Стихография
С тех пор, как под раскидистой дубравой,
Уверуя в Христово воскрешенье,
Скворцы галдели шумною оравой,
Приветствуя мой праздник нарожденья,
И счастьем на сирени распустился
Цветок чудесный многолепестковый,
Когда мой детский лепет превратился
В свой странный слог, доселе бестолковый,
Прошло немало времени. Тогда
Была в реке прозрачною вода.
На саженцы прелестные с упорством
Нанизывая кольца годовые,
Влетала жизнь с усмешкой и притворством
И разоряла гнёзда родовые.
Тогда, одолевая прилежанье
И первой страсти радости и муки,
Не принимая редких подаяний,
Я на себя накладывала руки.
Но тот, кто за отца меня растил,
Все смертные грехи мне отпустил.
Последним полыхнув на память жаром
Двадцатый век, пробитый в середине,
Пал замертво. И снёс одним ударом
Страну и нас, кишащих в сердцевине.
И тут же, приголубив и взлелеяв,
Ворвался новый, жаждая случиться
Свободой. Подхватил, не сожалея,
Что жизни не успели доучиться.
А потому не следует считать,
Что век годами обретает стать.
Рвались канаты, тянущие общность,
Дымился мир, подорванный Чечнёю,
А мы, хорей ломая пятистопный,
Считали мощь свободой половою.
Разбрызгивая лозунги к «иди ты»
От «правду слову», путая акценты,
Мы продавали волю за кредиты,
И пользовались счастьем за проценты.
И все воспринимали невсерьёз
Страну, в ночи скулящую без слёз.
А тот, кто оказался неудачен,
Не нагл и не хитёр, но просто — страждущ,
На паперти, воздвигнутой тем паче,
Что вера, разнесённая, куражась,
На сотни вёрст и лет, и наваждений,
Вернулась храмом, — с правдою просился
Назвавшийся — из старых поколений, —
К нам на постой. Судьбой своей гордился.
И я не понимаю, почему
С тех пор мой дух завидует ему.
Но оставляет возраст неучтённым
Те рубежи, что глазу незаметны,
И потому он — бремя для учёных,
И потому — загадка для поэтов.
Но не для нас, украшенных листвою,
Готовящихся стать красой осенней,
Когда и солнце клонится главою
Туда, где можно стать обыкновенней.
Прошло уже полжизни. Манит треть,
Когда в ней точно есть, кого согреть.
Когда бы не назваться мне счастливой,
Когда бы не рождённой быть на Пасху,
Не знать ни «Отче наш…» , ни «Пилигримов»,
Не пролагать тропу свою с опаской,
То не пришлось бы ссорится с судьбою
И каждый раз, впадая в неизбежность,
Там выплывать, где Бог святил с любовью
Мою незатуманенную нежность.
И воды рек, мутнея и крутясь,
Не видели такого, отродясь…
Моя держава
Не о признании и славе,
Не о смятеньи и борьбе —
Я мыслю лишь о той державе,
Что мне заключена в тебе.
Той, что в тугие годы свита,
И чья история — моя.
Пусть в ней тревог — переизбыток,
Дней мирных мало в ней, но я
Одно лишь чту — отсюда родом
Моя любовь. В её брегах
Ты мне — и царь, и воевода,
И норов резкий, и слуга.
Ты мне — и Родина, и слава,
И весь мой грешный путь земной.
Моя страна, моя держава,
Мой гений и заступник мой.
Поэту
Живут же люди — просто, без оков,
Без размышлений, поисков и муки.
Лишь ты один на многое готов,
Чтоб только не молчать, сойдя от скуки
На нет. Без сожалений рушить звук
Прислушиваясь к каждому движенью.
И верить в жесты вскинувшихся рук,
И, подвергая истину сомненью,
Всё разобрать и всё построить вновь
В особом — зарифмованном — порядке.
И так на смыслы разложить лю-бовь,
Как ни в одной не сыщется тетрадке.
Вдруг уловивший — рябью на реке —
Намёк на подходящие два слова,
Чтоб сей же миг остаться налегке, —
Готов молчать. А жизнь кричать готова,
Взрывая тишину, тревожа плоть,
О том, что родилась сегодня книга…
А ты, набрав безмолвия щепоть,
Готов стерпеть, что опустела рига*.
Завидя, как во мраке брезжит свет,
Рождённых строк дыханьем не касаться.
И, сомневаясь в том, что ты — поэт,
В поэзии ничуть не сомневаться.
*рига — сарай для сушки снопов
Влюбиться в Россию
Влюбиться в Россию — что может быть проще —
В хандру одиночества — шелестом рощи,
В теплом обдающие летние ночи,
В рассвет восходящий, до солнца охочий.
