Самое раннее, что помню, — идём мы с мамой по полотну железной дороги из кондукторского резерва, где она работала проводником… Шпалы друг от друга на расстоянии маминого шага, а мне — или скакать с одной на другую, или после каждой оступаться в гравий… Это трудно, — я часто спотыкаюсь и умоляю маму взять меня на руки. Она останавливается, вытирает глаза и повторяет: «Ну, сыночек, иди сам, иди… Ты же видишь, у меня сумка тяжёлая…» А я хнычу, бегу ей, пошедшей дальше, вслед и опять спотыкаюсь…
Сколько же мне было лет? Три? Четыре?..
Мы жили на окраине города в бывшем Свято-Введенском монастыре (сейчас он возрождается) — с крупным храмом и часовнями по углам обнесённой высокой кирпичной стеной территории, густо застроенной деревянными домами — в них были кельи монахинь. Хорошо помню в доме (в нашей половине, во второй жила другая семья) сухой чистый погреб с лазом из кухни, средних размеров русскую печь и хрусткую гречишную засыпку потолка на чердаке. Среди обитателей Рабочего Городка (так был назван монастырь при Советах) ходила байка о кладах, спрятанных монахинями либо в погребах, либо на чердаках, и не в одной прежней келье они были тщательно обследованы каждым новым поколением…
Помню себя семилетним. В доме необычное волнение: убирают большую комнату, моют полы. В отгородке — спальне родителей — к потолку подвешивают люльку… Потом привозят бледную маму из роддома с моим братом Владимиром. Это 1939 год, август.
А совсем незабываемое — с войны, вернее — с оккупации. Помнится очень многое и чётко, не искажаясь временем… Многое из того, что пережил в 10-12 лет, станет позже материалом для моих повестей. Героев моих книг я увидел среди тех, кто жил рядом — и это были женщины: мужики воевали за них на фронте, часть отступила с нашими.
Да, в войну Рабочий Городок почти весь выгорел — наши самолёты бомбили зарывшиеся здесь моторами в землю немецкие машины и танки, копившие силы перед смертельной для многих из них Прохоровской битвой на Орловско-Курской дуге летом 1943 года.
В нашем доме жили трое немцев: один со светлым кубиком на погонах с окантовкой, второй — с окантовкой, но без кубика и — денщик первого, солдат. Он носил с кухни обеды в котелках, даже пёк в нашей печи пироги, по «их» праздникам. Нас, ютившихся в «темной», без окна, комнате и кухне вроде никак не притесняли, — как бы не замечали. Тут я их видел близко. Каждое утро — чистка сапог, зубов, негромкая речь. Со временем я кое-что стал в ней понимать…
Многие события далёких лет оккупации память хранит очень верно, как недавнее, чуть ли не вчерашнее. Каких же усилий потребовала жизнь от моей матери, сберёгшей в войну всех нас — пятерых своих детей (младшей сестре к началу войны было полгода)… Все более или менее ценные вещи были обменены в деревнях на картошку, зерно (мололи сами на соседской мельнице-самоделке): швейная машинка, стандартные настенные часы, белье, подушки, венчальная икона мамы, посуда… Что ещё могло быть «ценным»? Помню деревню, куда ходили с мамой «менять», Путимец, — кажется, от Орла в 25 километрах. По голым снежным полям, днём (ночью выходить из домов запрещено), растирая в мороз худые коленки…
Но война кончилась. В начале августа 43-го наши войска освободили Орёл. При появлении «своих» народ смутился: погоны на плечах?! Может это союзники… Как их там называют? В листовках, которые летели с наших самолётов по ночам, обещали их помощь…
В комнате моей висят фотографии. На одной из них мы, дети, окружили маму, — она спокойна, счастлива: сохранила, дождалась… Рядом фотографии: деда, маминого отца, — ему 85 лет, он действительно «землю пахал» в деревне под Мценском Орловской губернии; и мама с отцом в первый год замужества. Старость и молодость. Не оторвать взгляда от них — нет в наших глазах того покоя и веры, что светятся в них, нет…
Смотрю с большого расстояния жизни — вроде бы теперь вот могу рассказать о них, об их времени, а может быть и о душе. Так должна, по-моему, говорить о жизни и литература: горячее, животрепещущее — не ее поле. Большое видится на расстоянии…
