Архив метки: автобиография

Свидетельство эпохи

ПобедаРешение опубликовать автобиографию отца на литературном сайте пришло не сразу: столь краткая и сжатая по изложению биография, на мой взгляд, – не совсем литературный жанр: это не мемуары, коих участниками Великой Отечественной написано немало, а, скорее, официальный документ, предназначенный для служебного, хотя и не секретного, пользования, своего рода рапорт с просьбой о переводе на другую работу. Думаю, можно сказать даже так: это рапорт, подкреплённый автобиографией, доказывающей, что всю свою жизнь — и в мирное, и в военное время — мой отец прослужил в строевых частях, и кабинетная работа – не для него…
Однако главное в этом небольшом документе (12 страниц машинописного текста) – это не судьба одного конкретного человека, рассказанная им самим; это судьба целого поколения, на долю которого выпали такие испытания и трудности, что нам, их детям (а тем более – внукам) и представить себе трудно, а порой – почти невозможно.
И пока это всё, что я могу сделать в память об отце…

АВТОБИОГРАФИЯ
генерал-лейтенанта авиации
КАЗАКОВА ПЕТРА ГРИГОРЬЕВИЧА

16Родился 25 января 1903 года на станции Бугуруслан Куйбышевской железной дороги, в семье рабочего-железнодорожника. Отец мой, Григорий Тарасович Казаков, проживал на станции Бугуруслан, Советская улица, дом № 77, работал в колхозе сторожем, умер в 1952 году. Мать по происхождению из бедной крестьянской семьи, умерла ещё в 1911 году.
Брат Александр, рождения 1905 года, до войны работал в г. Ленинграде на Кировском заводе помощником начальника мартеновского цеха. Как командир запаса был призван в армию, командовал артиллерийской батареей, после прорыва блокады Ленинграда убит в бою и похоронен в городе Гдов Ленинградской области.
Второй брат Иван, рождения 1907 года, работал на элеваторе при станции Бугуруслан, в начале войны был призван в армию, также погиб под Смоленском в 1941 году. Где в настоящее время проживают семьи братьев – не знаю.
Две мои сестры – Мария и Вера, мужья которых погибли в Отечественную войну, проживают в городе Бугуруслан Чкаловской области, работают и занимаются домашним хозяйством.
Сам я с 11-летнего возраста начал самостоятельно работать, помогая отцу кормить семью. Летом 1914 года пас овец, осенью пахал барскую землю, зимой учился. В 1915 году работал рабочим по ремонту железнодорожных линий. В этом же году отца призвали в армию, а я один содержал семью, работая на кирпичном заводе фабриканта Биневольского, на паровой мельнице братьев Клементьевых. В 1917 году работал на подвеске прямого телеграфного провода на участке Самара – Оренбург. В 1918 году – снова на мельнице братьев Клементьевых.
В 1915 году закончил начальное четырёхклассное училище.
10 апреля 1919 года, когда армия Колчака продвигалась к Волге, я с группой товарищей добровольно вступил в ряды Красной Армии и был назначен красноармейцем на бронепоезд «Ермак» 5-й армии Восточного фронта. Когда части Красной Армии перешли в наступление, а колчаковцы, отступая, взрывали железнодорожные мосты и полотно, бронепоезда отстали от наступающих частей, и часть личного состава с них была переведена в другие части. Меня перевели в 1-й головной железнодорожный эксплуатационный отряд, где я занимался восстановлением телеграфных линий.
В июле или августе 1919 года я был переведён в коммунистический отряд особого назначения 5-й армии, с которым продвигался вглубь Сибири до весны 1920 года, когда отряд остановился в г. Красноярске. В мае 1920 года меня направили на командные курсы в г. Самару, но курсы оказались не командные, а артиллерийско-технические со сроком обучения шесть месяцев. В августе весь состав курсов перебросили под Новороссийск на станцию Тоннельная, где мы простояли до октября 1920 года и откуда были переброшены на Северный Кавказ, в г. Георгиевск. Срок обучения в связи с окончанием гражданской войны увеличился, и я был выпущен в июне 1922 года младшим артиллерийским техником и по собственному желанию был назначен в Сибирь, в г. Иркутск, в распоряжение начальника артиллерии 5-й армии. В штабе 5-й армии я получил назначение в Отдельную гаубичную батарею 26-й Златоустовской стрелковой дивизии в г. Красноярск на должность младшего артиллерийского техника, куда и прибыл осенью 1922 г. В 1924 г. из артиллерии 26-й дивизии был сформирован 26-й артиллерийский полк, в котором я был назначен старшим артиллерийским техником полка, а позднее эта должность была переименована в должность боевого питания полка (служебная категория К-7). В этой должности и с этим полком летом 1929 г. из-под г. Красноярска, где полк стоял лагерем на Юрчинском полигоне, я был переброшен на Дальний Восток в г. Никольск-Уссурийский (Ворошилов) , откуда после небольшой подготовки полк был продвинут в м. Гродеково, а затем участвовал в боях под станцией Пограничная, городом Санчагоу, а один дивизион перебрасывался на запад и принимал участие в боях под Джалайнором и Хайларом. После окончания конфликта на КВЖД наш полк остался в составе ОКДВА с дислокацией в г. Спасск-Дальний.