Влюбиться в безмолвье, промозглость и лужи,
В порою тоскливые зимние стужи,
В озёра — с земным отражением неба,
В душистость цветений и свежего хлеба,
В пространств, дураков и дорог необъятье,
В советов своих и чужих неприятье,
Как будто в расплату, — в века испытаний,
В заоблачность мыслей и косность сознаний,
В прогресс технологий и вечную древность,
В свитую кольцом лебединую верность,
В года, прижитые кукушкой из чащи,
В стихи, у которых есть смысл настоящий.
Знать столько о ней, что наветы бессильны…
Понять вдруг, как сложно — быть честным в России,
Взметнуться.
Уехать.
Надолго остаться.
Понять лейтмотивы чужих эмиграций.
Послать ко всем хворям безбедность и скуку,
Поднять инстинктивно в знамении руку,
Вернуться ни с чем, став упрямым и сильным,
И снова, как в детстве —
Влюбиться в Россию.
Влюбиться в Россию. Сильнее, чем в слово,
Нестись, что есть силы в тот город знакомый,
Где солнечный остров всё чётче и ближе,
Бежать из Брюсселя, лететь из Парижа.
Молчать, не надеясь на отклик ответный.
Как трудно — Россию любить беззаветно.
И всё же, во гневе пославшей на плаху,
Последнюю в жизни — отдать ей рубаху.
На фоне города
На фоне города смотрись по-новому,
Смотрись особенно и вдаль смотри.
Как разговорчивы сегодня голуби,
А ночи спрятаны за фонари.
Где блики лунные ложатся под ноги —
Затихли сумерки, отринув час.
И ждут детей своих, моргая окнами,
Дома, как в юности далёкой — нас.
По этим улицам, взгрустнувшим осенью,
Вновь открываемым в тебе самой,
Из парка Пушкина уходим в прошлое,
И возвращаемся по ним домой.
Стели постели нам под самым облаком
На кручах Ловати, приняв с азов
Родство незримое с привычным обликом,
Со стен смотрящее, как с образов.
Но только примешься стирать отметины,
Ломать традиции, менять черты,
Как тут же улочка в проспектах встретится,
Бредя навстречу мне, как будто ты.
И тотчас, радуясь, взликуют ангелы,
И встанет за спину былая рать,
Как будто описи, что в лету канули,
И ждут лишь оклика — пора листать.
Смотрись серьёзною, смотрись уверенной
Когда, ко сроку ли, там, за спиной
Прочнее прочного опорой каменной
Твой город станется твоей стеной.
Не назван цифрами, прошедший засветло
По этим улицам библиотек,
Дождями поздними затёртый набело
Раскрытой книгою такой-то век
Ютится на небе. Но в час назначенный,
Как ты, пришедшая на свет огней,
Глядит по-прежнему чуть озадаченно
На очертания любви моей.
Через мгновение, сойдясь глазами так,
Что вслед за вечностью потянет ввысь,
Ты об увиденном не вдруг запамятуй,
На фоне города смотри — смотрись…
На том краю земного шара
На том краю земного шара,
Где круглый год цветут душицы,
Где воры пишут мемуары,
И с журавлём дружны синицы,
Где нет изгнанников, и всуе
Не поминают имя Бога,
Где всяк потерянный ликует,
Завидя верную дорогу,
Где темнота опровержима
Одним лишь светом жёлтой свечки,
Где пули свист неудержимый
Несётся мимо Чёрной речки,
Где не селился в Англетере
Певец Руси и мглы кабацкой,
Где пишет песнь в своей манере
Поэт в квартире ленинградской,
Где жизнь продолжилась простая,
С крюка не свесившись в проёме,
Где солнце зрит, не угасая,
Блестя лазурью в окоёме,
Где о своём предназначеньи —
Как о стране — не вяжут сплетен,
Где об ошибках отречений
Не выдают тоскливых песен,
Где нет ни возраста, ни срока
Ни для любви, ни для забвенья,
Где в шуме рифмой одинокой
Не прозвучит стихотворенье,
Я окажусь. И станет мало
Цены, которую при этом —
На том краю земного шара —
Я заплачу, чтоб стать поэтом.
Нетронутый ситец
Ты вчера легла такой усталой,
Даже светлых кос не расплела.
Как же в этой жизни стало мало
Разговоров долгих и тепла.
Если бы не сроков колесница,
Если бы не будней карусель —
Вышила б тебе платок из ситца,
Отослав за тридевять земель —
До тебя — любовь свою. И в вечер,
Обведённый лампой у окна,
Ты, откинув волосы за плечи,
Стала бы спокойна и ясна.
