Русская яблоня
Степь повсюду голая
И на сотни вёрст
Лишь один бурьянище
В человечий рост.
Ни села, ни хутора
Не видать окрест,
Ну откуда яблоня
Среди этих мест?
Старая, горбатая,
Чёрные сучки, —
Одичало дерево
И плоды горьки.
Следопыты шустрые
Объяснили мне:
«Кто-то похоронен здесь
в спешке на войне».
Засверкали заступы,
Кирки, топоры.
Кто прикопан наспех
Был тут до поры?
Оказалось – немец…
Шёл он без дорог
С надписью на медной
Бляхе: «С нами Бог!»
Шёл в рогатой каске
С верою в блицкриг.
Не услышал сам он
Свой предсмертный крик.
Вот держу я череп
С пулевой дырой.
Что же ты оскалился,
Доблестный герой?
Для отваги шнапса
С фляжки пригубил
И попутно яблоком
Псковским закусил.
Знать, со зрелым семечком
Проглотил куски,
Из него и выросло
Дерево тоски.
Посреди Европы
Надо, может быть,
Яблоню на память
Эту посадить.
Чтоб потомки рыцарей,
Родовых господ
Сморщились, отведав
Пораженья плод.
Чтоб сказали, вспомнив
Скорбные деньки:
«Яблоки раздора
до смерти горьки!»
НА ОБЛОМКАХ ИМПЕРИИ
Попрощайтесь с Советским Союзом –
С дружбой разных народов,
с пожатием братской руки.
Что осталось теперь? День развала отметить салютом
Иль, рубаху рванув, голой грудью пойти на штыки?
Попрощайтесь, друзья, с Украиной и Крымом…
Полстраны за бортом, и дымится войною Кавказ.
Возвышалась Москва, назвалась третьим Римом,
Да империи пир, видно, был не про нас.
Пролегли, точно трещины от сотрясенья, границы
По великой стране – разделили народ…
Мишка Меченный пал, а Беспалый вовсю веселится –
Загогулины кажет, калинку танцует урод.
Проутюжили улицы враз тупорылые танки,
Расстреляли парламент у праздных зевак на виду…
Ночью вывезли тайно на барже людские останки,
И живёт с этих пор вся страна, как в аду.
Вымирает народ: каждый год миллионы
Убивает невидимый кто-то советских людей.
Кто-то ваучер выдумал и на продукты талоны,
Кто-то дал нам свободу:
«Воруй всё, что хочешь, наглей!»
Безработные часто бросались под поезд на рельсы,
Умирали рабочие, труд стопудовый на плечи взвалив…
Словно ворон плешивый, вопрос закружился еврейский
Над простором российских костями засеянных нив.
А в столицу всё едут и едут таджики, кавказцы, узбеки,
Казахстанцы, калмыки – ну, вообщем, Советский Союз.
Жить без русских не могут –
мы вместе, как видно, навеки.
Только братьями нынче уже называть их боюсь.
Обсчитают, обвесят, отравят, зарэжут.
Ничего не хочу я от них, ничего я не жду.
Посмотрю – и на сердце почувствую скрежет:
Кто-то сеет незримый меж нами вражду.
Со своими уставами едут навечно к нам в гости.
Им почти на перроне порой выдают паспорта:
Мол, работать здесь некому – все на погосте.
И восходит миграции выше и выше черта.
Гастарбайтеры, голь перекатная…
Исхлестала нужда их, пригнала в Москву,
И для многих закрыта дорога обратная –
Здесь родились их дети,
«Здесь, — они говорят, — мой живу».
Потеснитесь — они покупают уже рестораны
И танцуют у стен неприступных Кремля.
Для них русские просто рабы и бараны.
А за стенами тоже поют труй-ля-ля.
Проходимцы теперь по земле моей ходят, как боги:
Всё скупили в России и нас помыкают они.
Видно, мало одной небольшой Кандапоги.
Стих пожар, но повсюду блуждают огни.
