|
|
Наталья Лаврецова
|
Верхом на осле
— Не хотите подняться на Машук верхом?
— Что? — Я стояла у «Ворот любви», передо мной расстилался Пятигорск, справа – Бештау, спину тепло пригревал Машук.
— Я говорю – на Машук не хотите подняться верхом?
— Верхом? На Машук? – слова, требующие осмысления, невольно отзывались эхом.
— Ну да. — Рядом со мной стоял мужчина, придерживая за поводья флегматично жующего осла. — Вот на этом осле. Ослице то есть.
— Верхом на осле? – снова сработало эхо. Невольно представилась картинка…
«Ну вот, уже и до осла доросла. Как, однако, работает туристский сервис».
Любопытство все же взяло верх:
— И сколько это будет стоить?
— Да нисколько, — отмахнулся мужчина. — Я здешний лесник. Мне надо ее наверх поднять – работает она там, ослом, а в машину не влезает, — кивнул он на свой ретро автомобиль. – Выручите! Она у меня смирная, даже погонять не надо — сама пойдет.
— Спасибо, но… «Но планы на Машук, тем более на осле, у меня на сегодня как-то не складывались».
— Да вы не бойтесь – она дорогу знает, сама вас приведет, будете лишь слегка, для порядка, поводьями шевелить, — уговаривающе звучал голос рядом. — Она уже старая, опытная…
— Я понимаю, но…
— Ведь вы же на Машук все равно пойдете? А так – верхом поедете, даже энергию тратить не надо. По глазам вижу – хотите!
«Интересно, и что он прочитал по моим глазам?»
— Я вам и сесть помогу. Только ногу надо закрепить в стремени как следует. Давайте покажу, хоть будете знать как.
— Да, я еще никогда не…
— Так-то лучше, — уже почти не слушая меня, преподавал он мне мастер-класс по сидении верхом на осле. Ослице то есть . И не успела я ничего сообразить, как нога моя оказалась в стремени, а сама я… Ну понятно где.
Ретро автомобиль, с колоритным лесником восточной национальности, быстро исчез.
Оглядываюсь, не понимая. Я по-прежнему стою у «Ворот любви», но со мной ослица, вернее я на ней. Кстати, даже представить друг другу по имени, нас не успели.
Еще продолжаю недоумевать «как же все получилось?», а моя хвостатая подруга уже сама берет нужное направление. Как и полагается — на гору Машук.
— Что ж, — говорю. – Раз так — давай, старушка, трогай. Но-о-о!
Пришпорить у меня ее не очень получилось, да она, вроде, в этом и не нуждалась.
Итак — идем мы с ослом, ослицей то есть. Вернее она идет, а я сижу. Подъем преодолеваем. А в природе — весна, все цветет, поет и пахнет. Красотища.
Никогда еще близость людей ослиного племени не была мне так близка. Ощущаю под собой теплое живое колыхание ее тела.
Ну да, славно в общем: погода шепчет, в руках фотоаппарат, поводья опущены — фотосессию Машуку устраиваем. А «плохо ехать – все же лучше, чем хорошо идти». Так говорят. Пусть даже верхом на ослице. Спасибо леснику. Уже треть пути, не спеша, одолеваем.
Но вдруг я замечаю, что моя хвостатая подруга ведет себя как-то не совсем так: подходя к самой кромке дороги, начинает ощутимо колыхать бедрами, крупом вернее. Извивается всем телом, словно пытается меня сбросить. Да еще в сторону покатого склона горы.
«Это еще что такое? Об этом меня не предупреждали». Ситуация, выходя из под контроля, начинает становится непредсказуемой.
Дальше – больше. Даже не заглядывая в ослиные мозги, я уже начинаю понимать: она решительно настроена меня сбросить. Нпрягая мышцы и во всю извиваясь подо мной.
Но я держусь. Держусь изо всех сил. Балансирую на ее спине. Но поделать с ней ничего не могу. На мое «но» и «тпру» она не реагирует. Сойти с нее не могу тоже – нога, закреплена в стремени как следует. Уж так закреплена…
А ослица, осознав, наконец, что ей не удается меня сбросить, вдруг… Разворачивается всем телом, и – мчится. Просто летит назад, то есть вперед вниз, на своих пегасских, то есть ослиных крыльях. Стремительно съедая все пройденные нами метры. Я же, с зажатой в стремени ногой, подпрыгивая на ее спине, с трудом удерживаюсь, видя только ослиные уши и мелькающие по обочинам, начинающие буйно зеленеть, кусты. Лихо подскакивая, молю Бога, чтобы он оставил меня в живых, на радость родным и близким, и, желательно, с действующими конечностями.
