Архив метки: Татьяна Лаптева

Война и судьба в поэзии Станислава Золотцева

Война и судьба в поэзии Станислава Золотцева
(«Сыновняя поэма», 1991)

493598bfПоэт Станислав Золотцев называл своё поколение – «дети Победы». Его рождение приходится на послевоенное время — вторую половину сороковых годов ХХ века. Тогда возвратившиеся с войны отцы этого поколения принялись восстанавливать жизнь. И родная земля, измученная и истерзанная войной, покрытая руинами, начинала возрождаться. И позднее поэт в своих стихах создал этот образ родного Пскова, восставшего после войны — живописного, вечного:

«И над быстрой и мягкой водой
Возвышается шеломом былинным
Отчий берег, вольный город седой
В самоцветах бузины и рябины.
Это – мой нерукотворный венец,
С плотью, духом и судьбой нераздельный.
Древний край, где мать живёт и отец,
Для меня – не только место рожденья….»
(«Сыновняя поэма»)

Нелёгкий жизненный и страшный военный опыт поколения отцов Станислав Золотцев сохранил в своих стихах о войне.

«…Сотни раз моя река сливала с кровью
Светлоокую широкую струю.
И стоят над ней боры в одежде вдовьей,
И над ней перед зарёю я стою.
…Хлебом тронут, лихолетьем не отмечен,
Дым над крышами курится, тих и вечен,
С болью Родины сливая боль мою…»

Поэзия Станислава Золотцева на тему войны своеобразна прежде всего тем, что согрета любовью к отцу-воину и матери-беженке, состраданием к их судьбе, восхищением той неизбывной нравственной и духовной силой, которая помогала им переносить бесчисленные беды и испытания в годы военного лихолетья, а отцу помогала оставаться защитником и надеждой для всех, кого он с другими солдатами – воинами защищал и освобождал в этой, ставшей величайшей за всю историю, войне.

«…Ты мне – исток всего, что стало мной,
Творец Победы, мой творец – родитель…»

«Военная» поэзия Ст. Золотцева обрела свой особенный стиль. В своих сюжетах и образах — она не фактическая – не документальная. Это – словно воспоминания о войне, созданные и пережитые силой воображения поэта — за его отца, за его прадедов-псковичей, переживших войны далёких веков.

«…Мне и чудится порою,
Что далече, перед раннею зарёю
Вновь набатом оглашается река…»

Это — стремление в какой–то степени испытать то, что испытали наши отцы и деды, разделить непомерную тяжесть этих испытаний.
«Сын своего отца
И матери своей,
Сын рода своего и своего народа,
Я – как в живой огонь и как в живую воду –
Вхожу в тайник их счастья и скорбей…»

Всем детям отцов, сражавшихся на фронтах Великой Отечественной войны, хорошо знакомо их многолетнее послевоенное молчание , их нежелание делиться фронтовыми воспоминаниями. Пережитое было таким громадным бедствием и таким тяжелым грузом в памяти, что уже не получалось такого диалога, как: «Скажи-ка дядя, ведь недаром…».

«…Только раз ты поведал – а мне всё же снится
и снится
этот гарью, и потом, и порохом дышащий сон:
ты встречаешь войну
на степной хлебозорной границе,
и в полынную ночь вдавлен танками ваш батальон…

…А в тебе отзывается
Болью свинцовой поныне,
Незабытою горечью первых военных дорог
Этот запах полыни – тобой обагрённой полыни,
Как щемящий укор и как самый тяжёлый урок…»

Для всего народа нашей страны, для всех послевоенных поколений Великая Отечественная война не превратилась и не должна превратиться в миф, легенду. Эта война началась как величайшая трагедия для наших людей и стала величайшим освобождением для всего мира. И люди должны помнить и эту трагедию, которая отозвалась на судьбах и жизни многих военных и послевоенных поколений, и эту сияющую, триумфальную, лучезарную Победу, которая на самом деле была ратным трудом, воодушевлённым, самоотверженным, вдохновлённым великой идеей освобождения и – возмездия.

«…Но урок – не позор, если он не проходит бесследно,
И тропа отступленья в июньской полынной степи
Привела тебя к майской сирени победной…»

«…как живая вода – на смертельной беде настоялась
Эта лютая воля, сломившая чёрную рать.
И спасла нашу землю она – эта ярость.
И приказы стратегов скрепляла она как печать…»

Поэтический язык Ст. Золотцева в его стихах на военные мотивы является именно не документальным, не бытовым. Когда их читаешь или произносишь, невольно настраиваешься на песенную, балладную, одическую или гимническую интонацию.
Но разве это не риторика, и разве мало у нас в поэзии на большие темы официальной риторики, скажут придирчивые и поверхностные критики-хамелеоны?..
Станислав Золотцев — поэт, очевидно, как свою миссию воспринимал своё желание писать о подвиге отца и всего военного поколения. И воплотить эту тему он стремился трудом поэта. Он искал нужные слова и будто выковывал нужные созвучия слов. Он – как поэт – труженик ощущал себя наследником судьбы своего отца – труженика, учителя и воина, и в напряжённом поиске находил особенную пронзительную интонацию и нужный ритм.