А пока исходами недели
Делит явь полночество и свет,
Ты, едва притихшая в постели,
Доверяешь письмам свой сюжет.
Знать, в грозу, когда тебе не спится,
Смуты той обходят стороной,
Где отрез нетронутого ситца
До утра лежит передо мной.
Образ
«Зачем тебе Солнце,
Если ты куришь Шипку…»
И. Бродский
Каков безрадостный приезд,
Каков уюта звон печальный
В последний час исповедальный
Последним воскликом окрест…
Семи ветрам — по вольну дню,
Поруке — соль. Скажи на милость,
Она ничуть не изменилась —
Такой и в мыслях сохраню
Её тревожащую стать,
С округлым почерком — тетрадку.
Сравнимо только с распорядком —
Желание перелетать —
Таким, что прожитое не
Вписалось ни в одну ошибку,
И, если взять за образ — Шипку,
То и достаточно вполне…
|
Родиться здесь…
Родиться здесь.
Здесь выровняться.
Жить.
Встав в полный рост,
В жар-птицу превратиться.
Никем не показаться, но прослыть,
Умчавшись вдаль —
Обратно возвратиться.
Листать моря с оборванных страниц,
Сквозь пальцы, как туман, пуская вьюгу.
Заметив след небесных колесниц, —
Быть верным не себе, но только другу.
И если вдруг предложат променять
Фамилию и родину на славу,
То им ответить: «Ввек не просклонять
Всё, мне принадлежащее по праву!»
Своих корней в себе — не загубить,
И лишь затем, что может пригодиться
Умение здесь выровняться.
Жить.
Здесь умереть. И заново родиться.
Круговерть
Опоздать на рейс, перепутать порт,
Разрыдаться в голос, что грош в кармане.
Выдающих за экстра третий сорт
Наконец-то вслух уличить в обмане.
Завалить делами никчёмный быт
Обрасти бугристой мозольной кожей,
Оказаться в тех, кто уже забыт,
Отразится в тех, кто на жизнь моложе.
Обессилев, стихнуть, найти тетрадь
Где-то между прошлым и новым веком.
Что-то очень нежное написать
Одному уставшему человеку.
Заключить круги в квадратуру дня,
Низложить случайное, вспомнить Кафку,
Обвести число, времена дразня,
И пойти уверенно на поправку.
Преуспеть лишь в том, что с лихвой принять
Для сторон неравных — линейность друга.
Заказать билет, чемодан собрать
И опять попасть в неразрывность круга.
Захотеть зимы. И, украсив дом,
В новогоднем шаре увидеть чудо,
И, подобно сердцу, дышать с трудом,
И, подобно жизни, светиться всюду.
Снова и снова…
Снова и снова я говорю тебе:
— Хватит!
Загадывать на удачу, слова тратить,
Терять часы в поисках одной минуты,
Способной изменить способы и маршруты,
Избегать всеми средствами неудобных тем,
Используемых, как правило, лишь затем,
Чтобы с лёгкостью принять обстоятельства,
Чужую волю, взятые обязательства,
Чтобы верно постичь истинную суть мира,
Вышедшего за рамки одной квартиры,
Который сам по себе — уже удача,
Даже если не получается иначе,
Чем видеть его изрядные недостатки.
И пора, наконец, прекратить припадки
Твоей ярой ответственности пред теми,
Кто и создаёт эти опасные темы.
И если, даже в частности, их не касаться,
То, понимаешь, точно пора влюбляться
В жизнь, в приключения и созидания,
От порога до поезда — в расстояния,
В изученные до станции институты,
В новые неизведанные маршруты,
В слёзы, застывшие на стёклах оконных,
В заботу, которая в звонках телефонных
Научит радоваться простому чуду.
В то, как я, на неделю забывшись, буду
Снова и снова говорить тебе:
— Здравствуй,
Моё милое бесконечное счастье!
Проезжая Старицу
Там до Твери, в самом деле, рукой подать,
Встречные фары слепят, будто впрямь — софиты.
Верой и правдой дорогам пора воздать,
Только все истины ровно до дна испиты.
Нет и не будет других, ты хоть плачь, хоть пей,
Хоть поверни возле дома в тревоге смутной.
Не привелось переправы да лошадей
Мне поменять вместо загнанных почему-то.
На остановках попутных — неон и рок,
Чья-то зима мне завистливо дышит в спину.
Из совершённых — ошибок не вышло впрок,
Жить — как предать — невозможно наполовину.
Там, за рекой — суета и последний трек
Рвёт тишину городов, ждёт ночей весёлых.
Здесь задыхается в странностях новый век,
Как за шлагбаумом — жизнь в одичавших сёлах.
