Наталья Лаврецова

НАТАЛЬЯ АНАТОЛЬЕВНА ЛАВРЕЦОВА
(1955-2022)

https://sun9-72.userapi.com/c621628/v621628705/1837a/o7JQp-lcTVQ.jpgПоэт, прозаик, драматург, член Союза писателей России с 1994 года. Родилась в Карелии (город Кемь), детство и юность провела в Петрозаводске. Закончила Ленинградскую лесотехническую академию (1980), Высшие Литературные курсы (Москва, 1997). Работала лесоводом в Пушкинском Государственном заповеднике («Михайловское»), корреспондентом газеты в городе Судак, заведующим литературной частью в Государственном театре кукол (Петрозаводск), пресс-атташе при Государственном ансамбле «Кантеле».
Дважды лауреат премии Псковской администрации (за повести «Трость Пушкина», «Зеленое солнце» 2010, 2017 г); лауреат-победитель конкурса «Время драмы, 2014» в номинации «Пьеса малого формата», Челябинск (пьеса «Батарейка любви, или Тоска по Карлсону»); лауреат Международной Корнейчуковской премии — 2013 год, Одесса, «На лучшее произведение для детей» (повесть «Тайна забытого грота»); лауреат Международного конкурса «Славянская лира» (номинация «Поэзия», 2017 год, Полоцк); лауреат-победитель конкурса «Молодого драматурга» (Щелыково, 1997 г); лауреат Международной премии «Журнальный вариант» (Симферополь, 2014 год) за публикацию в журнале «Доля» художественного эссе «На экскурсию с Буковским» (прогулки по Пушкинскому заповеднику); дипломант «Романного семинара «Партенит 2011» (детская повесть-фентези «Свихнувшийся вагон), лауреат премии имени Бориса Кравченко (Карелия, Петрозаводск, 1997 год за повесть «Артемыч»), дипломант Международного поэтического конкурса «Венский литератор» (Вена 2013 г), лауреат конкурса «Иван Виноградов – духовный витязь России» (2011, Псков); лауреат Международной Пушкинской премии (Нью-Йорк 1997), других…

Автор пяти поэтических сборников, трех детских познавательных детективов («Трость Пушкина», «Свихнувшийся вагон», «Тайна забытого грота»), повести для юношества «Зеленое солнце», сборника повестей и рассказов «Возле Савкиной горы», книги по истории ансамбля «Кантеле» («Кантеле – ритмы судьбы»), других.
Печаталась в журналах «Север», «Карелия» (Петрозаводск), «Двина» (Архангельск), «Новый мир», «Согласие», «Слово», «Мир женщины» (Москва), «Доля» (Симферополь), «Бийский вестник» (Бия), «Русская провинция», других.

ИНТЕРНЕТ-СТРАНИЦЫ

Большая биографическая энциклопедия

Литературный Псков

БиблиоПсков

Издательство «Доля»

Интернет-журнал «Лицей»

Стихи.ру

Журнал «Карелия»

Страницы
в социальных сетях

ВКонтакте
Facebook

* * *

Поманишь – и сердце готово
Умчаться в чужие края.
И все же – роднее родного
Унылая эта земля.
Земля, где так тихо и пусто,
Где смотрится в озеро день,
Где так упоительно грустно
От тихих ночных деревень.

Земля то в стогах, то в погостах,
Что хата в резных образах,
Где все так правдиво и просто,
Что с болью зажмуришь глаза.

* * *

Да, все это было, и будет, наверное, когда-то:
Откликнется день, воровато и подслеповато,
Осенний, осиновый, в волю увязнувший в жиже
Расхлябанных улиц, раздрызганных русских Парижей.

О, русских провинций щемящее сладкое диво.
Не слишком парадно и складно, а все же – красиво.
И так не чванливо, и так же хватает за сердце,
Как в драке сбежавших заборов проворное детство.