«…Когда слово «мужество» в мирную входит молву,
Я вижу одно – что увидеть не мог наяву,
Но кровью своей не забуду, покуда живу:
Я вижу отца в опалённой шинели солдата…»

Высокий стиль стихов Золотцева не становится формально-риторичным, потому что он вносит в них столько любви и сопереживания, что сила слова становится истинной риторикой, заставляющей слушателей и читателей стихов цепенеть под напором образа, мысли и чувства. Ещё один ярчайший пример этому – «биографическое» стихотворение-баллада «Давний снимок, предвоенный год…» о судьбе его молодых отца и матери.

«…И отец, глядящий в объектив,
Ничего не ведает о том,
Что его фугасный вгонит взрыв
С головою в южный чернозём,
И померкнет солнце…
И. как тот
Шолоховский горестный герой,
Он сквозь муки адовы пройдёт
С чистой честью – и вернётся в строй…»

В мире современной поэзии, куда поэт Станислав Золотцев ярко вошёл в начале 70-х годов ХХ века, поэт сразу заявил о себе как о приверженце высокого поэтического слова. Он не хотел своё стремление стать мастером русского слова разменять на поиски «нового» языка (скорее, на опыты его разрушения) в области обыденной жизни поэтического авангарда, андеграунда и поставангарда. Он отражал в своих стихах своё время и находил для этого – свою интонацию, где, на наш взгляд и, ещё более, — на слух, в сочетаниях и ритмах слов, фраз, строк и строф начинает звучать музыка — музыка стиха, торжественная и скорбная:

«…и пока не грянул смертный бой
И свинец ещё не впился в грудь
Отдохни, отец, перед судьбой,
Больше не придётся отдохнуть…»

Да, в каждом отражении момента своего времени у поэта возникает и попытка охватить его прошлое – будущее – вечность…
Его «Сыновняя поэма», многие страницы которой посвящены военной судьбе его родителей, начинается строками, звучащими, словно торжественные колокольные перезвоны.
«Колокол-голос, колокол-сердце, огненно-мощный музыкой плещет…» — а ведь эти слова рождаются в то время — конец 80-х годов ХХ века, — когда ещё молчат колокола на псковских звонницах и колокольнях… Так, по воле поэта, в музыке победы, которую, как самый святой праздник, отмечают многие поколения на нашей земле маршами, артиллерийскими залпами и салютами, мы слышим торжественные и гулкие звуки колоколов. И голос Победы, как голос истины – какие мы? — становится ярче и звучнее.

Татьяна Лаптева, музыковед, член Союза композиторов России

Метельный мир в поэзии Станислава Золотцева

(Отражение темы «пушкинско-свиридовской метели» в творчестве Ст.Золотцева)

ЭССЕ

Станислав Золотцев вошёл в поэзию в семидесятые годы. И уже тогда, с первых публикаций в центральных литературных журналах он привлекал внимание читателей мощным звучанием своего поэтического голоса. В его многочисленных выступлениях перед читателями природная сила и звонкость голоса поэта, помноженные на внутреннюю взрывную энергию его стихов, неизменно покоряли слушателей.
Погружаясь в мир поэзии Ст.Золотцева, постепенно и всё больше убеждаешься, что его творческая жизнь имеет своё, особенное русло, в котором она кипит бурными потоками, стремительно несётся из  настоящего   в   будущее, в мир больших чувств, надежд и чаяний.
Порой её поток огибает и омывает острова и целые материки исторического и легендарного прошлого. Временами она попадает в водовороты и, как мощный водопад, срывается в пропасти и бездны  настоящего,  при этом продолжая кипеть и бурлить страстями.
В поэзии Станислава Золотцева много ярого солнца, огня, костров, гроз, жгучей радости и жгучей боли, полыхающей любви, бушующих цветущих садов, опаляющих звёздно-синими пожарами зим, жар-птиц, мятежных, бредящих любовью соловьёв. В его ранних стихах в «каждой росинке» полыхает солнце, а в поздних – ночное небо вспыхивает, как «тысячеглазый Аргус».
Поэзия Золотцева при всей своей неизменной внутренней насыщенности и интенсивности – многогранна, жанрово и стилистически разнообразна. Станислав Золотцев в своих стихах, прежде всего, увлекает непосредственной силой и игрой чувств. При этом он является «литературным» поэтом, что, на наш взгляд, составляет особое достоинство его поэзии, её высшее качество, позиционирует его как современного мастера.
В его стихах, в игре слов и выражений постоянно «вспыхивают» ассоциации с образами его любимых русских поэтов, оживляя и озвучивая поэтические голоса и образы и символы прошлых эпох. Этим поэт утверждает силу русского слова в наше сложное переломное время.
Поэзия Ст. Золотцева, как истинная поэзия ХХ и XXI века в хорошем смысле слова, претендует на всеохватность, всеобщность. Она откликается на «злобу дня» и обращается к вечным темам любви, Родины, жизни и смерти, лирики, пасторали — и трагедии.
И на пересечении многих тем у него, «солнечного» и «огненного» поэта, появляется и становится сквозной, проходящей через всё его, не только поэтическое, но и прозаическое творчество, — тема метели. Метельная зима, метельная Россия, метельная Родина. Эта тема рождается не случайно. К ней приводит поэта любовь к Пушкину и Свиридову.
Пушкинская тема русской метели, как символ и образ России и русской жизни, отражение русского ума и русской души ХIX века — в ХХ веке нашла воплощение в великом творении Георгия Свиридова, в его музыке к кинофильму «Метель».
Важными вехами в творчестве Станислава Золотцева на рубеже ХХ и XXI веков становятся его поэтические и литературные труды, вдохновлённые двумя русскими гениями и посвящённые им. Среди них — стихи разных лет и, в том числе, стихи на музыку знаменитого Романса из «Метели»:

