Андрей Борисович КАНАВЩИКОВ
г. Великие Луки Псковской области

---

Чай со зверобоем и мятой

Сквозь дыру в стене размером с большое яблоко отчётливо виделось небо. Такое маняще голубое по контрасту с полутёмным подъездом, что Фёдор даже не удержался и просунул в отверстие руку.
При этом он чуть не упал с качнувшейся под его весом гнилой ступенькой деревянной лестницы, ведущей на второй этап типового барака послевоенной постройки. Фёдор резко отшатнулся назад, удерживая равновесие, при этом перепачкав рукав пиджака и еле успев вцепиться другой рукой в такие же гнилые перила.
Однако перила выдержали. Поскрипели, погнулись, но выдержали. Фёдор попытался отряхнуть пиджак и негромко чертыхнулся: дыра в стене щедро осыпала его смесью извести, мелких щепок и пыли от шлака, которым некогда были наполнены пустоты стен между двумя деревянно-цементными щитами.
Ещё раз посмотрел в отверстие. Оттуда дул ветер и сочился уличный свет, освещая качающуюся лестницу между двумя пролётами, облезлые стены с причудливыми пятнами плесени и кусками облупившейся зелёной масляной краски.
На шум из ближайшей двери выглянула рыхлая старушка в платке и шаркающих домашних тапочках. Увидела Фёдора, недовольно подалась вперёд, с трудом вмещаясь телом в дверной проём:
– Погляди, погляди, как люди живут! Давно пора уже не отписками нас кормить, а посмотреть всё.
Фёдор молчал, не зная, что ему сказать, и старушка постепенно пригляделась, привыкая к полутьме подъезда. Юное, почти мальчишеское, лицо гостя, совсем простенький костюм и главное – его напряжённое молчание успокоили.
– Так ты не из комиссии?
– Я из газеты.
– А комиссия из исполкома что же?
– Не знаю, – честно ответил Фёдор. – Меня из четвёртой квартиры Юлия Владимировна пригласила.
Старушка на мгновение задумалась:
– Точно. Она мне говорила. У тебя-то хоть фотоаппарат с собой?
– Конечно.
– Тогда и ко мне загляни. Сегодня весь день комиссию жду. Обещали приехать, вот и выхожу на каждый стук, – словно оправдываясь, уже не агрессивно, а как-то устало, нехотя проговорила старушка. Она словно стала ниже ростом и меньше в обхвате, обмякла, посторонилась, приглашая Фёдора войти.
– Меня Елизаветой Ивановной зовут. А тебя как?
– Круглов. Фёдор. Я не очень давно в газете работаю…
Здесь молодой человек запнулся, так как чуть не упал, с запозданием заметив на полу прихожей тазик с водой. Тазик стоял ровно между двух половиц, щели в которой были наспех заткнуты рейками от магазинного ящика. Половая тряпка хлюпала, напитавшись за ночь водой, а сверху методично и неторопливо срывались крупные капли.
– Извините. Забыла предупредить. После дождя у нас осторожнее нужно быть. И в комнате не споткнитесь.
Фёдор инстинктивно пригнулся. Серо-чёрный потолок комнатки по всему периметру был подпёрт деревянными брусками. Остро пахнуло сыростью и затхлой гнилью. В круглой печи жарко гудел огонь, но тепла почти не чувствовалось.
– В ином сарае бывает уютнее, — непроизвольно вырвалось.
– Извините, — Елизавета Ивановна подвинула гостю стул, от важности происходящего момента окончательно перейдя на «вы», видя в Фёдоре представителя власти, который хоть и не комиссия, но тоже что-то может.
– Я чайку сейчас поставлю.
– Спасибо. Не нужно. Не беспокойтесь, – запротестовал Фёдор, но старушка уже начала выставлять на стол жестянку с карамелями, новую пачку лимонного печенья и пол-литровую банку какого-то варенья, закрытого пластмассовой крышкой и листом пергаментной бумаги.
Скоро на чистенькой клеёнке появились две фаянсовых кружечки с душистым чаем. Впрочем, пахло от них не чаем, а настоем каких-то трав. Фёдор узнал привкусы мяты и зверобоя, но пахло от жидкости в кружках ещё вкуснее и насыщеннее.
– Наши травки полезнее-то покупных чаёв будут, – добавила вдруг Елизавета Ивановна, опуская глаза, снова словно оправдываясь.
Наверное, у неё просто денег на нормальный чай нет – догадался неожиданно Фёдор. Догадался и сам устыдился своей догадки. Чтобы скрыть неловкость жадно глотнул кипяток. Пауза помогла.