Несемся в общем, под мелькание кустов, ослиных ушей, мою мысленную молитву.
-Тпру, стоп, тпру, стоять тебе говорят — тяну я поводья. Но – все напрасно. Еще немного – и мы снова окажемся в начальной точке пути.
К счастью, мои молитвы, оказались услышаны: навстречу идет группа бесстрашных молодых джигитов. Поняв ситуацию и услышав мое «Держите осла!», — им удается-таки перекрыть путь, ухватив за узду своенравное животное.
Обратный путь восхождения на Машук мы преодолевали уже все вместе. Пешком. Самое интересное, что когда молодые люди начинали мне давать решительные советы: «Надо вам было прутик взять, стегануть ее как следует», — моя хвостатая подруга льстиво жалась, забираясь мне под руку. Словно говоря: « Не давай в обиду, не позволяй меня никому бить. Ведь мы же с тобой друзья, правда?», — доверительно толкала она меня под локоть.
Ну да, друзья… Уж такая она, особенная ослиная дружба. Ну да что поделать – теперь уж все равно друзья!
Нинок
«Может, и я тебе еще когда-нибудь пригожусь», — сказала Нинок, и, раскинув руки, улетела в светлое будущее.
В светлом будущем на облаке сидел ангел и играл на трубе.
— Ты Нинок? – строго спросил ангел.
— Нинок, — слегка в нос ответила Нинок.
— Зачем ты писала плохие стихи?
— Я и хорошие писала.
— Может и писала, а читала – плохие. Причем – всем подряд. Один водитель даже чуть не выкинул тебя из своей кабины – так ты его достала!
— Я за это расплатилась – сломала ногу, — невозмутимо ответила Нинок. — Его кабина для меня оказалась слишком высокой. Ох уж эти дальнобойщики…
— Но зачем ты их читала? – не дал договорить ей ангел. — Ведь он же тебя просил – не все любят стихи. Тебя и так подвозили бесплатно! Можно было помолчать?
— Можно, — вздохнула Нинок. — Но это было невозможно.
Она вздохнула еще раз и посмотрела на ворота, на которых обозначалось: «Вход в Рай». Ворота были закрыты, на них висел замок, а ключи были у ангела, которому на время их доверил знаменитый ключник Петр.
Ангел снова задудел в трубу. Звуки были громкие и тяжелые, похожие на завывание ветра. Ангел словно отдувал Нинка от ворот Рая.
Когда проходили мимо кофейни – Нинок значительно повела носом: — Зайдем?
— Зайти бы можно, но… — отреагировала и Александра на зазывающий запах. — Но ведь платить опять придется мне.
— Придется, — ничуть не смущаясь, кивнула Нинок, и тут же добавила: – Ничего, может, и я тебе еще когда-нибудь пригожусь.
— Ага, — покивала Александра, собираясь рассказать анекдот на тему, но… – У меня, между прочим, тоже сейчас не лучшие времена, в финансовом отношении…
Но взглянув на старательно выражающего сочувствие Нинка, махнула рукой:
— Ладно, пошли!
Они открыли дверь в теплый полумрак, хорошо оснащенный запахом кофе, прошли друг за другом: высокая худощавая Александра и маленький, катящийся колобком, Нинок. Только сейчас, оказавшись в непосредственной близости друг против друга, Александра ахнула:
— А синяк-то у тебя откуда?
— Гематома, – по научному уважительно отозвалась Нинок, слегка потрогав лиловеющее полукружие под глазом.
— Может и гематома, а по простому — фингал. Откуда взялся-то? – Александра глядела сочувственно, не понимая, на какой сучок могла напороться Нинок – предположить другой вариант она не могла.
— Да так… Соседи… — вдруг как-то уж слишком неожиданно отозвалась Нинок.
— Соседи? – охнула Александра, мало знакомая с бытовой стороной ее жизни. — За что?
— Да так… — Нинок еще раз провела пальцем под глазом. — Поэзию они не любят.