Царит метель в моей стране:
Весь год метёт она – и даже летом
Кружится пух. А по весне
Заметены сады вишнёвым цветом.

И снегопад, и звездопад,
И золотой листвы летучий терем…
Звенящий свет, мятежный взгляд…
И сердце русское горит в метели!…

Результатом увлечения пушкинско — свиридовской темой стали многочисленные очерки, юбилейные статьи, напечатанные в журналах и сборниках конца прошлого и начала нынешнего века. Роман «У подножия Синичьей горы» был напечатан в 90-е годы XX века в роман-газете, а в 2013 — вышел в книжном издании в Пскове и Москве.
Станислав Золотцев неизменно восторгался музыкой и личностью композитора Георгия Свиридова, и в своём творчестве искал всё новые и новые приёмы, чтобы запечатлеть этот вечный пушкинский, ставший музыкальным, «метельный» образ в своих работах.
Поэт родился и значительную часть своей жизни прожил и проработал в Пскове, на Псковщине, на пушкинской земле, и обращение к этой теме он ощущал и осознавал как призвание.
Но чтобы этот замысел – воплощение темы метели – осуществился, необходим был творческий поиск, и как итог — художественное открытие. Ведь одно дело – «эксплуатация» темы в многочисленных транскрипциях, аранжировках, вариациях. И, другое, – чтобы тема стала своей.
И, похоже, Станислав Золотцев нашёл для себя в этой теме — свою «золотую жилу». Прежде всего, эта тема стала для поэта выражением великой любви к России
и данью высокого восхищения и преклонения перед русским гением.
Подобного рода возвышенная интонация в эпоху засилия и мощного распространения в современном обществе идей и образов, с одной стороны, поставангардного, квазиэлитарного, а с другой, — массового искусства, — отвергается, как «пафосная», она игнорируется и не воспринимается, а если воспринимается, то с неизменной иронией и даже с ироническим (а, по сути, обывательским) презрением.

Метель навек! Метель – повсюду.
И над серебряным родным простором
Звенит-поёт живое чудо –
Свеча любви моей – Святые Горы!

Метель – судьба, метель – подруга,
В морозной нежности, в разгульной силе
«Оставьте мне метель да вьюгу…»,
Да песню вольную в полях России.

И смерти нет сердцам людским!
И дышат радостью снега и взоры,
Когда влюблён, когда любим,
И сквозь метель видны Святые Горы…

Для поэта Золотцева эта интонация восторга и восхищения – природная и естественная, как для человека, родившегося с красивым, самой природою поставленным голосом. Поэт мечтал, как многие его современники — соратники по цеху, чтобы как можно больше его стихов было положено на музыку. Но сила этих стихов, прежде всего, в них самих. Образ метели в этом стихотворении – многокрасочный, «радужный», праздничный, радостный для русской души – это и есть, на наш взгляд, «золотцевская» интонация…
«Метельная» тема и «метельные» мотивы зазвучали, замерцали, зазвенели, запели в его стихах:

За тридцать морозы,
а почва почти без покрова.
Давно не бывало такого у нас января…
Лютует зима наступившего года шестого,
Грядущее лето бесплодьем даря…

… Нет, небо запенится звёздно-пушистым цветеньем,
И наземь падёт, и спасёт нас от гибельной тьмы
Метелью свиридовской,
пушкинской дивной метелью,
Мятежною песнею сказочно-русской зимы…

