Владиимир Клевцов

Владимир Васильевич
КЛЕВЦОВ

Клевцовродился 10 сентября 1954 года в городе Великие Луки Псковской области, детство провел в поселке Локня, с 1961 г. живет в Пскове. Окончил Великолукскую сельскохозяйственную академию в разные годы лаборантом, лесником в заповеднике, помощником наездника на ипподроме, корреспондентом, заместителем редактора и редактором псковских газет.

Печататься начал в областной газете «Молодой ленинец» и детских изданиях Ленинграда и Москвы. В 1986 г. в московском издательстве «Современник» вышла первая книга «Дельта».

Работает в жанре традиционного русского рассказа, нередко используя элементы юмора и гротеска. Для творчества В. Клевцова характерна и пейзажная лирика.

Трижды становился лауреатом литературных премий Администрации Псковской области, Лауреат всероссийской Горьковской премии, книга «Шаг в бессмертие» удостоена звания (совместно с О. Дементьевым) по номинации «Событие года». Занесен в книгу «Золотая летопись славных дел Пскова».


ЖИЛИ БЫЛИ ДЕД ДА БАБА…

В молодости у Насти и Вени был случай, когда они почти похоронили друг друга. По народному поверью, это определило их судьбу — жить долго и вместе, хотя редкий день проходил, чтобы они не поспорили.
Случай произошел вскоре после свадьбы. Настя уже ходила беременной, и в лице у нее проступила какая-то неземная чистота и озаренность, точно в доме постоянно зажигали свечи. Вениамину, любившему на нее смотреть, казалось, что половину времени теперь Настя проводит с ним на земле, а другую половину обитает в неведомых высях, может быть, среди облаков, и боялся окликнуть ее громким словом.
Перед самыми родами из соседнего района, от брата Вени, пришло письмо: он тоже играл свадьбу и приглашал к себе. Веня уехал, и страшившаяся оставаться в одиночестве Настя ждала его, как и было обещано, на второй день. Но прошел и третий, и четвертый, а муж не появлялся. [spoiler effect=»phase» show=»Читать полностью»]В это время по местному радио передали сообщение: на обочине дороги обнаружено тело неизвестного мужчины, сбитого машиной. Указывались приметы — приблизительно возраст, рост, во что одет, и была просьба ко всем жителям: если кто-нибудь знает — сообщить…