Осенью 1930 г. за выслугу двух сроков в отдалённой местности и по моей просьбе я был переведён в 31-й Артиллерийский полк ПРИВО в г. Сталинград на старую должность начальником боевого питания полка. Поскольку 31-й полк был территориальным, и времени у меня было достаточно, я поступил учиться в Сталинградский вечерний комвуз и за восемь месяцев службы в г. Сталинграде успешно окончил его первый курс.
В мае 1931 г., узнав о наборе в лётные школы (а в авиацию я стремился всё время, но не отпускали), я подал рапорт, прошёл в 7-й Сталинградской школе лётчиков медицинскую комиссию, был признан годным к лётной работе и направлен в г. Красногвардейск для стажировки лётчиком-наблюдателем. Стажировался один месяц при управлении 1-й авиабригады, а затем четыре месяца приобретал практические навыки летнаба в 12-м авиаотряде. Летнабом в отряде не остался, а пожелал закончить школу, в силу чего и был направлен осенью 1931 г. в г. Оренбург (Чкаловск), в 3-ю школу лётчиков и летнабов.
Ознакомившись с планом и программой подготовки летнабов, я пришёл к выводу, что весь курс можно пройти не за год, как требовалось, а сократить его в два раза и закончить, не в ущерб качеству подготовки летнабов, за шесть месяцев. Будучи секретарём партогранизации и заместителем командира звена, я собрал два своих классных отделения, посоветовался с коммунистами по этому вопросу, и они со мной согласились. Обо всём этом я доложил начальнику отдела и начальнику учебной части, и они предложили мне на деле доказать эту возможность и добиться хорошей общей оценки отделений к середине января 1932 г., т. е. ко времени открытия школьной партконференции. К началу открытия школьной партконференции отделения, которыми я командовал, получили за период обучения общую оценку 4,85, т. е. лучшую из всех отделений школы. Я, как делегат конференции, рассказал, каким путём мы добились такой оценки, и попросил организовать во всех классах до 23-х часов ежедневное дежурство преподавателей для консультаций слушателей школы и помощи отстающим. Меня в этом поддержали слушатели отделений, которые были приглашены для приветствия конференции.
На этой конференции я был избран делегатом на партконференцию ПРИВО, где также выступил по вопросу сокращения подготовки летнабов до шести месяцев. После выступления меня пригласили на беседу к Командующему Войсками ПРИВО тов. Шапошникову , который задал мне целый ряд вопросов о том, как качественно подготовить летнаба за такой срок.
После конференции ПРИВО начальник учебной части школы тов. Машков был направлен в Москву на доклад по этому вопросу. По его возвращении нам было объявлено, что тов. Ворошилов предложил в порядке опыта выпустить летнабов с шестимесячной подготовкой не два, а шесть отделений. Таким образом, через шесть месяцев, в мае 1932 г., школа выпустили шесть отделений летнабов, пропустив всех нас через серьёзную испытательную комиссию с участием представителей ВВС РККА.
По окончании школы я был назначен младшим летнабом в 5-ю тяжелобомбардировочную эскадрилью ВВС Балтийского моря в г. Ленинград. Прибыв с группой товарищей в г. Ленинград, мы узнали, что никакой эскадрильи не существует, что её надо формировать заново. Меня допустили к временному исполнению обязанностей начальника штаба эскадрильи и приказали формировать её. Спустя пару месяцев, когда эскадрилья заканчивала формирование, прибыл командир эскадрильи тов. Кукин Иван Васильевич (в настоящее время работает в отделе боевой подготовки ВВС ВМС ) и начальник штаба эскадрильи. Я был утверждён помощником начальника штаба эскадрильи. Вторую половину 1932 г. и 1933 год я работал по устройству эскадрильи в гарнизоне Едрово под Бологое и много летал в качестве штурмана корабля, отряда, эскадрильи, имел ряд поощрений за «отличное» бомбометание, штурманскую подготовку, воздушную стрельбу и за штабную работу. Осенью 1933 г. меня послали учиться на КУКС при ВВА им. Жуковского , морское отделение по подготовке командиров штаба морской авиации, которое я окончил на «отлично» и в мае 1934 г. вернулся в 5-ю тяжело-бомбардировочную эскадрилью 2-й бригады ВВС Балтийского моря, где продолжал работать помощником начальника штаба по оперативной части (практически всё время работал врид. начальника штаба эскадрильи).
Осенью 1934 г. приказом НКО меня назначили командиром неотдельного отряда 8-й тяжело-бомбардировочной эскадрильи той же 2-й авиабригады ВВС Балтийского моря, а осенью 1935 г. я со своим отрядом занял первое место в ВВС Балтморя по всем показателям.
В тяжёлой авиации и в то время командиром вполне мог быть летнаб. В марте 1936 г. я был вызван в штаб ВВС ЛВО и получил приказание организовать оперативное дежурство в штабе. Сначала это дежурство организовывалось в Ропшинском дворце, на что были затрачены крупные суммы денег и материальных средств; достаточно сказать, что одних приёмников на радиоприёмном центре было шестьдесят и ещё три передаточных станции. К 1 мая 1936 г. радиоцентр был готов, рота связистов в 120 человек была также подготовлена к работе. Прибывший в Ропшу Командующий ЛВО тов. Шапошников одобрил эти мероприятия, но использовать радиоцентр было нельзя, т. к. протянуть требуемые провода от радиоцентра в г. Ленинград оказалось невозможным, и штаб ЛВО использовать подготовленный радиоцентр не мог. Эту затею отложили, а я получил задание организовать оперативное дежурство непосредственно из штаба ВВС ЛВО — при помощи телефонной связи, что мною в течение месяца было исполнено и дежурство налажено.