Поэт, называя себя «мастеровым» поэзии, подчёркивал этим свою любовь к кропотливой работе над словом, образом и смыслом. В следующих строчках образ метели ассоциируется с затянувшимся смутным состоянием души, с разочарованием:

Завтра весна, хоть сегодня метелью заносит
Землю мою и неладную душу мою…

В следующем, «зимнем» стихотворении – метель-кутерьма — становится воплощением души, охваченной радостью новой любви:

Ах, какая нынче знатная зима
Прозвенела над моею головою!
Ах, какая молодая кутерьма
Сердце мне заволокла немолодое…

И, сводя меня, как в юности, с ума.
В небесах цвела лучистая Венера…
…Ах, какая нынче знатная зима
Над моею головою прозвенела!

А в следующем, очень «песенном» стихотворении метель и вьюга превращаются в символ весеннего возрождения души:

Пурга вишнёвая сады завьюжила,
На волю вырвался певучий зов
В зелёном кружеве, в смолёном кружеве,
В белёном кружеве густых лесов…

…Возможно, благодаря «метельной» теме, поэт, по собственному определению, превращается из лирика — в «летописца любви», описывая смену чувств как смену времён года и при этом погружаясь в игру стихий и высших сил, управляющих судьбой лирического героя его поэзии.
К теме Пушкиногорья, священного места для всех русских людей и поэтов, поэт Станислав Золотцев приходит через многокрасочное, словно сквозь сказочную
призму смены времён года видение. У него пение весенней свирели невольно рифмуется с пением новогодней метели:

Там по весне над буйным яроводьем
Поёт свирель Тригорского холма,
И серебром в морозном новогодье
Звенит синеволосая зима…

Многократно звучит в стихах Золотцева мотив вьюги как воплощение образа лихолетья, смуты, драматических событий в жизни:

Под звон пасхальный и грачиный грай,
Восстав из вьюг, устав от разрушений,
Родительский и прадедовский край
Становится землёй твоих свершений.

И надо жить, пока жива душа….

В стихотворении, входящем в «Сыновнюю поэму», написанном на рубеже тысячелетий (31 декабря 1999), образ вьюги появляется, как особый, знаковый:

И новый год, и новая эпоха
В последний день возникла в декабре:
И от столетья остаётся кроха –
Двухтысячный завьюжил на дворе…
…Зима, метель…Россия! Смута….
Вот он —
Тысячелетья нового порог.

И вновь, возвращаясь к главному в наследии поэта, к его любовной лирике, в одном из лучших его лирических стихотворений, «Соколиной балладе», видим, как превосходно введён тонкий штрих, «мотив» метели:

И до утра, пока последней змейкой
Не уползала с улицы метель,
Висела рядом с белою шубейкой
Колючая моряцкая шинель…

Образная многогранность «разработки» образа метели характерна для поэтических произведений Ст. Золотцева. В статьях и очерках на пушкинско-свиридовскую тему, а также и в романе «У подножия Синичьей горы» её развитие получило публицистическое и философское, а также, новое художественное преломление. Эта тема, её развитие, как и всё богатое литературно-поэтическое творчество Станислава Золотцева, ждут своего читателя и обращены к нему.

Татьяна Лаптева
– музыковед, композитор, музыкальный критик. Автор вокальных, инструментальных, хоровых произведений, опубликованных и исполненных в разные годы. Дипломант международных и всероссийских музыкальных и театральных конкурсов. Член Союза композиторов России. Член.МАПП

О Золотцеве, его стихах и о музыке, и не только…

(эссе)

Музыка, внешняя и внутренняя, наполняет мир Поэта. В древние времена музыка и поэзия  были неразрывны. В ХХ веке об этом вновь напомнил О. Мандельштам, сказав: «…и слово, в музыку вернись!» Музыка наполняла и мир поэта Станислава  Золотцева. Она   помогала  ему и в жизни, и творчестве. Она была одним из сильнейших источников его, можно сказать – вдохновения, а можно – рабочего настроя на творчество…Она стала составной частью его поэзии.

В Золотцеве поражало замечательное качество – над стихами он работал практически постоянно на протяжении своей жизни, и работал упорно, методично, как мастер, или, как он часто себя называл, — мастеровой. Он  одновременно и ждал, и искал тему, находил её, и воплощая новый образ в стихи уже действовал, «работал», прилагая мощную внутреннюю силу: искал  ритм, рифму, слова, созвучия, соразмерности, длинную строку, короткую строку…  А получалось, в результате   – почти всегда в его стихах усилиями упорного труда пробуждалась  некая  музыкальная  с т и х и я,  которая способна захлестнуть читающего своим темпераментом, страстью, из чего бы она не рождалась: из воспоминаний или «злободневности»,  любви или ненависти.  Пейзаж или портрет у него тоже стихийно-подвижны, динамичны, окрашенные невероятными переливами красок и чувств, внешних наблюдений и глубоких психологических изгибов поэтической мысли.

