|
* * *
Мне везет в пустынях Средней Азии:
Всюду попадаются оазисы!
Разве я когда-нибудь забуду
О своем бродячем ремесле?
Я сидел с погонщиком верблюдов
На зыбучем войлочном седле.
А самум над нами измывался…
Только он не страшен был для нас:
Шел верблюд в привычном ритме вальса…
А потом я пересел на КрАЗ.
Погостил я в юрте овцевода,
Будто шах в уюте и тепле.
Мне казашка подавала воду
В голосистой белой пиале.
И буровики, народ веселый,
Всем со мной делились, чем могли…
А ведь нам преподавали в школе,
Что пустыня – это край земли.
Но недавно встретился мудрец
С белою, как хлопок, бородою.
Он сказал, беседуя со мною:
— Ты ищи оазисы сердец…
ЗВУЧАНЬЕ ТИШИНЫ
В забое шахты, в гробовом молчанье
Мезозойской теплой глубины,
Я долго слушал
Тишины звучанье —
Исповедальной, строгой тишины.
Вздымался вал затухшего прибоя,
За ним второй вставал ему вослед…
Мне чудилось:
Дышала грудь забоя
Спрессованностью миллионов лет.
А я лучом моей холодной лампы
Высвечивал в той несусветной мгле
И прах костей,
И след когтистой лапы —
Все, что прошло когда-то по земле.
Переливались искрами песчинки…
Я жадно слушал, лежа на боку.
И так хотелось быть простой травинкой,
Но наверху — на солнечном верху!
Стоять-качаться у тропинки к дому,
Глядеться в мир, где буйствует весна.
И светлым гимном вечному, живому
Торжественно
звучала тишина.
НА РОДИНЕ НИЗАМИ
Я в жизни не бывал ни разу
(Хоть возраст к тридцати восьми!)
В предгорьях Малого Кавказа,
Там, где родился Низами.
И вот в который раз –
в который! –
Как будто забываясь сном,
Вдали в степи я вижу горы
В молчанье мудром, вековом.
В низинах сумерки намякли,
А в них, созвездьями горя,
Огни желтеющие саклей –
Точь-в-точь как капли янтаря.
Там очаги пылают жарко,
Овчиной пахнущий уют
И смуглые азербайджанки
Напевы древние поют.
Я осязаю этот запах,
Вдыхаю ароматный чад!
И старики сидят в папахах,
Как горы гордые – молчат.
Спят сладко-сладко в зыбках дети,
Таятся тени по углам,
И в полумраке, в полусвете
Собаки брешут по дворам.
А ночь обрушивает разом
Свой мрак над миром,
Над людьми.
О сказка Малого Кавказа!
О край, где вырос Низами!..
* * *
Люблю это время – час поэтов и дворников,
Золотая пора удивленных людей:
Полумрак мостовых, и задумчивость двориков,
И домашний напев голубей…
Вот прохожий прошел по делам своим дачным.
Просыпается в скверике птичий базар.
«День сегодняшний
Оченно будет удачным!» —
Так мне дворник знакомый сказал.
Он не так чтоб и стар, но завел для порядку,
Как по штату должно быть, метелки усов.
Мы с ним курим:
Я к слову, а он – «с устатку»,
Разговор наш – несколько слов.
А покой пробуждается, звуками полнится…
Мы прощаемся с дворником,
Я дальше иду…
Это утро, я знаю, надолго запомнится:
Подобных негусто бывает в году.
Воскресенье – отрада!
Ни забот, ни усилий,
Обновленный, шагаю по ранней заре.
Мне хорошие люди тебя воскресили,
Песня – юность моя,
В каждом тихом дворе…
НУЛЕВАЯ ПАЛАТА
Скажи – с чего опять не спится?
Тоска тягучая такая…
Окошком желтым горбольницы
Глядит палата нулевая.
В ней по-казенному негромко,
В ней цвета синего панели.
И незнакомая девчонка
Уж год как не встает с постели.