— Ну, дождешься ты…
— Да Бог с ним, не до конца ж убили. Скажи лучше, как тебе новая версия пьесы Даннеллана?
— Пимен, стучащий на печатной машинке? Ну, в духе времени, имеет право на существование. Хотя теперь уже давно пора и на комп переходить…
В городе проходил международный театральный фестиваль – они как раз возвращались с очередной постановки «Бориса Годунова».
— Хороший кофе, — благодарно отозвалась Нинок: двумя пальчиками придерживая чашечку, она изящно приглатывала кофе маленькими глотками, желая растянуть удовольствие.
— Хороший, — кивнула Александра так и не сумев оторвать взгляд от полотна Рериха под ее глазом: «Лиловеющий закат над Гималаями»…
Ангел перестал дудеть и отложил трубу в сторону.
— Но почему же ты не убиралась дома? Ведь ты же женщина! Соседи страдали – ведь ты жила в коммуналке. О других тоже думать надо!
— Я думала. Еще как думала! Даже комнату свою из коммуналки на отдельную квартиру поменяла. Чтобы им не мешать.
Правда, — печально вздохнула Нинок, — далековато от города…
Да, Нинок переехала в другой город. Вернее — так, в городишечку – небольшое селение, царапинку на грубой коре земного шара, имеющее, правда, к своей гордости, несколько распластавшихся в пространстве блочных пятиэтажек. Там, на последнем пятом, она принялась скучать.
Здесь не было театральных фестивалей, литературных посиделок, кафе, литгостиных…
Не было и друзей-литераторов, которые могли терпеть ее со своими стихами. Приходилось общаться с дворниками, не понимающими язык высокой поэзии, и соседями, которые от нее сбегали. И — с дальнобойщиками.
Иногда она все же умудрялась добираться с ними до города.
— Ну ладно я халявщик, но ты даже и меня переплюнула, – стыдил ее Гешаня, тоже поэт, вдобавок рок-музыкант, проехавший со своей гитарой автостопом не одну страну.
– На городских автобусах за билет все же платить надо! Почему за тебя должен платить кто-то? Я, например, сейчас каждую копейку экономлю – на новую гитару коплю. Нельзя эксплуатировать своих друзей.
— Я не эксплуатирую, — искренне не согласилась Нинок. – Я честно проезжаю одну остановку и выхожу. Потом жду следующий автобус. Чтобы честно проехать еще одну остановку. А за одну можно и не платить.
Но на Гешаню ее аргумент не подействовал:
— И скоро ты так доедешь? Ведь людям, которые с тобой, перед кондуктором неудобно. Ставишь их в неловкое положение. Нехорошо… Дайте билет, пожалуйста! — несмотря на произнесенный монолог, смиренно протянул он деньги кондуктору. – Нехорошо.
Парочка выглядела весьма: высокий, под потолок Гешаня, с шевелюрой греческого бога, и маленький Нинок, едва достигающий его подмышки. Когда он вел свой нравоучительный монолог – ему приходилось горбатиться, склоняясь к уху Нинка.
— Ладно я халявщик, но ты даже меня переплюнула! – снова повторил он, покачивая над Нинком своей раскидистой, цвета воронова крыла, кроной.
— Да ладно, — вместо «спасибо» неунывающе покивала Нинок. – Может, и я вам еще когда-нибудь пригожусь.
— Ждем-ждем…
— Но почему ты не могла зарабатывать деньги сама, как все? – строго поверх головы взглянул на нее ангел.
— Я зарабатывала. Только мне не платили. Я даже экскурсии водила.
— Ну да, водила — ты и там читала свои стихи! – ангел покачал головой. — Зачем?
— Так было доходчивей. Материал лучше ложился.
— А туристов ты спрашивала? Почему же тогда они сбегали, не дослушав твоей экскурсии?
— Ну так что, если они поэзию не любят?
— Поэзию? – строго посмотрел ангел. — Твои друзья пытались тебе помочь – устроили работать уборщицей. Почему ты ушла и оттуда? Ведь платили!
— Уборщицей? Я, со своими двумя образованиями? – Нинок поморщилась так, что даже ангел почувствовал некоторую неловкость. Она стояла перед ним в старой, поношенной кофте давно потерявшей былую привлекательность. Хотя и со следами некоторой изящности.
