|
* * *
Когда застынет мир вокруг,
И без ответа, в тишине,
Останется сердечный стук
С самим собой наедине,
Я вспомню родину, январь,
В снегу смородины кусты,
Поля — как первый тот букварь,
Как Евангелия листы.
Лежит печальная страна
Среди морозов и снегов.
Еловый запах и струна
Высоковольтных проводов-
Её нехитрое письмо.
И слёзы, стуже вопреки,
Размыв проталины пятно,
С Господней падают щеки
* * *
Пятый день напролёт
Снег идёт.
И дорогу в село
Замело.
Тополя и дубы,
как грибы, —
протыкаясь из мглы
без иглы,
отвлечённо поют,
там и тут,
что с пяти до пяти
снег летит.
За окном белый стол-
разносол.
И стоит, полон чар,
самовар.
Совершу я поход
в огород.
Где возрос снежный пень
по ремень.
Между яблонь зима
закрома
Намела на весь год
до ворот.
Преисполнен угроз
старый пёс,
но вокруг у него –
никого.
Разметались снега,
как стога.
И раскрыта тетрадь,
чтоб начать.
Только нету ни сил,
ни чернил-
Белый снег тот запал
закопал.
Лишь густая кутья
забытья
утоляет тоску
по песку
Беспощадных часов,
что басов
не сдержать из себя
уходя.
За окном – добрый стол,
разносол.
Но приятнее так,
натощак.
* * *
В Михайловском в июле — ни души;
Не слышно песнопений над поэтом,
Дубы пасутся в девственной глуши,
Учёного кота- как ни пляши-
Не выманить из гущи бересклета.
Никто не бьется в вист и домино,
А буква уподобилась монете.
Поэты пьют игристое вино,
Дожди текут — как старое кино-
В каком-то чёрно-белом полусвете.
И бродят по дощатым флигелям
Помещика, поэта, дуэлянта-
По ке́рновским аллеям и полям-
Любители словесности и дам-
Военные, зеваки, спекулянты.
За ними тянутся в церковной полумгле
Над куполом собора многотомно,
Стекая по перу, как по игле,
Чернила букв, развёрстые земле,
И Голос их читает монотонно…
ПРОБУЖДЕНИЕ
Ты размыкаешь ресницы, и начинается утро:
Вяло пружина квакнет в гулком подъезде, дверь
Будто с досады пьяной глухо о камень стукнет,
Да плавником багряным окунь скользнет в постель.
Мутный, холодный контур раннего невставанья;
Белого тела остров в плёсе постельных волн,
Стук каблуков у лифта, юрких машин урчанье,
Плач за стеной ребячий и суета ворон.
Не выплывай наружу, не прикасайся к пульту.
Как в тишине сияет гаджет мольбой от порчи!
Лишь по окну сползает, не избежав инсульта,
Тополь ладонью пыльной, как в церебральных корчах.
* * *
Июнь. Сибирь. На небе — профиль старца.
Душа покорена достоинством девиц.
До моря вёрст не счесть, и хочется остаться.
Ни паруса, ни волн – лишь флора без границ.
А ветер из степи – как воздух у жаровни,
коптит чело славян, сужая синий глаз.
Пыхтя, старик седой выходит из часовни
и держит путь в мечеть, на утренний намаз.
ЦАРЬ
Он проделал нелегкий путь-
От балтийских болот к Уралу;
Не давали огни уснуть,
И по следу беда бежала.
Недоверчиво русский глаз
Озирал сапоги и тару,
Вдоль бесчисленных пыльных трасс
Щебетала мордва, татары.
И когда, как немой предмет
Что остался в черте отлива,
На неясный, размытый след
Он смотрел и молчал с обрыва,-
Подошёл и спросил солдат,
Теребя бороду-лопату:
— Для чего ты пришёл сюда?
— Для того, чтобы быть распятым…
ВОЖДЬ
Когда-то и он выступал на собраниях;
съезды, декреты – любимое ремесло.
Теперь даже птица, садящаяся на здание,
думает: «куда меня занесло?»
Речи, статьи, бесконечные тезисы,
ругань Плеханова, вагабондаж…
Кровавым, стремительным – как петля гистерезиса-
был его революции стаж.
И голос, как вопли новорожденного,-
картавым куплетом из песни трагической.
Наверное, только любовь к измождённым
останется платонической…
* * *
Ты накрасила губы, и дождь зарядил с утра.
Никуда не хотелось идти – заштрихованная пора.
На мосту я заметил, рукой проведя,
Наши волосы стали темней от дождя.
Целый день сигарета казалась горькой,
Друга старого называл по ошибке Борькой.