А когда же я «стал заниматься» ею? Классе в 5-ом неожиданно сложил в уме стихотворение, строчек восемь. Потом записал его на листке и удивился и заволновался: я написал стихотворение! Вот они — строчки, ритм, рифмы. И это — о том, что говорят простой речью. Потом стал писать в подражание Маяковскому — о себе, однокласснице, в которую был влюблён…
Серьёзное отношение к сочинительству пришло в Мореходном училище (в Ломоносове, под Ленинградом), куда я поступил по окончании Рижской школы юнг и годичного плавания на морском буксире. В училище литературу преподавал будущий доктор филологии, профессор Евгений Александрович Маймин; там же он собрал нас, нескольких курсантов в литературный кружок, из которого позже вышли в профессиональные литераторы Н.В. Беседин (поэт), Б.С. Романов (поэт и прозаик, в трудные годы начала «перестройки» возглавлявший Союз писателей России), ну и я…
Получив по окончании училища назначение в Мурманск (1955 год), я наведался там в молодёжную газету, которая напечатала мой первый рассказ — о моряках, об их нелёгкой доле. Но писал я в то время, в основном, стихи. Тут дело дошло до того, что всесоюзно известный в то время диктор радио и телевидения Сергей Тулупников устроил мне на радио целую передачу — я и какие-то артисты читали стихи. Я писал их легко и безответственно, даже не думая о том, чем же они могут отличаться от стихов других людей, чем они, в конце концов, интересны. Сочинялось легко — это меня и подталкивало к их сочинению. К сочинению — как к обдумыванию, а не к особому чувству, что ли, когда слово несет в себе невидимую энергию души. На некоторые свои вещи той поры мне грустно и смотреть. Однако же ни в чем написанном какого-то обмана не было, все шло, по-моему, от души.
Я и ночь глухая, шорохи и звуки…
Вспоминаю детство — давнее былье:
Теребит калитку ветер тугорукий,
Треплет на верёвке мокрое белье…
Конечно, в ранней юности мы всегда уже «мудры»… Но тут произошло что-то непонятное. Оказалось, что меня больше тянет к прозе, — думалось, что в ней я могу лучше рассказать о жизни то, что хочу рассказать. Впрочем, об этом я, кажется, особенно не задумывался, это получилось как-то само собой. Я стал писать повесть… С нею приехал в город Псков по приглашению своего учителя Е.А. Маймина. Куда в первую очередь идти? Конечно, в редакцию главной газеты области — «Псковской правды». Была и молодёжная в городе — «Молодой ленинец», в дверь которой я постучусь позже. А в «Псковской правде» — редактор Иван Виноградов (тёзка известного ленинградского писателя Ивана Виноградова; но тот калибром крупнее, и с ним я тоже познакомлюсь со временем).
— Повесть Вам принёс, — говорю редактору псковской областной.
(Спрашивается, зачем принёс, куда, — не будут же в газете печатать повесть в 120 страниц, причём «морскую»? Но я этого ещё не понимал.)
— Повесть?
— Да.
— А кто Вы такой?
— Приехал. Из Мурманска. Здесь жить буду.
— Ну, давайте…
Иван Васильевич открывает редакторский сейф, и мои 120 страниц исчезают в его темноте. «Здорово, — думаю. — В самый сейф…»
Через месяц (приходил я и раньше: что, за неделю не прочитать?!) оттуда же, из сейфа, Виноградов достал рукопись… Я думаю, он её и не читал, иначе сказал бы хоть что-нибудь.
Надо было познакомиться и с молодёжной газетой, — она была популярна, в ней работали получившие позже широкую известность журналисты Владислав Алешин, Николай Артюнин, наш ныне известный всей России критик Валентин Курбатов… В «Молодом ленинце» меня приняли по-братски и сразу же «записали в свои», напечатали первые мои рассказы…
Прекрасное было время, что бы ни говорили о нем осатаневшие противники Советской власти. Область развивалась по всем направлениям: промышленности, сельскому хозяйству, культуре… Во главе её стоял удивительный, талантливейший руководитель — первый секретарь обкома Иван Степанович Густов.
