Забытые стихи. Андрей Власов

Забытые стихи1

Андрей Власов
(1952-2008)


*  *  *

Давняя тайная блажь – на ходу, на бегу,
будто обвал посреди старосветского вздора.
Это не я говорю – разве я так смогу?
разве рискну? разве выпрямлюсь до разговора?

Это не я. Это явлено издалека.
Это неявных щедрот вызревающий колос.
Я лишь орудье Господнее: горло, рука –
нечто извне превратившее в почерк и голос.

П. Горбунову

Пропусти меня, ночь, пропусти – ну хоть раз – не мишенью,
не шарахаться шорохов, только с порога – чужак,
пропусти меня в август услышать смятенье и шелест,
запрокинувшись к звёздам, как если бы к звёздам сбежав.
Пропусти меня в Спас, в ворожащие кроны и крыши,
в Божий сад, в спелый свод, на который не хватит молитв,
пропусти меня в мир, где негаданно длятся и дышат
позабытые в этой далёкие жизни мои.
Пробавляясь грошовым, к столетним стволам прислоняясь,
бредил вслух, торопя, как калиткою хлопнет – «Тесней!»
Пропусти меня в август, на муку, на крест, на Солярис,
где минувшее – плоть, пусть не так, не на столько, но с ней.
Пропусти меня в август, где звёзды и кроны полощет,
как в щемяще других, где такие же бродят в бреду,
перебором листвы – осторожным, вслепую, на ощупь,
точно яблони шарят в чужом и чернейшем саду.
Я хочу, чтобы память была, как касанье, – не сниться,
а как август, как в август, – руками нашарить в листве.
Пропусти меня с ним шаг ступить и немыслимо слиться,
как тогда, как тогда – в бесконечном и добром родстве.

*  *  *

Когда твоей крестной муки срывают кран
и гонят тебя, как зверя, на твой распыл,
Пилат умывает руки: «Ты выбрал сам», –
как будто на деле верит, что выбор был.
А был тебе голос тайный, что выбор – грех
и что не дано иного. Пусть мир оглох,
есть только предначертанье и боль за всех,
покуда ты верен Слову и Слово – Бог.

*  *  *

Все пройдет и проходит, а Ты проходить не спеши,
коли наша звезда отвернулась от нас и ослепла:
на краю милосердья, на скудных последках души –
все равно устоим и опять возродимся из пепла.

Революции, смуты, бесстыдь, крохоборство «реформ»,
прямизна послесловий и витиеватость прелюдий,
все сведется к тому, чтобы мы добывали прокорм
для себя и своих оголтелых кормильцев и судей.

И опять, путешествуя из ниоткуда в нигде,
в череде коренастых дождей и лубочных картинок,
на сквозь зубы нацеженных сотках, в подушной узде,
ковыряя запущенный, затравянелый суглинок,
обживаем свой угол, врастаем в сермяжный уклад,
забываясь на ноте простой и суровой.

И пытливое небо вбирает рассеянный взгляд
стороны робинзонов, где все по нулям и по новой.

*  *  *

И всяк при своем (не своем), и все вместе похожи.
Короче – смердит.
Не боги горшки обжигают? – я помню, и все же, и все же:
немножко от Господа – не навредит.
И это не горние выси, не дальние дали,
не явочный дух –
нет, это всего лишь такие простые детали,
как совесть и слух.

*  *  *

При хожденье в печать, что ни ходка – прикол и сюжет:
отсылаешь стихи, обнадеженный словом приватным,
чтоб, два года спустя, получить… публикацию? – нет! –
адресок-извещенье о некоем конкурсе (платном)

в виде новой наживки, крючочка, мол, на тебе – жри,
графоман стоеросовый, лох от сохи да телеги,
или – ноги в охапку и рысью – по членам жюри,
подучась хитроумным подходцам из книжки Карнеги.

Отравись полной ме-е-рой на кухнях приме-е-рных ме-е-ню
(что кому предпочтительней), но, становясь на котурны,
пой и веруй, как будто не нюхал семь пятниц на дню
и не в курсе убоя из практики литературной,

этих лунных ландшафтов на почве берез да осин,
трескотни о духовности там, где духовности – клизма.
Не гнушайся, подвой со слезой про спасенье Руси
в строевом православье взамен строевого марксизма.

Впрочем, юмор увечен. На низкой и вязкой струне
довод битого разума прочего дальше и дольше.
Коли в храме торгуют, пройди от него в стороне,
как босота, и помня, что Господа во поле больше.

А сердчишко заходится, стонет… – Уймись, идиот!
Ты ж на пятом десятке, забудь эти читки и верстки:
изведешься впустую, пока до тебя не дойдет,
что опять – шулера, и опять – обыграли в наперстки.

Нет уж – дудки! не надо, довольно, достаточно, из
этой ли-те-ра-ту-ры, где жухнешь, как рыба на суше,
в никуда и ничто, но от этих блатных экспертиз
и постыдных потуг достучаться в их мертвые души!

Доверяясь заветам других: путеводных светил,
не проси, не ловчи, не сфальшивь ни на гран, ни на волос.
Ты не гож в конкурсанты. Ты жизнью за все заплатил
и в кромешном отчаянье выстрадал СОБСТВЕННЫЙ голос.

*  *  *

Гори, гори, падучая звезда,
сжигай мосты – пусть путь назад провален.
Какое счастье сгинуть без следа
из толковищ, из сплетен и из спален!

Гори, гори… Мне больше дела нет
по чей хребет раскручены колеса.
Какое счастье умолчать ответ
там, где не смеют задавать вопросы!