И пусть не тоскует рука по просторным ухватам,
Но разве кто скажет, что этой руке слабовато?
И в самую пору пылится в музеях одежа,
Чтоб хлябать и хлябать по русским полям бездорожья.

ПУТНИК

Был город заперт снегом и вином,
Захлопнут в ночь, как пройденный задачник.
В пространстве, перевернутом вверх дном,
Был зачат мир и вновь переиначен.

Был город сном тысячелетья смят,
И сам не помнил, за грехи какие —
Был воздухом проказы заперт сад,
И площади стояли как глухие.

А путник был устал и весь продрог,
Он мял порог и говорил невнятно,
И на порог вода стекала с ног,
И речь была скучна и непонятна.

А в доме пахло сыром и теплом.
Он ждал в углу — и прочь его не гнали.
Но вдруг, что было явью — стало сном,
И в сне открылось то, что было явью.

Никто не принял речь его в расчет,
И в нем не угадал приход Мессии,
Но, вздрогнув, потеснился небосвод,
И сад зачат был угловатой синью.

А в комнатах косой ложился свет,
И спал в углу застенчивый прохожий…
А в мутных окнах зыбился рассвет.
Кончалась ночь. И жизнь кончалась тоже.

Числюсь по России

«Я числюсь по России»
(А. Пушкин)

Да, он сумел ответить просто,
Поэт недюжинного роста.
— Где числитесь? – его спросили,
Пытаясь выразить укор.
Ответил: — Числюсь по России.
И числится так до сих пор.

Так просто: «Числюсь по России»…
По облакам ее, по сини, —
Та синь слепит со всех сторон.
Ее колдобинам, ухабам,
И мужикам ее и бабам,
С глазами странниц и мадонн.

Самодержавной и державной,
Разгульной и непробивной.
Поэт – всесильный и бесправный,
И навсегда – невыездной.

…А там, над Соротью туманной
Все так же слышно: «Анна, Анна»…
И в липах вздох со всех сторон,
В узорном небе завитушка —
Знакомый росчерк: «Пушкин, Пушкин»!
Ах, Пушкин? Ну конечно он!

О, если бы меня спросили
Мне горло бы обжег вопрос,
И все же – «Числюсь по России»!
Сказала б, продохнув от слез.
По ней, такой самодержавной,
И разудалой, и хмельной,
Де жил великий и бесправный
Поэт, такой невыездной.

Здесь не дожди летят косые,
А стрелы льют из серебра…
И все же: числюсь по России,
С припиской: «Савкина Гора».

* * *

Кто ранен Савкинской весною –
С того и спрос уже плохой…
Оставив сердце под сосною,
Оставив душу под ольхой,

Сбивая ноги о пороги,
И долу кланяясь: Прости!
Все время плачешь о дороге,
Все время силишься уйти…

Но – обещание кукушки…
Туман над утренней рекой…
Но – звон косы! Но имя – Пушкин!
Но крест над Савкиной горой…


Дуэль

Поэту дали пистолет. Поэту — дали!
Заместо далей и карет, заместо талий.
Взамен гусарских эполет
Поэту дали пистолет…
И пулю круглую в живот
Поэту дали.

Поэту дали пистолет в живую руку,
Как будто может он держать такую штуку,
Чтоб осквернилась на века чужим предметом
Одна нежнейшая рука — рука поэта.

Поэт умеет восхищать и восхищаться,
Он может вызов принимать и отказаться,
Бокал шампанского пускать рукой по кругу,
Ах да, конечно же держать другую руку!
Он может рифмой на ходу вас уничтожить…
Но убивать? Но убивать — поэт не может!

Не в том тут дело, что рука его дрожала,
Что на ногах его земля не удержала,
Ведь если б даже он тогда убил Дантеса —
Он все равно бы не убил тогда Дантеса.
И как бы там не изощрялась после пресса —
Он защищал бы честь поэта от Дантеса!