– О себе расскажите, Елизавета Ивановна.
– Чего ж обо мне? Вы лучше пофотографируйте побольше, чтобы начальникам фотографии те показать. Я ж не одна тут живу. В нашем подъезде четыре таких старухи, как я, и с другой стороны барака тоже четыре комнаты. Но там, правда, Зинаида Николаевна померла уже, так что всего трое живых.
От печного чада начали немного слезиться глаза. Фёдор встал, внимательно прошёлся по комнате, разглядывая потолок со щелями и разводами от воды и плесени, наполовину заколоченное фанерой окно, стены с обоями, которые так и норовили надуться пузырём.
Половицы под шагами стонали и гнулись. Было видно, что хозяйка комнатки очень хочет сделать её уютной, обставляет цветами, обвешивает кружевами, но кричащее чувство неустроенности упорно не покидало.
– Какой ковёр у вас! – вырвалось при взгляде на громадный для этой комнатушки плюшевый ковёр с изображением оленя с большими ветвистыми рогами. Фёдор вспомнил, что точно такой же ковёр висел в их дедовском доме – наивный предмет послевоенной роскоши.
Старушка поняла восклицание парня по-своему и снова засмущалась:
– Не! Ковёр снимать нельзя. Вижу, что выгорел и не модный уже. Но он плесень закрывает и вроде дует от стен меньше. Наши-то стены с пустотами. В них шлак насыпали для утепления, а шлак, наверное, вниз осыпался.
Фёдор снова вернулся к чаю. Сделал несколько больших глотков, снова попросил:
– Вы давно здесь живёте?
– Да как дома эти построили, так и живу. Мы после войны любому жилью были рады. Лишь бы крыша над головой. Намаялись мы тогда с фашистами, город ведь почти три года фронтовым считался.
– Вы и в войну здесь находились?
– Да. В госпитале. Хотя я не в палатах убиралась, а больше стирала за ранеными. Бинты тоже стирали тогда. Не хватало тогда бинтов.
А когда фашистов от города отогнали и начали мирную жизнь налаживать меня взяли санитаркой в психиатрическую больницу. Комнатку эту дали. Здесь и дочку вырастила.
– Дочка где сейчас живёт?
– В Ленинграде. В Петербурге, то есть. Она у меня выучилась на настоящего врача. Терапевт, – Елизавета Ивановна произнесла профессию дочери с нескрываемым уважением.
– А вы постоянно здесь жили?
– В трудовой книжке одна-единственная запись. Как приняли санитаркой, так и на пенсию вышла. Раньше верила, что квартиры нормальной дождусь, а сейчас трудно верить-то.
Старушка размочила квадратное печенье в чае. Зачем-то погладила клеёнку своей морщинистой грубой ладонью с крепкими мужскими пальцами.
– Вы обращались к кому-то?
– А как же! Ко всем мы обращались от нашего города и от Москвы. И коллективно обращались, и по отдельности. У Юлии Владимировна вся переписка хранится. Она у нас самая грамотная, она старшей медсестрой в нашем диспансере была.
– Если власти в курсе, то, значит, скоро и до вас очередь дойдёт. Снесут ваши бараки, а вас в жильё современное переселят. С ванной, туалетом, горячей водой, – Фёдор пытался говорить убедительнее, чтобы самому поверить в то, что он говорит.
Елизавета Ивановна кивала головой и поддакивала:
– Вы уж напишите там поубедительнее. И фотографий обязательно побольше поставьте. Кстати, ещё чайку?
Чайку Фёдор не хотел, но обижать отказом не хотелось. Поневоле выпил вторую кружку и даже решился взять шоколадную конфету из жестянки, которую, похоже, открывают нечасто, исключительно для самых дорогих гостей. Конфета пахла прогорклым жиром и по краям обильно была испещрена ходами некогда живших здесь червячков. Но раз открыл конфету – пришлось её съедать, старательно запивая противный вкус старого кондитерского жира мятным чаем.
Старушка подслеповато щурилась и никаких следов на своей конфете не замечала. Только посасывала конфетку, всё гладила ладонью липкую клеёнку и повторяла:
– Они ведь ни разу к нам не приходили. Они, может, и не знают ничего.
Фёдор сомневался, что неведомые «они» могут ошибаться насчёт состояния домов послевоенной постройки. И жалел лишь о том, что не сможет приложить к своему газетному материалу вот этот нудный, повторяющийся звук капель, падающих с потолка в многочисленные кастрюльки и баночки.
