НАТАЛЬЯ АНАТОЛЬЕВНА ЛАВРЕЦОВА
(1955-2022)

Поэт, прозаик, драматург, член Союза писателей России с 1994 года. Родилась в Карелии (город Кемь), детство и юность провела в Петрозаводске. Закончила Ленинградскую лесотехническую академию (1980), Высшие Литературные курсы (Москва, 1997). Работала лесоводом в Пушкинском Государственном заповеднике («Михайловское»), корреспондентом газеты в городе Судак, заведующим литературной частью в Государственном театре кукол (Петрозаводск), пресс-атташе при Государственном ансамбле «Кантеле».
Дважды лауреат премии Псковской администрации (за повести «Трость Пушкина», «Зеленое солнце» 2010, 2017 г); лауреат-победитель конкурса «Время драмы, 2014» в номинации «Пьеса малого формата», Челябинск (пьеса «Батарейка любви, или Тоска по Карлсону»); лауреат Международной Корнейчуковской премии — 2013 год, Одесса, «На лучшее произведение для детей» (повесть «Тайна забытого грота»); лауреат Международного конкурса «Славянская лира» (номинация «Поэзия», 2017 год, Полоцк); лауреат-победитель конкурса «Молодого драматурга» (Щелыково, 1997 г); лауреат Международной премии «Журнальный вариант» (Симферополь, 2014 год) за публикацию в журнале «Доля» художественного эссе «На экскурсию с Буковским» (прогулки по Пушкинскому заповеднику); дипломант «Романного семинара «Партенит 2011» (детская повесть-фентези «Свихнувшийся вагон), лауреат премии имени Бориса Кравченко (Карелия, Петрозаводск, 1997 год за повесть «Артемыч»), дипломант Международного поэтического конкурса «Венский литератор» (Вена 2013 г), лауреат конкурса «Иван Виноградов – духовный витязь России» (2011, Псков); лауреат Международной Пушкинской премии (Нью-Йорк 1997), других…
Автор пяти поэтических сборников, трех детских познавательных детективов («Трость Пушкина», «Свихнувшийся вагон», «Тайна забытого грота»), повести для юношества «Зеленое солнце», сборника повестей и рассказов «Возле Савкиной горы», книги по истории ансамбля «Кантеле» («Кантеле – ритмы судьбы»), других.
Печаталась в журналах «Север», «Карелия» (Петрозаводск), «Двина» (Архангельск), «Новый мир», «Согласие», «Слово», «Мир женщины» (Москва), «Доля» (Симферополь), «Бийский вестник» (Бия), «Русская провинция», других.

ИНТЕРНЕТ-СТРАНИЦЫ

Большая биографическая энциклопедия

Литературный Псков

БиблиоПсков

Издательство «Доля»

Интернет-журнал «Лицей»

Стихи.ру

Журнал «Карелия»

Страницы
в социальных сетях

ВКонтакте
Facebook

* * *

Поманишь – и сердце готово
Умчаться в чужие края.
И все же – роднее родного
Унылая эта земля.
Земля, где так тихо и пусто,
Где смотрится в озеро день,
Где так упоительно грустно
От тихих ночных деревень.

Земля то в стогах, то в погостах,
Что хата в резных образах,
Где все так правдиво и просто,
Что с болью зажмуришь глаза.

* * *

Да, все это было, и будет, наверное, когда-то:
Откликнется день, воровато и подслеповато,
Осенний, осиновый, в волю увязнувший в жиже
Расхлябанных улиц, раздрызганных русских Парижей.

О, русских провинций щемящее сладкое диво.
Не слишком парадно и складно, а все же – красиво.
И так не чванливо, и так же хватает за сердце,
Как в драке сбежавших заборов проворное детство.

И пусть не тоскует рука по просторным ухватам,
Но разве кто скажет, что этой руке слабовато?
И в самую пору пылится в музеях одежа,
Чтоб хлябать и хлябать по русским полям бездорожья.

ПУТНИК

Был город заперт снегом и вином,
Захлопнут в ночь, как пройденный задачник.
В пространстве, перевернутом вверх дном,
Был зачат мир и вновь переиначен.

Был город сном тысячелетья смят,
И сам не помнил, за грехи какие —
Был воздухом проказы заперт сад,
И площади стояли как глухие.

А путник был устал и весь продрог,
Он мял порог и говорил невнятно,
И на порог вода стекала с ног,
И речь была скучна и непонятна.

А в доме пахло сыром и теплом.
Он ждал в углу — и прочь его не гнали.
Но вдруг, что было явью — стало сном,
И в сне открылось то, что было явью.

Никто не принял речь его в расчет,
И в нем не угадал приход Мессии,
Но, вздрогнув, потеснился небосвод,
И сад зачат был угловатой синью.

А в комнатах косой ложился свет,
И спал в углу застенчивый прохожий…
А в мутных окнах зыбился рассвет.
Кончалась ночь. И жизнь кончалась тоже.