В июне 1936 г. приказом НКО я был назначен командиром Отдельного авиаотряда особого назначения, подчинённого непосредственно Военно-Техническому Управлению РККА. Задача сводилась к тому, чтобы самолёты летали без человека при помощи автопилотов, радио- и телемеханики. Отряд был единственным в стране, опытным, и на него возлагалось много надежд. За вторую половину 1936 г. и за период до осени 1937 г. личным составом авиаотряда была подготовлена материальная часть, выполнена программа опытных полётов, в том числе — безотказный полёт на самолёте ТБ-1 без вмешательства в управление человека, управление самолётом с другого самолёта и с земли по радио. Время полётов было доведено до 2-х часов 45 минут без всяких отказов. Для дальнейшего усовершенствования работы телемеханических самолётов нужна была новая, усовершенствованная техника и, в частности и главным образом, подлежали замене автопилоты системы Коренева на автопилоты АВП-10. Но вскрытое осенью 1937 г. в техническом управлении РККА вредительство сначала приостановило деятельность отряда, а в январе 1938 г. отряд был и вовсе расформирован. К этому времени (февраль 1938 г.) командир авиапарка в авиагарнизоне Едрово майор Игнатьев был снят с занимаемой должности за развал хозяйства, и на эту должность временно назначили меня. Затем, в апреле 1938 г., я был назначен командиром вновь формируемой 13-й авиационной базы в должности, в которой проработал до ноября 1938 г., после чего меня назначили начальником вооружения и снабжения ВВС ЛВО (приказ НКО № 01329-39). В этой должности я проработал до осени 1940 г. По окончании войны с белофиннами я просил перевести меня на работу оперативную или строевую, т. к. чисто снабженческая работа мне не нравилась, тем более что поздней осенью 1938 г. была введена должность начальника тыла ВВС округа, и я, как начальник снабжения, ведал только авиатехимуществом и боеприпасами. В сентябре 1940 г. меня назначили заместителем начальника штаба ВВС ЛВО по тылу (приказ НКО № 04326), в этой должности я проработал до весны 1941 г., принимая активное участие в организации Районов авиационного базирования в ЛВО. По моей просьбе перед началом Великой Отечественной войны я был назначен на должность Начальника 5-го РАБ ВВС ЛВО. Район сформировал в окрестностях г. Ленинграда (Осиновая роща) и в канун войны приступил к обеспечению частей ВВС 23-й Армии и частей авиакорпуса г. Ленинграда на Карельском перешейке, имея в своём распоряжении три авиабазы, 18 БАО , зенитную артиллерию и другие части, входящие в состав РАБ.
В бытность мою начальником 5-го РАБ каких-то особенных трудностей я не встречал, потому что долгое время противник на Карельском перешейке особой активности не проявлял. Когда же начался отход наших частей к старой границе с Финляндией – по р. Сестра и к Лемболовским болотам, части 5-го РАБ с работой справлялись – вывозили имущество, приводили в негодность оставляемые аэродромы, эвакуировали технику и были готовы к работе по обеспечению лётных частей на новых аэродромах ближе к г. Ленинграду. Исключением является аэродром Яппеля, что в 40 км западнее Териоки, с которого последний эшелон с имуществом лётных частей, боеприпасами и личным составом попал под миномётный огонь просочившихся к железной дороге финнов, и разрывом мины была порвана сцепка поезда, в результате чего паровоз и два вагона упали в Териоки, а весь состав укатился обратно на ст. Яппеля. Личный состав в большинстве своём лесом и другими путями вернулся в свои части, имущество же и боеприпасы по распоряжению Командующего ВВС 23-й Армии полковника тов. Жданова (ныне – командующий 3-й ВА авиации дальнего действия) были сожжены вместе с вагонами штурмовиками подполковника Витрука, т. к. были уже захвачены финнами.
После отхода наших частей к старой границе с Финляндией распоряжением Командования ВВС Ленинградского фронта части 5-го РАБ баржами через Ладожское озеро были передислоцированы в район аэродромного узла Плеханово в резерв. В начале октября 1941 г. я был назначен нештатным начальником авиагарнизона Комендантского аэродрома с задачей навести на аэродроме порядок по приёму транспортных самолётов с продовольствием и эвакуацию этими же самолётами рабочих и служащих заводов и предприятий г. Ленинграда. В этой должности я проработал до 5 ноября 1941 г., а затем был назначен на должность нештатного заместителя Командующего оперативной группы ВВС ЛФ по тылу и этого же числа прилетел в г. Тихвин, где оперативной группой ВВС ЛФ командовал генерал-майор авиации Журавлёв . Получалось так, что непосредственно в Ленинграде, в окружении, остался один 6-й РАБ, а остальные районы авиабазирования (5-й – в Плеханово, 82-й – в Тихвине, 11-й в Хвойной, 10-й – в Боровичах и 68-й – в Вологде) вошли в подчинение оперативной группы, причём начальник тыла ВВС ЛФ генерал-лейтенант Кобелев дал мне для работы лишь небольшую группу, а всё управление тыла ВВС оставил у себя в Ленинграде. Трудность в нашей работе заключалась в том, что связь с районами авиабазирования осуществлялась только при помощи самолётов, а проводной и радиосвязи не было совершенно. Связь с Ленинградом была трудной даже для управления лётными частями, говорить же о связи для решения тыловых вопросов вообще не приходилось.