Какое счастье быть не заодно
с удушьем доморощенных америк
и знать, что все устроится само
и ты пройдешь сквозь этот мнимый берег!

*  *  *

Говоришь «плоскодонка»? – любое название блеф,
просто помесь мычанья да ощупи с тыканьем пальцем:
дно не может быть плоским, поверхность имеет рельеф,
то есть все относительно, ибо, утративши кальций

однозначности, слово, что кроха, гулит,
примеряя обличия, перевирая картины,
из которых обычному глазу лишь век-инвалид
и доступен на чуть, впрочем, глаз – инструмент примитивный.

Далеко-далеко наважденья, наития, шир,
шире здешних широт, прозорливее здешнего зренья
то, что зреет в тебе прежде, чем изливаться на мир,
то, что было тобой до тебя и в другом измеренье.

Говоришь «плоскодонка»? – и впрямь твоя правда скудна,
словно эхо плюгавых вершин и пугливого зверства.
Эта перегородка не дно, а пародия дна,
ибо не было дна, и взаимные бездны разверсты.

Посошок

«И душа моя выпросит неба кусок,
побираясь в развалинах сна»
Геннадий Кононов

Не умея иметь, мы умеем терять,
обкорнавши цифирью тире.
Что ж теперь группу крови твоей примерять,
Забываясь в родном словаре
На чужом общаке, где никто не воскрес,
Распознав за незримой стеной
То, что плачем и причетом низких небес
Отдавалось кости теменной,
То, что тайно нашёптывал некто никто
В криминалом чреватой глуши,
Баскервильскими фарами поздних авто
Раздевая потёмки души
И развалины сна?
Финиш танцев навзрыд,
Сумасбродств и вершин на вершок
Не страшит: я и сам прежде времени сыт
И согласен испить посошок
За тебя, за себя, за спасительный кров,
За ответ на увечный вопрос
Станционных смотрителей утлых углов
В листопаде утраченных грёз.

*  *  *

Далеко-далеко – на волне, на луче, на мольбе –
в распрямленном и нерукотворном, в природе природы,
только там, где уже ни тебя, ни подобных тебе
соглядатаев и копиистов, увечного сброда

распрядителей тем, что неведомо, вчуже, вовне
оскопленных трехмерностью узких зрачков и привычек,
только там, в стороне, далеко-далеко в стороне,
для которой по счастью не найдено слов и отмычек.

Что ты можешь? присвоить названье? навесить ярлык?
даже кроны и гребни не стоят подобных америк,
ибо выше и шире дареных систем корневых,
как деревья растут и волна выбегает на берег.

Далеко-далеко… Ты напрасно глаза проглядел:
при своем багаже ты заложник немыслимой встречи,
ибо свет беспределен, а всякое слово – предел,
ибо ткань истончается и выпадает из речи.

*  *  *

Мне давно всё едино – на дне, на плаву,
я давно безразличен к блажным и облыжным,
где-нибудь как-нибудь я свой век доживу
под всегдашним давлением верхним и нижним.

Поперечный устоям души капитал
не похерят уже ни капрал, ни священник.
Все достали меня и никто не достал
(мимо кассы палили, видать, мимо денег).

Вот и чудненько. Загодя зная итог,
ни о чём не прошу, ничего не мусолю.
Пара-тройка друзей да поклонниц пяток –
вот уже и читатель. Мне этого вволю.

Где-нибудь… что-нибудь… как-нибудь… как с куста…
Пусть здесь всё преходящее и проходное,
пусть давно всё едино, но совесть чиста
перед Господом Богом и речью родною.

Марионетка

Это ведёт незримо, и эта власть
необходимее мудрости мудрых книг.
То, что её помимо, – не в кайф, не в масть
и не смертельно – даже пусть в кость и в стык.
Ибо немного значат мыльные пузыри,
кущи кофейной гущи, подсчёт ку-ку.
Коли язык утрачен – не говори
или смени партнёра по языку.
То, что серьёзно, ещё не совсем всерьёз,
так что пустым отчаяньем не греши,
а препиранья с миром себе под нос –
больше привычка, нежели крик души,
больше натура. Коль не сменить кровей,
не суетись, не шустри воровским трудом:
ты под своим числом, под звездой своей
определён единожды и ведом.
Чтобы пройти, как должно, свой путь земной,
это куда существеннее, чем тропа.
Не оборви верёвочку за спиной –
привод любого сюжета, поступка, па.
Чувствуешь, жертва сглазу, такой-сякой,
впору качать права да крушить бока,
но обрываешь фразу, махнув рукой,
будто бы по приказу издалека.
Воды сомкнутся, прощально блеснёт блесна…
– Выдернет, вытянет, чтоб отыграть на квит
смятым обрывком впервые цветного сна
неба закатного малахит.
Чтобы ни выпало – аут, расход, распыл, –
выдернет, вытянет из лабуды любой
Тот, Кто тебя задумал и сотворил
по своему подобью, но не собой.

*  *  *

(последнее, неопубликованное)

Вот уже и апрель, а еще не финал
удалить наболевшую жизни занозу
(все тащил и не вытащил).
Все просил: «Забери», – а Господь не забрал,
бережет ли, мурыжит, вливает глюкозу
по исколотым венам… Видать, не сезон
без больнички влететь под пиковую фишку.
Может, впрямь существует какой-то резон
задержаться и сделать последнюю книжку…

*  *  *

Тузы из рук или обуза с плеч –
не то, не так… А вся-то недолга –
прочувствовать, проникнуться, просечь:
ты получил своё от пирога.

Не стоит городить да бередить,
что жизнь была,
пора благодарить и выходить
из-за стола.

Comments are closed.