Они шли проселочной дорогой среди полей домой к Александре. Нинку надо было где-то переночевать – она приехала, снова добравшись на попутках, на очередной театральный фестиваль. .
Александра же выполняла акт послушания по долготерпению Нинка. «Видимо, такова воля небес», — смиренно пристраивала она свой шаг, стараясь не сильно ее опережать. Та брела рядом, что-то привычно про себя бормоча.
А ночь была… Настоящая августовская ночь, все плавившая в своем шоколадном тепле. Даже звезды в такую ночь казались горячими. Среди безмера полей было непонятно, где заканчивается небо, а где начинается земля. Звезды, превращаясь в кометы, чиркали по небу, как по коробку спичек, вдохновляя на загадывание желаний.
— Нинок, давай! Загадывай! – подначивала Александра, будучи почти уверенной, что у Нинка нет никаких особенных желаний. Ну разве чтоб дальнобойщики попадались почаще. Сама же она, раскинув руки, еще летела навстречу своим, неосуществленным.
— Сереженька… — вдруг тихо, еле слышно, прошептала Нинок. Словно ветерок прошелестел рядом.
— Что? – не поняв, переспросила Александра.
Нинок повторила, но, кажется еще тише, словно надеясь, что тот, кто должен услышать – услышит и так:
— Сереженька-а-а…
Александре почудилось, будто Нинок поймала и спрятала в рукав звезду.
— Неужели ходить нищенствовать, побираться — лучше? – Ангел смотрел уже почти сердито. – Зачем ты все время ходила к фонтану? Попрошайничала там?
Я не попрошайничала, – с неожиданной гордостью отозвалась Нинок. – Я читала там стихи! Свои стихи! Это тоже результат труда. За это мне и давали.
— Давали! – вздохнул ангел. – Догоняли и еще давали! Только чтобы ты перестала их читать!
— Ну что делать, — вздохнула Нинок. — Сейчас так мало кто понимает в настоящей поэзии…
— В настоящей? — снова пфыкнул ангел и хотел еще что-то добавить, но сдержался.
Они приехали к ней целым, хоть и микро, но автобусом, на ее, уже новую квартиру. Впрочем, «новой» назвать ее, даже с натяжкой, уже было нельзя. Здесь процветала воинствующая органика.
Вооружившись резиновыми перчатками, совком и веником, принялись убираться. Зажимая носы, выскакивая эпизодически в коридор — мечта о противогазах приходила невольно.
— У меня, между прочим, сегодня съемки фильма, — значительно произнес Витя Дворянский, друг Нинка еще по студенческой молодости. Он смиренно подволакивал за собой безмерный, туго набитый полиэтиленовый мешок. — А за это, между прочим, еще и деньги платят! Которые, между прочим, очень нужны! – открывал он щербатый рот артиста в уже готовом гриме.
— Только не выкидывайте мою колбасу! – Нинок, сидя верхом, на кухонном столе, контролировала их действия.
— Твоя колбаса уже давно закончила свое съедобное существование, — постаралась Александра выразиться поделикатнее. – Холодильник же у тебя не работает!
— Ты своей колбасой весь подъезд отравишь, — добавила Ирена Р. – глава делегации, сумевшая выбить транспорт для почетной коллективной миссии: уборки Нинковой квартиры. Хотя официально их поездка имела статус «встречи приехавших литераторов с любителями поэзии» в местной библиотеке. Но пока литераторам было не до поэзии.
– Мы тебе новую купим, только эту не ешь!
Пока выносили мусор – колбаса исчезла. Зато Нинок сидела на своем кухонном троне сытая и довольная.
— Ты прямо как отец Федор в последних главах «Двенадцати стульев», — сказала Александра, будучи большой поклонницей Ильфа и Петрова. – Он тоже краковскую у Кисы стибрил и удрал с ней в горы. Правда, там с ума и сбрендил, — добавила она уже с конкретным намеком.
А Витя Дворянский вздохнул, снова отчаянно шлепнув ладонью по очередному набитому пакету:
— Эх, пропадай моя актерская карьера! А каким классным витязем я был!
После двухчасовой трудовой терапии, пропахшие стойким запахом Нинковой квартиры, они все-таки направились в библиотеку.
— Нинок, ты поедешь с нами на автобусе, или пойдешь пешком с Витей? – спросила Александра, будучи уверенная в ответе: проехать бесплатно для Нинка – святое.