Числюсь по России

«Я числюсь по России»
(А. Пушкин)

Да, он сумел ответить просто,
Поэт недюжинного роста.
— Где числитесь? – его спросили,
Пытаясь выразить укор.
Ответил: — Числюсь по России.
И числится так до сих пор.

Так просто: «Числюсь по России»…
По облакам ее, по сини, —
Та синь слепит со всех сторон.
Ее колдобинам, ухабам,
И мужикам ее и бабам,
С глазами странниц и мадонн.

Самодержавной и державной,
Разгульной и непробивной.
Поэт – всесильный и бесправный,
И навсегда – невыездной.

…А там, над Соротью туманной
Все так же слышно: «Анна, Анна»…
И в липах вздох со всех сторон,
В узорном небе завитушка —
Знакомый росчерк: «Пушкин, Пушкин»!
Ах, Пушкин? Ну конечно он!

О, если бы меня спросили
Мне горло бы обжег вопрос,
И все же – «Числюсь по России»!
Сказала б, продохнув от слез.
По ней, такой самодержавной,
И разудалой, и хмельной,
Де жил великий и бесправный
Поэт, такой невыездной.

Здесь не дожди летят косые,
А стрелы льют из серебра…
И все же: числюсь по России,
С припиской: «Савкина Гора».

* * *

Кто ранен Савкинской весною –
С того и спрос уже плохой…
Оставив сердце под сосною,
Оставив душу под ольхой,

Сбивая ноги о пороги,
И долу кланяясь: Прости!
Все время плачешь о дороге,
Все время силишься уйти…

Но – обещание кукушки…
Туман над утренней рекой…
Но – звон косы! Но имя – Пушкин!
Но крест над Савкиной горой…

Дуэль

Поэту дали пистолет. Поэту — дали!
Заместо далей и карет, заместо талий.
Взамен гусарских эполет
Поэту дали пистолет…
И пулю круглую в живот
Поэту дали.

Поэту дали пистолет в живую руку,
Как будто может он держать такую штуку,
Чтоб осквернилась на века чужим предметом
Одна нежнейшая рука — рука поэта.

Поэт умеет восхищать и восхищаться,
Он может вызов принимать и отказаться,
Бокал шампанского пускать рукой по кругу,
Ах да, конечно же держать другую руку!
Он может рифмой на ходу вас уничтожить…
Но убивать? Но убивать — поэт не может!

Не в том тут дело, что рука его дрожала,
Что на ногах его земля не удержала,
Ведь если б даже он тогда убил Дантеса —
Он все равно бы не убил тогда Дантеса.
И как бы там не изощрялась после пресса —
Он защищал бы честь поэта от Дантеса!

И потому не он убил — тушите свечки!
И потому там кровь его, на Черной речке!
Виски сжимаю с наступающим рассветом —
О, лучше не был никогда бы он поэтом!

Был светским щеголем,
Картежником,
Повесой…
Тогда бы он, наверняка
Убил
Дантеса!

* * *

На Руси кода-то без причины
С чьей-то легкой повелось руки
Самых дельных, терпеливых, сильных,
Называть простецки «мужики»!

Он, мужик, он может дом построить,
Если надо – первым примет бой,
Он, мужик, не только в поле воин,
Если уж с тобой – то он с тобой!

Никогда с ним не бывает скучно,
К политесам разным не привык, —
Говорим, взирая равнодушно:
«Что же взять с него – ведь он мужик»!

То порою спорят без причины,
Пьют вино… Но, позабыв про страх,
Мужики, по имени «мужчины»
Очень тихо падают в полях.

Тост подымем – за таких красивых,
За простых, за наших мужиков,
На которых держится Россия.
На которых держится – любовь!

* * *

Надену юбку узкую,
Чтоб воздух тонким стал,
Чтоб женщину французскую
Ты в русской увидал.
Чтоб шармом обольщения
Вокруг заволокло,
Чтоб всем на восхищение
И лишь тебе назло!

Чтобы с гримасой нервною
Ты взгляд не оторвал,
Чтобы «несносной стервою»
При всех меня назвал.

Да, стерва, да, французская,
Да, с музыкой в крови…
А может — баба русская,
Сгоревшая в любви?

Что может все почувствовать,
Весь мир перевернуть,
И даже юбку узкую
На бедра натянуть.

Ввернуть словечко скверное
Без всякого стыда…
В любви ж признаться первою
Не сможет. Никогда!

* * *

Ты назло мне сегодня чертовски красив,
И в насмешливых сумерках дня
Молча тянешь негреющий аперитив,
И совсем не глядишь на меня.

Да и я на тебя – не гляжу, не гляжу,
Но, впадая в космический бред,
Я с попутчиком новым о счастье твержу –
О том самом, которого нет.

А у женщины рядом уверенный вид,
И магнитное время дробя,
На тебя она с вызовом тайным глядит –
Так, как я не гляжу на тебя!

