Наступление петербургской весны ознаменовалось долгожданным известием об окончании действия QR-кодов, и театры сразу же заполнились зрителями. Что же выбрать среди сонмища заманчивых предложений?
Эта весна непростая. С начала спецоперации российских войск ежедневно стали поступать известия об отмене зарубежных выступлений наших артистов: гастролей красноярского балета в Англии, Мариинского балета в США и Большого — в Испании, Анны Нетребко — в Вене, концерта Валерия Гергиева и Дениса Мацуева в Карнеги-холле.
Можно продолжить список, в котором Гергиев удостоился чести стать «жертвой новой русской весны» везде, где можно представить,- в Нидерландах, Германии, Австрии.
Отменённый американский концерт Мацуева с Гергиевым был перенесён в афишу Мариинского театра на 6 марта, где в тот же воскресный день на старой сцене давали «Жизель», история которой отсылает к позабытым страницам нашего театра.
Вспомним связанные с Крымской войной события, когда точно так же силы объединённой Европы пытались задушить русского колосса, и так же противниками по-своему трактовались героические и трагические события: сердца русских оборона Севастополя 1855-1856 годов наполнила гордостью, а союзники торжествовали, стремясь посильнее унизить русских.
15 января 1857 года парижский «Музыкальный вестник» опубликовал сообщение своего петербургского корреспондента: «Поскольку мы беспокоимся о наших соотечественниках-артистах, уместно отметить успехи, которых они добиваются за границей: только что был приглашён в Ла Фениче первым тенором Кравцов, где, возможно, достигнет репутации Иванова. Мадам Катрин в Лондоне и мадемуазель Ришар в Париже доказывают, что и среди нас есть последователи хореографии. Мы способны достойно петь в первых театрах Италии и танцевать в Англии и во Франции…».
В этой же статье в одном ряду упомянуты и звёзды балетной сцены: «Санкт-петербургский балет известен как один из лучших, если не лучший в Европе, как по прекрасной композиции кордебалета, так и по богатству декораций. Первенство в нём делят Фанни Черрито и Надежда Богданова…».
Черрито была давно знаменитой, а имя Богдановой было новым.
Надежда Богданова была дочерью московских артистов балета Татьяны Карпаковой и Константина Богданова. Её мать умерла, когда Наденьке было шесть лет, и отец, выйдя на пенсию, занялся обучением детей. В тринадцать лет Наденька уже танцевала «Жизель» на провинциальной сцене в Харькове, Киеве, Николаеве и Одессе (обратите внимание на места). И о ней писали так:
«Начался балет. Выпорхнула Жизель — театр чуть не развалился от рукоплесканий; Жизель подняла ручку — браво, браво! Жизель подняла ножку — те же крики и рукоплескания, Жизель приподнялась на цыпочки — энтузиазм публики дошёл до высшей степени. И не умолкали крики и рукоплескания во всё продолжение балета… Всё это было ново одесскому театру, давным-давно отвыкшему от таких праздников…».
Узнав о гастролях Черрито, весной 1850 года отец повёз Наденьку в Москву.
«Приговор славной артистки был самый благоприятный: она нашла в молоденькой танцовщице большия способности и советовала всей семье ехать в Париж, там поучиться, потрудиться, обещая со временем известность…».
Тем же летом Богдановы отправились во Францию, выступая везде, где возможно, чтобы заработать на обучение в Париже. Например, «на водах в Aix-sur-Bains г. Богданов дал музыкальный и хореграфический вечер, на котором наша соотечественница восхитила зрителей качучею, краковяком, мазуркой, названной Souvenir d’Оdessа, и большою мимическою сценою Сонамбула; здесь же маленькая сестра ея Татьяна танцовала тирольский танец, а братья между прочим исполнили на скрыпке и фортепьяно варьяции из известной всем нам оперы Аскольдова могила…».
В Париже Наденька легко поступила в школу Оперы, где «ей стали аплодировать даже ея соученицы, которыя в течении целаго года смотрели на неё неприветливо», и 20 октября 1851 года в возрасте пятнадцати лет дебютировала на главной сцене французской столицы в балете «Маркитантка».
Имя Надин Богданофф стало популярным среди парижских балетоманов, прозвавших её La fille de Russe — «дочерью России», но через несколько лет слава принесла и неудобства.
Началась Крымская война, и теперь везде — в обществе и на улице — раздавались враждебные высказывания, повторявшие газетные публикации. А после падения Севастополя парижская пресса беспрерывно трубила о торжестве французского оружия, всюду звучали кантаты, оды, оратории, марши, вальсы и польки под названиями «На взятие Севастополя», «Осада и штурм Малахова», «Крымская победа», и оскорбления стали столь нестерпимыми, что Богдановы покинули Париж.