Думал уже, как прощаться с Елизаветой Ивановной, и тут в дверь постучали. Хозяйка открыла:
– Здорово, Владимировна.
– Здорово. Журналист у тебя? А то я его жду-жду, потом только догадалась, что твоя комната первая по коридору.
– У меня. Заходи. Чайку будешь?
К столу подошла вторая старушка. Одетая в какую-то нелепую камуфляжную куртку, с самодельной палочкой и в по-молодёжному разноцветных резиновых сапогах. На носу у неё красовались очки в роговой оправе, а крашеные хной волосы были коротко пострижены.
– Здравствуйте, – привстал Фёдор.
– Сидите, не беспокойтесь. Спокойно чай пейте, потом я вам бумаги покажу.
– Владимировна, садись с нами, — Елизавета Ивановна уже успела наполнить чаем третью кружку.
Гостья решительно отказалась:
– За чаем я к тебе потом приду. А сейчас пусть журналист жильё моё посмотрит. Фотоаппарат есть с собой?
Фёдор пошёл за Юлией Владимировной. Её комнатка не слишком отличалась от той, что была у Елизаветы Ивановны. Та же сырость, те же облупленные стены с грибком, те же текущие потолки. Разве что печка у неё накренилась вбок чуть меньше.
Парень недоумевал, как можно так жить:
– Ваша очередь на ремонт дома, наверное, скоро подойдёт.
– На ремонт?! Чего тут ремонтировать-то?
– Выразился неточно, – поправился Фёдор. – Не ремонт, а какое-то другое жильё вам должны дать. Пускай не новое, но вряд ли что-то может быть хуже, чем то, что есть. Что вам обещают, ведь не могут же совсем ничего не обещать?
Юлия Владимировна только головой покачала. Вздохнула:
– Чаю тоже могу предложить. Или может кофе? У меня ещё ленинградского баночка осталась.
– Нет, спасибо, я уже чаю попил у Елизаветы Ивановны, – искренне отказался Фёдор. Вдруг вспомнилось, что в советское время растворимый кофе продавался или московской или ленинградской фасовки. Всего два типа жестяных банок. Далёкое советское время…
– Бумаги будете смотреть? Я всё приготовила.
Юлия Владимировна положила перед Фёдором пачку переписки с различными начальниками в скоросшивателе.
– Они просто ждут, когда мы помрём, – вроде бы просто вырвалось, а вроде бы прозвучало давно передуманное тысячу раз.
– Ну, держаться всё равно надо, – протянул Фёдор. – Вы тоже в больнице работали?
– С самого окончания войны. Как город освободили, так и пришли мы все сюда с девчонками. Верили, что разруху переживём, что будет всё светло и радостно. Даже на колонку за водой с песнями ходили, думали, что фашиста прогнали, а уж тогда всё остальное наладим. Вера в нас была какая-то.
– А сейчас?
– Сейчас – не то, – Юлия Владимировна даже поморщилась невольно. – Устала я верить уже. Понятно, если бы не работала, а то ведь с 14 лет работаешь, а ничего не заработала. Ни жилья своего, ни капиталов каких-то.
– А дети?
Старушка горько улыбнулась:
– С мужьями тяжело было после войны. Думала, одна справлюсь. Сильная я тогда была, гордая. Сыночка родила вот, а он с компанией уличной связался и после третьего срока даже и не знаю, где он, что с ним.
– Умереть бы, да не берёт Бог почему-то. Не берёт…
Фёдор читал многолетнюю переписку жильцов этого пригородного барака и, кажется, начинал понимать суть дела. Областные начальники волевым решением сняли послевоенные развалины со своего баланса, а муниципалитет брать их себе не захотел, прекрасно понимая, что брать придётся исключительно головную боль.
Начались суды. С рассмотрениями, переносами, кассациями и апелляциями. Особенно мило выглядел ответ из соцслужбы по поводу того, что «Петрова Ю. В. не стоит на учёте нуждающихся в улучшении жилищных условий».
В редакцию Фёдор возвращался с тяжёлой головой, в каком-то глухом опустошении. Почти не замечая мелкого осеннего дождика, он перепрыгивал лужи, машинально втягивал руки в рукава пиджака. Было знобко и серо.
Редкие прохожие судорожно цеплялись за зонтики, которые рвало ветром. Левый ботинок у Фёдора немного протекал, поэтому он старался преодолеть расстояние до редакции, как можно быстрее. Тем более что пиджак на плечах окончательно промок.
«Надо было всё-таки зонтик брать», — с этой единственной мыслью Фёдор, наконец-то, нырнул под козырёк редакционного входа.