И пока вот так каждый – глядел, не глядел,
Но, подслушав сердец диалог –
Легкий маленький ангел вблизи пролетел,
И два сердца собой уволок.

* * *

Приходи, поболтаем с тобой, посидим.
Почитаем стихи, на огонь поглядим.
Помнишь, в кухоньке тесной уютный камин?
Помнишь, как я одна?
Помнишь, как ты один?

Только где тот камин, только где — то тепло?
Все куда-то исчезло, ушло, утекло…
И остались слова в мире мертвых витрин:
Помнишь, как я одна…
Помнишь, как ты один…

* * *

Скажи мне грубые слова, скажи мне нежные,
Скажи мне прежние слова, скажи мне прежние.
Пусть не кружилась голова когда-то ранее,
Жду те же самые слова, как ждут признания.
Скажи и тут же позабудь, давясь от ревности,
А я скажу: «Какая муть, погряз в нелепости»!
И мы опять на пару лет с тобой расстанемся.
И будет мрак и будет свет, и снег на станциях.
Но я вернусь, чтоб лишь тебе сказать ты по прежнему:
Скажи мне грубые слова, скажи мне нежные…

* * *

Были руки тонкие, были губы теплые,
Звали – амазонкою, ну а проще – Феклою.
Феклою-Феклушею за душнЫми стеклами.
Вы ее не слушали, чего слушать Феклу-то?
Фекла Александровна, Фекла Герастритовна…
Что-то иностранное, что-то знаменитое.
Фекла Калиостровна – ах, не слишком просто ли?
В деревенском домике под ночными звездами.

Не земля качается – под ногами рОздыми,
На земле прощаются двое в тесном воздухе.
Фекла Терпсихорова, вам ли быть сердитою?
Поделили поровну мир весь, до корыта вы!
Сколько в мире хлама вы выгребли рассеянно,
Фекла Уильямовна, Фекла Одиссеевна.
Паруса все спущены, все «корсары» крякнули,
Так оставьте ж вы ему хоть дыру от якоря.

Все слова что сказаны – стали просто звездами.
Фекла Инострановна, Фекла Калиостровна…

* * *

Если ты от боли не заплачешь,
Если я от боли не заплачу –
Значит, ничего ты мне не значишь.
Значит, ничего тебе не значу.

Стану ли я ветром в чистом поле,
Ты ли ветром чисто поле тронешь –
Я волчицей по полям завою,
Ярым волком ты поля покроешь.

По канавам, ямам, буеракам,
Полицейским свалкам, косогорам,
Нам, таким отчаянным собакам
Не сидится дома под затвором.

Оттого торчим в своих темницах,
Запершись на тысячу запоров…
Чтобы даже не могли присниться
Буераки, ямы, косогоры…

* * *

Белой ночью с темным черносливом,
Темной ночью, с белой пахлавой,
Кто-то быть хотел таким счастливым,
Что табак любви просыпал свой.

С имбирем, лавандой, лавровишней,
Кориандром, мускусной трухой…
А вот видишь, как оно все вышло:
Сам – не мой, и значит, сам не свой.

Что там небо – в крупку ли, в горошек?
Что в программе — тризна или пир?
Здравствуй, несгораемо хороший,
Потерявший запах специй, мир.

* * *

Неужели и вправду закончилось лето?
Вроде – лето не лето, зима не зима…
Ах, как хочется солнца и теплого света,
Тонких лилий на речке, сводящих с ума.

Гордых аистов, что поделили на части
Своенравной походкой сезоны дождей…
Ах, как хочется счастья, как хочется счастья!
Белых лилий и аистов в копнах полей.

Чтоб однажды вдруг все повторилось сначала,
И уже никогда никуда не ушло:
Аистиха чтоб белые крылья качала,
Охраняя ее, поднял аист крыло.

* * *

Полюби меня в старом халате,
В рваных валенках – гнезда в них вить.
Если хватит тебя… Если хватит,
Если хватит — на что полюбить!
Что соседские груши срывает,
И кидает, кусая, в зенит…
Что не помнит тебя и не знает,
И тебя никогда не простит!

Непроснувшейся, злой и усталой,
Что мосты все сжигает до тла,
Что цветочек свой вырастив алый –
У себя же его сорвала.
Но в саду среди местных Парижей
Все прядет Ариаднину нить,
Чтобы выжил Тесей, чтобы выжил!
Вот такую слабо полюбить?

В тусклом платьице, в старом халате,
Что отмыла свой мир добела.
Нет Феррари такой, Мазерати –
Чтоб она до нее снизошла.
И среди Византийскийх пейзажей
Вдруг застынешь, дурак дураком,
И увидишь трубы вернисажи,
Что не в небе рисует дымком.

И уже не посмотришь налево.
А посмотришь – увидишь звезду:
В твоем сердце прошла – Королева.
В рваных валенках, в старом саду.