И потому не он убил — тушите свечки!
И потому там кровь его, на Черной речке!
Виски сжимаю с наступающим рассветом —
О, лучше не был никогда бы он поэтом!

Был светским щеголем,
Картежником,
Повесой…
Тогда бы он, наверняка
Убил
Дантеса!

* * *

На Руси кода-то без причины
С чьей-то легкой повелось руки
Самых дельных, терпеливых, сильных,
Называть простецки «мужики»!

Он, мужик, он может дом построить,
Если надо – первым примет бой,
Он, мужик, не только в поле воин,
Если уж с тобой – то он с тобой!

Никогда с ним не бывает скучно,
К политесам разным не привык, —
Говорим, взирая равнодушно:
«Что же взять с него – ведь он мужик»!

То порою спорят без причины,
Пьют вино… Но, позабыв про страх,
Мужики, по имени «мужчины»
Очень тихо падают в полях.

Тост подымем – за таких красивых,
За простых, за наших мужиков,
На которых держится Россия.
На которых держится – любовь!

* * *

Надену юбку узкую,
Чтоб воздух тонким стал,
Чтоб женщину французскую
Ты в русской увидал.
Чтоб шармом обольщения
Вокруг заволокло,
Чтоб всем на восхищение
И лишь тебе назло!

Чтобы с гримасой нервною
Ты взгляд не оторвал,
Чтобы «несносной стервою»
При всех меня назвал.

Да, стерва, да, французская,
Да, с музыкой в крови…
А может — баба русская,
Сгоревшая в любви?

Что может все почувствовать,
Весь мир перевернуть,
И даже юбку узкую
На бедра натянуть.

Ввернуть словечко скверное
Без всякого стыда…
В любви ж признаться первою
Не сможет. Никогда!


* * *

Ты назло мне сегодня чертовски красив,
И в насмешливых сумерках дня
Молча тянешь негреющий аперитив,
И совсем не глядишь на меня.

Да и я на тебя – не гляжу, не гляжу,
Но, впадая в космический бред,
Я с попутчиком новым о счастье твержу –
О том самом, которого нет.

А у женщины рядом уверенный вид,
И магнитное время дробя,
На тебя она с вызовом тайным глядит –
Так, как я не гляжу на тебя!

И пока вот так каждый – глядел, не глядел,
Но, подслушав сердец диалог –
Легкий маленький ангел вблизи пролетел,
И два сердца собой уволок.

* * *

Приходи, поболтаем с тобой, посидим.
Почитаем стихи, на огонь поглядим.
Помнишь, в кухоньке тесной уютный камин?
Помнишь, как я одна?
Помнишь, как ты один?

Только где тот камин, только где — то тепло?
Все куда-то исчезло, ушло, утекло…
И остались слова в мире мертвых витрин:
Помнишь, как я одна…
Помнишь, как ты один…

* * *

Скажи мне грубые слова, скажи мне нежные,
Скажи мне прежние слова, скажи мне прежние.
Пусть не кружилась голова когда-то ранее,
Жду те же самые слова, как ждут признания.
Скажи и тут же позабудь, давясь от ревности,
А я скажу: «Какая муть, погряз в нелепости»!
И мы опять на пару лет с тобой расстанемся.
И будет мрак и будет свет, и снег на станциях.
Но я вернусь, чтоб лишь тебе сказать ты по прежнему:
Скажи мне грубые слова, скажи мне нежные…

* * *

Были руки тонкие, были губы теплые,
Звали – амазонкою, ну а проще – Феклою.
Феклою-Феклушею за душнЫми стеклами.
Вы ее не слушали, чего слушать Феклу-то?
Фекла Александровна, Фекла Герастритовна…
Что-то иностранное, что-то знаменитое.
Фекла Калиостровна – ах, не слишком просто ли?
В деревенском домике под ночными звездами.

