Клевер
Вечер тянет бабу Надю
Сесть за пяльцы в уголке,
Вышивает баба гладью
Клевер на льняном платке.
Вспоминает: в сорок пятом,
За извилистой рекой
Собирали с младшим братом
Клевер красный луговой.
Слаще он всего на свете!
Огоньком горит в руках!
И свистит-гуляет ветер
В детских, впалых животах…
Развалился — эх, предатель! —
Туесок с прогнившим дном.
И догнал их председатель,
По лопаткам бил кнутом…
Тот трилистник незабвенный-
Цветом крови на платке.
Снится бабе: немец пленный
Клевер варит в котелке.
* * *
Понемногу уходишь. Не сразу, а так-
Все по капле одной, по крупице.
Свет идет за тобой, опускается мрак
И слетаются снов вереницы.
Ты уходишь. Угрюма безмолвная рать
Твоих книг на моей пыльной полке,
С каждым днем все трудней в простынях отыскать
Мне твой запах смородинный, тонкий.
Не препятствую. Только смотрю не дыша:
Отступает тепло постепенно.
Так должно быть уходит из тела душа,
Или кровь утекает из вены…
Не позволишь надежде дурачить меня
И подаришь билет на забвение…
Жить наощупь отныне до крайнего дня,
Мы теряем любовь, словно зрение.
* * *
Чашка разбилась. О бабушке память.
Слезно осколки блестят на полу…
Я осторожна, чтоб пальцы не ранить,
Сердце не ранить — уже не смогу…
Пели тихонько, грустили над книгой…
«Старый да малый!»- шутила родня.
С бедным делиться последней ковригой
Ты научила меня.
Кажется — нет, ничего не случилось,
Есть в доме чашки, какая печаль?
Но отчего, объясни мне на милость,
Стал таким горьким чай?.. |
* * *
Старый дом у реки, где на привязи лодка
Дремлет носом зарывшись в белёсый песок,
На поленнице кот изогнулся как скобка,
И от солнца горяч его бархатный бок.
Он тягуч как смола, вечер праздный и длинный,
И купаются мухи в ведре с молоком,
Между рамами окон краснеет калина,
И притихла гармонь под цветным рушником.
Поглядишь – тяжелеют ресницы от влаги,
Вдруг поймёшь, что все истины мира – просты…
Как светло оттого, что из белой бумаги
Распустились на старой иконе цветы…
Во дворе пахнет сладостно скошенной мятой,
Тонконогая лошадь вдали на меже,
Я была здесь такою счастливой когда-то…
Здесь теперь меня нет. И не будет уже.
* * *
За тщету прошлой жизни отныне дано
За сплетеньем чернеющих веток – окно…
В нём живой, ровный свет, различимый едва,
Так пронзительно прост, как молитвы слова.
Мнится мне: всё, что будет и было давно-
Сон и морок, а подлинно – только окно,
Где проросший сквозь тьму, свет явил благодать…
Не оспорить его никому, не отнять.
Гриня
Уродился Гриня дураком.
Кирзачи надев на босы ноги,
Ходит по деревне с батогом,
Словно странник по большой дороге.
То поёт, кривляется, как шут,
То заплачет, в рукава сморкаясь,
Пожалеют мужики, нальют,
Из бутыли, если что осталось…
Порвана рубаха на плече,
И соседи выгнали за двери.
Кто ему, бедняге, и зачем
Этот путь бессмысленный отмерил?
Муча сухарём беззубый рот,
Он пойдёт походкой воробьиной…
Вновь детей безжалостный народ
Забросает окна его глиной.
Жалобно наморщено лицо,
Волосы нечёсаные в сене…
Он вздохнёт и сядет на крыльцо,
И гармонь поставит на колени…
Его пальцы, словно мотыльки,
Запорхают. Музыка живая
Разольётся с силою реки,
Ни конца не ведая, ни края.
Потечёт по полю, через лес
Горькое и светлое посланье…
На худой груди нательный крест
Задрожит от частого дыханья.
Он в минуту эту не один,
Будто кто с небес его приметил…
Эх ты Гриня, Гриня, божий сын,
И тебе есть музыка на свете. |