Зрит на окраине — совестью — монастырь,
Старица спит. Не шумит, истончившись, Волга.
Сумрак впадает покоем в ночной пустырь,
И до весны, как до света, — уже недолго.
Вглядевшись, как в гладь речную, в твои глаза,
Молву услыхав вдали, не страшусь ничуть я.
И тянется тонкой нитью речной вокзал,
И бьётся о берег эхо чужих напутствий.
Там до Москвы, в самом деле, рукой подать…
Бабулин узелок…
Собери на смерть, бабуля,
Лёгкий узелок.
Я б того, чего хлебнула,
Пережить не смог.
Как плясала накануне —
Любо пареньку.
Как завыла в том июне
С бабами тоску.
То, как вздрогнул от разрухи
Мир прифронтовой.
То, как с дивной молодухи
Стала вмиг вдовой.
Как малого под подушкой
Прятала от зла.
Как последнюю горбушку
Фронту отдала.
Как потом клепала хату
Вместе со страной.
На троих — четыре брата
Не пришли домой.
Как серпом пшеницу жала,
Усталь схороня.
В бороне по пашне талой
Шла замест коня.
Как подрос сынок удалый,
Да и был таков.
Вновь в деревне не осталось
Дюжих мужиков.
Как, изведав все напасти,
Обжился народ.
Вдруг случился, не к несчастью ль,
Девяностый год.
Потеряла, что копила,
Много ль, мало ль, всяк.
Не успел урвать по силам,
Стало быть — дурак.
Как теперь нема ни доли,
Ни житья-бытья.
Не дойдёт до Божьей воли
Очередь твоя.
Как артроз скрутил за сутки,
Прострелив насквозь.
Как в сегодняшней маршрутке
Места не нашлось.
Собери на смерть, бабуля,
Лёгкий узелок.
— Что? Выходишь? Отступлю я.
Ой, глуха, сынок…
Дулаг-100
Кому дано — с того и спросится,
Тому и время — не в зачёт.
Лежит дорога мироносицей
Да память речкою течёт
Туда, где зной окутан рощами.
Курган, как прежде, стыл и наг.
Кому — победный марш на площади,
Кому — покой, а мне — ДУЛАГ.
Вот здесь, в подножии у Порхова —
Колючей проволоки ряд.
Со страшных дней сорок четвёртого
Глаза запавшие воззрят
Из обелиска твердокаменно.
Ни стонов в них и ни разлук.
На пол бетонный в душных камерах
Уходит жизнь из слабых рук.
Поэту — правда, нищим — подати,
Героям — память, верным — рать.
Не лги, что в рвах от безысходности
Не страшно было умирать.
Не верь, что полохом* не маяться,
Хоть вдовье дело — не моё.
Да не кружилось бы над памятью,
Почуяв падаль, вороньё.
Мне б закричать, но голос хриплостью
Застрял в словах, как в горле ком.
Я опущусь под старой липою
К земле распятой. А потом
Пойму: дано нам, значит — спросится!
Пусть чёрным птицам невдомёк,
Стоит Россия — мироносицей —
От слова «Мир» до слова «Бог»…
Самовары Сталина
Юго-западный ветер гуляет по Ладоге,
В забытьи предрассветном лежат острова.
…Ему снились опять очертания радуги,
Хоть со светом он стены увидит едва.
Валаам.
Дивный край
Стал последним пристанищем
Неживых, но немертвых —
«Позоров страны».
Изжитых к юбилею
Товарища Сталина
Из культурных столиц
Самоваров войны,
Что когда-то вскипали враждой благородною,
Что бросались под танки и шли на таран.
Ставших кодлой вчера, к торжеству непригодною.
Он сказал: «Нету тела — не будет и ран».
Монастырской судьбой от мирян отделённые,
Бесфамильную сырость вдыхают.
В ответ —
Желтизна простыней да ведро закопчённое,
Да корзины, в которых выносят на свет.
Это их оконечности под Сталинградами
Полегли каменистостью в той мостовой,
По которой Победа шагала с наградами
На грудине, оставшейся в битве живой.
Это их подо Ржевом контузило, вспомните:
Хоть «ни дна, ни покрышки»,
Ни шагу назад.
А теперь по какой-то предательской скромности
Им кидают пятак, опуская глаза.
Они гибли не раз.
Так зачем же ты, Господи,
Снова в тыл доставляешь их души в таких
Безобразных телах, под колодку обтёсанных?
— Чтобы память опомнилась в нравах людских.
…Будь неладен пиджак, под здорового скроенный,
И подшипник гудит, починить не успел.
А в бессмертном полку расступаются воины,
Чтобы он на тележке проехать сумел.
Юго-западный ветер гуляет по Ладоге..
|