Не земля качается – под ногами рОздыми,
На земле прощаются двое в тесном воздухе.
Фекла Терпсихорова, вам ли быть сердитою?
Поделили поровну мир весь, до корыта вы!
Сколько в мире хлама вы выгребли рассеянно,
Фекла Уильямовна, Фекла Одиссеевна.
Паруса все спущены, все «корсары» крякнули,
Так оставьте ж вы ему хоть дыру от якоря.

Все слова что сказаны – стали просто звездами.
Фекла Инострановна, Фекла Калиостровна…

* * *

Если ты от боли не заплачешь,
Если я от боли не заплачу –
Значит, ничего ты мне не значишь.
Значит, ничего тебе не значу.

Стану ли я ветром в чистом поле,
Ты ли ветром чисто поле тронешь –
Я волчицей по полям завою,
Ярым волком ты поля покроешь.

По канавам, ямам, буеракам,
Полицейским свалкам, косогорам,
Нам, таким отчаянным собакам
Не сидится дома под затвором.

Оттого торчим в своих темницах,
Запершись на тысячу запоров…
Чтобы даже не могли присниться
Буераки, ямы, косогоры…

* * *

Белой ночью с темным черносливом,
Темной ночью, с белой пахлавой,
Кто-то быть хотел таким счастливым,
Что табак любви просыпал свой.

С имбирем, лавандой, лавровишней,
Кориандром, мускусной трухой…
А вот видишь, как оно все вышло:
Сам – не мой, и значит, сам не свой.

Что там небо – в крупку ли, в горошек?
Что в программе — тризна или пир?
Здравствуй, несгораемо хороший,
Потерявший запах специй, мир.

* * *

Неужели и вправду закончилось лето?
Вроде – лето не лето, зима не зима…
Ах, как хочется солнца и теплого света,
Тонких лилий на речке, сводящих с ума.

Гордых аистов, что поделили на части
Своенравной походкой сезоны дождей…
Ах, как хочется счастья, как хочется счастья!
Белых лилий и аистов в копнах полей.

Чтоб однажды вдруг все повторилось сначала,
И уже никогда никуда не ушло:
Аистиха чтоб белые крылья качала,
Охраняя ее, поднял аист крыло.

* * *

Полюби меня в старом халате,
В рваных валенках – гнезда в них вить.
Если хватит тебя… Если хватит,
Если хватит — на что полюбить!
Что соседские груши срывает,
И кидает, кусая, в зенит…
Что не помнит тебя и не знает,
И тебя никогда не простит!

Непроснувшейся, злой и усталой,
Что мосты все сжигает до тла,
Что цветочек свой вырастив алый –
У себя же его сорвала.
Но в саду среди местных Парижей
Все прядет Ариаднину нить,
Чтобы выжил Тесей, чтобы выжил!
Вот такую слабо полюбить?

В тусклом платьице, в старом халате,
Что отмыла свой мир добела.
Нет Феррари такой, Мазерати –
Чтоб она до нее снизошла.
И среди Византийскийх пейзажей
Вдруг застынешь, дурак дураком,
И увидишь трубы вернисажи,
Что не в небе рисует дымком.

И уже не посмотришь налево.
А посмотришь – увидишь звезду:
В твоем сердце прошла – Королева.
В рваных валенках, в старом саду.

Тайна старой кладовки
(рассказ)