Редакция занимала целый подъезд типового жилого дома. Только там, где должны были располагаться квартиры, сидели сотрудники. Кто – вместе, кто – по отдельности. Кто – с приёмными, кто – просто так.
До кабинета корреспондентов на третьем этаже Фёдор хотел добраться быстро и незаметно. Чтобы обсохнуть малость и мысли в порядок привести. И, наверное, потому, что он этого очень хотел, сразу же на входе, нос к носу, столкнулся с секретаршей редактора, которая возвращалась с обеда.
Поджарая женщина средних лет с ослепительно ярким макияжем, которая словно готовилась к скорой вечеринке, очень обрадовалась, увидев парня:
– Тебя шеф очень искал. Срочно иди к нему.
Фёдору не нравилось, что редактора некоторые из особо приближённых к нему называли шефом. От этого обращения сквозило какими-то далёкими отголосками из «Бриллиантовой руки» и, вообще, чем-то чужим. Однако, спорить было не по чину.
Он прошёл с секретаршей до массивной двери из натуральной древесины, постучал в неё, немного помедлил и двинулся внутрь.
Редактор поливал кактусы на подоконнике. В его сияющей лысине отражалась хрустальная люстра, словно просвечивающий изнутри нимб. Увидев Фёдора, он не спеша поставил графин на своё место, на тумбочку возле телевизора, так же не спеша сел в своё кресло:
– Ну, и где ты болтаешься?
– Меня пригласили бараки у психиатрической больницы посмотреть.
Редактор почти не удивился, поправил галстук:
– А зачем?
– Люди просили…
– Я же говорил тебе, что материал оттуда мы делать не будем. Понимаешь, Федя, ну, не можем мы помочь тем людям, никак не можем. Даже область не знает, что с теми бараками делать, а ты, выходит, знаешь?
– Но так жить тоже никак, Василий Максимович!
Редактор кивнул на кресло перед собой. Менее шикарное и не с такой высокой спинкой, как у шефа, но тоже вполне уютное. Фёдор упал в него, словно во взбитую подушку.
– Знаешь, что ты сейчас сделал, Федя? Ты людям надежду подал своим приходом, ты их окрылил на пустом месте. Они теперь живут и ждут, что прилетит волшебник на голубом вертолёте. А ведь не будет ни волшебника, ни вертолёта. Нет денег на расселение тех домов ни у больницы, ни у муниципалитета, ни у кого. Просто в природе нет там никаких денег!
– Почему нет?
– Если бы мы знали с тобой «почему», то мы бы работали не здесь, – задумался каким-то своим мыслям редактор. Откинулся в кресле.
– Под выборы материал про бараки никто нам не разрешит ставить. Не нужен сейчас области негатив. Ни в каком виде не нужен.
– И что я должен был делать?
– Ты, Федя, должен был в лучшем случае послушать старушек и составить для них очередное письмо куда-нибудь. Пообщаться, пар выпустить. В конце концов, адресовал бы их в приёмную «Единой России».
– Но реагировать-то всё равно придётся.
– Эх! Прежде такие вопросы мы бы на раз-два решили. Позвонил бы первому секретарю, вот и все проблемы. Жили бы твои старушки, как сыр в масле катались бы. А сейчас…
По лицу главного редактора пробежала гримаса. Пухлые губы дрогнули. Рыночные перемены в стране он ненавидел лютой ненавистью и втайне мечтал лишь досидеть в своём кресле до пенсии, чтобы уйти, хлопнув дверью.
– Короче, о бараках никаких материалов. Нам с тобой тогда учредители, мать их за ногу, самим бараки нехилые устроят.
– А если…
Василий Максимович не стал продолжать бесполезную в его глазах дискуссию:
– Я тебя чего искал? Срочно нужно на этой неделе подготовить серию материалов по тому, как заботится власть о детях-сиротах. Человек двадцать из этой категории уже въехали в новые квартиры, а соцслужба отобрала адреса самых благополучных, с нормальными биографиями.
Тебе задача – встретиться с сиротами и рассказать, как они счастливы и как власти о них заботятся.
Редактор протянул Фёдору бумажку с телефонами:
– Предварительно с ними разговор был. Тебе нужно выжать больше позитива и телячьих восторгов. Один человек – одно интервью. Первый материал я планирую на послезавтра, остальное в течение недели поставим.
– Про бараки я тоже напишу.
– Контора пишет…
Фёдор поднялся в кабинет корреспондентов. Прошёл за свой стол. Положил цифровой фотоаппарат. Набросил пиджак на плечики, чтобы просох, а сам остановился у окна. Он любил смотреть на этот вид с сараями и старым, почти огромным тополем. Тополь шумел, гнулся и нехотя ронял жёлтую листву.