Долго волны шипели, кусали мол.
В полночь били часы, я с ума не сошёл.
Одиноко светил молчаливый фонарь у моста.
Будто в полую вещь заползала затем пустота
В моё сердце – и ровный сердечный стук
Был похож на удары кости́ о бамбук.
НА ОСТРОВЕ
Электрический трамвай
попадает в плен- как бес-
с и́скрой, брошенной на край
парусиновых небес.
Заскрипят стволы- фагот
одинок и нелюдим.
По макушкам ходит кот,
птица прыгает за ним.
И ползёт слеза. Саднит
веко, властвует весна;
ветер, пыль, конъюктивит.
Солнца бледного блесна
Вынырнет из плёса туч,
как приманка для тебя,-
повернуть зрачок под луч,
плащ зелёный теребя.
Католический собор,
что гребёнкой проведя,
вдруг расчешет на пробор,
непослушное дитя.
Жёлтый диск и патефон!
Солнце, целясь в архитрав,
покидает марафон,
горизонта нить порвав.
Проплывают мимо лбы;
не уйти от прямоты.
Геркулесовы столбы-
как приметы наготы.
Дальше голо всё. Закат,
соблазняющий Гольфстрим,
в этом смысле виноват
только тем, что тянет в Крым.
Голос твой, как ни кричи,
вездесущ, но одинок.
Спичкой, чиркнутой в ночи,
освещая потолок,
Остров плавает, глядит
Ангел, голову склонив,
на толпу кариатид,
красотой их поразив.
Наблюдает как Брюллов
уезжает за моря.
Красит стадо куполов
петербургская заря.
Но пасхальный перезвон
не зависит от нытья
разных по ландшафту волн
и чугунного литья.
Водяной прекрасный плен!
Колоннады и дворцы
поднимают всех с колен,
что библейские отцы.
Ты молчишь и пьёшь лафит,
чертишь знаки на стене.
Серых глаз твоих графит
не понятен сатане.
Дверь за ручку потяни
и увидишь невзначай-
корабельные огни,
электрический трамвай.
* * *
Опускаются с неба кометы
В час вечерний на острые своды.
Треплет ветер пустые газеты.
Только белые женские годы
В час туманный выходят на ветер,
Чтоб коснуться дыханья морского.
Проезжая в открытой карете,
Заболеет от вида такого
Молодой капитан. И собаки
Будут долго и мнительно лаять
На покрытые инеем маки,
Что упали на хрупкую наледь.
* * *
В сентябре сочиню стихи,
Споря с ветром, подувшим с севера:
» Я поэтом стал от сохи,
от коровы стал и от клевера…»
В Иордании был весной-
на окраине света белого;
в Красном море играл блесной,
на верблюде ходил… и ел его.
Там над Пе́трой сходя с ума,
пил с подругой арак в беспечности.
А в Россию ползла зима
анакондой грядущей вечности…
* * *
В деревне нынче солнечно и сухо.
Крестьянин деловито на заре
заколотому поросёнку брюхо
коптит паяльной лампой на дворе.
Листвой октябрь прошепчет вирши в ухо
лениво на заре, из северных широт
потянет сквозняком, и кашлянёт старуха
встревоженною птицей у ворот.
В печи – крупа, распаренная с тыквой.
Соседский кот наносит свой визит.
И как вдова, которая отвыкла,
в саду пустом антоновка висит.
Встаёшь, а мать одна на огороде-
как в детстве голеньком, без злаков и стеблей,-
о чём-то думая, меж павших яблок бродит,
как генерал без армии своей…
* * *
Я тайгой проходил и в пустыне бывал,
из окна пассажирского видел Байкал,
Жил в казарме, в избе, в юрте спал как казах,
утешал на мосту молодуху в слезах.
Сочинял, бил баклуши, ходил с бороной-
Это всё называл я родной стороной.
Не давился обидой, не бил сгоряча,
не срывал серый ватник с чужого плеча.
И глоток горькой водки был чем-то иным,
чтоб пристать к мужику с разговором дурным.
А сейчас не узнать мне родные края,
или, видимо, это состарился я, —
раздражён и обижен российский народ,
ходит с фигой в кармане, руки не даёт.
БАРСЫ
В глухом провинциальном зоопарке-
семейство барсов в сдвоенном вольере.
На речке снег как на пятнистой шкуре.
От парка не осталось ничего…
…ни гор, ни беркутов, ни винторогих коз.
Мамаша-кошка сквозь стальные прутья
глядит на узников: на ослика, на пони,
на тигра – отдаленного собрата.