Но та отозвалась неожиданно, нарушив устоявшийся статус-кво:
— Я – с Витей, — сказала она, и, обновив гардероб из чего-то лежавшего на полу, позволила Вите взять себя под руку.
Уже усаживаясь в автобус — чистильщики оглянулись. И все вместе, во главе с Иреной Р. охнули, обомлев: до слуха донесся диалог. Парочка шла, мирно беседуя, в диалоге мелькали слова: точка берфукации, фрактал, апокалипсис, теория большого взрыва…
— Однако… — вздохнули, пропахшие на базе Нинковой квартиры, чистильщики, почувствовав себя бесплатным приложением к высокоинтеллектуальной парочке.
У Вити Дворянского из под куртки выглядывала бахрома рубашки, Нинок вся светилась конопатой синевой, сквозь которую проглядывали ее собственные звезды.
— Ну, хорошо, — поморщившись, сказал ангел, словно торопясь провести анкетирование до конца. – Почитай тогда хоть что-нибудь, что ли…
И сделал такое лицо, словно сам вдруг ощутил себя водителем-дальнобойщиком.
Нинок приняла завиноватившуюся позу, понимая, что сейчас ей придется сделать то, что, наверное, делать не стоит, но ведь по другому она все равно не может.
И — душа ее понеслась. В Рай, в ее собственный Рай:
Шумит вода, струится у фонтана,
На столике роскошные цветы,
А воздух – от любви и солнца пьяный,
Но не со мною у фонтана ты.
Пусть сердце защемит от боли сразу,
Но уходя, я гордо улыбнусь…
А боль мою развеют звуки джаза,
Исполненные грусти в стиле «блюз»…
Может, она вспомнила Пушкинскую сцену «У фонтана», представляя себя Мариной Мнишек, только вместо «Лжедмитрия» был ее собственный герой: забывший ее, такой далекий, но дорогой и любимый, Сереженька.
Ангел слушал. Сначала – нетерпеливо, потом…
Он дослушал все до конца, ни разу не перебив.
И вдруг, ничего не говоря, пошелестев складками одежды, вытащил оттуда длинный, похожий на ось вселенной, ключ. Поднес его к тяжелому замку, провернул…
— Проходи! – сказал он, и тон его неожиданно смягчился.
— Проходи, Нинок!
Он совсем отодвинул от себя громкоголосую трубу, взял за горлышко тоненькую флейточку, и принялся на ней играть, видя как Нинок, робко, словно в автобус без билета, протискивается в ворота Рая.
Когда друзья пришли к ней на квартиру, чтобы собрать в кучу ее бумаги с разбросанными повсюду стихами, то вдруг…
Уже когда стали перебирать ее постель, на них — из под подушки, одеяла, матраса, словно вспугнутые, один за другим, вернее, одна за другой, как легкие разноцветные птицы, полетели розовые, голубые, зеленые…
Сотня к сотне, тысяча к тысяче, собираемые долго и терпеливо – они летали по комнате, приземляясь на руки, на стол, на пол, на одежду, на головы, кружились в воздухе, как настоящие земные небесные птицы.
А на них со стены, с портрета с черной ленточкой, глядел улыбающийся Нинок, словно говоря: «Вот ведь, не верили! А ведь говорила я вам, чудам неверующим — может, и я вам еще когда-нибудь пригожусь!»
Штрихи к портрету
Посвящается В.Я. Курбатову
История 1. Как лошадь чуть классика не убила
Возвращаясь как-то с Борков, с «Фестиваля фронтовой поэзии», накрыли по пути «поляну». Уже традиционно, а традиции, как известно, нельзя нарушать. Невдалеке мирно паслась кобыла с жеребенком. Все было тихо, патриархально.
Валентин Яковлевич, залюбовавшись на эту милую картину, и уже чуть приняв коньячка, не удержался, чтобы не оживить ее своим присутствием. Прихватив солидный кусок хлеба, отправился угощать кобылу. Протянул к ней руку. Благодарная кобыла, обрадовавшись, потянулась было губами, но неудачно, только спихнула хлеб на землю. Тот, отлетев в сторону, приземлился недалеко от жеребенка. Яковлевич замер в нерешительности.