Несколько лет я проработал учителем литературы, но накануне назначения директором одной из новых школ по предложению И.С. Густова перешёл в Псковское отделение издательства «Лениздат» — редактором. Тут, надо сказать, все сделал для этого заведующий отделением издательства, псковский поэт и прозаик Лев Маляков, «заметивший» меня по публикациям в молодёжной газете. Большую роль в моей литературной судьбе сыграл следующий факт. Очень известный уже в то время, приехавший из Костромы в Псков писатель Юрий Куранов посоветовал мне послать мою первую повесть «Сто тринадцатый» (во многом автобиографическую) в журнал «Москва», что я и сделал. Это было в начале 1971 года. Месяца через два получаю телеграмму из… популярнейшей тогда «Юности»: «Ждём первый экземпляр рукописи. Будем печатать. Борис Полевой». Но я же послал повесть (третий, почти «слепой», экземпляр, — два первых находились в работе в издательстве Лениздат, где уже готовили мою первую книжку) в «Москву», а не в «Юность»… Смотрю на число отправления телеграммы: 1 апреля… Ах, 1 апреля! Кто ж это мог так безбожно пошутить? Друзья, конечно, но — кто? Однако вслед за телеграммой получаю письмо от заведующей отделом прозы «Юности» Мери Лазаревны Озеровой, а в нем такие строчки: «Да, повесть Вашу мне передала из «Москвы» Диана Варткесовна Тевекелян…». Выходит, кроме Куранова, и они — мои крестные…
В первом номере (1972-го) «Юности» повесть была напечатана и неожиданно вызвала странный резонанс. В «Псковской правде» появилась разгромная статья о ней — «113-й на мели» (автор Александр Морозов, сотрудник газеты). Видимо, «в ответ» в «Юности» появилась статья В. Воронова «Таланту нужно сочувствие»; в «Советской культуре» — «Система оценок по Вл. Воронову»; в Пскове, в «Молодом ленинце», была напечатана статья Юрия Куранова «На светлой дороге», в журнале «Москва» — И. Мотяшова «Серьёзные люди. Заметки о творчестве молодых прозаиков»; а чуть позже — в альманахе «Родники» (М., «Молодая гвардия») статья В. Курбатова «На этом трудном пороге»…
Да, непросто «входить» в серьёзную литературу, — так, очевидно, надо было подумать в ту пору.
Вообще, надо признаться, я благодарен критике. Благодарен не потому, что все мои более или менее крупные работы (роман, повести и даже рассказы) были встречены ею (И. Мотяшов, А. Адашевский, А. Лебедев, А. Турков, И. Стрелкова, Ш. Галимов, Е. Маймин, Н. Вершинина, Е. Сергеев, И. Симонова, С. Золотцев, С. Десятсков, О. Калкан и др.) серьёзно и доброжелательно, а часто и одобрительно. Нет, критика «разглядела» меня, увидела, что на самом деле я собой представляю как литератор.
Буквально в те же дни, что и «Юность» с моей повестью, в Ленинграде, в Лениздате, вышла моя первая книжка «Если звезды зажигают». Редактор её Игорь Трофимкин, познакомившись с рукописью (повесть и несколько рассказов), неожиданно изрёк: «У тебя есть ещё какая-нибудь повесть? Рассказы ты везде напечатаешь, а вот тут бы вторую повесть, и будет нормальная книга». Я смотрел удивлённо: что это — блины, что ли, — раз, и повесть? Но, вернувшись домой, взял да и написал повесть «Товарищи курсанты» — дорогую мне до сих пор. Так появилась она на свет, моя первая книжка…
Древний Псков подарил мне истинных друзей — на всю жизнь: литературоведа Евгения Александровича Маймина, писателей Юрия Куранова и Валентина Курбатова, «милиционера» Анатолия Алексеева (сейчас он генерал-лейтенант…).
Вспоминаю, как в самом начале моей работы редактором в Псковском отделении Лениздата меня пригласил к себе главный редактор издательства Дмитрий Терентьевич Хренков.
— А сами Вы пишете? — спросил он, едва я появился в его кабинете.
— Понемногу пишу… — поспешил я обрадовать его.
— Хм… Да… — не очень весело, неожиданно для меня отозвался Хренков.