На ветке, почти напротив его окна, сидела неприметная на фоне серого ствола, галка. Фёдор кивнул ей и, кажется, птица кивнула ему в ответ.
– Вот так…
– А-а, – прочистила горло галка.
Раздался телефонный звонок. Фёдор с сожалением взял трубку. На том конце стоял крик, плавно переходящий в визг:
– Почему в вашей газете программа не соответствует действительности?!
– Мы же сами программу не придумываем. Что нам дают, то и печатаем. А в чём дело?
– Вы пишете, что сериал «Море» будет. Но его не было вчера! – Звонившая женщина, похоже, искренне верила, что редакция составляет телепрограммы.
– Но мы же не можем отвечать за изменения в телепрограммах.
– Вот-вот! Чувствуется, что ни за что вы не отвечаете. И грубить мне не надо!
Женщина бросила трубку. Ради интереса Фёдор полистал подшивку. Оказалось, что сериал «Море» стоял вчера в сетке вещания на 3.00. Впору было удивиться, что в такое время кто-то, вообще, смотрит телевизор.
Покачал головой. Приготовил лист бумаги и ручку. Начал обзванивать сирот, получивших квартиры. А так как жили они все в одном доме, то Фёдор решил ограничиться первым адресатом.
– Здравствуйте, Тимур. Нужно с вами встретиться по поводу новых квартир. Сфотографировать вас с семьёй. Насколько знаю, предварительный разговор уже был.
На другом конце раздалось напряжённое молчание. Наконец, недовольный голос выдохнул:
– А надо ли это?
– Вы, наверное, думаете, что мне очень хочется к вам ехать. Но это – команда области, это – областные деньги и нужно за внимание поблагодарить.
– Ну, там, с другими, может, поговорите.
Фёдор чуть не рассмеялся:
– Вам квартиру выделили! Молодому совсем человеку. Выделили в новом доме. Не по ипотеке, а совсем бесплатно! Не развалюху в ветхом фонде, а новенькую квартиру. Без очередей и ожиданий! А вы даже спасибо не хотите сказать?
Тимур в очередной раз задумался. Соцслужба предупреждала его, что будут связываться из газеты, но парень до последнего момента надеялся на перемену планов. Сейчас пришлось смириться:
– Ладно. Но сегодня встретиться я не могу, много дел.
Парень напоследок пытался хоть что-то выторговать. Фёдор чертыхнулся внутренне, но сил спорить уже не осталось:
– Тогда завтра во сколько вы сможете?
– Часа в четыре.
– 16? Договорились. И заодно скажите, пожалуйста, своим соседкам, которые тоже квартиры получили, чтобы готовились. С ними тоже надо встретиться и поговорить. Вы ведь их знаете, Людмилу и Оксану, своих соседок? Передадите им?
Тимур радостно согласился, чтобы только не приставали больше:
– Передам.
– Тогда до встречи.
– До свидания, – с облегчением выдохнул Тимур.
Фёдору крайне не понравился этот разговор. Внутренне он ожидал какого-то, пока неясного, подвоха. Тревога не отпустила даже дома, хотя коммуналка и встретила абсолютным спокойствием и идиллией.
Семейка алкашей из комнаты справа дружно засаливала огурцы в эмалированном ведре. А блаженный Гоша из комнаты слева, подозрительный двухметровый тип, склонный к религиозным исканиям, у которого крыша поехала после закрытия их машиностроительного завода и его увольнения, уже несколько дней где-то пропадал.
Фёдор закрылся у себя в комнате. Было непривычно тихо. Что-то готовить на ужин, да и просто на кухню лишний раз заглядывать – не хотелось. Достал из-под кровати банку мясного паштета, оторвал за кольцо крышку, жадно поел столовой ложкой, лёжа, и без хлеба. Глаза сами собой закрылись.
Назавтра Фёдор сходил на дежурное совещание по профилактике гриппа с вереницей скучных и мало кому интересных цифр. В принципе, идти туда нужно было не ему, но опытная сотрудница уже при первых попытках зациклить её на проходной официоз очень грамотно отвертелась.
Она сходила однажды на такого рода совещание и демонстративно написала какую-то лирическую чушь без единой фамилии местных начальников. При этом чисто художественно материал, насыщенный анекдотами и федеральной фактурой, был хорош и весело читался.