Она ручной не стала, и котенок,
рожденный здесь, а не в горах Тянь-Шаня,
с разодранной автомобильной шиной
к ней спрыгивает на спину с уступа.
А перед ними за решеткой строгой,
со стороны блуждающих двуногих,
невнятная звучала чья-то речь,
не ведая о смерти и неволи.
К неясным звукам прижимаясь ухом,
в стране забвенья, в буднях несвободы,
дремали барсы, и скрипел вокруг
мороз, сжимая реку равнодушно…
* * *
Не дождаться кончины
зимы. Холостой,
я лежу под овчиной
в квартире пустой.
Трубы хныкают, зренью-
куда ни смотри –
не умерить теченья
из левой ноздри.
Стынут древо и камень,
железо в руке.
Лишь души тихий пламень
подвластен щеке.
Митридат, Сасаниды,
Пол Пот и Амин –
с Эвридикой в Аиде,
а я здесь – один.
Ни жены, ни богатства…
Старуха в манто
аппетитные яства
кладет под окно.
Как голодный Феней,
я смотрю на плоды,
но не смею при ней
даже выпить воды.
У неё с каблука,
утекает простор,
и сжимает рука
леденящий затвор…
* * *
Оставлен уже Царицын,
Ростов и Темрюк…
Обозы идут на юг-
за Кубань; в копытах и спицах-
не холод оледененья,
но призрак уничтоженья.
Весна уродилась неласковой.
Берег морской
Войско Донское,
Добровольческую и Кавказскую
проводит сквозь строй акаций –
в эвакуацию.
В Батайске, в затёртой повозке
с траурной лентой-
генерал Тимановский
в гробу под брезентом,
Железный Степаныч, марковец –
как символ бесстрастный, безмолвный и дикий-
в марте
предстал пред Деникиным…
…На палубе курит Кутепов-
прощайте российские степи,-
в Новороссийске -как в морге-
тихо. «Царевич Георгий»
отходит, сутулый и серый,
из труб выпуская дым.
Палладиум веры-
есть ещё Крым!
|
* * *
Во дворе — долгий шорох и темень,
чей-то шёпот и всхлипы…
возвращать будут мысли из Крыма в Пермь
в самолёте, захваченном гриппом,-
с мускателем, Волошиным и рапанами-
к деревянным твоим истуканам.
Эх, ты Пермь великая, солёная да скуластая,
почему-то дорого мне суровое это братство,
Не слыхать по осени ни звонка, ни пения,
и стоят леса, подготовлены к погребению,-
молчаливые, долгомошные,
не сугдейским саваном запорошены.
Поцелуй твой жгуч, и слеза горька.
На щеке рябой заблестит река,
а на дне её — половина дней,
что оттяпана от судьбы моей
кистепёрой рыбой, тяжёлой, злой-
равнодушной к просьбам, как тот конвой.
* * *
Недели три как воздух чист!
Мороз добротен и речист.
Над вросшей в снег избой моей
Шатром неласковых ветвей
Заиндевевшие деревья
Застыли важно – по сему
Остаться в потаённой келье
Мне выпадает одному.
От Рождества и до весны-
Слоняюсь, сплю и вижу сны.
Но кто-то рядом есть…один:
Среди безжизненных равнин-
И милосердствует, и лечит.
Какую он назначит Встречу?..
В ПОРТУ
Ржавые портальные краны
Скрипят, загружая уголь на баржи.
А те, как клонированные динозавры,
Вращают недоумённо глазами.
Чёрный пылится уголь-
Странный поцелуй мезозоя.
Редкие цветки гигантского папоротника
Мне напомнят о былом величии.
Эта спелая мякоть Сибири
Будет алеть в печах Соликамска.
И дым от зёрнышка папоротника
Заполнит участливо лёгкие.
У тебя тоже нет шансов,
Северный ветер играет стальными цепями.
Но Христос прикоснётся перстом к губам-
И чёрная пыль станет слаще белой.
* * *
Мимо улицы Леко́нта
Тепловоз промчался вольно.
Достояньем горизонта
Стали мост и колокольня.
А к душе примкнули гири-
Не подняться ей как птице.
Уезжаю из Сибири
В направлении столицы.
Всё спокойно. Только детка
Чья-то плачет. Что случилось?
Будто маленькая ветка
От ствола вдруг отломилась.
Дам я девочке конфетку.
Поиграем мы с ней в числа.
Только маленькая ветка-
Отломилась… и повисла.
В СОРОК ТРЕТЬЕМ ПОД ВИТЕБСКОМ
Месяц как при́зван – не молод, не стар,
Дело имел со смолой, липкой бочкой.
Дома остались жена, самовар,
Конь леспромхозный да малая дочка.