7 ноября 1941 г. немцы захватили станцию и город Тихвин, и положение ещё более ухудшилось. Грузы авиатехнического имущества, боеприпасы, продовольствие шли через Вологду, Череповец, Бабаево, автотранспорт по перевозу всего этого имущества работал с большим перенапряжением. И всё же аэродромы жили и действовали.
В декабре 1941 г. в связи с разделением Ленинградского фронта на Ленинградский и Волховский я был вызван в г. Ленинград. В начале января 1942 г. возвратился на свою штатную должность Начальника 5-го РАБ – в район Старой Ладоги и в течение полутора месяцев обеспечивал боевую работу 39-й истребительной дивизии, 55-го полка СБ и двух полков У-2 . В середине февраля 1942 г. я получил назначение на Северо-Западный фронт заместителем Командующего ВВС СЗФ по тылу.
Моя работа на Северо-Западном фронте с февраля 1942 г. по 1 октября 1943 г. ничем существенным от обычной работы не отличалась. Части стояли стационарно, аэродромов было достаточно, да кроме того мы строили новые и усовершенствовали старые. Запасов имущества, продовольствия и боеприпасов также было достаточно, фронт стал стабильным, а проводимые операции обеспечивались легко. Кроме того, Москва была рядом, и многое имущество возили только автотранспортом непосредственно на аэродромы.
Неоднократные мои просьбы о переводе меня на активно действующий фронт увенчались успехом. 1 октября 1943 г. я был вызван в Москву и там получил назначение начальником тыла 15-й воздушной Армии, на Брянский фронт, куда и прибыл 5 октября 1943 г.
Командование и штаб 15-й ВА я нашёл в г. Унеча и узнал, что армия боевые действия прекратила и будет перебазироваться на 2-й Прибалтийский фронт в район г.г. Торопец, Старая Торопа, Великие Луки. Ознакомившись с планом перебазирования, я нашёл, что он составлен неправильно; эта неправильность заключалась в том, что эшелоны подавались сначала под лётные части, а уже потом – под тыловые (БАО, Инжбаты). Но план перебазирования уже был утверждён Генеральным Штабом, поэтому переделывать его не стали.
Ознакомившись с готовностью частей к погрузке в эшелоны и вступив в исполнение своей должности, я был вызван Командующим 15-й ВА к новому месту базирования; это было 12 октября 1943 г, а 16 октября лётные части воздухом начали перелёт на новый фронт. За трое суток с небольшой группой офицеров тыла и штаба армии я принял три БАО от 3-й ВА, которая ушла в район г. Невель. Горючее и боеприпасы я также получил от 3-й ВА, и на 3-й БАО в течение 16, 17, 18 октября мы посадили один САП и две АД . Затем подошёл ещё один БАО из района Ленинграда и 35-й РАБ из-под Сталинграда, которые приняли на себя остальные лётные части армии.
Таким образом, задолго до прихода тыловых частей 15-й ВА и 42-го РАБ все лётные части были встречены, рассажены по аэродромам и вели боевую работу без каких бы то ни было задержек.
Этот случай – единственный в моей практической работе, когда Воздушная Армия в полном составе, с тыловыми частями и имуществом, перебазировалась с одного фронта на другой, показал, что организация тыла ВВС, независимая от лётных частей (как и лётных частей — от тыла), является гибкой и вполне себя оправдывающей. С приходом РАБ 15-й ВА последние два включились в обеспечение боевой работы частей, разгрузив перегруженные БАО, а третий РАБ был оставлен в резерве и готовился к продвижению вперёд.
После захвата нашими войсками г.г. Невель и Ново-Сокольники части 15-й ВА в январе 1944 г. перебазировались на приготовленные аэродромы в районы Невель, Усть-Долыссы, Чернецово, Маево и до весны действовали с занятых аэродромов. В мае 1944 г. армия в тяжёлых условиях бездорожья была перебазирована на северный участок фронта в район г. Ново-Ржев. Заново была построена аэродромная сеть и частично восстановлены аэродромы, разрушенные немцами, подвезено горючее, боеприпасы, продовольствие и другое имущество; всё это подвозилось тракторами, транспортными самолётами и автомашинами большой проходимости. Но и на этом участке наступление не состоялось. В июле 1944 г. части армии перебазировались на центральный участок фронта, вновь была для этого приготовлена аэродромная сеть и перевезено всё имущество по дорогам, уже просохшим и немного приведённым в порядок.
В июле 1944 г. фронт перешёл в наступление на Пустошку, Идрицу, Себеж, Опочку и далее по территории Латвии до г. Мадонна и почти не останавливался. Лётные операции 1944 года приходилось обеспечивать с большим напряжением и трудностями, т. к. противник взрывал мосты, разрушал железные и шоссейные дороги и воздействовал на подвоз своей авиацией с воздуха. Но хорошо натренированные автобаты с подвозом всех средств справлялись, и мы не имели ни одного случая срывов боевых вылетов. Дальнейшее продвижение на Ригу было более спокойным, и работа тыла особых трудностей не встречала, да и дороги были в хорошем состоянии.