Сейчас многие пишут захватывающие истории с интригующими названиями, к примеру: «Тайна старого сундука». Или: «Тайна дырявого портфеля».
Избежать соблазна просто невозможно. Мир полон тайн.
Вот перед вами еще одна: «Тайна старой кладовки».
Цветущие мальвы были бело-розового цвета. Не какими-нибудь там — окультуренными, привитыми и увитыми, скорее дикими. Дикие, встрепанные мальвы с нежно-розовыми лепестками.
Он рвал их торопливой рукой, складывая в букет.
Она смотрела на него из окна. На картинку, представленную мальвами, растущими деревьями, и им самим, с довольно глуповатой физиономией инопланетянина, ныряющего в заводи лепестков.
Два года он твердил ей одну фразу: «Я должен показать тебе свои мальвы». И это звучало у него примерно, как «Я должен показать тебе свою планету».
Нет, на маленького принца он походил мало. У него не было круглой беретки, длинного шарфа через плечо, волочащегося по земле. Ну, разве что он так же удивлялся порой, простым, как ей казалось, самым обыкновенным вещам.
Через пол года после знакомства, он сделал ей предложение.
Еще через полгода сказал: «Я поеду за тобой хоть на край света».
А еще через полгода они и поехали на этот самый край света — к ней домой. Край света оказался совсем недалеко от Питера.
А уж через следующие полгода, летом, они отправились смотреть его мальвы.
Через год заканчивалась их учеба в институте и надо было выбирать один из возможных вариантов: либо вместе на один край света, либо вместе — на другой, либо…
Впрочем, третий вариант не предусматривался.
Он говорил ей обычный набор принятых фраз: «Люблю». «Не могу без тебя жить». «Где ты — там мой дом», «Роди от меня ребенка», «Твой навеки», ну и так далее…
И каждый раз пытал, заглядывая в ее глаза: — А ты меня?
Но она молчала, как партизан, не желавший выдать самое секретное.

Читать дальше

Мальвы действительно были. Целое море мальв, занявших все пространство между двумя сгорбатившимися двухэтажными домами.
Его квартира на первом — оказалось старой, с высокими потолками, большим объемом воздуха и пространства. Этим пользовались въедливые комары, на которых не действовали никакие, самые убойные средства.
— Я не могу из за них спать! — в конце концов сдалась она. — Придумай что-нибудь!
И он придумал.
Посреди комнаты они поставили палатку. Палатка была оптимистичного желто-оранжевого цвета. Казалось, посреди комнаты расцвел огромный желтый одуван.
С палаткой комната приняла необычный походный вид.
Жизнь в палатке посреди комнаты имела свою неоспоримую прелесть. Не надо было выезжать на природу. Жужжащие и толпящиеся вокруг комары доказывали ее неоспоримую близость. В то же время — можно было принять ванну, сварить кофе — и забраться в палатку, заодно прихватив и гитару со свечой. Свеча горела, они играли на гитаре, пели и ощущали полноту бытия.
К тому же — не надо было выезжать на природу.

Изучая его квартиру, она не сразу заметила в углу маленькую дверцу, напоминавшую сказочную дверку из каморки папы Карло.
— Что это?
— Кладовка.
— А почему мы ни разу не заглянули туда?
— Она совсем крохотная, с косым потолком. Находится как раз под лестницей, ведущей на второй этаж. Если хочешь — посмотри.
Он открыл. Комнатка действительно оказалась крохотной. Здесь едва умещался стул, миниатюрный столик и несколько узких полок вдоль стен. На столике лежала большая лупа и книга.
Она взяла книгу в руки и прочла: «Справочник по работе с часовыми механизмами».
Книга оказалась тяжелой.
— Зачем она тебе?
— Раньше я занимался ремонтом часов, — сказал он, словно желая ее удивить.
— Да ну? — она действительно удивилась. — Да ты просто кладезь талантов! Открываешься с новой стороны!
И не теряя времени, прихватив гитару, они отправились на природу. В палатку.