К Витебску шли по горелой земле,
Вёрст не считая и мелких ран.
В сизом дыму в блиндаже на омлет
Сонно клонился челом Баграмян.
Быстро убили, не понял – когда.
Вырвав с кровавою струйкой победу
С неба упала шальная звезда,
Тело втоптали прошедшие следом.
Он рванулся б под танк и принёс «языка»,
Он зажал бы концы проводов челюстя́ми…
Был накрыт просто взрывом, как тушей быка:
Гимнастёрку и тело порвало костями.
А душа возлетела, не нужно ведь ей-
Ни победы, ни хлеба, ни смелых идей.
А была ли она вообще в том плену-
Называемым «телом»? Никак не пойму.
* * *
Исход окончился, и вот он – край
земли – потусторонний дом.
И если он на свете этом, а не на том,-
то этот мир – скорее, воробьиный рай.
Без умолку звучит пластинка
их щебетанья, с крыши и с куста.
Плывёт, невидима, душа кувшинки,
паря поверх моста.
* * *
Нагадала в жизни счастье –
Да, наверно, солгала.
Короли угрюмой масти
Криво смотрят со стола.
С ними – дальняя дорога,
Маета, казённый дом…
Жизнь проходит понемногу
Незнакомкой за окном.
* * *
Я не силён в псалмах и не мастак в Коране,
Правителей не чту и не пригоден в свиту.
Лежу с свинцом в груди в долине Дагестана-
Лежу, как будто сплю…живой или убитый?
По утренней росе я пробегал подростком
И думал, что живу в заоблачной стране;
Приятен был уклад её простой, неброский.
Зачем Господь отдал страну ту сатане?
Пусть тучные стада пасутся в Арканзасе,
И сочен плод в садах, — я вырос на другом…
Мой голод не унять икрой и ананасом,
Как отчий дом простой не заменить дворцом.
Сгорели дом и сад, надежда и отрада…
Беседка во дворе с вечерней болтовней.
И ходит взад-вперёд, как маршал на параде,
Сам ангел роковой с дымящей головнёй.
ПЕТРОГРАДСКАЯ СТОРОНА
Петроградская сторона,
ты — как ранняя седина;
Сытный рынок, ЛИТМО,
голубое окно.
Вот Аптекарский остров,
сощуривши острый,
натруженный глаз,
повернулся в анфас…
Здесь — стихи сочиняли, здесь — пили вино
вечерами, трамваи клевали пшено,
стрекоча деловито и гулко,
в тополиных твоих переулках.
Планетарий, театр, Зверинская…где-то
плачет девочка- та, что в ДК Ленсовета
в темноте, на последнем ряду, горячо —
прижимала плечо…
* * *
Зажёг Господь вдали свечу-
И будто озарило совесть:
Когда-нибудь и я начну
Другую жизнь, иную повесть.
Без денег, злости и нытья,
Вдали от ярмарок и блеска.
Сухая ясность бытия
Того заветного отрезка
Наступит скоро, верю я.
Так детство, кончившись однажды
В дождливый вечер октября,
Заходит в реку жизни дважды.
Лишь музу, спутницу души,
Подругу нищую, без платья,
Оставить, потерять во ржи
Стекляшкой маленького счастья
Страшусь; и снова в сотый раз
Смотрю на пруд, где лебедь белый
Плывёт в закате, как баркас
Непобедимый, обгорелый…
* * *
Если судить по котам, март на исходе.
Метеорологи чаще теперь говорят о спектре:
жёлтый, оранжевый, голубой и, вроде,
зелёный. Весна где-то здесь, в километре,
разбила свой лагерь — огромный,
как у известного колумбийца.
Плач пурги переходит в ручьёв мажоры,
за стеной реже слышится: «Кровопийца!»,
и взгляд отыскивает в толпе дирижёра.
Знаю, скоро страстная; снова
Он умрёт, не простившись, как в ту годину…
Чтоб потом в тишине звонкогласно звучало слово
«воскрес», не смотря на ангину…
ВЕЛОСИПЕД
За насыпью, за хвойным наждаком
потек желток, пробитый колокольней, —
и колокол могучим кулаком
ударил по кольчуге треугольной.
Как дорог нитей пурпурных клубок,
катящийся беззвездной стороною,
пока отечества застенчивый лубок
благоухает в сумерках золою.
Пока песок отшёптывает такт,
пока холмы как груди у девицы
вздымаются, и почерневший тракт
смыкает обода и спицы.
ВЫСТРЕЛ
Пошли мы с сеттером на юг-
где тетивой небесный лук
разрезал воздух пополам
и бросил зяблика волнам.