«Конечно, издательству выгоднее иметь в штате чистого редактора, — успокоил меня Лев Маляков, — в этом случае над ним не довлеет его собственный стиль…»
Вторую книгу мою редактировал в Лениздате Борис Друян. Одна из повестей её — «Билет в прицепной вагон» — уже была напечатана в журнале «Наш современник» (там, по предложению редактора Сергея Викулова, ее назвали «Свои дети»).
Областную писательскую организацию в Пскове в то время составляли, в основном, «варяги» — приглашённые из других городов Юрий Куранов (из Костромы), Игорь Григорьев (из Ленинграда, сам — коренной, деревенский пскович), Лев Колесников (из Вильнюса), Евгений Нечаев (пскович недавний), Иван Виноградов (коренной, тоже из деревни), Лев Маляков (тоже из псковской деревни). В общем, люди основательные, от земли.

Пришло время и мне вступать в Союз писателей. Побуждал меня к этому Юрий Куранов — нелёгкий, в некоторых случаях, в общении человек, но человек прямой, бескомпромиссный и, конечно же. По-настоящему талантливый. Это и видели, и чувствовали все. Даровитым поэтом считал прежде всего Григорьева, из-за которого и вынужден был уехать из Пскова в Светлогорск под Калининградом, в чужую землю. Светлая ему память…
Вспоминаю людей, давших мне рекомендации в Союз писателей СССР: Георгия Семенова, Константина Воробьева, Михаила Колесникова — все москвичи, все прекрасные писатели. Георгий Семонов и Константин Воробьёв бывали в Пскове. Воробьев даже мечтал переехать из Литвы в наш город. Как-то не получилось. Пытался поселиться в Пскове и Дмитрий Балашов, приехавший к нам… на конной телеге. Тоже не получилось. Вопрос, видимо, упирался в предоставление жилья.
…Недавно, в 2005 году, получил я от жены Дм. Балашова, Ольги, телеграмму с приглашением на «Чтения памяти писателя». У меня не было возможности поехать…
В Пскове, между тем, я потихоньку познакомился с литературной средой. Во «второй эшелон», к которому, в общем-то, примыкал и я, входили интересные, со своим голосом, своим стилем, поэты Евгений Борисов, Александр Гусев, переселившийся из Баку (женился на псковичке) Владимир Половников, татарин Энвер Жемлиханов, Олег Тиммерман, прозаик Николай Новиков.
В издательстве Лениздат проработал я восемь лет (с 1969 по 1977); там вышли первые крупные книги о Псковской земле: «Непокорённая земля Псковская», «Псковский край в истории СССР» и др. Это была, в основном, литература краеведческая (как и мой собственный «Псков. Путеводитель» — тоже первая большая современная книга о древнем городе России). Заставил меня написать ее все тот же И.С. Густов, на сомнение моё «В Пскове же есть местные, свои краеведы, а я ведь приезжий» ответивший короткой репликой-приказом: «Свежий глаз острее видит…»
В 1978 году получил я из Свердловска, тоже неожиданную, интересную телеграмму под Новый год, 31 декабря. В телеграмме Свердловской киностудии просили срочно, в тот же день (довёртывался годовой план) сообщить о согласии экранизировать мою повесть «Вещь чистого золота». Ни о чем не думая, довольный, посылаю телеграмму всего с одним словом: «Согласен». Прошло какое-то время — ещё один сюрприз: просьба телестудии Свердловска разрешить ей поставить спектакль по повести «Свои дети»…
Позже режиссёр фильма «Вещь чистого золота» привёз ленту в Псков. Дважды — в конторе Кинопроката и в кинотеатре «Космос» — вместе с друзьями я посмотрел это кино… В те же дни мой старший друг, прекрасный человек и писатель Юрий Васильевич Бондарев сказал мне: «Сценарии надо писать самому. Я к своим фильмам сам писал их…» К такому разговору были основания…
Вроде бы и не посоветовал никому совмещать работу над книгами с работой чиновничьей — того же председателя писательской организации, местной ли, республиканской, всесоюзной… Но как от этого уйти? Нанимать непишущих чиновников? Тем более если «руководишь» организацией много лет, и переизбирают тебя на очередных отчётных собраниях… А если это длится 25 лет?! Это я о себе… И ведь ни одной строчки не написано на работе, — все, что сделал, сотворено в отпусках, в Домах творчества Дубулты, Пицунда, Комарово. Никогда и нигде в мире власти не заботились о писателях (а также художниках, музыкантах и др.) так, как власть Советская, и сравнивать нынешнюю массовую литературу с доперестроечной — все равно что сравнивать гнилую осину с мачтовой сосной.