Современный читатель, а может, это уже и некая традиция,  —  ищет в стихах, если уж он открывает какую-нибудь книгу стихов, — соответствия своим чувствам, совпадения, общую тональность, «гармонию»  с автором. О! —  думает читатель, это – совсем как у меня, я так же чувствую, и слова даже мои, какие-то знакомые…Избалован наш читатель. И любит, когда стихи звучат – как «по маслу» при этом. Современный обыватель считает, и это его право, что поэзия должна утешать, «ублажать», «гармонизировать» его и – действительность…

С другой стороны, многие читатели стали, может быть невольно, «по моде», приверженцами постулатов поставангардизма, откровенно принижающего поэзию до безразличия обыденности.  Беспросветный и безнадёжный быт героя  сам по себе должен окрасить его существование в трагические(?) тона…  В этой эстетике  поэтической  доблестью считается  достаточно унылое описание всех подробностей и «гадостей» жизни («муха в стакане», «давно немытое окно»). В этом направлении тоже неизбежны поиски слова, но искать гораздо легче, наверное, они оказываются как-то под рукой…Поэзия на этом пути опускается до философии обывателя, и кажется, нет ничего страшнее. «Я сам с усам, пусть я даже таракан»… «Отцов»  этого направления спасало чувство иронии… С одной стороны,  ирония в ХХ веке выросла до художественных высот  (Зощенко, Шостакович, Шнитке…), но – с другой —   стала обывательской, «пофигистской», — и это тоже страшно.

Ну, и,  кроме того, читатель в наше время сам взялся за перо, вернее, за Интернет, а значит, плагиат и подражание стали законом нового псевдо-поэтического времени. По словам Золотцева, «Россия пишет…, как никогда ещё не писала», да, пишет под лозунгом « и я так могу, насколько хватит». Хватает на разное…

А настоящее чтение стихов Золотцева начинается,  если приходит осознание, что его, Золотцева-поэта,  понимание и восприятие жизни как – то сразу выбивает из колеи обыденности, будоражит, напрягает, вплоть до невольного сопротивления и неприятия – когда речь идёт о «больных» темах, порождённых «лихими» девяностыми, и речь стиха становится  гневной, безудержной в выражении боли, стыда, возмущения.  Кажется, что – это слишком, слишком громко, что ли, зачем же так…Таким помнится  первое впечатление от  знакомства с его стихами из книги «Летописец любви» (2001). Не уныло, но мрачно и бурно, с внутренним отчаянием, ожесточением:
«Злобой века мы обручены
Были с лихолетьем –
Как с распятьем…» («Прощание славянки»)

Или:
«Декабрь уходит по чёрному льду,
Под снегом солнце распятое пряча…» («Новогодняя песня»)

И ещё:
«Так снова здравствуй, время холодов.
Зажги меня своим огнём суровым.
Просторы дремлют под седым покровом,..» («Дневник смуты»)

Золотцев возрождает право поэта на выражение в стихах  жизненной дисгармонии. Важно оценить его художественные достижения в создании стихов в таких трудных  лирико-публицистических жанрах. И всё оправдывает  понимание, что в своих «больных» стихах  поэт не стонет или скрежещет от боли, он  не мучительно косноязычен, нет,   он рокочет, пророчествует, возвещает великолепным мощным языком, речью выразительной скульптурной лепки… В «Дневнике смуты» («Летописец любви»,2001):
«Как легко быть печальным пророком
В нашей богохранимой стране
И вещать о столетье жестоком,
Что наступит в кровавом огне…»
……
«Нет, Россия, ты себя не сохранила.
Ты себя, Святая Русь, не сберегла.
Череда веков была твоим горнилом,
а двадцатый – надломил твои крыла…»
«Сколько лживых к нам пришло пророков!
Слово их – как в сердце ржавый гвоздь…»

«…где могильником ядерным стала
Почва пашен, лесов и полян,
Где живут по заморским уставам
Внуки вольных и гордых славян…»

И  знаменательно, что продолжением его полемических, возмущённых  стихов 90-х стали  произведения, написанные в высоких жанрах «реквиема» (о защитниках Белого дома), гимна («Гимн грядущей России»), элегии («Ах, душа моя!»)…А стихотворение «Русская душа», буквально потрясающее своей словесной, речевой энергией представляется особым жанром, это – своеобразный алхимически-аналитический этюд – исследование, симфоническое по своему звучанию.