Покой больницы однозначен,–
Стремленье к солнечному свету.
А нам, бездельникам ходячим,
Нельзя входить в палату эту.
Ах, нам ее совсем не знать бы
В застолье доминошном нашем!
И гоготать –
пройдет до свадьбы,
Мол, мы на ней еще попляшем!..
Но, семеня и ковыляя,
Мы колобродим молчаливо,
И санитарка баба Рая
Так неуживчива, сварлива.
Но хмарь сегодня просветлела,
С небес и лиц согнала тучи,
И новость птицей пролетела:
Девчонке нашей стало лучше!
А мой сосед – он нытик малость –
Гремел, убавив плеч сутулость:
— А в нулевой-то оклемалась!
Ты слышь, сама перевернулась!! –
И «тихий час» стал сущим вздором:
Как на гулянье в выходные,
По тихим чистым коридорам
Пошли ходячие больные!
И, шумно в домино играя,
Братва костяшками стучала,
И санитарка баба Рая –
Ей-богу! –
солнышком сияла.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Ой вы, ночи белые,
Снежные поля!
Ой ты, колыбельная,
Сонница моя!
Мне тобой к чему бы
Нынче дорожить?
«Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!»
Из бригады танковой
Пел ее солдат,
Наклоняясь над планками,
Подбирая лад.
«Первым снарядом
Сорвало бензобак.
Из машины выбрался
Сам не знаю как…»
А с рассветом танковой
В огневую жуть.
До рассвета танковой
Надо б отдохнуть!
Но в ту ночь метельную
В дальней стороне
Пела колыбельную
Танковая мне.
Журавлиной стаею
Пронеслись слова.
Ах, как жаль, конца ее
Не дослушал я!
И под песню дивную
На печи уснул…
Утром разбудил меня
Орудийный гул:
Не мои ровесники,
Но почти юнцы
Допевали песню ту
В полюшке бойцы!
Плыл рассвет за ставнями,
Не от браги пьян.
И сверкал оставленный
На столе баян –
Золотыми планками –
Цел и невредим!
И бесслезно плакали
Женщины над ним…
МАЙСКОЕ УТРО
Тихо в жактовской нашей квартире.
За окном все поет о весне.
Ты чему-то хорошему в мире
Улыбнулась по-детски во сне.
Но слезинка-роса на ресницах!..
Что вломилось в твою тишину?
Скрип телеги – лихой колесницы,-
Что отца увезла на войну?
Или послевоенные беды
В изголовье угрюмо стоят?..
Твой отец не дошел до Победы.
До нее не дошел и мой брат.
Но знамена на улицах рдеют
И оркестры победно поют.
Ветеранов ряды не редеют:
В строй их дети и внуки встают.
Нам с тобой не глядеть бы в сторонке,
А, как память на все времена,
На подушках нести похоронки,
Как на тризнах несут ордена.
Пронести перед всеми открыто,
Пусть наш строй говорит и кричит:
«Это правда – ничто не забыто!
Трижды правда – никто не забыт!»
МУЖЧИНА, ИГРАЮЩИЙ В СНЕЖКИ
Хмельной не от хмеля,
Крещенный в огне,
Четыре апреля
Он шел по войне.
Под грохотным небом
Белели поля,
И тающим снегом
Дышала земля.
Он выжил, вернулся
Здоровый-живой.
И вот он схлестнулся
В снежки с детворой!
И вот он их учит
Покрепче слепить
Азартней и жгучей
По цели влепить.
И, комкая нервно
В ладонищах ком,
Он вспомнил, наверно,
О прошлом своем,
И замер устало,
Потухший, глухой.
Лишь сердце стучало:
Увиделся бой…
* * *
Вот – ищу зерно проблемы вечной.
Загляделся в полымя костра:
«Почему ты, молодость, беспечна?
Почему ты, старость, так мудра?»
