Безмолвие

Величие, вбирающее боль
безмолвную коленопреклонённых…
Идущих не кончаются колонны
за истиной прозрачно-голубой.
Глядятся в отражение небес,
но сбитая веками шерсть овечья
плотнее. И нельзя очеловечить
ни крик в себе, ни посланную весть.

Пространство полумрака древних стен.
Сорвется с губ растерянное «верю»,
замрут на миг полуночные звери,
и рухнет за спиною Карфаген,
и станет невесомою сума,
сгорит свеча… но также безответно
пугает зной, безумствующий летом,
и душит равнодушием зима.

Молчит потертый камень, суховей
песчинками играет на потребу,
лишь вороны, горланя, с крыши неба
приносят хлеб, как прежде, для людей.
Идущих нескончаемый поток
мелодией молитвы переполнен.
Безмолвны золотого солнца волны,
плывущие на запад и восток.

От креста до креста

Пешим по глине, по снегу ли конным –
с ветром слепым от креста до креста.
Рыжие псы по небесному склону
гонят добычу в глухие места.

Солнечный гребень скользит по изгибам
белой реки, но холодная страсть
млечно стекает по облачным гривам,
на неподвижную землю ложась.

Рыбы проснутся, в стремнине игристой
двинутся в путь, обходя валуны,
вспомнят «отныне, во веки и присно»,
чувствуя телом начало волны.

В дебрях сознания – даль с перезвоном,
золотом льется с небес красота.
Цвет незабудковый вписан в икону
именем, как от креста до креста.

Лёд по кромочке воды

Лай собак, да хлеба корка,
синеокая судьба,
у пригорка – сын Егорка,
подрастает голытьба.
В колыбели спит Емеля,
Поля в поле вяжет лён.
День муки в подол намелет –
баба Богу бьет поклон.
Ложка шкрябает по днищу —
чует пустошь чугунка,
под рубахой ветер свищет…
Пыхну трубкой табака
в небо черное, до черта,
пусть нальет на посошок…
Память временем потерта,
как мужицкий кожушок.
Льется холод из окошка,
а душа горит, как печь,
в стопке лунная морошка
назначает время встреч.
Стынут ноги на дороге,
лёд по кромочке воды,
у небесного порога
обрываются следы.