В 1970-1980 годы повести мои и рассказы печатают журналы «Наш современник», «Москва», «Подъем», «Нева», «Север». Книги «Последний запах сосны», «Облака тех лет», «Как далёкое сердце», «Избранное в 2-х т.» выходят в издательстве «Современник», издательство «Советская Россия» выпускает книгу «Один день солнца». В 1990-е годы и в Пскове набрало силы книгопечатание, — здесь вышел роман «Слепые крылья мельницы» (за неё мне присудили премию областной администрации) и книга военных повестей и рассказов «Вальс победного дня».
В 1983 году за книгу повестей и рассказов «Последний запах сосны» я получил премию Союза писателей РСФСР.
Работа председателем Псковской писательской организации включала в себя и подготовку и проведение наших известных всему миру Пушкинских праздников поэзии, ставших постоянными с 1967 года. На зелёной поляне Михайловского в иные годы собиралось до 100 тысяч человек… Какое же это было духовное единение! И. Андроников, П. Антокольский, В. Белов, Р.Гамзатов, Г. Горбовский, Ю. Бондарев, С. Капутикян, Д. Кугультинов, К. Кулиев, Э. Межелайтис, С. Михалков, Б. Полевой, Р. Рождественский, Д. Самойлов, Я. Смеляков, И. Шафаревич и многие другие литераторы страны побывали на святой земле Пушкиногорья; Михайловская поляна слышала стихи поэтов Пакистана и Японии, Бельгии и Австралии, Румынии и Китая, Индии и Кубы, Мексики и Туниса, Алжира и Эквадора, — что говорить, со всего мира… Иван Козловский, Павел Лисициан, Александр Ведерников, Зураб Соткилава — их голоса звучали у дома поэта…
Пушкинские праздники и мне, кроме забот, дали многое: я познакомился с прекрасными поэтами и писателями, с некоторыми — подружился.
Работа в Союзе писателей питала и разум мой, и душу. Выездные секретариаты, пленумы, участников которых был и я как один из секретарей Правления Союза писателей РСФСР, проводились в разных регионах России (Пензе, Нальчике, Ижевске, Владивостоке, Якутске и др.). В одной из поездок, на Камчатку, довелось подержать в ладонях пепел ее вулканов и омыть их в прибое Тихого океана. Газета Петропавловска-Камчатского напечатала отрывок из моей повести. Памятной была поездка на Ставрополье, где Союз писателей проводил «Литературные дни». Там познакомился с Владимиром Бондаренко (ныне редактором газеты «День литературы», одним из лучших критиков нашего времени) и своеобразнейшим, удивительным писателем Александром Прохановым. Со временем я подружился с ними, и благодарен судьбе за это.
Кроме выездных дел Правления СП России, стоит вспомнить командировки в некоторые областные организации — обычно это были те, где зрели, а то и вспыхивали конфликты. Писатели — люди честолюбивые, иногда ревнивые. Довелось мне поездить по России, подышать воздухом провинциальных отделений Союза писателей. «Виноватых» в конфликтах, как правило, не было, а обиды, ревность… Впрочем, как и положено в творческих объединениях с людьми, у которых главное — частное, личное, тайное…
Долгие годы я был членом Приёмной комиссии Союза писателей России (последние лет 15 — заместителем председателя ее). Интересное дело. Во-первых, люди в комиссии…
Сначала — председатели, по времени: С. Михалков, Ю. Бондарев, В. Ганичев… Столпы словесной культуры. «Рядовые» члены: Юрий Кузнецов, Михаил Лобанов, Семен Шуртаков, Виктор Потанин, Дмитрий Жуков (отец нынешнего вице-премьера)…
В последние 10-15 лет, кажется вся молодая литература прошла перед моими глазами на Приёмной комиссии. В том числе и псковская, «просеянная» на наших общих собраниях в Пскове (Владимир Клевцов, Олег Калкин, Игорь Смолькин, Андрей Канавщиков, Татьяна Гореликова, Людмила Скатова, Вита Пшеничная, Вера Сергеева…).