И правительство тоже подсыпало перца:
Разбомбило Чечню
и грузинам решило под гузно поддать…
А в Прибалтике НАТО. И словно иголка у сердца,
Возле нашей границы в Европе ракеты торчат.
А в Москве разрываются бомбы в вагонах,
И жилые взрываются вместе с жильцами дома,
Вся страна задыхается тяжко в агонии,
Слабонервные граждане сходят порою с ума…
Кровь течёт по земле, как по лысому лбу Горбачёва,
Кровь расстрелянных в школе Беслана детей.
Приспустите в знак траура флаг свой торговый
И минуту молчания вставьте в поток новостей!..
Нет! Трещит – сотни слов изрыгает в минуту
Теледиктор, как будто в смертельном бою автомат.
Стало грустно от этих речей почему-то,
Словно сам я во всем, что творится в стране, виноват.
Да, не скоро опомнится наша столица.
Здесь по улицам шастают стаи блудниц.
Я глазами скольжу по толпе разнолицой
И не вижу, как прежде, приветливых лиц:
Всюду грязные склоки, скандалы и драмы,
Всюду властвуют жадность, насилье, разврат,
Оскверняют святыни и русские древние храмы,
И мечом сатанинским священников русских казнят.
И покуда бубнит изощрённый поэт под берёзкой —
Выдает «патриот» кренделя о единой великой стране,
В новостях говорят, что бомжа изловили подростки
И сожгли с потрохами на Вечном огне.
А ещё в новостях говорят каждый день про бандитов,
Про воров, проституток и прочую мерзкую шваль,
И пред взором всплывают всю ночь
сотни граждан убитых,
И на сердце ложится плитою могильной печаль.
А кому я повем ту печаль, если рожи продажные всюду?
Щелкопёры у них на подхвате всегда под рукой –
Поглядишь, писуны те возносят до неба Иуду,
Угождая владельцам своей фарисейской строкой.
Нынче подлое время: вожди подаются в торговцы:
Хоть Россию, смеясь, продадут, хоть народ,
хоть Христа.
Что им люди простые? – бандерлоги, покорные овцы —
состригают купоны с них, будто комбайном с куста!
Стариков и старушек торговцы ограбят до нитки
и на яхтах своих белогрудых
в заморские страны плывут,
где народная боль в золотые спрессована слитки,
где их ждёт, улыбаясь, довольный Махмуд.
Деньги – власть и согнутые рабские спины,
тех, кто властью унижен, кто голоден, нищ или бос.
Сомневаетесь вы? Поглядите, какие на праздник дубины
приготовил для ваших горбов уважаемый босс…
Нефть, алмазы отсюда везут, древесину,
а сюда — наркоту…
Вот такой оборот.
Как они ненавидят православную нашу Россию!
Им бы вытравить напрочь великий славянский народ!
Проходимцы, дельцы, шулера, бизнесмены, —
паразиты, шуршащие мерзкой валютой во мгле…
Как не рухнут на них обветшалые русские стены,
как их терпит Господь на облитой слезами земле!
Поднимайся, Ярила, – славянское древнее солнце!
Встань червленым щитом!
Пусть на них твои брызнут лучи!
Я видал ещё в детстве, как в страхе от света несётся
Богомерзкая тварь, что тайком шебуршала в ночи.
Забиваются мыши летучие в тёмные щели,
Гады разные в норы поглубже вползают свои.
Содрогнулись бы люди, когда б их при свете узрели,
Растоптали б, убили, забыв о Господней любви!
Сколько мерзких от света бежит насекомых:
Кровь попили, нагадили вволю – ищи их свищи.
Узнаю в этих мелких букашках известных знакомых –
Тараканы, клопы, пауки и клещи…
Поднимай, в нас великую ярость светило!
Об одном только Богу сегодня сквозь слёзы молюсь,
Чтобы ты, засияв, наконец, на заре разбудило
Чародеями в сон погружённую светлую Русь.