В январе 1945 г. в состав 15-й ВА вошли некоторые части 3-й ВА, дислоцировавшиеся в Литве, и армия заняла аэродромы по дуге всей окружённой Курляндской группировки немцев от Митавы до Вайноде, с которых и работала до капитуляции немцев, т. е. до окончания Великой Отечественной войны.
По окончании войны, т. е. вторую половину 1945 г. и до августа 1946 г., работая в должности начальника тыла 15-й ВА, я занимался устройством частей в авиагарнизонах по мирному времени, сбором и обработкой боеприпасов и другого имущества с оперативных аэродромов на постоянные места складирования и обеспечением УБП частей армии.
В августе 1946 г. я дал согласие и получил назначение в 10-ю Воздушную Армию на Южный Сахалин, на должность начальника тыла армии, где проработал до сентября 1948 г.
В работе на Сахалине трудностей было много — как по устройству частей, всё ещё прибывавших с материка, так и особенно по их материальному обеспечению и аэродромному обслуживанию. Части и соединения дислоцировались по всему острову Сахалин – от порта Корсаков на юге и до г. Оха на севере, а также на Камчатке, Чукотке, Курильских островах и на материке в районе г. Комсомольск-на-Амуре. Трудности вызывались недостаточным количеством морского тоннажа для перевозки материально-технических средств и хозяйственных грузов, отсутствием железных и шоссейных дорог, короткими сроками навигации по Охотскому морю и Тихому океану. В значительной части гарнизонов навигация ограничивалась тремя месяцами в году, поэтому приходилось создавать запасы всех необходимых материальных средств на полтора года.
Недостаточная сеть аэродромов базирования потребовала напряжённой работы инженерных батальонов, тыловых и лётных частей по строительству новых аэродромов, жилого и служебного фондов для размещения личного состава, техники и материальных средств.
Все эти трудности усилиями командования Армией, соединений и частей преодолевались, боевая подготовка проходила планово, снабжение было бесперебойным.
За два с лишним года работы начальником тыла армии на Сахалине никаких замечаний от командования и Военного Совета я не имел, получил несколько благодарностей и был награждён ценным подарком, а в 1947 г. был избран депутатом районного совета депутатов трудящихся и работал членом райисполкома.
В сентябре 1948 г. неожиданно для меня пришёл приказ Военного Министра Союза ССР о назначении меня начальником тыла истребительной авиации войск ПВО страны в г. Москву. Этого назначения я не просил, желания работать в Москве в Центральных управлениях у меня не было, т. к. я привык работать непосредственно в частях и в объёме начальника тыла Воздушной Армии, и с этой работой, по отзывам командующих, я справлялся неплохо как в условиях военного, так и мирного времени.
На новой должности в Москве мне пришлось столкнуться с целым рядом трудностей.
Во-первых, объём работы в сравнении с работой на ранее занимаемой мною должности увеличился примерно в пять-шесть раз, повысилась ответственность за обеспечение Воздушных Истребительных армий, вооружённых реактивными самолётами, о которых я понятия не имел, а главное я, как начальник тыла, не имел в своём распоряжении никаких материальных средств. Отвечая за всё, я не имел ничего. Кроме того, все попытки Командования Истребительной авиации ПВО создать свой тыл в центре успеха не имели, и я, таким образом, со своим аппаратом занимался исключительно функциями планирования и контроля за обеспечением частей.
Во-вторых, ежегодные реорганизации Главного Штаба войск ПВО страны, его управлений и отделов не улучшали работы тыла как войск ПВО, так и истребительной авиации войск ПВО, а вносили в его работу путаницу и безответственность. И в-третьих, параллельное существование двух тылов в войсках ПВО страны, не подчинённых один другому, были излишними и ненужными. Достаточно сказать, что за пять лет работы в Главном Штабе войск ПВО страны, исполняя одни и те же функции планирования и контроля за обеспечением Истребительной авиации войск ПВО страны всеми видами материально-технических средств, работая в одном и том же здании, я занимал должности начальника тыла Истребительной авиации войск ПВО, затем заместителя начальника тыла войск ПВО страны (когда два тыла объединили), а через год, когда тылы снова разъединили, был назначен начальником авиатехснабжения Истребительной авиации и, наконец, в 1953 г. – начальником Отдела авиационного вооружения с теми же функциями.
Видя, что на протяжении пяти лет соединения и части Истребительной авиации бесперебойно снабжаются всеми видами материально-технических средств тылом ВВС Советской Армии, а я со своим аппаратом только планирую, контролирую, согласовываю и посредничаю, т. е. занимаюсь ненужной перепиской, бумажным руководством, а в частях бываю хоть и часто, но в порядке инспектирования, к тому же имея для работы очень небольшую группу офицеров-тыловиков, принял решение уйти из системы ПВО и проситься в ВВС или ДА на должность начальника тыла армии, которую я хорошо знаю и где могу принести больше пользы Советским Вооружённым Силам.