Окатила молодость усмешкой,
Озорная, без морщин-обид:
— Если можешь чувствовать – не мешкай:
Будь что будет – кровушка кипит!.. –
По прилеску прокатилось эхо,
И от лунной заводи реки
Долетела позолота смеха,
У огня упала на пеньки…
А потом мне отвечала старость,
Прогревая кости у костра:
— Мне от жизни холодность осталась.
И не старость – холодность мудра… –
Сквозняки опустошили вечер –
Даже не услышишь комара…
«Отчего ты, молодость, беспечна?
Почему ты, старость, так мудра?..»
|
* * *
Спят низины в тумане.
Отзвенела страда.
Вновь дорога поманит –
Сам не знаю куда.
Снова золотом крыши
Заливает с утра.
Осень пламенем рыжим
Мне махнула с бугра.
Из мальчишеских весен
Вдаль с надеждой гляжу
И в пугливую осень
С тихой грустью вхожу:
Будет счастье-тревога?
Будет радость-беда?..
И уводит дорога –
Сам не знаю куда…
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Сегодня ночью первый снег
Округу запуржит.
Сосед мой – шустрый человек! –
Уж нарубил пыжи…
Он завтра улицей пройдет,
Добычею гордясь.
Сегодня ночью снег падет
На стынущую грязь!
Под сонным солнцем заблестит
Холодный – до беды!
И будет просто набрести
На заячьи следы.
Потом опять приснится мне
Охотник на бегу,
И дым, осевший на лыжне,
Остывший на снегу.
Подранок, обагряя снег,
Уйдет недалеко…
И эхо, как соседский смех,
Умрет легко-легко…
ПЕСНЯ
Все то, что в нас впиталось с колыбели, —
Неужто память выветрит из нас?
Вчера я слышал, ветераны пели:
— Артиллеристы, Сталин дал приказ…
И у пришедших пить и веселиться
За дружеским — за праздничным столом
Увидел я доверчивые лица
Солдат, когда-то шедших напролом.
А детвора притихшая сидела,
С поющих дедов не спуская глаз.
И песня незабытая звенела:
— Артиллеристы, Сталин дал приказ…
Затихла песня, певуны устали.
А тамада по фронтовой налил.
— Скажи, дедуля, кто такой он, Сталин? —
Мальчишка вдруг у дедушки спросил.
И замолчало шумное застолье,
Когда старик ответил малышу:
— Кто Сталин, говоришь? Да он — история…
А песню я тебе перепишу.
УЧАСТНИК ВОЙНЫ
Я помню, как участвовал в войне —
Писал бойцу, неведомому мне.
Молчал работой занятый барак,
В бараке печка освещала мрак.
И мне диктует дедушка Прутьян,
Нас двое, мужиков-то хуторян.
Потом к Прутьяну возвратился сын
И так кричал: «Видали мы Берлин!..»
А бабы — помню все их имена —
Печалились: «Проклятая война…»
Тогда встречали сорок третий год,
Барак посылку отправлял на фронт, —
Подшлемники, перчатки, свитера
И втиснуто меж этого добра
Письмо бойцу, неведомому мне.
Светло мое участие в войне!..
ПОЮЩИЕ КАМНИ
В скорбной Хатыни
Слышен ясней
Росною стынью
Голос камней.
Вслушайтесь, вслушайтесь —
Камни вздыхают, —
Камни Майданека,
Глыбы Дахау!..
«Вспомните клятвы,
Молитвы, обеты,
Люди! Войну прогоните
С планеты!»
Голос Хатыни —
Стон над полями —
Льётся святыми
Колоколами.
И заклинает
В горьком набате:
«Не забывайте!
Не забывайте!..»
МАЙСКОЕ УТРО
Тихо в жактовской нашей квартире.
За окном всё поёт о весне.
Ты чему-то хорошему в мире
улыбнулась по-детски во сне.
Но слезинка-роса на ресницах!..
Что вломилось в твою тишину?
Скрип телеги — лихой колесницы, —
что отца увезла на войну?
Или послевоенные беды
в изголовье угрюмо стоят?..
Твой отец не дошёл до Победы.
До неё не дошёл и мой брат.