Чтобы ты осветило сияньем от края до края
Злой травой-татарвой полонённые тайно поля,
Чтоб проснулась, прогнившие путы срывая,
Богатырская русская наша земля!
Журавли
Промчалось лето и растаяло вдали
раскатистым, веселым, звонким эхом.
И вот летят над Русью журавли,
а вслед за ними — все заносит снегом.
От мертвых пастбищ и суровых вьюг,
преодолев последнюю усталость,
умчатся птицы на счастливый юг,
а я один среди полей останусь.
Лишь на прощанье прямо в душу мне
они с небес обронят голос грустный,
и, нарастая в гулкой тишине,
он зазвучит тоскливой песней русской.
Но грусть пройдет и радостно весна
вонзит в снега лучи свои косые!
И вот тогда, воспрянув ото сна,
раздольно рассияется Россия!
И вскрикнешь ты: «Над нами журавли!
Как широко раскинуты их крылья!
Над вольными просторами земли
они летят почти что без усилья!
Они поднялись высоко в зенит,
они летят на родину в сиянье!»
И голос русский, вздрогнув, зазвенит
мелодией любви и ликованья!
СЛОВО
О ПОХОДЕ ИГОРЕВЕ
1
Не к лицу нам, братья, с вами,
вековые минув расстоянья,
начинать старинными словами
о походе Игоря сказанье.
Не к лицу князей нам
славить рьяно,
эту песню с вами мы начнем
не по древним замыслам Бояна —
по событьям нынешних времен.
Ведь Боян тот вещий вслед напеву
серым волком стлался по земле,
растекался мыслию по древу
и орлом парил в небесной мгле.
В годы битв, междоусобных схваток
по веселой прихоти князей
выпускали соколов десяток
за взлетевшей стаей лебедей.
И настигнутая лебедь пела славу,
в солнечный врываясь ореол,
Ярославу или храброму Мстиславу,
что Редедю лихо заколол
иль, стремясь к холодному туману,
ниспадая с криками во мглу,
сыну Святославича, Роману,
воздавала скорбную хвалу.
Но Боян не соколов пускал:
вещие персты свои в печали
на живые струны возлагал
и князьям те славу сами рокотали!
Братья, так давайте же начнем
от Владимира,
что правил древней ранью
и до нынешнего века доведем —
до похода Игоря сказанье,
что свой ум булатной волей отковал
и о доблесть наострил его до блеска
и полки вслед за собой позвал
биться с дерзкой силой половецкой.
Бросил он тогда на солнце взгляд, —
видит, рать его прикрыта тьмою
и воскликнул: « Нет пути назад!
Братья! Русичи! Готовьтесь к бою!
Лучше быть убитым, чем плененным!
Сядем на борзых своих коней,
чтоб увидеть перед синим Доном
вольницу ковыльную степей!»
Яростное рвенье разожгло
ум и чувства князю молодому
и знаменье скрыла от него
страсть отведать поскорее Дона.
Крикнул он: «Хочу переломить
копие в просторе незнакомом,
с вами голову хочу сложить
иль испить волны донской шеломом!»
О Боян, времен минувших соловей!
Как бы ты воспел походы эти!
Ты б легко порхал среди ветвей
мысленного дерева столетий.
Ты б умом под облака взлетал,
рыскал бы Трояновой тропою
чрез поля на горы и сплетал
славу новую со славою былою,
ты бы песней Игоря окликнул:
«То не буря соколов несет —
галки стаями летят на Дон великий!»
Ты бы, внук Велесов, и почет
на пиру веселом ли, в пути ли
спеть дружинам русским был бы рад.
«В Новгороде трубы вновь трубят,
стяги выстроились
и стоят в Путивле!»
2
Игорь ждет
милого брата Всеволода,
и промолвил ему буй-тур Всеволод:
«Ты един, брат мой,
един светлый свет,
оба мы Святославичи!