«Мадемуазель Надежда Багданофф это дипломат, танцовщица и русская высокой школы. Жалко, что с этими тремя талантами молодая и элегантная жемчужина ненадолго задержалась [в Опере]. Она потратила столько труда, чтобы сотворить себя! Танцевала ли она па-де-труа или па-де-катр, всегда после этого, словно эхо, сцена всецело принадлежала ей и только ей. Она решительно заняла первое место, не оставив никакого шанса остальным. Её жертвы так жаловались, что наконец ей пришлось уйти… Она выбрала благоприятный момент для возвращения в Россию, когда перед силой французского оружия пал Севастополь. В Петербурге она представила себя жертвой своей национальности; она утверждала, что имена её братьев Николя и Александра послужили предлогом для недостойных гонений на неё, она также утверждала, что её хотели заставить танцевать в пользу раненых победителей Севастополя! Ей поверили и пришли посмотреть на неё, чтобы пожалеть её и поаплодировать ей. Наконец-то она стала пророком, пророком в своём отечестве…».
Это длинная цитата из записок уязвлённого её внезапным уходом из Оперы (sic! неслыханное дело…) парижского критика, упомянувшего и некое выступление перед победителями русских. И то был не парадный балетный концерт на сцене Оперы, а внезапный выезд на гастроли в Крым. Именно «Дочь России» Богданову хотели отправить в Севастополь, где ей предстояло «воздать должное и подбодрить храбрую французскую армию».
В центральной картине на сцену падает бомба, все разбегаются или падают наземь в ужасе, но прекрасная француженка не теряет хладнокровия и грациозно выбрасывает дымящийся и шипящий снаряд за кулисы. Она попадает в плен, и её — простую, но отважную зуавку — обменивают на трёх русских офицеров. Балет завершался балабилем с проходом под развевающимися знамёнами торжествующих разноплемённых победителей и понурых пленных русских.
«Дочь России» отказалась от столь унизительного выступления и разорвала контракт с Оперой. Чтобы погасить неустойку, по пути домой ей пришлось дать ряд выступлений, И везде она выбирала «Жизель», вызывавшую неподдельные восторги — в Брюсселе, Берлине, Вене, Будапеште и Варшаве, где в салонах внезапно зазвучала «Полька Надежда».
В этом «прощальном турне» Богданова стала первой «Жизелью» в Будапеште, где её прозвали «благоухающей розой»:
«Наконец-то после многолетних ожиданий, мольбы, надежд, тоски и всплесков рук мы увидели «Жизель», исполненную Надеждой и Николаем Богдановыми. Ещё накануне вечером многие беспокоились, подойдёт ли венгерский климат здоровью русский артистки… Но благодаря большому желанию этой приспешницы Терпсихоры премьера состоялась, и поклонники балета аплодировали ей до тех пор, пока не онемели руки…».
Особо хотелось бы упомянуть выход Николая Богданова в этой будапештской «Жизели» 1856 года — на пути балерины домой после разрыва контракта с Парижской оперой — он стал первым и единственным русским танцовщиком, о котором писали в европейской прессе девятнадцатого века.
«Ещё больше своим танцем удивил нас Николай, с такой лёгкостью он танцевал… Лишь в драматической части его исполнения чувствовалось, что из-за юного возраста он всё ещё неопытный актёр… Этому искусному танцору публика несколько раз бурно аплодировала…».
С таким же энтузиазмом будапештские газеты с восторгом высказались о танцах Николая Богданова в «Сильфиде» и «Эсмеральде», и в последующие годы зарубежные гастроли Богдановых сопровождались объявлениями:
«Большим шрифтом в афише «Жизели» дирекция театра заранее уведомляет публику о том, что на выступления первой танцовщицы Надежды Богдановой и её брата цены на билеты будут повышены».
В Петербурге и Москве «Дочь России» встретили как национальную героиню, ещё долго её выходы сопровождались аншлагами, во время которых звучали патриотические речи…
Что же сейчас, когда прошло два десятка лет после знаменательных дебютов в «Жизели» Олеси Новиковой и Юлии Большаковой, когда первая поразила специалистов и знатоков запредельной романтической воздушностью и потусторонностью, а вторая казалась реинкарнацией вдруг ожившей Улановой? Пресса молчит, а в Сети среди диванных знатоков «Жизель» считается простеньким балетом для начинающих дебютанток.
Так говорят те, кому не знакомы самые простые и сложные вечные чувства: любовь, преданность, самопожертвование, которые, кажется, теряет современный человек, упивающийся кажущимся всесилием над яблочными гаджетами, превращающими его во властелина мира. Разве может быть смерть от разбитого сердца? Пожалуйста, не смешите киберюзеров.
Выход Анастасии Лукиной доказал, что любовь, преданность и самопожертвование есть, что эти чувства вечны и всё ещё присущи нам. Слухи о даровании Лукиной будоражат балетный Петербург с первых дней её обучения в Академии русского балета. И эти слухи оправданны — это лёгкая и невесомая танцовщица, великолепно вышколенная Любовью Ковалёвой, а в театре её готовит Габриэла Комлева, знаменитая Жизель семидесятых.