Но — подкралась перестройка… Затеяли её далеко не умнейшие люди России, а воспользовались — чистые хищники. Такого ограбления государства «своими людьми», видимо, не знала мировая история.
На драматическом съезде писателей в начале 90-х я дважды брал слово, поддерживая на выборах кандидатуру в Первые секретари своего однокашника по Ломоносовскому мореходному училищу Бориса Романова — капитана дальнего плавания, первого руководителя Мурманской организации Союза писателей РСФСР. Я знал в Борисе Степановиче главное — литературную состоятельность и честность… Он стал Первым секретарём Союза.
Организациям на местах в ту пору становилось все труднее. И надо же: человек, более всего навредивший России, на лету изменивший «свои убеждения», проклинаемый ныне подавляющим большинством русских людей, Борис Ельцин, издал Указ, «рекомендовавший» властям на местах помогать творческим работникам… Увы, но пока только этот давний указ поддерживает призрачную надежду писателей на улучшение условий существования их как литераторов…
В 1991 году отважный человек, хороший тверской писатель Михаил Петров задумывает выпускать новый «литературно-художественный и историко-публицистический» журнал «Русская провинция», приглашает в редколлегию меня, критика Валентина Курбатова, Дмитрия Балашова, Бориса Романова… Мне думается, Михаил Петров совершил настоящий литературный подвиг: «Русская провинция», прекрасный «тонкий» журнал выходил 10 лет. Печатал он и мои рассказы — «Чистая» вышла в 1-м номере…
Рассказы я писал редко, все — повести… Только сейчас, в нынешних условиях, когда у многих могут опуститься руки, потянуло к «малой форме». Может быть, наше время слишком калейдоскопично? Нет «твёрдой линии» ни в обществе, ни в тебе самом? И можно ухватить взглядом или мыслью только какой-нибудь фрагмент явления, а не все его? Может быть… А может, и в душе пробоины и пустоты, — много горького в последнее время пережито? Не пора ли сосредоточиться, как в молодости, юности?.. Во всех этих вопросах и ответах есть, есть смысл…
…Не так давно, будучи на родине, в Орле, передал тамошнему литературному музею И.С. Тургенева несколько своих книг. В давнее уже время первым из писателей Орла, с кем я подружился, был — тогда, в конце 70-х, ответственный секретарь организации — поэт и краевед Василий Катанов. Позже тёплые отношения (в короткие встречи на съездах да в отпускных побывках) сложились с поэтами Виктором Дронниковым и Геннадием Поповым…
… Вскоре после передачи в музей книг получил письмо от заведующей его фондом «Редкая книга» Лилии Георгиевны Солодухиной с предложением сотрудничать с музеем и при возможности прислать какие-нибудь личные материалы. Письмо выдавало доброго, внимательного — в общем, хорошего человека. Ещё раньше, в 1981 году, в Орле вышел биобиблиографический словарь «Писатели Орловского края». Там нашёл я и свою фамилию, — очерк обо мне написал орловский краевед И.А. Красноносов.
В большом томе «Псковский край в литературе» (2003) тоже есть статья обо мне как о литераторе доктора филологических наук, профессора Н.Л. Вершининой.
Так кто же я, пишущий повести и рассказы, — орловский (там у меня могила матери) или псковский (где у меня могила сына)? Я — русский, а родина моя — Орел… Там у меня живут два брата и две сестры. Старшие — брат в 13, сестра в 15 лет — в войну были угнаны в Германию…
Сейчас (март 2006 года) пишу рассказы, — их печатают наши газеты, журналы. Не писать — не получается, и не хочется. Сердце подаёт сигналы, наподобие летописного: «Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу». Думаю, это и есть доля литератора. Вообще считаю, что писатель должен смотреть на предмет изображения с неблизкой точки, отойдя на расстояние. Литература — дело не злободневное, а «воскрешающее» прошлое, пусть и недалёкое, но ушедшее. Воскрешение — для памяти, опыта, для понимания.

А.А.Бологов
Март 2006 года