Седлай своих быстрых коней,
а мои наготове —
у Курска оседланы ждут.
Куряне бывалый народ:
под трубами спеленаты,
под шеломами взлелеяны,
с конца копья вскормлены!
Им дороги знакомы,
яруги известны,
у них луки согнуты,
колчаны раскрыты,
сабли наострены, —
сами серыми волками
по степи рыщут:
себе добычи ищут,
а князю — славы!»
Игорь в златое стремя вступил,
поехал по чистому полю.
Солнце путь ему преградило тьмою,
ночь, застонав грозою,
птиц разбудила,
свист звериный раздался, —
Див кличет с древа:
земле неведомой слушать велит —
Волге, Поморью,
Посулью , Сурожу и Корсуню ,
и тебе, Тмутороканский болван!
А половцы бездорожьем
к великому Дону бегут,
скрипят их телеги в полуночи
лебединою стаей распуганной.
Игорь воинов к Дону ведет!
Птицы беду по дубам стерегут,
волки воем наводят страх по яругам,
орлы громким клекотом
на кости зверье созывают,
лисицы на червленые лают щиты.
О, Русская земля! Ты уже за холмом!
Ночь медлительно меркнет,
заря свет затеплила,
туман по полям поплыл,
свист соловьиный уснул,
галочий говор проснулся.
Перегородили
щитами червлеными поле
великие русичи:
себе добычи ищут,
а князю — славы!
В пятницу ранью рассветной
они потоптали полки поганых,
рассыпались стрелами по полю,
помчали девиц половецких,
а с ними и злато, и бархат, и шелк.
Плащами, накидками, шубами,
узорочьем поганых
мостили мосты по болотам.
Червленый стяг, белая хоругвь,
червленый бунчук на серебряной пике —
доблестному Святославичу!
3
Дремлет храброе в поле гнездо —
спят Олеговы правнуки, внуки.
Далеко залетели!
Не были на обиду они рождены
ни соколу, ни кречету,
ни тебе, черный ворон,
половчанин поганый!
Гза бежит серым волком,
Кончак ему след оставляет
к великому Дону.
Рано утром
кровавые зори свет возвещают,
тучи черные с моря летят —
четыре солнца пытаются скрыть
и трепещут в них синие молнии —
быть великому грому,
идти дождю стрелами с Дона великого!
Копьям переломиться,
саблям притупиться
о шеломы поганых
на Каяле реке
у великого Дона !
О, Русская земля! Ты уже за холмом!
Веют стрелами ветры, стрибожьи внуки,
на храброе русское войско;
земля гудит, реки мутно текут,
пыль поля покрывает,
от моря, от Дона великого
движутся половцы —
со всех сторон обступили,
бесовы дети, дружину,
кликом поле перегородили,
а русичи храбрые —
щитами червлеными!
О, Всеволод,
ярый тур!
Ты насмерть стоишь!
Прыщешь стрелами,
мечами гремишь харалужными, —
где промчишься,
шеломом блестя золотым,
там слетают поганые головы с плеч!
Твоими калеными саблями
расколоты вдребезги шлемы аварские!
Ярый тур Всеволод,
презирающий раны,
о, братья,
забыл среди боя
и почет, и богатство, и город Чернигов,
и отчий престол золотой,
и привычные ласки
жены своей Глебовны милой.
4
Прошли века Трояна,
пролетели лета Ярослава,
отгремели походы Олега,
что распри мечом ковал,
стрелы сеял по русской земле.
Вступит он в стремя златое в Тмуторокани —
звон услышит сын Ярослава, Всеволод;
Владимир с утра
закрывает ворота в Чернигове.
А Бориса Вячеславича
привела на расправу слава:
плащ зеленый ему на Канине постлала
за обиду Олега.
С берегов той Каялы
повез осторожно отца своего Святополк
на иноходцах угорских в Киев —
к святой Софии.