Редактор не избежал соблазна напечатать данный розлив воды по древу. А после выхода газеты в свет заместитель мэра позвонил редактору и матерно отругал журналистку с категоричным приказом больше её на совещания в мэрию не присылать. Дама потирала руки от радости. А на амбразуру тогда стали бросать Фёдора, как самого молодого.
Он, при предельно бдительном личном контроле редактора, который вторичного прокола допустить не мог, старательно перечислял все фамилии, называл всех выступающих, всех обильно цитировал. Мэрия успокоилась. Фёдор ненавидел эти чиновничьи тусовки с пустопорожними отчётами, но выхода лично для себя не видел. Успокаивался тем, что кто-то же должен и это делать.
Находя даже иногда особый шарм в том, чтобы какого-нибудь второго заместителя третьего заведующего сделать самостоятельной фигурой, с прямой речью и фотографией. Вот, дескать, начальник – в отпуске, а его зам – ничуть не хуже.
После обеда, который заключался в совместном распитии с корреспондентами чая с бутербродами, Фёдор поехал к сиротам-новосёлам. Этот дом на улице Будённого находился почти на окраине, так что от автобусной остановки пришлось идти ещё минут десять.
Трёхэтажное кирпичное здание явно только начинали обживать. Строительный мусор вокруг – уже окончательно вывезли, но редко-редко в окне можно было разглядеть занавеску или отсвет электрической лампочки. Было тихо, даже на автомобильной стоянке перед домом не стояло ни одной машины.
В подъезде обильно пахло свежей краской и известью. У лестницы даже лежали какие-то обрезки досок и валялось несколько витков проволоки в белой изоляции.
Фёдор посмотрел на часы, которые показывали «15.50» и позвонил в квартиру Тимура. Резкий электрический звонок заставил невольно вздрогнуть, до того он пронзительно прозвучал в окрестной тишине. Но дверь никто не открыл.
Фёдор прислушался. Было по-прежнему тихо. Позвонил ещё раз, потом ещё раз. Походил по коридору, посидел на подоконнике. На всякий случай нажал кнопку соседнего звонка, где жила Людмила, второй номер из списка соцзащиты.
Здесь уже послышалось какое-то движение, и в щёлочку двери осторожно выглянула совсем юная девушка в пёстром бархатном халате с волнистыми каштановыми волосами, льющимися до плеч.
– Вы Людмила?
– Да.
– Я – из газеты, – представился Фёдор. – Нужно сделать вашу фотографию и небольшой комментарий по поводу нового жилья. Вас, наверное, уже предупреждали и Тимур, и в соцзащите.
– А что мне говорить?
– Просто спасибо сказать, буквально несколько фраз и ничего больше. А главное – фотография нужна на фоне новой квартиры.
– Прямо сейчас это всё? – удивилась девушка. – Мне хотя бы одеться нужно.
– Давайте так сделаем: я пока с Тимуром встречусь, а потом к вам зайду. Давайте так?
Людмила неопределённо хмыкнула, кивнула и закрыла дверь.
Фёдор снова посмотрел на часы. 16.15. Снова походил по коридору, послушал звуки своих шагов. На подоконнике сидеть было неудобно и пыльно. Пошёл к квартире Оксаны, которая значилась под номером три в общем списке, безуспешно позвонил туда. 16.40. Опять начал трезвонить в квартиру Тимура. Уже в голове стало металлическое эхо пульсировать, как за дверью послышалось глухое шевеление и навстречу вышел миловидный худощавый парень с ямочкой на подбородке.
– А мы тут заснули, – сказал он. – Вы из газеты?
В прихожей мелькнула девушка в белой майке. Она прижала к груди ребёнка и быстро проскочила на кухню:
– Меня не нужно фотографировать.
– Как это не нужно! – запротестовал Фёдор. – Обязательно нужно. Счастливая семья в новой квартире. Все улыбаются, все довольны. Поймите, что это область от нас требует. Они профинансировали квартиры, им нужно отчитываться.
Тимур продолжает застенчиво улыбаться. Он не спорит с женой, только мнётся в прихожей, не зная, то ли за женой на кухню идти, то ли гостя в гостиную звать. Чтобы хоть чем-то наполнить паузу, Фёдор включает диктофон:
– Тимур, когда получили квартиру, и что думаете по этому поводу?
– 13-го числа будет два месяца. Не верили до конца, но очень приятно, что всё-таки получили жильё.
– Вы где родились? Чем занимаетесь?
– Здесь в городе родился. Учусь в строительном колледже. Жена тоже там учится.
Отвечает односложно, резко, всё так и продолжая стоять между кухней и гостиной. Фёдор разглядывает из-за плеча хозяина его комнату. Несколько секций стенки, жидкокристаллический телевизор. На подоконнике стоит ноутбук с воткнутой в него флешкой-модемом.