«Я душу накренил – и в склянке золотой
отнёс её частицу на анализ
туда, где над земною суетой
верхи галактик в вечность окунались…»

Как музыканту, воспитанному на классической музыке, поэзии и литературе, и продолжающей их любить, мне невероятно трудно было поначалу привыкнуть к таким, например,  строчкам:
«Как смола ядовитая тянется
смута нашего хмурого дня…».

Казалось, слова «смола ядовитая» звучат острым, невыносимым  диссонансом. Правда, такой же эффект производили на меня в свое время стихи В. Ходасевича, у которого в каждой  внешне «серебрянозвучной» строфе находилось слово-диссонанс, мгновенно разрушающее внешнюю гармонию всей строфы. Здесь же, у Золотцева, стихи растут уже не из «сора», а из  того самого с п л а в а  боли, стыда, возмущения, и – вдруг, вопреки всему, рождается певучая строка, которую поначалу с мукой произносишь, словно сглатывая невыносимую горечь, но затем, в следующих строчках  стихотворения  чувствуешь, как  встрепенулась  неубитая душа…(«Ах, душа моя, нам бы только дожить до зари»). …А в целом, получаются такие песенные строки! Более того, в стиле  этих строчек сохранилась преемственность с яркими и во многом счастливыми, оптимистичными и  звучными стихами 80-х.  Сравните «музыку» стиха:
«…Заиграет она, забагрянится,
в поле вешнем прогреет ростки…»
и
«И однажды в чаду одуревшей от грохота площади…
словно древний припомнится миф…» («Два коня»)
Какие со — звучия!

Если  осмыслить его поэтическое творчество 90-х,  видишь, что он, как хроникёр или репортёр не оставлял без внимания ни одной темы и не только в стихах, но и в обширнейшей газетной публицистике,  в  их множестве отразилась вся человеческая  трагедия крушения нашего государства,  многолетнего последующего, невероятно тяжёлого  «выживания» разных  поколений. Поэтическое творчество, вернее, способность творить поэзию в эти годы тоже подвергалась испытанию. Ведь потрясения и их мучительные переживания могут привести поэта к молчанию. Золотцев  не молчал, утверждая, что нет страшнее ничего, «чем удушье от молчанья своего».

Золотцеву помогали выживать нерастраченные силы в области лирики, ведь именно лирика —  сердцевина творческой вселенной поэта; а также — громадные ресурсы, заложенные  его воспитанием и университетским образованием. Золотцев не просто был поэтом. Он  любил поэзию, как одержимый. В молодости, а затем и в зрелые годы он потрясал окружающих своей  феноменальной памятью. Он много знал и постоянно читал других поэтов. Особенно – своих  кумиров, Ивана Бунина и Сергея Маркова, а также — Заболоцкого, Блока, Мандельштама, Некрасова, в своих переводах  Дилана Томаса,  реже – Пастернака, Бродского, которых он прекрасно знал, но критиковал и не боялся этого  делать.

Он дружил в течение многих лет с плеядой потрясающих сибирских поэтов, в большинстве, своих ровесников. Сильное впечатление производит их переписка. Письма представляют собой обмен яркими жизненными впечатлениями, но, главное, — это настоящий мужской разговор о проблемах современной литературы и поэзии, обмен своими новыми  «нетленками» и критика, обсуждение творческих  удач и неудач. Вспомним, что, начиная с 90-х годов,  местных журналов стало множество, но тиражи их стали такими ограниченными, что возникла, как некая неизбежность,  разобщённость профессиональной пишущей братии по всей России.  Поэты, сохраняя свои старые связи,  старались преодолеть её своим общением на расстоянии. И, читая московские и сибирские журналы (присланные по почте!), видишь, как  самобытны и оригинальны сибиряки, но широкого отклика ни на ту, ни на эту поэзию по всей России нет,  и уже не будет. Нет пространства поэзии, оно свернулось; нет читательского и критического  «эха», которого так ждут поэты. Поэты превратились в невостребованных «профессионалов».

С какой болью приходится говорить, что  их имена – Вишняков, Казанцев, Кобенков, — уже также стали историей. Поколение 70-х, к которому принадлежал и Золотцев, дети Победы, родившиеся во второй половине 40-х, оказалось поколением трагическим, оно ушло, не исчерпав своих жизненных ресурсов. А они были, и какие!

Давно пора признать, что любовная лирика Золотцева – во многом совершенно самобытна. Вспомним, как рассуждая от имени своего героя  в одном из своих романов, («Тень Мастера») о проблемах писательской «перестройки» в «злосчастные» 90-е, он с «белой завистью» описывает профессиональные успехи своей хорошей знакомой писательницы, которая неожиданно нашла себя  в сфере эротических романов, легко добившись известности и материальных успехов в новые для литературы времена,   причём это  никак не отразилось ни на  их дружеских отношениях, ни на добропорядочном облике самой удачливой коллеги.