Послесловие
Он добился своего. Следующим местом службы отца стал Смоленск, в окрестностях которого в 41-м погиб его брат и где в 54-м родился я, наречённый именем другого его брата, сложившего свою голову в бою под г. Гдов, на древней псковской земле, где теперь я и живу…
Генерал-лейтенант авиации Пётр Григорьевич Казаков умер в 26 августа 1960 года в одном из московских военных госпиталей. Похоронен в г. Клин Московской области.

 

Александр Бологов. Автобиографический очерк

Бологов

А.А. Бологов,сентябрь 2012 г.

Самое раннее, что помню, — идём мы с мамой по полотну железной дороги из кондукторского резерва, где она работала проводником… Шпалы друг от друга на расстоянии маминого шага, а мне — или скакать с одной на другую, или после каждой оступаться в гравий… Это трудно, — я часто спотыкаюсь и умоляю маму взять меня на руки. Она останавливается, вытирает глаза и повторяет: «Ну, сыночек, иди сам, иди… Ты же видишь, у меня сумка тяжёлая…» А я хнычу, бегу ей, пошедшей дальше, вслед и опять спотыкаюсь…
Сколько же мне было лет? Три? Четыре?..
Мы жили на окраине города в бывшем Свято-Введенском монастыре (сейчас он возрождается) — с крупным храмом и часовнями по углам обнесённой высокой кирпичной стеной территории, густо застроенной деревянными домами — в них были кельи монахинь. Хорошо помню в доме (в нашей половине, во второй жила другая семья) сухой чистый погреб с лазом из кухни, средних размеров русскую печь и хрусткую гречишную засыпку потолка на чердаке. Среди обитателей Рабочего Городка (так был назван монастырь при Советах) ходила байка о кладах, спрятанных монахинями либо в погребах, либо на чердаках, и не в одной прежней келье они были тщательно обследованы каждым новым поколением…
Помню себя семилетним. В доме необычное волнение: убирают большую комнату, моют полы. В отгородке — спальне родителей — к потолку подвешивают люльку… Потом привозят бледную маму из роддома с моим братом Владимиром. Это 1939 год, август.
А совсем незабываемое — с войны, вернее — с оккупации. Помнится очень многое и чётко, не искажаясь временем… Многое из того, что пережил в 10-12 лет, станет позже материалом для моих повестей. Героев моих книг я увидел среди тех, кто жил рядом — и это были женщины: мужики воевали за них на фронте, часть отступила с нашими.
Да, в войну Рабочий Городок почти весь выгорел — наши самолёты бомбили зарывшиеся здесь моторами в землю немецкие машины и танки, копившие силы перед смертельной для многих из них Прохоровской битвой на Орловско-Курской дуге летом 1943 года.
В нашем доме жили трое немцев: один со светлым кубиком на погонах с окантовкой, второй — с окантовкой, но без кубика и — денщик первого, солдат. Он носил с кухни обеды в котелках, даже пёк в нашей печи пироги, по «их» праздникам. Нас, ютившихся в «темной», без окна, комнате и кухне вроде никак не притесняли, — как бы не замечали. Тут я их видел близко. Каждое утро — чистка сапог, зубов, негромкая речь. Со временем я кое-что стал в ней понимать…
Многие события далёких лет оккупации память хранит очень верно, как недавнее, чуть ли не вчерашнее. Каких же усилий потребовала жизнь от моей матери, сберёгшей в войну всех нас — пятерых своих детей (младшей сестре к началу войны было полгода)… Все более или менее ценные вещи были обменены в деревнях на картошку, зерно (мололи сами на соседской мельнице-самоделке): швейная машинка, стандартные настенные часы, белье, подушки, венчальная икона мамы, посуда… Что ещё могло быть «ценным»? Помню деревню, куда ходили с мамой «менять», Путимец, — кажется, от Орла в 25 километрах. По голым снежным полям, днём (ночью выходить из домов запрещено), растирая в мороз худые коленки…
Но война кончилась. В начале августа 43-го наши войска освободили Орёл. При появлении «своих» народ смутился: погоны на плечах?! Может это союзники… Как их там называют? В листовках, которые летели с наших самолётов по ночам, обещали их помощь…
В комнате моей висят фотографии. На одной из них мы, дети, окружили маму, — она спокойна, счастлива: сохранила, дождалась… Рядом фотографии: деда, маминого отца, — ему 85 лет, он действительно «землю пахал» в деревне под Мценском Орловской губернии; и мама с отцом в первый год замужества. Старость и молодость. Не оторвать взгляда от них — нет в наших глазах того покоя и веры, что светятся в них, нет…
Смотрю с большого расстояния жизни — вроде бы теперь вот могу рассказать о них, об их времени, а может быть и о душе. Так должна, по-моему, говорить о жизни и литература: горячее, животрепещущее — не ее поле. Большое видится на расстоянии…
А когда же я «стал заниматься» ею? Классе в 5-ом неожиданно сложил в уме стихотворение, строчек восемь. Потом записал его на листке и удивился и заволновался: я написал стихотворение! Вот они — строчки, ритм, рифмы. И это — о том, что говорят простой речью. Потом стал писать в подражание Маяковскому — о себе, однокласснице, в которую был влюблён…
Серьёзное отношение к сочинительству пришло в Мореходном училище (в Ломоносове, под Ленинградом), куда я поступил по окончании Рижской школы юнг и годичного плавания на морском буксире. В училище литературу преподавал будущий доктор филологии, профессор Евгений Александрович Маймин; там же он собрал нас, нескольких курсантов в литературный кружок, из которого позже вышли в профессиональные литераторы Н.В. Беседин (поэт), Б.С. Романов (поэт и прозаик, в трудные годы начала «перестройки» возглавлявший Союз писателей России), ну и я…
Получив по окончании училища назначение в Мурманск (1955 год), я наведался там в молодёжную газету, которая напечатала мой первый рассказ — о моряках, об их нелёгкой доле. Но писал я в то время, в основном, стихи. Тут дело дошло до того, что всесоюзно известный в то время диктор радио и телевидения Сергей Тулупников устроил мне на радио целую передачу — я и какие-то артисты читали стихи. Я писал их легко и безответственно, даже не думая о том, чем же они могут отличаться от стихов других людей, чем они, в конце концов, интересны. Сочинялось легко — это меня и подталкивало к их сочинению. К сочинению — как к обдумыванию, а не к особому чувству, что ли, когда слово несет в себе невидимую энергию души. На некоторые свои вещи той поры мне грустно и смотреть. Однако же ни в чем написанном какого-то обмана не было, все шло, по-моему, от души.