В эти годы
при Олеге Гориславиче
сеялись усобицы, росли,
погибала жизнь Даждьбожьих внуков,
сокращался век людской
в княжеских раздорах.
Редко в поле пахари покрикивали,
часто граяли вороны,
трупы русских воинов деля,
галки тараторили по-своему,
собираясь на богатую поживу.
В иные то было походы,
в иные то было сраженья,
о битве подобной
никто и не слыхивал даже.
5
С рассвета до вечера,
с ночи до света
каленые стрелы летят,
и сабли о шлемы гремят,
и молнией копья разят
в поле чужом
средь земли Половецкой!
Черное поле
копытами вскопано,
засеяно густо костьми,
кровью полито —
горе всходило на Русской земле!
Что шумит, что звенит
рано утром пред зорями?
Игорь полки поворачивает —
жаль ему милого брата!
Бьются день, другой —
пали на третий Игоря стяги.
Здесь разлучились два брата
на быстрой Каяле,
здесь вина не хватило кровавого,
здесь закончили храбрые русичи пир:
сватов напоили,
а сами они полегли за Русскую землю!
Никнет трава от жалости,
печаль приклонила деревья к земле,
невеселая, братья, година настала,
пустота поглотила великую силу
и поднялась обида
в силе даждьбожьего внука,
девой вступила на землю Трояна,
ее лебединые крылья
плеснули у Дона на синие море —
и время довольства уплыло.
Князья распалили вражду меж собой —
себе на погибель,
поганым — на радость.
И сказал брату брат:
«То мое и это мое!».
И про малое стали князья
«Се великое» молвить,
а сами раздоры ковали себе на погибель,
а поганые с разных сторон
набегали на Русскую землю с победой.
О, далеко ты залетел,
птиц преследуя, сокол, —
к морю!
А Игорева храброго полка
не воскресить!
О нем уже вскрикнула Карна
И Желя помчалась по Русской земле,
с горящего рога
огонь погребальный бросая.
Восплакали русские жены,
гурьбой причитая:
«Уже своих милых мужей мы не сможем
ни в мыслях представить,
ни в думах придумать,
ни увидеть воочию,
а до серебра-злата
без них не притронемся даже».
Застонал, братья, Киев от горя,
застонал от напастей Чернигов, —
тоска разлилась по Русской земле,
скорбь потекла слезами.
А князья предавали друг друга,
раздоры ковали себе на погибель, —
и поганые мчались с победой
по Русской земле:
дань собирали —
по девице белой
от каждого брали двора.
Святославичи храбрые,
Игорь и Всеволод,
обособившись,
распрями зло разбудили
то, которое острым мечом
их отец усыпил,
князь великий
Киевский Святослав.
Он заставил врагов трепетать —
двинул грозой
на Половецкую землю полки,
притоптал холмы и яруги,
замутил озера и реки,
иссушил ручьи и болота,
а поганого Кобяка с лукоморья
от железных полков половецких
смерчем вырвал!
И пал тот Кобяк в граде Киеве
во дворце Святослава!
Тут и немцы и венецианцы,
и греки и мораване
поют Святославу славу,
а Игоря укоряют:
утопил он довольство
на дне реки половецкой Каялы.
Там и злато рассыпалось русское,
там и сам Игорь-князь
пересел из седла золотого
в седло оскорбленного пленника.
Городские стены в унынье,
веселье поникло…
6
А Святослав мутный сон видел.
«В Киеве — молвил он —
ночью нынешней с вечера
покрывали меня на тисовой кровати
черным плащом,
черпали сине вино мне,
на горе полынном замешанное,
крупный жемчуг
на грудь мне сыпали
из пустых колчанов
толмачей половецких
и оплакивали меня.
Уж и крыша, гляжу, без князька
на хоромах моих златоверхих.
Всю-то ноченьку граяли стаи ворон,
относило их к синему морю.
И змеи, видать, не к добру выползали».