Настя, не дослушав, уже поняла: ее Веня, спешивший к ней пешком, и есть неизвестный мужчина. Зажав рот ладонью, она опустилась на стул, загнанно озираясь по сторонам. Все вдруг сразу стало ненужным. Незачем было больше топить печь, готовить еду и даже рожать ребенка. Незачем и жить. Потом, спохватившись, она сквозь метель отправилась в райцентр (идти было три километра). Все время в спину дул ветер и заносил оставленные в снегу торопливые шаги. Неродившаяся еще дочка била ее ножкой в живот, и Настя дорогой подвывала — от жалости к себе и Вене.
В райцентре ее провели в холодный подвал с блестевшим на стенах инеем, где было все-таки теплее, чем на улице, откинули простыню, показали тело… Ничего не видевшая от слез Настя Веню признала.
В колхозе ей обещали ссуду на похороны, а рабочие пилорамы, где Веня работал заведующим, сколотили крепкий гроб из дубовых, приготовленных для санных полозьев плах крест.
На следующий день Настя поехала на колхозной машине в райцентр — забирать мужа.
— Вот, Венюшка, — шептала она, — не удалось нам пожить вдвоем в своем доме, вырастить наших детушек. Новый дом я для тебя приготовила, на веки вечные в него переселишься.
В ее отсутствие заявился Веня. Он и правда добирался пешком и, увидев во дворе крест, а на веранде недавно внесенный с улицы, еще с налипшим на днище снегом гроб, решил, что у Насти были преждевременные роды и она умерла. От нахлынувшего горя Веня зажмурился и тягуче, сквозь сцепленные зубы, замычал. И много надо было что сделать: сбегать расспросить соседей, поспешить на почту отбить родителям и братьям Насти теле¬граммы, — но он машинально сделал то, к чему привык за последние дни на свадьбе: достал из кармана полушубка распечатанную бутылку водки, налил стакан и выпил… Тут и вошла в дом растерянная Настя. Сбитый машиной мужчина при близком осмотре оказался каким-то бродягой, и на правой груди у него была выколота татуировка с неприличными словами.
Гроб с крестом Веня собственноручно разобрал и отнес доски на пилораму, хотя ценный материал был уже списан по накладной на непредвиденные расходы. А Настя и Веня еще несколько лет спорили, кто из них тогда больше горевал и кто кого любит сильнее.
К старости дед Веня и баба Настя стали спорить чаще, но все по пустякам, а не о том, кто кого сильнее любит. Если Настя говорила, что завтра будет дождь, Веня обещал солнечную погоду. Даже вместо того чтобы облысеть, дед Вениамин, наоборот, из чувства противоречия совсем заволосел: брови у него сгустились, половину лица занимала широкая борода, которая, когда он улыбался, раздвигалась и лезла на плечи. Стричься он не любил. От запаха одеколона, которым несло из открытых дверей парикмахерских, дед Вениамин чувствовал муторную, как с похмелья, дурноту и со временем стал похож на дремучего лесовика, неизвестно зачем поселившегося в деревне.
Впрочем, он и был лесовиком и вместо помощи по хозяйству целыми днями пропадал в лесу — то за ягодами и грибами, то за ивовым прутом для плетения кошелок и корзин. Настя была уверена, что поступает он так тоже из чувства противоречия, пото¬му что сама она была домоседкой и никуда дальше райцентра не выезжала.
Настоящей ее гордостью были огород и сад. Осенью огражденный забором сад тяжелел от урожая и издали был похож на ветхую корзину, в которую горой насыпали яблок. Сами яблони стояли в подпорках, но нижние ветки все равно свисали до земли. Когда на улице, сотрясая округу грохотом, проезжал трактор, яблоки осыпались. Падали они и ночью, в полной тишине, и тогда стук от падения так сотрясал округу, словно в землю била копы¬том лошадь.
В ветреную погоду яблоки сыпались градом, и казалось, уже не лошадь одиноко бьет копытом, а несется по саду, мотая грива-Ми, целый табун. Под яблонями после такого ненастья нельзя было ступить, и бабка ходила по саду осторожно, как по неровной булыжной мостовой.
Настя никогда не жила богато: и когда они с Веней работали и растили двух дочерей, и сейчас, на пенсии. Денег не хватало, и поэтому каждую работу она привыкла оценивать с точки зрения ее прибыльности. С леса она никакой прибыли не видела, и это было еще одной причиной их с Веней споров. Леса в округе стояли низинные, сырые, и росли здесь, прячась в колеях забытых дорог и в высокой траве по перелескам, только волнушки и еще маслята, настолько скользкие, что в деревне их называли «сопливыми». Собирать «сопливых» деду было одно мучение: они не давались в руки и, уже срезанные ножом, время от времени норовили выскользнуть из корзины. И в конце концов выскальзывали, потому что, когда он возвращался из леса, корзина нередко оказывалась пустой.