– Интернета здесь нет проводного?
– Пока нет.
Из-под ног Тимура неожиданно выскальзывает шикарный, ослепительно рыжий кот. Его просто-напросто нельзя не сфотографировать. Фёдор опускается на колено, несколько раз щёлкает затвором фотоаппарата, гладит кота за ухом.
– Кот первый, наверное, в квартиру прошёл? И как его зовут?
– Зовут Персик.
Фотозвезда Персик позирует и так, и сяк. В фас и в профиль. Чувствуется, что стало немного свободнее и как-то теплее. Фёдор командует:
– Давайте я вас семьёй сфотографирую вот здесь у стенки.
– Это нам на свадьбу подарили, – объясняет Тимур и зовёт жену:
– Маша иди сюда.
– Не буду я фотографироваться, – бурчит Маша.
Однако с третьей попытки супруга возвращается в гостиную и становится рядом с Тимуром. Её миловидное юное личико, с правильными линиями выглядит каменным.
Фёдору почему-то становится очень жалко Тимура. Невольно думается: «Намучаешься ты, парень, с ней. Попьёт она тебе крови». Больше спрашивать не о чем, да и не особенно тянет говорить.
– Спасибо. Материал о вас будет в газете на этой неделе. Смотрите.
– До свидания, – говорит улыбчивый Тимур. Его жена продолжает молчать, но тут уже не прикажешь.
Фёдор возвращается к двери Людмилы. А этот раз она открывает дверь одетой и аккуратно причёсанной. Водолазка и джинсы, волосы собраны в хвостик, губы блестят перламутром.
В гостиную Людмила даже не приглашает, сразу проводит на кухню и становится у холодильника, сплошь залепленного разнокалиберными магнитиками. Объясняет, кивая на закрытую дверь:
– Там сын спит.
– А как сына зовут?
– Кирилл.
– А супруг ваш где сейчас?
– На работе.
«Киллер он, что ли, что нельзя прямо назвать это самое место работы?» – дёрнулась мысль, но Фёдор не стал уточнять, пошёл по проторённой дорожке, ожидая ответного движения навстречу:
– Мне говорили, что и ваша сестра здесь квартиру получила, в этом доме. Её можно увидеть?
– Она тоже на работе сейчас.
«Трудоголики, ё-моё! И опять без конкретики. Только я, получается, не на «работе», а болтаюсь тут, непонятно зачем. Ладно. Ограничимся прямым собеседником».
– Откуда вы родом?
– Родилась в городе, училась в строительном колледже.
– Сестра давно квартиру получила?
– Мы вместе получали.
– О чём мечтаете, какие планы строите на будущее?
– Хочется семейное какое-то предприятие открыть. Может, салон.
«Не слабо! Сразу собственное предприятие! Наверное, и деньги на это будущее предприятие уже есть». Остаётся уточнить:
– Вместе с сестрой?
– У меня три родных сестры – Ирина, Марина и Татьяна.
– Чем увлекаетесь? Рукоделие любите?
– Раньше, да, вышивала, всё делала. Сейчас, в декретном отпуске, другие проблемы появились, пока некогда о рукоделии думать.
«Это прозвучало, словно «рукоделие» сродни выплавке чугуна и им занимаются только суперпрофессионалы за большие деньги после предварительного лицензирования и сертифицирования. А также аттестации рабочего места. Ладно».
– Какие ощущения испытываете? Рады новому жилью?
– Конечно, есть радость. Долго его ждали. По съёмным квартирам всё мотались, а здесь уже своё. Хоть маленький уголок, но свой.
Слова про «долго ждали» от юной девушки лет двадцати звучали откровенно смешно, но смеяться нельзя.
Переминаясь с ноги на ногу, Фёдор делает фотографию девушки прямо у её высоченного холодильника. Вот и прощаться пора. В квартире более чем тепло, поэтому Фёдор чувствует, как по спине пробегает струйка пота.
– Спасибо, – говорит он.
Людмила захлопывает дверь. Фёдор радостно торопится к выходу. По пути снова нажимает звонок квартиры Оксаны, но не слишком расстраивается молчанию за дверью. В принципе фактуры набирается достаточно для материала, только пиши. Добавь только благодарностей, всяких эмоций, ведь не важно, говорили ли их герои репортажей, главное, что они могли и должны были это сказать.
Короче, материал об осчастливленных детях-сиротах получился у Фёдора тёплым, душещипательным и полным розового умиления. Область очень благодарила и даже перепечатала репортажи из местной газеты у себя.