И ответили князю бояре:
«Уже разум твой, князь,
полонила тоска,
ибо два наших сокола гордых слетели
с золотого престола отца
поискать града Тмуторокани
либо Дона шеломом испить,
но тем соколам крылья припешили
саблей кривою,
а самих их опутали в путы железные.
Тьма настала —
два солнца погасло,
два багряных столпа
покачнулись, померкли
и в мрачное море
на дно погрузились,
беспокойство великое
западным землям подав.
Следом —
месяца два молодых,
Святослав и Олег,
поволокою темной закрылись —
на реке половецкой Каяле
тьма тяжелая свет поглотила.
Словно выводок барсов,
по Русской земле
разбрелись нечестивцы,
насела хула на хвалу,
навалилась неволя на волю
и обрушился Див!..
Уж и красные готские девы
выходят на берег приморский
и, звеня русским златом,
поют время Бусово,
прославляя месть Шурукана.
А мы всей дружиною
жаждем уже веселья».
7
И тогда изронил Святослав
злато слово, слезами облитое:
«О, племянники,
Игорь и Всеволод!
Рано вы ради славы своей
замахнулись мечами
на край Половецкий:
не смогли одержать вы
достойной победы,
не по чести
вы кровь нечестивую пролили!
А ведь храбрые ваши сердца
из булата разящего скованы,
в яром буйстве они закалились!
Что же вы сотворили
с моей сединой серебристой?
Где, скажите,
богатство и власть Ярослава,
моего многоратного брата
с черниговскими старшинами,
с могутами и татранами,
с шельбирами и топчаками
с ревугами и ольбертами?
Те без щитов,
засапожные вынув ножи,
кликом полки разгоняли,
гремя прадедовской славой!
Но опять вы твердите:
« Мужаемся сами.
Прежнюю славу сами поделим,
новую славу сами поддержим».
А не диво ли старому помолодеть?
Ведь и сокол, когда подлиняет,
птиц, взлетев высоко, взбивает —
не даст гнезда своего в обиду!
Но вот оно зло:
нет мне помощи княжеской —
жизнь другой стороной обернулась!
Стонут в Римове граде
под половецкими саблями,
Владимир в Переяславле стонет —
скорбь и тоска сыну Глебову!
Великий князь Всеволод!
Не мыслишь ли ты
прилететь издалека,
не мыслишь ли ты
отца злат-престол защитить?
Ты Волгу расплещешь веслами,
ты шеломами Дон исчерпаешь!
Сыновья удалые рязанского князя
в твоем войске огнями
посуху мчатся!
Появился бы ты здесь,
продавали б невольниц у нас по нагате,
а рабов по резане б одной отдавали!
Ты храбрый Рюрик, и ты Давид!
Не ваши ли рати
в крови половецкой
злаченными шлемами плавали?
Не ваши ль дружины отважные
рыкают громче израненных туров
под саблями острыми
в поле чужом?
Вступите, князья, в злат-стремень
за обиду сих дней,
за Русскую землю,
за раны Игоря,
храброго Святославича!
О Галицкий Осмомысл Ярослав!
Ты высоко воссел
на престоле своем златокованном,
заперев угорские горы
своими полками железными,
заградив королю венгерскому путь,
затворив ворота Дунаю,
бросая грузы сквозь тучи
горных дорог,
суды верша по Дунаю…
По землям текут твои грозы,
ты врата раскрываешь Киеву,
ты стреляешь султанов
за дальними странами
с золотого престола отцовского.
Пристрели, государь, Кончака,
поганого пленника-смерда
за Русскую землю,
за раны Игоря,
храброго Святославича!
А ты, храбрый Роман,
и ты, Мстислав!
Смелая мысль вас возносит на подвиг!
Высоко вы летите
в неистовстве вашем на битву —
сокол так, на ветру распластавшись,
жаждет в ярости птиц одолеть!
На ваших шлемах латинских
крепленья железные!
Под дружинами вашими
треснула твердь —
и многие страны тогда содрогнулись!