А вот сад-огород кормил, и еще оставались деньги, чтобы выслать дочерям и внукам. Нагрузив тележку огородными дара¬ми, Настя два раза в неделю отправлялась на рынок в райцентр. В первую очередь везла огурцы и зелень, вскоре поспевали помидоры и картошка, а потом дело доходило и до яблок, которые про¬давались особенно хорошо, потому что — так повелось — в рай¬центре своих садов почти ни у кого не было.
В августе яблоки начинали созревать, и ночами, когда не спалось, Веня и Настя поочередно выходили из дома: Настя — чтобы покараулить сад, а дед неизвестно зачем; может быть, ему не терпелось уйти в лес, и он только дожидался рассвета.
Августовские ночи были темные. Дед плотно усаживался на крыльцо и смотрел на звезды. Сначала они были почти не заметны, но, когда глаза привыкали к темноте, звезд становилось больше, свет их был ярче, колючей, и деду Вене казалось, что сверху на землю тихо спускается снегопад. О снегопаде мысли появлялись потому, что близилась зима, а если зима будет снежной, то навалит сугробов и из дома никуда, кроме как по расчищенной дороге, не уйдешь. Дорога же здесь одна — в райцентр, где на каждом углу пахли одеколоном парикмахерские, и делать ему там нечего.
Насте звездное небо виделось похожим на раскинувшуюся над ней могучую яблоню. И если какая-нибудь звезда, прочертив полосу, летела вниз, она представляла ее сорвавшимся яблоком и привычно ждала в своем саду стук от падения.
В эти тихие часы все мысли и заботы исчезали и думалось о другом. Ее радостно удивляло, как разумно устроен мир и даже сейчас, ночью, когда все должно замереть в ожидании рассвета, жизнь не останавливается ни на минуту. Плещется, двигаясь между двух берегов, река, гудит, отправляясь с разъезда, поезд, и главное, что, как и днем, зреют плоды на деревьях и овощи на земле.
Выходя в сад, Настя подолгу стояла, сама не зная зачем, слов¬но могла услышать то, что в обычное время услышать никому не дано: звук, рождаемый яблоком, когда оно наливается в тиши соком, или шорох раздвигаемой картофелем земли. В отличие от Вени она и о зиме думала без сожаления и горечи, потому что близилась самая желанная пора — копка картошки и сбор яблок, когда можно оценить все выращенное за лето и порадоваться урожаю.
Яблоки она снимала уже перед самыми заморозками, обязательно в солнечный и прохладный день. Утренний плотный туман, сквозь который едва проступали темные крыши домов, быстро таял, и над головой высоко синело небо. Поднявшееся солнце светило прощально-ярко, как бы из последних сил, роса держалась почти до полудня. Облитая росой, блестела в траве паутина. Узор ее был похож на днища корзин, которые плел дед. Лишь на деревьях, между ветвей, паутина была сухой, невидимой и липла на лицо и руки собирающей яблоки бабы Насти.
Поздние сорта — антоновку и осеннее полосатое — она снимала вручную, чтобы не побить. Это не летние белый налив и мельба, которые можно отрясти, а потом с быстрым хрустом поедать одно за другим. Осенние и зимние яблоки Настя складывала в ящики со свежей, принесенной с колхозного поля соломой. Клала она их осторожно и бережно, яблоко к яблоку, точно поленницу. Потом дед относил ящики на веранду, откуда во все концы открывался вид на поредевший, засыпанный листьями сад, и всю долгую осень, до самой зимы, по дому витал сладко-кислый, терпко-душистый запах яблок, такой же привычный, как тепло про¬топленной печи.
А зимой, как того и боялся дед Вениамин, почти все время шел снег. В оттепель он налипал на ветки яблонь, повторяя их Изгибы, потом мороз его сковывал, и ветки становились похожими на сосульки, отчего ветер звенел в них стеклянно.
Вечерами дед с бабой подолгу засиживались за столом и, умиротворенные, старались не спорить. К чаю Настя приносила с веранды решето яблок и угощала Веню.
— Ты попробуй, душистые-то какие, — говорила она, поставив на стол решето, где сверху лежало самое огромное, самое красное, для показа приготовленное яблоко.
— Соленые грибочки тоже хороши, — вздохнув, мягко возражал Веня, — если со сметаной. Принеси, Настя, заодно и грибков.
— Грибы не яблоки, — замечала бабка, — они только с водкой хорошо идут.
Понимая, что они сейчас могут заспорить, дед Веня замолкал и глядел в окно. На улице гуляла пурга, яблони тонули в снежном мраке. Ветер дул неровно, порывами, то с левой стороны, то с правой, и космы снега, пока ветер менял направление, на секунду застывали перед окном и тут же вновь с визгом уносились прочь, таща за собой нескончаемый хвост из мельтешащих снежинок.
Все это не нравилось деду Вениамину. Настя, наоборот, радовалась снегопаду, потому что весной снега растают и обильно напоят землю. Тогда яблони, огурцы, помидоры, картошка ни в чем не будут знать нужды и снова уродятся на славу. А Веня с мрачной сосредоточенностью думал о том, что теперь заметет, наверное, и последнюю дорогу — до райцентра и если взбредет ему в голову неразумная мысль податься в парикмахерскую, то все равно будет не дойти, и хочешь не хочешь, а сиди дома.[/spoiler]