Старший товарищ по перу, поэт Ларина Федотова, вдохновила:
— Подними хлеб-то, ближе подойди, ближе. Что ты, боишься что ли? Ближе подойди…
Вдохновленный провоцирующим женским голосом, и не желая ударить в грязь лицом перед дамой, Валентин Яковлевич наклонился, чтобы поднять хлеб. Но кобыла, неправильно поняв его действия и расценив их как покушение на жизнь своего жеребенка, развернулась всем крупом, и… Резко махнув задней ногой, попыталась нанести Яковлевичу сокрушительный удар. Тот едва успел увернуться – кобылье копыто пролетело мимо, но буквально в нескольких сантиметрах от его лица.
— Ничего себе, кобыла, — придя в себя, завозмущалась я. — Чуть нашего классика не убила.
— А ей плевать – классик ты или нет! Ей все равно! Она ж – кобыла! – беспристрастно заметила Ларина, но сама пойти ее кормить не решилась.
— Слава те, Господи, хоть жив остался! – успокаивающе чиркнул Яковлевич струйкой коньячка по рюмочке…
История 2. Дебошир, хулиган, пьяница
Давно это было, совсем-совсем давно. Наш секретарь-бухгалтер Анна Васильевна дала «молодому поэту» задание: написать биографию Курбатова для какого-то справочника.
— Как я буду писать? Я о нем знаю все очень поверхностно.
— А ты сходи в архив, там тебе дадут его личное дело, в нем все есть.
Прихожу. Выдают папку «Личное дело В.Я. Курбатова». Открываю: фотография, все как полагается. Читаю. И волосы начинают вставать дыбом…
Оказывается, учась в литинституте, он несколько раз был выгнан за неуспеваемость. Многоженец, жестко не плативший алименты. Пьяница, дебошир, хулиган… .
В полной растерянности выхожу из архива. Возвращаюсь в союз писателей. Начинаю рассказывать Анне Васильевне. Она едва успевает сказать «Что-то здесь не то», как приходит Валентин Яковлевич. Решаем какие-то вопросы, вместе выходим из писательской организации.
— Ну, Валентин Яковлевич, вывели мы вас на чистую воду. Была я сегодня в архиве, столько интересного о вас узнала…
— Да-да-да, — как обычно, шутливо кивает он бородкой.
— Вас, оказывается, несколько раз из института выгоняли…
— Да-да-да, такой я…
— Вы, оказывается, у нас дебошир, хулиган, пьяница…
— Да-да-да…
— Многоженец, злостно не платящий элементы…
— Господи, еще и многоженец? — наконец обращает он внимание на мои слова.
— Ну да. Такие данные я почерпнула сегодня в архиве, из вашей папки…
Слава Богу, впоследствии ситуация прояснилась. Оказывается, в папку В.Я Курбатова нечаянно положили дело некого Смирнова, который действительно не отличался примерным поведением. Перепутали папки в общем.
А что было бы, если бы Анна Васильевна не отправила тогда в архив молодого поэта?
Вот то-то и оно…
История 3. Звезды над головой Андрея Болконского
Ехала я ехала, и в Пермь заехала – на Международный семинар детских писателей. Долго ехала, сначала до Москвы, потом от Москвы, Урал в общем – далища, другой мир. Выхожу с жд вокзала с ощущением этого «другого мира», и первое что вижу: «В рамках народных встреч – встреча с В.Я.Курбатовым». По всему городу — растяжки, афиши.
Оба-на! Как будто никуда и не уезжала, снова в родном Пскове очутилась – со всех сторон глядит на меня, приглядываясь, знакомое лицо с бородкой, словно спрашивая: «А чего ты-то тут делаешь?»
А председателем пермской писательской организации был тогда (да кажется еще и сейчас) Владимир Якушев – мой старинный знакомый. Он говорит: «Мне по статусу надо с ним познакомиться – хотим вручить ему медаль (орден) Достоевского. Познакомь меня с ним пожалуйста.
Пошли знакомиться – «в рамках народных встреч». Заходим — народу не продохнуть.
Говорю Якушеву: — Ты тут как-нибудь пристраивайся, раз тебе надо, а я в фойе на диванчике посижу.
Пошла я на диванчик. Диванчик удобный, мягкий, с откидной спинкой. Хорошо, почти лежишь на нем. И слышно все замечательно.