Я и ночь глухая, шорохи и звуки…
Вспоминаю детство — давнее былье:
Теребит калитку ветер тугорукий,
Треплет на верёвке мокрое белье…
Конечно, в ранней юности мы всегда уже «мудры»… Но тут произошло что-то непонятное. Оказалось, что меня больше тянет к прозе, — думалось, что в ней я могу лучше рассказать о жизни то, что хочу рассказать. Впрочем, об этом я, кажется, особенно не задумывался, это получилось как-то само собой. Я стал писать повесть… С нею приехал в город Псков по приглашению своего учителя Е.А. Маймина. Куда в первую очередь идти? Конечно, в редакцию главной газеты области — «Псковской правды». Была и молодёжная в городе — «Молодой ленинец», в дверь которой я постучусь позже. А в «Псковской правде» — редактор Иван Виноградов (тёзка известного ленинградского писателя Ивана Виноградова; но тот калибром крупнее, и с ним я тоже познакомлюсь со временем).
— Повесть Вам принёс, — говорю редактору псковской областной.
(Спрашивается, зачем принёс, куда, — не будут же в газете печатать повесть в 120 страниц, причём «морскую»? Но я этого ещё не понимал.)
— Повесть?
— Да.
— А кто Вы такой?
— Приехал. Из Мурманска. Здесь жить буду.
— Ну, давайте…
Иван Васильевич открывает редакторский сейф, и мои 120 страниц исчезают в его темноте. «Здорово, — думаю. — В самый сейф…»
Через месяц (приходил я и раньше: что, за неделю не прочитать?!) оттуда же, из сейфа, Виноградов достал рукопись… Я думаю, он её и не читал, иначе сказал бы хоть что-нибудь.
Надо было познакомиться и с молодёжной газетой, — она была популярна, в ней работали получившие позже широкую известность журналисты Владислав Алешин, Николай Артюнин, наш ныне известный всей России критик Валентин Курбатов… В «Молодом ленинце» меня приняли по-братски и сразу же «записали в свои», напечатали первые мои рассказы…
Прекрасное было время, что бы ни говорили о нем осатаневшие противники Советской власти. Область развивалась по всем направлениям: промышленности, сельскому хозяйству, культуре… Во главе её стоял удивительный, талантливейший руководитель — первый секретарь обкома Иван Степанович Густов.
Несколько лет я проработал учителем литературы, но накануне назначения директором одной из новых школ по предложению И.С. Густова перешёл в Псковское отделение издательства «Лениздат» — редактором. Тут, надо сказать, все сделал для этого заведующий отделением издательства, псковский поэт и прозаик Лев Маляков, «заметивший» меня по публикациям в молодёжной газете. Большую роль в моей литературной судьбе сыграл следующий факт. Очень известный уже в то время, приехавший из Костромы в Псков писатель Юрий Куранов посоветовал мне послать мою первую повесть «Сто тринадцатый» (во многом автобиографическую) в журнал «Москва», что я и сделал. Это было в начале 1971 года. Месяца через два получаю телеграмму из… популярнейшей тогда «Юности»: «Ждём первый экземпляр рукописи. Будем печатать. Борис Полевой». Но я же послал повесть (третий, почти «слепой», экземпляр, — два первых находились в работе в издательстве Лениздат, где уже готовили мою первую книжку) в «Москву», а не в «Юность»… Смотрю на число отправления телеграммы: 1 апреля… Ах, 1 апреля! Кто ж это мог так безбожно пошутить? Друзья, конечно, но — кто? Однако вслед за телеграммой получаю письмо от заведующей отделом прозы «Юности» Мери Лазаревны Озеровой, а в нем такие строчки: «Да, повесть Вашу мне передала из «Москвы» Диана Варткесовна Тевекелян…». Выходит, кроме Куранова, и они — мои крестные…
В первом номере (1972-го) «Юности» повесть была напечатана и неожиданно вызвала странный резонанс. В «Псковской правде» появилась разгромная статья о ней — «113-й на мели» (автор Александр Морозов, сотрудник газеты). Видимо, «в ответ» в «Юности» появилась статья В. Воронова «Таланту нужно сочувствие»; в «Советской культуре» — «Система оценок по Вл. Воронову»; в Пскове, в «Молодом ленинце», была напечатана статья Юрия Куранова «На светлой дороге», в журнале «Москва» — И. Мотяшова «Серьёзные люди. Заметки о творчестве молодых прозаиков»; а чуть позже — в альманахе «Родники» (М., «Молодая гвардия») статья В. Курбатова «На этом трудном пороге»…
Да, непросто «входить» в серьёзную литературу, — так, очевидно, надо было подумать в ту пору.