 

Тройка

Е.К.

Еще в конце ноября, сразу после первого снегопада, устанав­ливаются и первые морозы. Деревья, раскинув ветви, закуржавели и при ясном небе сверкают, как начищенные. Все вокруг замерло, в неподвижном воздухе летает мельчайший иней. Кажется, что землю окунули нашем краешком в воду и выставили под холодное солнце леденеть.
— Вот и зима, — говорят люди, радуясь морозу, чувствуя прилив бодрых сил.
Радуются и дети, у них уже приготовлены санки и фанерки, все, на чем можно кататься с гор. И в первый воскресный день они выбираются на берега Великой, Охваченные веселым ужасом, они бросаются вниз, навстречу широкому речному полотну, лица на ветку румянятся, и катятся с горы один за другим, как просыпанные яблоки.
В прежние годы в это время на ипподроме готовили к новогодним праздникам тройку лошадей. Взволнованные предстоящей поездкой, наездник и помощники выводили во двор конюшни коренника, орловского рысака Опала, как и положено, серого в яблоках, катили тяжелый шарабан на резиновом ходу, похожий двумя своими оглоблями на рогатого жука. Весело переругиваясь, запрягали жеребца, обматывали «для шику» красней лентой дугу, навешивали невесть откуда взявшийся позеленевший колокольчик.[spoiler effect=»phase» show=»Читать полностью»] Рядом, наблюдая за суетой, стояло начальство в теплых пальто и шапках, стояло прочно и непоколебимо, как тумбы, и сторонилось, когда из соседней конюшни приводили присяжных — двух ярко-рыжих ахалтекинцев, под кожей которых, переливаясь, играли мышцы. Дурачась, ахалтекинцы хватали из под ног свежий снег, задирали головы, норовя встать на дыбы. — Побалуй у меня, — грозились помощники, молодые парни, приседая и натягивая повод.
Наконец все готово. Опал стоял в упряжке спокойно, зато пристяжные и тут не могли успокоиться, мелко-мелко перебирали на месте ногами, точно земля обжигалась. Наездник забирался первым, брал вожжи, ожидая, когда загрузится в шарабан начальство, и выводил тройку на беговую дорожку.
Неуклюжая в начале, позванивания при каждом шаге сборкой, на дорожке тройка преображалась. Коренник переходил на трот, игривые ахалтекинцы, скакавшие еще вполсилы, загибали набок головы на длинных шеях, и спереди это походило на распустившийся цветок. Сделав круг, тройка сворачивала к распахнутым воротам, покинув ипподромный простор, выезжала в тесноту улицы и, набирая скорость, неслась вниз мимо старого Немецкого кладбища к Пскове, к деревянному мосту. Мелькали перила, мелькало, пропадая с глаз извилистое русло реки, и в следующий миг тройка начинала подниматься в гору.
Комья снега из под копыт коренника били в жестяной передок шарабана, снег от ахалтекинцев, кувыркаясь, взлетал вверх, и шарабан мчался в белой кутерьме, словно на всем ходу врезался и пронзал сугроб. Наездник держал вожжи в вытянутых руках, зажав в кулаке хлыст, кончик которого покоился у него на плече. Но вот он ставил хлыст торчком, слегка отпускал вожжи, Опал переходил на резвую рысь, из ноздрей двумя пушистыми усами вылетал пар, пристяжные, уже не играя, впрягались всерьез, колокольчик заливался смехом, радуясь скорости. И тройка с такой легкостью выносила шарабан наверх, словно он был игрушечный, словно не тяжелее спичечного коробка.
И уже как видение, как что-то сказанное, проносилась тройка по центру города, накрыв собой половину проспекта. Смущенное вниманием, лихостью, сделавшимся шумом, начальство сидело не поднимая глаз, держалась за борта шарабана, ругало себя, что решилось поехать, и дружно, как по команде, подскакивало на ухабах. Грохот копыт стоял на весь Псков, но наезнику и этого казалось мало. Направив кончик хлыста, как указку, вперед, он снова ослаблял вожжи, мелькание ног коренника сливалось в сплошную полосу, скакавшие галопом пристяжные вытягивались в струнку.