Половцы, венгры,
племена прибалтийские
повержены были
и, копья свои побросав,
головы низко склонили
перед русским мечом харалужным!
Но теперь князю Игорю
солнце не светит,
не к добру, не ко времени
дерево листья сронило —
по Роси и по Суле
враги города поделили.
А Игорева храброго полка
не воскресить!
Дон вас кличет, князья,
призывает к победе!
Спешите на битву!
Ингварь и Всеволод,
и все трое Мстиславичей,
не худого гнезда шестикрылая стая!
Что же вы, позабыв справедливость,
расхватали владенья себе?
Где же ваши щиты,
золотые шеломы
и ляшские копья?
Заградите
степи половецкой ворота
на Русскую землю
острыми стрелами
за раны Игоря,
храброго Святославичи»!
8
Не струится Сула
серебристыми струями
к Переяславлю
и Двина
растекается грязным болотом
у ног нечестивых.
Лишь один Изяслав,
сын Васильков,
позвенел о литовские шлемы мечами,
славу деда подсек
и сам, подсечененный мечами,
лег на кровавые травы …
Под червленым щитом
юной кровью в степи истекая,
он молвил:
« Крылья галок
дружину твою приодели,
звери кровь полизали»…
Не было там братьев —
ни Брячеслава, ни Всеволода, —
один изронил он жемчужную душу
из храброго тела
сквозь ожерелье златое.
Голоса приуныли,
веселье поникло,
трубы трубят городенские.
Ярослава сыны
и все внуки Всеслава!
Опустите скорей свои стяги
и в землю воткните мечи осрамленные, —
бились вы
да из дедовской выбились славы:
междоусобными битвами вы
навели нечестивых на Русскую землю,
на богатства Всеслава, —
из-за ваших раздоров
насилье пришло от земли Половецкой .
9
На последнем веку Трояновом
князь-кудесник Всеслав
кинул жребий о девице любой;
опираясь на хитрость-клюку,
вдруг вскочил на коня,
поскакал к граду Киеву, —
до златого престола
острием копия дотянулся,
соскочил лютым зверем
и скрылся во тьме белгородской!
Утром с третьей попытки
ворота открыл новгородские —
Ярославову славу расшиб!
Серым волком метнулся к Немиге!
Там снопами головы стелют,
молотят цепами булатными,
жизнь кладут на току, —
отвевают от тела душу.
Берега той реки кровавой
не зерном засеяны добрым,
а костями русских сынов.
Князь Всеслав людей судил,
князьям города дарил,
а сам серым волком рыскал в ночи —
из Киева в Тмуторакань
поспевал до рассвета,
великому Хорсу путь перейдя.
Ему в Полоцке позвонили
к заутрене ранней
в колокола святой Софии,
а он в Киеве слушает звон.
В дерзком теле душа колдовская жила,
а напастей она избежать не смогла
и страдал он.
И об этом Боян
спел припевку ему:
«и мудрому, ни лукавому,
ни колдуну вертлявому
суда Божьего не миновать»!
О, стонать Русской земле,
вспомнив прежнюю славу
прежних князей!
Не могли раньше
старого князя Владимира
пригвоздить к гребню Киевских гор,
а теперь его стяги разрозненны:
одни трепещут над войском Рюрика,
другие Давиду достались, —
развеваются розно их бунчуки,
врозь разлетаясь,
по-разному стрелы поют.
10
На Дунае голос Ярославны раздается —
зегзицею стонет на рассвете:
“ Полечу я — плачет — по Дунаю,
окуну шелков рукав в реку Каялу,
на могучем теле князя
раны оботру кровавые».
Плачет Ярославна, причитает
на стене Путивля ранним утром:
“ О ветер-ветрило!
Зачем, господин,
сильно веешь?
Зачем стрелы ворогов
крыльями легкими гонишь
на воинов милого?
Мало ль было тебе
обвевать под тучами горы,
корабли проносить в синем море?