Тем временем неохваченной похвалами оставалась третья девушка из списка соцзащиты – Оксана. Её телефон упорно не отвечал и будь Фёдор менее настойчивым, прекратил бы попытки дозвониться. Однако из чисто спортивного азарта он периодически продолжал набирать номер, и однажды случилось чудо.
– Алло, – сказал ему приятный и очень нежный девичий голос.
– Я – из газеты и звоню по вопросу нового жилья. А вы Оксана?
– Да, – обречённо ответила Оксана.
– С вами уже говорили предварительно. Нужно встретиться и сделать фотографию. Когда мы сможем встретиться? Когда мне подъехать к вам?
– Ну… – замялась девушка. – Сегодня я не могу. И завтра тоже. И жить в той квартире я пока не живу.
– Может быть, тогда вы в редакцию зайдёте?
– Я допоздна работаю.
Фёдор улыбнулся. Значит, не один он допоздна работает, ещё кто-то есть.
– Допоздна – это сколько?
– До восьми.
– Хорошо. Подходите в редакцию после восьми вечера. Обычно я бываю на месте. Там и поговорим.
Оксана напряжённо задумалась. Было очевидно, что Фёдор поставил её в тупик своим быстрым согласием на вечернюю встречу. Бросила обречённо:
– В пятницу тогда.
– Договорились. Жду в пятницу. Если входная дверь будет закрыта, то просто постучите – я открою.
Надо ли уточнять, что в пятницу Оксана не пришла. А на очередной телефонный звонок трубку взял какой-то парень, видимо, её супруг. Он попытался быть строгим:
– С кем я разговариваю?
– Фёдор Круглов, городская газета. Есть задание области осветить тех сирот, которые получили новое жильё в новом доме. К Оксаной такой разговор был предварительно согласован в соцзащите и она давала своё согласие на такой разговор. А вы представиться не хотите?
Собеседник представляться не захотел:
– Но она же работает до вечера.
– Я тоже работаю до вечера. И она обещала подойти в прошлую пятницу именно после работы. Не выполнять обещания – это нормально?
Было слышно, как парень прикрывает трубку ладонью и о чём-то советуется с кем-то. Наверное, с Оксаной, находящейся рядом. Вот совместное решение сформулировано:
– Знаете, Оксана – очень занятой человек. Она, правда, очень много работает. Если хотите, то сами напишите там, что нужно.
Фёдор начал помаленьку закипать:
– Знаете, это я – занятой человек. И я вот уже целую неделю прошу у вашей супруги, чтобы она сказала спасибо тем, кто ей дал бесплатную квартиру. Почему так трудно сказать спасибо?
Парень помолчал, помялся, снова с кем-то посоветовался. Проговорил в трубку неуверенно:
– Дня через два она зайдёт к вам. Предварительно скажет и зайдёт.
Фёдор глянул на календарь. Через два дня – наступала суббота. На том конце трубке откровенно готовили алиби по схеме: мы пришли, несмотря на выходной день, а вас на месте не было.
– Хорошо. По субботам я тоже работаю. Буду ждать.
– До свидания, – проговорила трубка.
Больше Фёдор Оксане не звонил. Даже в ту субботу, которую он терпеливо просидел на работе, никого не дождавшись. Не звонил, так как боялся сорваться на невежливые слова. Происходящее находилось за гранью его понимания. Перед глазами постоянно виделись смиренные старушки, ждущие смерти в своих бараках у психиатрической больницы. Разительно отличающиеся от юной поросли, уверенной в себе, жестокой, замкнутой на собственные переживания и проблемы.
Елизавета Ивановна, кстати, совсем скоро после того разговора умерла. Видимо, Бог всё-таки услышал старушку и постарался сделать ей легче. Юлия Владимировна сломала шейку бедра, когда упала с гнилой лестницы в подъезде и тоже умерла – но уже в больнице, на вытяжке.
Фёдор даже как-то приезжал снова в тот барак. Поднимался наверх по шатким ступенькам, чтобы показать свою публикацию про их аварийные дома в оппозиционной газете. Но прежние двери были закрыты. Только на первом этаже на шум откликнулась Валентина Пименовна, которая напоила чаем и рассказала о судьбах своих соседок со второго этажа.
– Умереть бы, – вздыхала Валентина Пименовна с тем уверенным спокойствием, на которое и возразить-то не знаешь что.
Чай из мяты и зверобоя почему-то очень горчил. Да и дыра в стене подъезда за прошедшее с прежней осени время сделалась больше.