Незаметно прошли две недели. Пора было уезжать. А мальвы еще вовсю цвели, колеблясь за окном розовым маревом.
… Она смотрела на него из окна. На фигуру, словно заблудившуюся в райском облаке. Его движения были старательными, но какими-то корявыми, словно он не привык к такой нежной работе. А выражение лица такое, будто он не рвал цветы, а крякая, проходил по полю с косой. При этом — успевал выбирать самые красивые, с распустившимися бутонами, мальвы.
Она вернулась в палатку, и, достав из сумочки блокнот и принялась что-то торопливо писать.
— Тук, тук! — раздалось рядом. — Можно? — в палатку просунулась голова, рука следом протянула букет.
Она торопливо спрятала блокнот под подушку.
— Для моей любимой девочки! — цветущее мальвовое поле перенеслось в палатку. Голова исчезла.
Она вырвала листок из блокнота. Подумала — куда положить…
И вспомнила про кладовку.
Открыв таинственную дверцу, сунула листок в толстый «Справочник по работе с часовыми механизмами».

Через час они уезжали. Палатка была свернута. Вещи упакованы. Букет из мальв они прихватили с собой.
На вокзале она сказала:
— Когда приедешь сюда через годик — тебя будет ждать сюрприз. Только не забудь заглянуть в «Справочник по работе с часовыми механизмами».
— А что там? Поеду прямо сейчас!
— Не успеешь — поезд уже отправляется. И потом, если сейчас – то это будет не сюрприз. Придется подождать год!
— Через год мы вернемся сюда вместе, — сказал он. — И ты мне напомнишь.
Она улыбнулась и покивала молча.

Через год институт был закончен. Она медленно собирала вещи.
— Так ты… едешь со мной?
Он отводил взгляд.
— И все-таки? Сколько билетов покупать… на «край света»?
— Нет, я не еду.
— А что так? – оторвала она взгляд от почти собранной сумки.
— Так… — снова отвел он глаза в сторону. — Мне у тебя… не показалось. Я себя там не вижу.
— А как же… «Край света»? «Где угодно — лишь бы вместе»? «Без тебя жизнь — не жизнь»? «Где ты — там мой дом»?
— Это одна причина. Но есть и вторая.
Она ждала.
— Ты ни разу не сказала «люблю». Зачем я поеду, если ты меня не любишь?
Она ничего не ответила, и… продолжила собирать вещи.
Вскоре сумка была собрана. Он проводил ее на вокзал.

… Прошло пол года с тех пор как они расстались.
Он, наконец, решил навести порядок в квартире. Выкинуть старые вещи.
Очередь дошла и до кладовки. В углу, в тесный отсек между сходящим на нет потолком и полом была втиснута палатка. Только сейчас он вспомнил про нее.
Протирая стол — взял в руки «Справочник для работы с часовыми механизмами». Прошелестел страницами…
Из плотных страниц книги выпал какой-то листок. Он машинально поднял его, взяв в руки, и уже хотел было положить обратно… Но почерк показался ему знакомым.
Он поднес листок к глазам:
«Когда через год ты вернешься — меня с тобой, скорее всего, уже не будет. Но я хочу, чтобы ты знал… Я ни разу не сказала тебе «люблю», не скажу этого и сейчас. Только ты знай, что это — неправда…»
Ничего не понимая, он долго смотрел в листок.
Потом, так же, не понимая, опустился на низенькую скамеечку…
Встал…
Вышел из кладовки…
Зачем-то разгреб по углам уже приготовленные для свалки вещи…
Вытащил наружу желто-оранжевую палатку…
Поставил ее посреди комнаты…
Зажег свечу…
Взял гитару…
И всю ночь выл песни, глядя на тонкое, худенькое пламя.

Вот вам и еще одна из тайн: тайна старой кладовки.
Поэтому – никогда не спешите с выводами. Даже если вам не говорят «люблю». И даже если не говорят «люблю» на протяжении многих лет…
Это еще ничего не значит! Потому что…
Существуют еще старые кладовки с путанной теснотой подлестничных тупичков. И они-то иногда знают больше, гораздо больше, чем могут предположить люди.

[свернуть]

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*

* Copy This Password *

* Type Or Paste Password Here *

68 476 Spam Comments Blocked so far by Spam Free Wordpress

You may use these HTML tags and attributes: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>