Зачем, господин,
по раздольям ковыльным
веселье мое ты развеял? “
Плачет Ярославна, причитает,
на стене Путивля раним утром:
“ О Днепр Словутич!
Ты каменные горы пробил,
сквозь земли идя Половецкие!
Ты носил на себе до полка Кобякова
боевые ладьи Святослава!
Принеси, господин,
ко мне милого,
чтоб не слала я слез ему на море
зорькою ранней!”
Плачет Ярославна, причитает
на стене Путивля ранним утром:
“ Светлое!
Трижды светлое солнце!
Всем с тобой и тепло, и светло!
Зачем же палящий свой луч ты простерло
на воинов милого?
Зачем им расслабило луки
жаждою в поле безводном?
Зачем иссушило колчаны тоскою? “
11
Море плеснуло в полночь,
тучами смерчи идут.
Игорю-князю Господь кажет путь
из земли Половецкой
на Русскую землю —
к золотому престолу!
Погасли вечерние зори.
Игорь спит и не спит —
мыслью мерит поля
от великого Дона к Донцу.
Выйдя с конями в полночь,
свистнул Овлур за рекою —
разуметь велит князю:
больше пленным не быть.
Загремела земля,
зашумела трава,
зашатались шатры половецкие.
Горностаем тогда
Игорь князь к тростнику мелькнул,
белым гоголем бросился на воду,
на борзого запрыгнул коня,
соскочил с него волком босым
и потек к зеленеющей пойме Донца,
взвился соколом в небо,
лебедей и гусей избивая
себе на обед!
Игорь соколом взвился,
Овлур волком потек,
отрясая студеные росы.
А коней они загнанных
бросили в поле.
И промолвил Донец:
«Игорь-князь!
Тебе много величья,
Кончаку — посрамленья,
а Русской земле – веселья»!
Игорь молвил в ответ:
«О, Донец! Тебе много величья!
Ты князя качал на волнах,
стлал шелковые травы ему
на своих берегах серебристых,
ты под сенью зеленых деревьев
одевал его теплым туманом,
ты стерег его:
гоголем — на воде,
чайками — на волнах,
чернедями — на ветрах!
Не такая совсем, говорят, речка Стугна:
своим хилым теченьем
поглотила чужие ручьи
и расширилась к устью.
Там и юного князя она Ростислава
сокрыла на дне подле темного берега.
Плачет мать Ростислава
по юному князю,
цветы приуныли от жалости,
деревья от скорби к земле приклонились».
Не сороки в лесу тараторят —
едут Гза с Кончаком по следу.
А вороны не грают над Игорем,
галки примолкли,
сороки притихли …
Тишь такая стоит, что слышно,
как ползают полозы-змеи.
Дятлы тукотом путь к реке ему кажут,
соловьи веселыми песнями
свет возвещают.
Молвит Гза Кончаку:
«Если сокол к гнезду летит,
соколенка подстрелим
злаченными стрелами».
Говорит Кончак Гзе:
«Если сокол к гнезду летит,
мы соколика девицей красной опутаем».
Отвечает Гза Кончаку:
«Если девицей красной опутаем,
не видать нам с тобой ни ее, ни соколика.
И начнут птиц бить нас
в полях Половецких».
Говорил Боян,
песнотворец времен отгремевших,
Святославу в походе:
«Тяжело тебе, голова, без плеч,
а телу — без головы»!
Так и Русской земле без Игоря!
12
Рассиялось солнце —
Игорь-князь на Русской земле!
Красны девицы поют на Дунае —
вьются их голоса,
летят через море до Киева!
По Боричеву Игорь едет —
К храму Святой Богородицы Пирогощей!
Страны рады, города веселы!
Певшие песнь старым князьям
теперь споют молодым.
Слава Игорю Святославичу!
Слава Всеволоду буй-туру!
Здравия русским князьям и дружинам,
за христиан победивших
полки нечестивых!
Русским князьям и дружинам —
слава!
АМИНЬ!