— Давай! — громко, от полноты чувств кричал наездник, неизвестно кому и неизвестно зачем, потому что лошади и так «давали».
Редкие встречные машины жались к обочине, передние прибавляли скорость, прохожие останавливались и долго смотрели вслед про­мелькнувшей тройке, которая, дыша почти печным жаром, краснея высокой дугой, пропадала за поворотом, где открывался вид на кремль, на крепостные башни, стены и купола Троицкого собора, озаренные солнцем… Так и исчезала тройка. И все, кто ехал тогда в шарабане и те, кто смотрел ей в вслед, не знали, что исчезает она навсегда.
Это было давно, почти сорок лет назад, а сегодня в городе опять зима, опять метель. В городе метель не так заметна, прячется за домами и вырывается из-за угла лишь затем, чтобы наброситься на пешехода, запорошить его снегом.
Зато в деревне сейчас раздолье. Метель начинается здесь днем, начинается не страшно. Бежит поземка, закручивая на дороге снежные воронки. Мгновенно появляясь и быстро исчезая, воронки еще похожи на играющих с собственным хвостом котят. Но к вечеру все деревня тонет в снежных вихрях, которые несутся вдоль улицы, как по трубе, с ревом и свистом. Порой ветер стихает, чтобы задуть с новой силой, и тогда из затопленной печи клубами врывается в избу дым.
Но в доме все равно хорошо. Можно сидеть у окна, всматриваясь, как в сгущающихся сумерках погибельно раскачиваются деревья, слушать рев метели, удивляться мельканию снега, невольно вспоминая под быстрое мелькание давний бег тройки. Было ли это на самом деле, этот бег под нависшими над дорогой заснежен­ными деревьями? Был конечно, но уже не повторится, навеки сгинули тройки, пропали в снежном дыму, затих перестук копыт и никогда-никогда не услышат улицы, никогда не огласятся просторы русской равнины смехом и плачем поддужных колокольцев…
А тем временем метель все сильнее и сильнее, на улице все тревожнее. И, усиливая тревогу, натужно, на одной ноте, как лютый зверь, воет застрявший в снегах у самой деревни грузовик. И там, где он застрял, двигается, колеблется над полями сплошная стена снега и веет оттуда, как из пропасти, неживой пустотой. Дымятся верхушки сугробов, сильнее раскачиваются деревья, кажется, скоро ветер выдует из деревни все живое.
На крыльцо, придерживая шапку, выходит сосед. Куда и зачем вышел он в непогоду, что ему делать, как не пропадать, среди мечущихся вихрей? Метель сразу запеленала его в белый кокон и не успевает он сойти с крыльца, как вдруг исчезает, словно, подхваченный ветром, уносится в поля, в непроглядною белесую муть. Лишь дома стоят твердо, похожие то на гребни скал, то на пережидающие шторм корабли. Так они и будут стоять, пока не стихнет непогода, не выглянет между низко бегущих облаков солнце и не вернется из полей замерзший до стеклянного звона сосед, два дня назад занесенный туда метелью. [/spoiler]

ГИПЕРССЫЛКИ

Литературные портреты
от Владимира Клевцова:

Игорь Григорьев
Светлана Молева
Юрий Куранов
Николай Тулимонас
Евгений Борисов 
Григорий Дегелев

Публикации на Псковском литературном портале

Книга «Голос с дальнего берега»  в нашей электронной библиотеке

Об авторе — в сети интернет

Библиопсков

Псковиана

Литературный Псков

Библиотека им. В. Каверина

Лауреаты Горьковской премии

Произведения в сети Интернет:

«Шаг в бессмертие» — официальная страница книги

Гусь Лапчатый

Небесная пехота

Наездник

Браконьер