Он притяжение не смог
преодолеть и здесь у ног
со снисхождением на нас
прощаясь щурил желтый глаз.
Его принес лохматый друг
мне прямо к лодке, и вокруг
скорбил над павшим лес густой,
столкнувшись древом с пустотой.
ГОРЫ
Рифейские горы,
Увижу ль вас скоро
В полуденной дымке
Как на фотоснимке?
Бродил я по свету-
Длиннее вас нету;
От снежного мыса-
До юрт и кумыса.
То горб великана,
То лик истукана
На каменных чётках
Проявится чётко.
То морда волчицы,
Меж спиц колесницы,
То коготь медведя
На каменной тверди.
Рифейские горы,
Герои и воры,
Презрев расстоянье,
Стекались в изгнанье-
В скиты и остроги,
В дворцы и чертоги-
Кто в красном, кто в белом-
под Божьим прицелом.
Рифейские горы,
Поёте вы хором
Под ветра волынку,
лихую сурдинку.
Лесистой грядою,
Травой-лебедою
Из каменных фортов,
плывёте когортой,
Пронзив облака,
Как телячьи бока.
И в зевы печей
С раскалённых мечей
Стекает по краю
Совсем голубая,
как очи морей,
Кровь русских царей:
Романова Коли,
Царевича… «Доли
Другой не искали»,-
Так горы сказали…
Вы — тело простора,
Рифейские горы,
До вас расстоянье-
Предел покаянья…
* * *
В пустой квартире в октябре
Журнал лежит на пыльном стуле-
Хозяин съехал, – в серебре
Волны сбегающего тюля
Трепещет муха, вторит в такт
Её жужжанью сонно эхо-
Как будто, армия солдат
Скрипит ремнями для потехи…
Как будто, жуткий грянет бой-
Ещё не скоро,- но как ране:
Сестра и брат, наперебой,
стреножив пленницу в стакане,
победно муху принесут
из кухни в комнату, к прабабке,
и совершив нехитрый суд,
ей крылья оторвут и лапки!
РОССИЯ
У дороги разбросаны сваи-
строят церковь Казанской иконы.
Матерятся безбожно трамваи,
изгибая хвосты,- как драконы.
Снег наносит границу на карту,
отделив от небес пеленой
кумачи, триколоры, штандарты –
тихо радуя мыслью одной:
не взирая на говор и флаги,
обретая вовне бытиё –
он опять заметает овраги,
и лицо молодеет твоё.
* * *
Утро ранней весны – по-зимнему ледяное…
В оспинах лунок река глядит из-под древней кладки
арочного моста, пятое… или шестое
чувство выгоняет из дома и колит в лопатки.
Где-то на юге волхвы собирают народ у тракта…
здесь же с утра принимаешь чуть-чуть за ворот –
и живёшь неприметно. Лишь старый колёсный трактор
задирает, тебя узнавая, хобот.
* * *
В морозный день, под Новый Год,
на дерево забрался кот;
спокойным, сытым взглядом вниз
на девочку смотрел. «Маркиз,
Маркиз»,- она звала
питомца своего домой,
отчаянно вокруг ствола
крутясь неистовой юлой.
Но был невозмутим Маркиз-
достоин шубы и усов,-
он знал: его любой каприз –
дороже злата и часов.
А я на третьем этаже
пил чай с душистой пахлавой –
и не заметил, как уже
с седой остался головой.
Спилили дерево, и кот
давно попал в кошачий рай,
и только женщина зовёт,
зовёт мечту: «не умирай!».
РУБЕЖ
Спрячьте угрюмые лица-
Кончилась вся морока:
Умер в военной больнице,
Бледный как длань пророка.
Хнычет девчушка, бабы
Воют, как трубы ада.
Кто-то вскричал не слабо:
«Эх, повстречать бы гада!»
Родина — это вечность:
Космос и звёздный всполох.
Ветер подует встречный,
Слов разметая ворох.
Родина — это пуля,
Навылет прошедшая душу.
Помнишь, как мы шагнули
Впервые по этой суше?
Твёрдо идём к границе…
Родина – это мысли:
Что сердце продолжит биться –
И за границей Смысла.
* * *
Как будто на плантациях зимы,
Зардели мысли в плотных снах рассвета
О будущем – о состояньи тьмы,
В котором моего дыханья нету.
Там холод, симметричность и покой,
И души, что палимые страдали,
Я думаю, омоются водой,
Избавясь от страданий и печали.
Полна́ её река, и за порогом вод,
За тьмой грядущего, таиться откровенье
Иного бытия, что настаёт
Как прошлых идеалов воплощенье.
|
