Андрей Власов

Андрей Александрович
ВЛАСОВ
(1952–2008)

Родился в городе Великие Луки 3 июня 1952 года,  в семье учителей, участников Великой Отечественной войны. Мать – учитель русского языка и литературы, отец — преподаватель физики, черчения и рисования.
Учился в Великолукском сельскохозяйственном институте, но его не закончил, поступил на литфак в Ленинградский государственный педагогический институт  им. Герцена, из которого также ушел в поисках себя, настоящего. Затем была армия, после — учёба в железнодорожном техникуме, работа  слесарем по ремонту дизель-поездов и тепловозов.
Всю жизнь Андрей Власов следовал одному жизненному принципу, который выразил так: «Я думаю, что главным у человека должно быть стремление достичь себя. В человеке заложены огромные потенциальные возможности. Он их разбазаривает. Я беру в расчёт только духовное, но и это слишком больной вопрос. И вот литература (я имею в виду настоящую) пытается сделать это…».
Автор поэтических сборников: «Дурак на склоне холма», «Меж двух колонок», «Голос за кадром», «Посошок» (посмертно).
Умер в день своего рождения 3 июня 2008 г.
Похоронен в г. Великие Луки.

ИНТЕРНЕТ-СТРАНИЦЫ

На Псковском
литературном портале

Псковиана

Земляки

Дети Ра

Стихи русских поэтов

Псковский мир

Великолукская центральная городская библиотека

Футурум АРТ

 

 

 

*  *  *
Когда твоей крестной муки срывают кран
и гонят тебя, как зверя, на твой распыл,
Пилат умывает руки: «Ты выбрал сам», –
как будто на деле верит, что выбор был.
А был тебе голос тайный, что выбор – грех
и что не дано иного. Пусть мир оглох,
есть только предначертанье и боль за всех,
покуда ты верен Слову и Слово – Бог.

*  *  *
Все пройдет и проходит, а Ты проходить не спеши,
коли наша звезда отвернулась от нас и ослепла:
на краю милосердья, на скудных последках души –
все равно устоим и опять возродимся из пепла.

Революции, смуты, бесстыдь, крохоборство «реформ»,
прямизна послесловий и витиеватость прелюдий,
все сведется к тому, чтобы мы добывали прокорм
для себя и своих оголтелых кормильцев и судей.

И опять, путешествуя из ниоткуда в нигде,
в череде коренастых дождей и лубочных картинок,
на сквозь зубы нацеженных сотках, в подушной узде,
ковыряя запущенный, затравянелый суглинок,
обживаем свой угол, врастаем в сермяжный уклад,
забываясь на ноте простой и суровой.

И пытливое небо вбирает рассеянный взгляд
стороны робинзонов, где все по нулям и по новой.

*  *  *
Поскольку ты им не чета,
ты ими почти почитаем.
Кому-нибудь надо читать.
Ну что ж — почитаем.

Мешая стрихнин и поп-арт,
опешившим моськам и сявкам
как слон, посетивший ломбард,
разрушь их концерт по заявкам.

Прочти, как бросаются вплавь —
нет шанса на то, чтоб,
как крошки, смахнуть со стола
капеллу лотошных.

Прочти, как стреляют в висок,
за это довольство собою,
за это плебейство высот,
за это лакейство свободы.

Прочти, чтоб на выходе влет
заметить, как, всех затмевая,
водяру из блюдечка пьет
подруга твоя боевая.

*  *  *
Я — рабсила. Ты — белая кость.
Ты жируешь. Я вою.
У меня пролетарская злость.
У тебя — остальное.

Остального — навалом. Ты — Крез.
Я — босота, рванина.
Не уйти от таких антитез,
но помимо
есть чего не скупить на корню
ни варягам, ни грекам:
я свое при себе сохраню,
ты сгноишь по сусекам.

 
*  *  *
Сползаешь с горочки крутой
в кустарный, выморочный быт,
намеренною немотой,
как плотным облаком, укрыт.

За стылый дом, за Старый Крым,
за благодать последних крох…
Ты выдыхаешь трудный дым
вразмен на безрассудный вздох.

 
*  *  *
Валентину
Поотстать, обгоревшую «Приму»
шваркнуть за мост небрежным щелчком
и украдкой глядеть тебе в спину,
и глотать подступающий ком,
и давиться.

Не надо, не трогать —
будет только тошней и больней,
все мы платим подушную подать
ненасытной отчизне своей.

…Проплывают вагоны, как титры
проплывают из мрака во мрак.
Выживает лишь сильный да хитрый.
Собери свои силы в кулак.

 

*  *  *
Давняя тайная блажь – на ходу, на бегу,
будто обвал посреди старосветского вздора.
Это не я говорю – разве я так смогу?
разве рискну? разве выпрямлюсь до разговора?

Это не я. Это явлено издалека.
Это неявных щедрот вызревающий колос.
Я лишь орудье Господнее: горло, рука –
нечто извне превратившее в почерк и голос.