Вот лежу я на этом диванчике и слушаю, как журчит голос Валентина Яковлевича: жур-жур, жур-жур, – тепло так, по домашнему. А он переходит с темы на тему, и вот уже добрался до Андрея Болконского. Как раненный Андрей упал на землю, увидел звезды над головой, и как полно открылась ему картина мира, осмысления бытия.
Слушаю – и вдруг понимаю, что я про эти самые звезды над головой Андрея Болконского слышала уже… Ну несколько раз уж точно – в Пскове на театральном фестивале, на встречах в разных библиотеках.
И так уютно мне стало, так совсем повеяло домом, что и не заметила как задремала (ночи в поездах не проходят даром). Проснулась от шума, голосов, громких оваций – поняла что пора вставать. Отыскала в толпе Якушева.
— Ну, говорю, — сейчас познакомимся, пусть только очередь за автографами рассосется.
Пристроились в конце. Беру я у Якушева книгу, подхожу к Валентину Яковлевичу , который трудится, не поднимая головы.
— Ну, Валентин Яковлевич, подпишите уж и мне заодно, что ли!
Он, наконец, поднимает голову, смотрит в изумлении, не понимая, потом шутливо осеняет себя крестом:
— Свят, свят! Привиделось мне, что ли? Откуда ты, «прелестное дитя»?
— Ну… – отвечаю — Наше местное псковское КГБ внимательно следит за передвижением своих писателей.
…Пошли потом втроем по вечерней Перми гулять, посидели в кафешке. А мне так и продолжали светить те самые «звезды над головой Андрея Болконского»…
История четвертая и последняя (может быть). За ручку с классиком.
Иду в конце лета по улице Пушкина. Смотрю – сидит на лавочке. Лауреат госпремии — уже получил. Подхожу тихонечко:
— Как, лауреат госпремии – и без охраны? С такими деньжищами… Где же охрана? Телохранители?
Посмеялись. – Я, — говорит, — уже все роздал, и в руках деньги, практически, и не держал: помог детям с квартирой…
Поговорили, и я пошла дальше: спешила на автобус в аэропорт.
Яковлевич вдруг встает и идет следом, рядом. На Октябрьском проспекте сворачивает налево. Мне надо через дорогу, на остановку, но не бросать же классика. Спрашиваю однако:
— Вам куда, Валентин Яковлевич?
— Так… Я бабу провожаю…
Я в некотором недоумении.
— Какую бабу-то, Валентин Яковлевич?
— Так… Тебя!
— Меня? А-а… Так мне в другую сторону, через дорогу.
— Ну так… Пошли.
Переходим через дорогу. Он вдруг, как-то по детски, неожиданно, хватает меня за руку. То ли оберегая на всякий случай легкомысленного поэта на переходе, то ли уже себя подстраховывая.
Пока шли, вспомнили, кстати, как летал он тогда на воздушном шаре – ну Незнайка прямо, склонный к приключениям.
Приволокли на Михайловское на поляну огромный воздушный шар. Вижу, Валентин Яковлевич уже в корзину нацелился. А мотор вовсю пышит, жаром отдает.
— Вы куда, Валентин Яковлевич? – почти поймала его за рукав.
— Так прокатится хочу. Полетать. Попробовать хоть разок.
— Может, все же, не стоит? – осматриваю я рисковое, готовое отшвартовать в небо, сооружение. Боязно за него как-то. Я бы не рискнула.
— Нет, надо. Полечу. А то жизнь проживу, а на воздушном шаре не полетаю. Зря, получается, жил… Даже на воздушном шаре не летал.
Улетел-таки, на своем восьмом десятке. Слава любимых героев Жюль Верна, наверное, покоя не давала.
Волновалась я тогда за него не по шуточному. Позвонила вечером:
— Вы как? Приземлились?
— Да, все нормально. Вывалили нас из корзины где-то под Свинухами, приплелись оттуда… Но — полетал!
Так за разговорами и дошли до остановки. И автобус дождались. И проводил, и подсадил.
— Спасибо, Валентин Яковлевич, что проводили, — уже с автобуса помахала рукой…
Эх-эх! Многое отдать бы сейчас, чтобы вот так, за ручку, с классиком, лауреатом, нет – просто с Яковлевичем. Нашим Яковлевичем. Пусть даже не за ручку, просто — рядом. По жизни… Эх!