Между тем, любовные стихи  Ст. Золотцева давно открыли путь в пространство этой волшебной страны – Любви – Эроса.  Эта тема  у поэта – многогранная, манящая, колдовская, глагольная, полная зовов, заклинаний и заклятий. Каждый раз, в каждом новом стихотворении она  настолько  живая, переживаемая по-новому, поэтому  интригующая и как магнитом притягивающая. Волнующая бесконечно  тайна любовных стихов поэта Золотцева, очевидно, и заключена в их захватывающем эротизме. Какой критик может в этих стихах определить меру художественного мастерства, когда они с первых слов  втягивают в некое головокружительное действо. Любовные стихи у Золотцева  —  один из самых мощных пластов в его поэтическом  наследии. Он писал их на протяжении всего творческого пути. И как у любого большого поэта среди его стихов  можно найти несколько стихотворений- пророчеств, стихотворений — предсказаний, где высказано вещее желание, как должна закончиться или оборваться его жизнь. Так звучит одно из пророчеств в его «Женском привороте»:
«Хворый и озябший и седой,
Стукнешься ты лбом с лихой бедой.
Разведу беду твою руками,
Стану для тебя живой водой…»
Или так, в стихотворении «Занавеска…»
«И что бы ни было потом, что ни произошло бы –
Слепящий солнечный удар на несколько часов,
Тугой мучительный роман,
Или – любовь до гроба, —
Но будешь ты всю жизнь идти
На этот женский зов!»

… Об истории  создания своих любовных «поэм» и «романсов» он иногда рассказывал. В  письме к другу поэту, который откровенно восхищался его мастерством в создании любовных опусов, поэт-лирик Золотцев объясняет, что многие удачные стихи являются «римейками», переделками,  результатом упорной работы над первоначальными «эмоциональными» вариантами. Таковой является, например, его непревзойдённая «Соколиная баллада». («Дышало время холодом калёным»):
«И острый, словно свежая осока,
Полночный шёпот веру мне дарил,
Что я и впрямь – слегка уставший сокол,
В котором дух над плотью воспарил»

Как-то он с видимым удовольствием мастера   поведал, какое творческое удовлетворение от  работы почувствовал, когда пространную, но незаконченную поэму о  незадачливой судьбе одинокой женщины, полюбившей впервые в сорок лет, превратил в короткое ёмкое стихотворение из трех-четырёх строф, пронизанное и грустью, и надеждой.  Есть у него интригующе написанный любовный «роман» в сослагательном наклонении и уместившийся на одной странице – «Эту женщину, которой никогда  я не видел…». В саркастическом «Анти-романсе» поэт лихо заклеймил «банальные» издержки псевдо-романтической любви, сохранив, с усмешкой, главное – своё представление о колдовской  и неотвратимой женской силе, которой герой всегда оказывается подчинён.

В книге «Последний соловей» лирика Золотцева представлена удивительным разнообразием «музыкальных» жанров — мотивы, напевы, песни, баллады, фантазии, романсы, гимны, величания:

«В честь этой женщины,
Моей возлюбленной,
От пенья птичьего рассвет оглох…»
оды, серенады, молитвы («Моление», «Последний соловей», 2007):

«Об одном молю; только б ты жила
Золотой струной в горевом тумане.
Только бы тебе слишком тяжела
Ноша не была моих желаний…»
Одной из мощных кульминаций его эротической любовной лирики,  звучащей  как  бурная поэма или финал симфонии (Allegro agitato) является стихотворение  «В минуты близости с тобой». Это удивительное стихотворение читается «взахлёб»,  при чтении – оно – проживается, не только переживается, уверена, что у читающих  учащается пульс, и, на какое-то время обретается новое, любимое  поэтом Золотцевым  «огненное» ощущение жизни:
«Но что такое грех, когда
В нём каждый миг – самосожженье,
И каждый вздох – ожог стыда…»

Читая лирику 70-х, 80-х, 90-х, 2000-х — хочется сделать обобщение: стихи постепенно складываются в роман-эпопею, где меняются и герой, и его окружение. Неудивительно, что поэт постепенно и осторожно переходил в своём творчестве к прозе: повестям, рассказам, романам. На наш взгляд, уже в его ранних лирических стихах  проявился мощный повествовательный «элемент», который превращает лирическое стихотворение в «историю» с ярко очерченными персонажами. Более того, сильно проявляется в его лирике и скрытый  драматический «элемент». Он заключается  в том, что лирический герой у поэта – скорее  анти-герой, усталый, неудачливый, подавленный жизнью. До высот любви, до невероятных взлётов любви его поднимает женщина – любимая, возлюбленная, Муза, колдунья, ворожея, искусительница, соблазнительница, хищница, всадница, «паромщица»…

Каждая, вопреки его утверждению, не «всегда, всегда, всегда одна и та же», а каждый раз – в чём-то неповторимая, узнаваемая, как некий новый персонаж. И всё же,  побеждает демиург — Поэт, так как именно он  превращает множество историй  любви  в мгновения любви,  явления преходящие, а затем они его жестокой волей и волшебным жестом  складываются  и превращаются  в многоцветное мерцание вечности. Лирика превращается в музыку, её недостаточно читать «про себя», она должна звучать!