Но знамёна на улицах реют
и оркестры победно поют.
Ветеранов ряды не редеют:
в строй их дети и внуки встают.
Нам с тобой не глядеть бы в сторонке,
а, как память на все времена,
на подушках нести похоронки,
как на тризнах несут ордена.
Пронести перед всеми открыто,
пусть наш строй говорит и кричит:
«Это правда — ничто не забыто!
Трижды правда — никто не забыт!»
* * *
Над блиндажом, над старым блиндажом,
Бросая тени
На ближайший дом,
Застыли сосны.
Бор дышал светлей:
Цвет облетал с уснувших тополей.
Молчал блиндаж,
Присыпанный листвой,
И весь в росинках,
как в слезинках-блёстках.
А перед ним, на просеке лесной,
Виднелась арка с надписью: «Берёзка».
Как в дом, вбегали в гильзу муравьи,
Качались в чистой голубени флаги…
Здесь грохотали смертные бои,
Здесь пионерам выстроили лагерь.
А на опушке золотился пляж.
День поднимал торжественные дали.
…Как две эпохи —
Арка и блиндаж
Друг перед другом
У просёлка встали.
* * *
Не слыхать с поднебесья привета,
Только посвист поземки по льду.
Неужели закончилось лето –
Скоротечное время в году?
И все чаще в напевах метели
Непонятный, таинственный зов.
Мы с тобою уже постарели,
Понимаем друг друга без слов.
А ведь было –
аукали горы,
Оглашая чистейшую высь.
Разговоры велись, разговоры,
И вразнос наши споры неслись.
Мы сметали устои, запреты,
Все сметали – во имя добра…
Не погасло в мне это лето,
Скоротечная в жизни пора…
* * *
Во всем с годами становлюсь разборчивей:
Что раньше пелось –
Нынче не моги.
На вас гляжу, друзья мои рабочие,
По вам сверяю дней своих шаги.
Вершители великого завета,
Хозяева высокого труда,
Собьетесь вы – беда для бела света!
А я собьюсь – так это не беда.
Мне б спеть свое, доходчиво и просто…
Да нелегко рождаются слова:
Ведь и у вас не те уже запросы,
Друзья мои, глазастая братва!
На вас гляжу, по вам сверяю голос:
Хочу поведать людям красоту –
Понятную, простую вашу гордость
И гордую, как правда, простоту.
* * *
Придумал лукошко – портфель парусиновый.
Не с голода промысел, так, не всерьез…
Осинник сберег для меня подосиновик,
Припрятала беленький стайка берез.
Иду, с долгим эхом играю в ауканье,
Вдыхаю лечебный настой синевы.
Прилягу, послушаю леса баюканье
На теплой перине опавшей листвы.
Не надо мне далей
за дымкой туманной,
Не надо иной надо мной высоты!
Всему благодарный,
Я тут первозданный:
И совесть, и думы, и руки чисты.
Со взгорка в овражек,
От деревца к деревцу.
Мне радостно тут, у зеленой родни,
В хорошее верится.
В светлое верится.
Ты только, Россия, себя сохрани!.
* * *
По сельской тропинке иду к большаку.
Костюм городской мой
кусты оросили.
За что полюбил на недолгом веку
Я эти вот стежки-дорожки России?
Должно быть, за думы-жаровни мои,
За мысли-костры, что сжигали и грели…
Читаю, как в книге, строку колеи,
Любуясь, ловлю поднебесные трели.
Открылся большак – и раздольно глазам!
Наверно, и впрямь я родился в рубашке:
Молюсь, как язычник, прилескам, полям,
Столбу придорожному, всякой букашке!
Мой предок далекий – он был узкоглаз…
Но нет узкоглазья
в моем поколенье!
В забвенье сословья, различия рас,
И взгляд мой распахнут от удивленья.
Свободный
шагаю под куполом дня,
И край материнский врачует ожоги…
Когда я умру,
схороните меня
На вечном холме
Возле русской дороги…
|