Это словно бы о Лукиной написаны старомодные строки — «выпорхнула и театр чуть не развалился от рукоплесканий… подняла ручку — браво, браво!.. подняла ножку — те же крики и рукоплескания… приподнялась на цыпочки — энтузиазм публики дошёл до высшей степени…».

Знаменитая скамеечка в сцене любви сдвинута на шаг вправо из-за огромного воздушного прыжка новой Жизели. Даже неискушённый глаз видит удивительно тщательную работу рук, грациозность и элегантность движений юной балерины, и совершенно уместно в памяти возникают строки, посвящённые Богдановой:
«Замечательны проворство, быстрота и точность в выражении, всё, что она ни делает, отличается чистотою и живостью… она лучше может успеть в рrеstо чём в adagio… грацию этой весёлой, лёгкой и живой танцовщицы скорее можно назвать резвою (espiegle), чем страстною… не изменяя своей природе, она может развить в себе много прелестно-оригинальнаго… она одушевляет свою мимику, и каждому своему положению придаёт живое чувство… ея успех не был сомнительным ни на одну минуту: безпрестанные крики одобрения сопровождали каждый ея шаг…».
При отточенности и бережности поз и движения переходы Лукиной стремительны и грациозны, её арабески невесомы и прозрачны. Она купается в танце, свежие брызги которого оживляют и вдохновляют партнёров. Темп, координация и лёгкость рук и стоп позволяют ей соткать ажурную сеть из нюансов настроения и чувств. И такие восхитительные руки, о которых говорят: они поют. Руки Лукиной наполнены магической поэзией, они одухотворены и приковывают взгляд.
И Лукина знает это — движениями кисти она повелевает залом. Ей присуще качество танцовщиков нового времени — очень высокий темп. В знаменитой дорожке на пальцах она играючи исполнила не двенадцать, не четырнадцать и не шестнадцать, а двадцать четыре аккуратных, чётких и невесомых шага, ни на йоту не нарушив обычных оркестровых темпов. И с прямой ненапряжённой спиной, кокетливо играющими плечиками и освещающей зал озорной улыбкой.
Таким же предстал её партнёр Евгений Коновалов, поначалу излишне вальяжный и высокомерный, но в самый критичный миг, в финальной коде, сразивший зрителей высокими безусильными прыжками с чистейшими заносками — и тоже двадцатью четырьмя. Он бы прыгал ещё и ещё, но согласно сценарию был вынужден упасть бездыханным, и поднялся иным, воспрянувшим, оживлённым, перерождённым силой любви вилисы…
Ночная сцена совершенно заворожила большими скользящими прыжками безжалостной Мирты (Татьяны Ткаченко), согласованным единым кордебалетным колдовством вилис и гимном любви, прозвучавшим в танце бесплотной Жизели. Анастасия Лукина проявила предельную музыкальность. Исполнив выход из могилы в среднем, словно неживом темпе, в прыжках она воспарила, унеся с собою Альберта и публику.
Век назад её танец тонко и точно передал Владислав. Ходасевич:
«Да, да! В слепой и нежной страсти
Переболей, перегори,
Рви сердце, как письмо, на части,
Сойди с ума, потом умри.
И что ж? Могильный камень двигать
Опять придётся над собой,
Опять любить и ножкой дрыгать
На сцене лунно-голубой…».
Это был дневной спектакль, и вечером «Жизель» танцевала Мария Хорева, молодая танцовщица иного плана, одновременно на второй сцене Мариинского театра так же днём и вечером дана «Снегурочка», а в концертном зале при аншлаге Денис Мацуев и Гергиев исполнили гениальный «Концерт для фортепиано с оркестром N 2 до минор», соч. 18, и Симфонию N 2 ми минор, соч. 27.
Залы Мариинского театра всегда переполнены, а в афише первой половины марта — сорок наименований. Постоянно появляются новые и новые имена, и артистам есть где выступать и что исполнять, не унижаясь перед выходками зарубежных дирекций и не завися от политических поворотов западных партнёров.
Всё вернётся на круги свои, когда утихнут политические страсти. Так же как после отъезда Надин Богдановой в Париже забыли «Жизель», которая не шла на сцене Оперы до гастролей Марфы Муравьёвой в 1863 году, а затем, когда этот балет снова там надолго забыли — тогда в моде был канкан — получили назад из рук (вернее, ног) Тамары Карсавиной, Анны Павловой и Ольги Спесивцевой.
Всё вернётся на круги свои, и русские танцовщики снова покорят зарубежную сцену. С наступившей долгожданной весной, с доступными «бескьюарными» театрами, с новыми надеждами!

Цецен Балакаев
Санкт-Петербург