Владимир Клевцов.
Литературные портреты.

Григорий Дегелев

Мы не были хорошо знакомы, встречались, в основном случайно, на протяжении более тридцати лет. Поэтому и воспоминания о Григории Дегелеве случайные.
Знаю, что в детстве он мечтал стать моряком. Удивляет эта решимость мальчишек, живущих в сёлах и маленьких городах в глубине русской равнины мечтать о далёком море. Но, с другой стороны, ничего удивительного тут нет, если вспомнить в какие годы родился Григорий. Ранее детство его пришлось на оккупацию, на послевоенную разруху в невельской деревне, на самое тяжёлое время. И море тогда представлялось чем-то волшебным, несравненно прекрасным, с его бесконечными водными просторами, с морским братством, с возможностью увидеть другие земли, другие дали.
Тридцатилетним он приехал в Псков после долгих скитаний буровым мастером в геологоразведке. Помню, как после окончания областного семинара молодых литераторов, мы — Энвер Жемлиханов, Алексей Болдин и Олег Калкин — собрались отметить это событие в квартире поэта Игоря Григорьева (самого Григорьева почему-то не было). Пришёл с какой-то дамой и Дегелев.
Жемлиханов и Болдин были поэты уже «на слуху». Оба в своё время учились в Литературном институте, изредка печатались в московский журналах, у Жемлиханова к тому же вышел сборник стихов, готовился к изданию второй. А что было у Дегелева?
Несколько опубликованных в местных газетах стихотворений.
И Григорий «завёлся»: заговорил, перебивая, громче всех, читал свои стихи, расхваливая их, говоря: «Это вам не крендель».
Жемлиханов и Болдин смотрели на него снисходительно, как на расшалившегося котёнка, понимая, что он хочет произвести впечатление на даму. Но угадывалось за всей бравадой ещё и другое — обострённое, чуть ли болезненное самолюбие, а отсюда, такая же болезненная обидчивость. Позднее не раз приходилось наблюдать, как он расхваливал себя, а через минуту, а путаясь в словах, вдруг начинал принижать: мол, куда нам вперёд лезть.
Очень редко виделись в газете «Молодой ленинец, куда он приходил со стихами, или в писательской организации. Жизнь в провинции для пишущего человека трудна, а Григорий усугублял положение тем, что держался особняком, почти ни с кем не встречаясь. О нем мало что знали: ну, пишет человек, иногда печатается.
Да и относились к нему не всегда серьёзно, вспоминали редко, лишь когда он приносил подборку стихов для очередного альманаха.
— Что за поэт, если пишет по десятку стихов в год, — возмущённо говорили е нем. — Да и из этого десятка в печать пойдут два-три.
С годами он все больше производил впечатление неприкаянного, раздражённого, обижаемого всеми человека и сам, было видно, обижен на всех, на весь белый свет.
Но как было не обижаться? Все мы мало задумывались, что этот год для него, возможно, прошёл в небольших, но трудах в бессонных ночах, в попытках добиться совершенства стиха, когда чувства переливаются через край — от бурного ликования над удачной строкой, до тупого отчаяния написать лучше
А как было пережить постоянное невнимание, эти полунасмешливые улыбки знакомых, которым он читал свои стихи, их невысказанные мысли: «Раз ты хороший поэт, почему не печатают?»
В молодости, как и многие, Дегелев писал «под Есенина», но со временем выбрал свой путь. Некоторые стихи после этого стали тяжеловесными. Он их называл «философскими». Однажды принёс в редакцию даже большую «философскую» статью
о скором конце свете, о гибели планеты. И повёл себя соответственно своему характеру: сначала настойчиво попросил статью напечатать, потом, получив отказ, унизил себя: «Сам понимаю, что чушь», и ушёл обиженный, что никто не проникся важностью его труда.
Было это в конце девяностых годов. Выглядел Дегелев уже больным. В те нищенские девяностые он особенно сильно мечтал о своей книге. Минуло ему сорок лет, перевалило за пятьдесят, а книги, как не было, так и нет. По его рассказам, он тогда заключил договор с каким-то своим богатым знакомым: он, Дегелев, полгода будет работать у знакомого по хозяйству, а тот издаст его книгу.
— Обманул гад, — позже говорил Григорий. — Не дал денег. Но я своё выбью.
Не знаю, «выбил» или нет, только первая, очень тонкая книжечка «Цветок папоротника» вышла в 2002 году, когда ему было шестьдесят.
Через несколько лет болезнь обострилась. Григорий это понимал и готовил большой сборник на 250 стихотворений. Помогал ему Александр Бологов. Они вместе отбирали лучшие стихи, делали правку. Григорий приходил к Бологову домой, но уже не мог долго сидеть за столом, ложился на диван и говорил: «Только бы дождаться книги».
Умер он, когда сборник был в печати. Узнав об этом, работники издательства «Логос» сумели сброшюровать и сделать переплёт для первого сигнального экземпляра. Этот первый экземпляр и положили с ним в могилу.