной встал стороне.
Дорога средь алых настурций приводит к погосту.
О, рай Живерни! Там писал и скончался Моне.
Не нужно подсветки, чтоб жить, как дитя. То есть просто.
РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ
Русские женщины. Чистые лица.
Плавно листаю журналов страницы,
Тех, эмигрантских, попавших случайно
В руки ко мне и обжегшие тайной.
Русские женщины. Стать и порода.
Гладкие волосы. Жестов свобода.
Жертвенность, плач по родному и равному.
Не изменили вы самому главному.
Века Железного стройные были…
Русские женщины, как вас любили!
Пусть и невзгоды!.. Пытаюсь вглядеться
В лица иных… И куда было деться
Девам воспетым, и дамам, воспитанным
Русским глаголом, верой напитанным,
Небу причастным и Самодержавию…
Русское кладбище. Шорохи гравия.
И в перекличке – березы с сиренями,
Мне подарившие стихотворение,
Века Железного сны и легенды,
Вскрывшие в песне русские гены.
|
* * *
Свинцовое небо Кронштадта.
Суровый балтийский пейзаж.
За честь векового штандарта
Погиб не один экипаж.
А солнце сползало за низкий —
Финляндский скупой горизонт.
Резвились в лесу василиски,
И, видно, был в этом резон.
И сосны качались, и крохи
У вечера день отнимал…
На Санкт-Петербург иль на Броккен
Пойти легион призывал —
Не Один, высокий и стройный,
И не сероглазый Вотан.
На острове Туле был скроен
У бога того барабан.
Из Киля – была бы охота! –
Ударные шли корабли.
Сражалась морская пехота
За кровный остаток земли.
За крест голубиный – Андреев,
За воздух, что смешан с золой,
За звезды ночные на реях,
За воды, что жгут за кормой.
Под этими водами позже
Ходил мой отец-лейтенант,
И не было края дороже,
Ну, разве что Сир иль Левант.
Траурные форты Кронштадта
Рождали загадочный свет…
Ужели гостила когда-то
Я там, где меня больше нет!
ПЕТЕРГОФ. МОРСКОЙ ДЕСАНТ 1941 ГОДА
Оделся парк в нарядные одежды.
Клокочет, надвигается небрежно
Волна на край земли, и шепот вод
Почти затих в шутливых водометах…
И в парке, где слегло четыре роты,
Забылся как-то вкус былых невзгод.
Свидетелями ивы стать смогли бы:
Ракеты все сигнальные погибли,
И как найти для связи голубей!
И рация молчит, молчит без срока.
И моряков ведет одна дорога –
В подвал дворца Английского скорей
Нырнуть… От берега подальше, от залива!
В просоленных бушлатах, торопливо
Десант обрел позицию свою.
Не думал, что постигнет катастрофа,
В причудливых аллеях Петергофа –
Кто знал о том, что ждет его в бою.
И я грущу сегодня у развалин,
В дымящиеся всматриваюсь дали,
Где, как копыто, кованый сапог
Такт отбивает на краю оврага…
Прощай, Кронштадт, да здравствует ватага,
Бессмертный, Свете Тихий, русских Бог!
Поблекла синева. Теснятся тени.
Мрак обесцветил белые ступени.
Играет запоздалый музыкант.
Он не поможет справиться с печалью,
Ему ли знать, как за прибрежной далью
Спешит к последней высадке десант.
Как он, застыв, уже не просит хлеба,
Воды, бинтов… Он, устремленный в небо,
Исполнивший в неравной битве долг.
Под грудами колонн и ваз парадных –
В патронной гильзе чей-то миг сгорает.
И меркнет желтый над Фонтанкой дом.
СТИХИ БЕЗВРЕМЕНЬЯ
Так много еще не сказано,
Не спето и не записано,
А век захлебнулся проказами,
Соблазнами, эпикризами,
Запретами, пандемиями,
Лукавыми предсказаньями,
Духовными анемиями,
Тюремными наказаньями.
Судами и протоколами,
Вакцинами и печатями,
Неискренними глаголами,
Искусственными зачатьями.
А Русь захлебнулась голодом –
Обилием яств неправедных…
Над каждым селом и городом
Качнулся тяжелый маятник.
Застыло время на кончике
Иглы с усмиряющим зельем…
Предсмертное многоточие
Накрыло пагубой Землю.
МИМОЛЕТНОСТЬ
«Уплывем теперь на Цитеру…»
Георгий Иванов
1
К каким ни прикоснись мирам,
К каким ни обратись химерам, —
Все тщетно. Есть «Et cetera» —
Далекий остров. Символ веры.
Не страшно ничего, когда
Земля над головой такая –
«Эт Цэтэра»!.. Кругом вода
И дымка счастья голубая.
Цитера или Цэтэра?
Поэт Иванов звал Цитеру,
Пока отплытия пора
Не пресекла земную меру.
Мир вышел за борт, мир исчез,
Он расплескался, как мадера…
Его сложили в черный кейс,
Забыв, что есть еще Цитера,
Что паруса, как веера,
В лицо свободный ветер дует…
Et cetera, et cetera –
Я возвещу, отплыть задумав.
2
Прочитаю перед сном стихи,
Чтоб приснился терем или замок,
Остров, катера и шум ольхи,
Гулкий плац и шелковое знамя.
Чтоб приснилась осень – там, вдали,
Русский дом на набережной Сены,
Русский храм среди причуд Бранли –
По стенам взобравшихся растений.
Тонкий шлейф мне поднесут духи
Где-нибудь в районе Мопарнаса…
Прочитаю перед сном стихи,
Чтоб приснились звездные топазы –
Там, где мимолетность, как игра,
Затаилась и едва ли дышит,
Где, как перст, соборная игла
Посреди огня упала с крыши.
Где вещали что-то фонари,
Манускриптом небо мне казалось,
А прохожий розу подарил,
Выходя из здания вокзала.
3
Мы сказали друг другу, наверное, все,
Лишь дыханья хватило на несколько строк…
Передаст ли японская мудрость Басё
Этот смысл их последний, что выжить не смог?
Ни японская мудрость, ни строгость баллад,
Ни Прованса напевы – «Mon ange!» и «Belle Coeur!»…
Мы на Русской земле, где невидимый ад
Собирает щепу, раздувает костер.
Нет любимых мужчин – настоящих мужчин!
Все течет по привычке меж градов и сел…
И не пишут бессмертных стихов без причин,
Даже несколько строк, в подражанье Басё!
* * *
За границей русские не громки,
С плакальщицей Музой налегке…
Их великолепные потомки
На туземном молвят языке.
Но когда отеческие марши
Соберут их под победный гром,
Засверкают воды у Ла-Манша
Старо-Петергофским серебром.
И Версаль – зеркальный и зеленый,
Вдруг померкнет перед тем, чей Свет
Ярче… Это Солнце окрыленных
На чужбине мальчиков-кадет.
Это Солнце освятило многих
И спасло, когда дымился рай…
Над крестом белесым, у дороги,
Запоздалый путник, прочитай
Литию, и поклонись фиалкам –
Кто-то их привез издалека!
Значит, есть душа, которой жалко,
Значит, не забыли нас пока.
И у кромки берега крутого,
Замираем, всматриваясь вдаль…
Тем светлей и выше будет слово,
Чем в нем несказаннее печаль.
Тем светлее… Оттого и ломки
Души, что удерживают Свет.
За границей русские не громки,
Но без них и смысла в мире нет.
|