Лирика Станислава Золотцева кажется всеохватной по темам. Чем больше вчитываешься  в одно стихотворение, проникаясь его глубиной, тем ярче возникает предчувствие  новых открытий и откровений. В творчестве Золотцева сложилась система символов, воплощающих образы  горячо любимой им малой родины – Пскова и Псковщины: звонницы, колокола, храмы, крепости, словенские ключи, цветущая вишня, в которой утопал когда-то тихий послевоенный Псков, сирень, рябина, смородина, кони, снегири,  луговые травы, времена года в Пскове.

Псковскую сирень Золотцев воспел в цикле стихотворений в  70-х — 2000-х, среди которых  и  оды, и элегии, и романсы, баллады и вальсы. Некоторые из  них неоднократно положены на музыку местными  композиторами, потому что  очарование, ритмическое и звуковое «Сиреневой песни» и «Осенней сирени» создаёт манящее ощущение лёгкости, с которой это можно сделать, ритм стихов словно «подсказывает» мелодии, и то и другое кажется  вполне приятным и банальным. Век-то у нас не «серебряный», б а н а л ь н о с т ь  в цене… Сам  Золотцев сетовал иногда, что некоторые музыканты, с энтузиазмом  накидываясь на его стихи,  слишком упрощённо понимают  ритм  и, вслед за этим,  смысл его некоторых стихов. (Пример тому – обманчиво-простой «Псковский мотив» — «…целовались мы с тобой»)

Стихи Золотцева очень разнообразны и порой  сложны по ритму и строению строки и строфы.  И вот уже другие стихи о сирени, «сиреневый сонет»  –  «Опять бушует псковская сирень, в распахнутые вваливаясь окна»  кажутся гораздо более самобытными с их неукротимым стремительным ритмом и весенним «рокотом»! А «Баллада о сирени», на мой взгляд, является очередным  ш е д е в р о м  поэта (В ряду  с «Соколиной балладой» и «Словенскими ключами» и др.»).  Игра стихотворных ритмов и вереница образов в неторопливом повествовании «Баллады»  просто кружат голову своей красотой.

И вновь  возникает иллюзия, что вы прочитали  роман или печальную, полную любви повесть, к которым, как и полагается, автор приложил сложный эпиграф из ранних изысканий самого поэта на эту тему.

И невозможно удержаться  от попытки превратить перечисленные стихи  в «Сонату сирени», состоящую из четырёх частей:
Allegro («Сиреневая песня»):
«Вновь у каждого окна
Цвет кипит лиловый.
И земля пьяным — пьяна
От сирени новой…»
Adagio («Баллада о сирени»)
«И снова я везу в Москву из Пскова
в мешке льняном земное колдовство.
Сирень…сирень! – таинственное слово:
певуч, как птица Сирин, свет его…»
Andantino(«Осенняя сирень»), вальс
«Как внезапно вспыхнуло тогда
В нас двоих сладчайшее горенье,
И мои осенние года
Запылали майскою сиренью…»
Allegro molto («Псковская сирень»).
«…чистейший по земле несётся шквал,
Сквозь камни к солнцу рвётся молодая,
Густая смесь мгновений и веков…»

Получилось ещё и  невольное  и  красивое подражание Чюрлёнису, с его, правда, живописными «сонатами»…   Но, согласитесь, что живописность, красочность, владение внутренним пространством  стиха  – это неотъемлемые свойства  стихотворных  произведений Станислава Золотцева.

Читая и перечитывая  Золотцева,  убеждаешься  и соглашаешься, что живописность, красочность, звучность, владение внутренним пространством  стиха  – это неотъемлемые свойства  стихотворных  произведений Станислава Золотцева. И в наше время   интернетной,  «самопальной»,  поставангардной и  графоманской  поэзии хочется привлечь внимание к  поэтическим книгам  Ст. Золотцева,  потому что в его поэзии его профессиональное мастерство является таким же спасительным якорем, как и мощный  ритм  и творческий дух, пульсирующие  в ней.  Его поэзия – это истинная поэзия, потому что она, порой  волшебно,  преображает (преобразует) реальность.

Поэт ушёл, так хочется, чтобы жили его стихи…

Татьяна Лаптева,
член Союза композиторов России