Вообще, надо признаться, я благодарен критике. Благодарен не потому, что все мои более или менее крупные работы (роман, повести и даже рассказы) были встречены ею (И. Мотяшов, А. Адашевский, А. Лебедев, А. Турков, И. Стрелкова, Ш. Галимов, Е. Маймин, Н. Вершинина, Е. Сергеев, И. Симонова, С. Золотцев, С. Десятсков, О. Калкан и др.) серьёзно и доброжелательно, а часто и одобрительно. Нет, критика «разглядела» меня, увидела, что на самом деле я собой представляю как литератор.
Буквально в те же дни, что и «Юность» с моей повестью, в Ленинграде, в Лениздате, вышла моя первая книжка «Если звезды зажигают». Редактор её Игорь Трофимкин, познакомившись с рукописью (повесть и несколько рассказов), неожиданно изрёк: «У тебя есть ещё какая-нибудь повесть? Рассказы ты везде напечатаешь, а вот тут бы вторую повесть, и будет нормальная книга». Я смотрел удивлённо: что это — блины, что ли, — раз, и повесть? Но, вернувшись домой, взял да и написал повесть «Товарищи курсанты» — дорогую мне до сих пор. Так появилась она на свет, моя первая книжка…
Древний Псков подарил мне истинных друзей — на всю жизнь: литературоведа Евгения Александровича Маймина, писателей Юрия Куранова и Валентина Курбатова, «милиционера» Анатолия Алексеева (сейчас он генерал-лейтенант…).
Вспоминаю, как в самом начале моей работы редактором в Псковском отделении Лениздата меня пригласил к себе главный редактор издательства Дмитрий Терентьевич Хренков.
— А сами Вы пишете? — спросил он, едва я появился в его кабинете.
— Понемногу пишу… — поспешил я обрадовать его.
— Хм… Да… — не очень весело, неожиданно для меня отозвался Хренков.
«Конечно, издательству выгоднее иметь в штате чистого редактора, — успокоил меня Лев Маляков, — в этом случае над ним не довлеет его собственный стиль…»
Вторую книгу мою редактировал в Лениздате Борис Друян. Одна из повестей её — «Билет в прицепной вагон» — уже была напечатана в журнале «Наш современник» (там, по предложению редактора Сергея Викулова, ее назвали «Свои дети»).
Областную писательскую организацию в Пскове в то время составляли, в основном, «варяги» — приглашённые из других городов Юрий Куранов (из Костромы), Игорь Григорьев (из Ленинграда, сам — коренной, деревенский пскович), Лев Колесников (из Вильнюса), Евгений Нечаев (пскович недавний), Иван Виноградов (коренной, тоже из деревни), Лев Маляков (тоже из псковской деревни). В общем, люди основательные, от земли.

Пришло время и мне вступать в Союз писателей. Побуждал меня к этому Юрий Куранов — нелёгкий, в некоторых случаях, в общении человек, но человек прямой, бескомпромиссный и, конечно же. По-настоящему талантливый. Это и видели, и чувствовали все. Даровитым поэтом считал прежде всего Григорьева, из-за которого и вынужден был уехать из Пскова в Светлогорск под Калининградом, в чужую землю. Светлая ему память…
Вспоминаю людей, давших мне рекомендации в Союз писателей СССР: Георгия Семенова, Константина Воробьева, Михаила Колесникова — все москвичи, все прекрасные писатели. Георгий Семонов и Константин Воробьёв бывали в Пскове. Воробьев даже мечтал переехать из Литвы в наш город. Как-то не получилось. Пытался поселиться в Пскове и Дмитрий Балашов, приехавший к нам… на конной телеге. Тоже не получилось. Вопрос, видимо, упирался в предоставление жилья.
…Недавно, в 2005 году, получил я от жены Дм. Балашова, Ольги, телеграмму с приглашением на «Чтения памяти писателя». У меня не было возможности поехать…
В Пскове, между тем, я потихоньку познакомился с литературной средой. Во «второй эшелон», к которому, в общем-то, примыкал и я, входили интересные, со своим голосом, своим стилем, поэты Евгений Борисов, Александр Гусев, переселившийся из Баку (женился на псковичке) Владимир Половников, татарин Энвер Жемлиханов, Олег Тиммерман, прозаик Николай Новиков.
В издательстве Лениздат проработал я восемь лет (с 1969 по 1977); там вышли первые крупные книги о Псковской земле: «Непокорённая земля Псковская», «Псковский край в истории СССР» и др. Это была, в основном, литература краеведческая (как и мой собственный «Псков. Путеводитель» — тоже первая большая современная книга о древнем городе России). Заставил меня написать ее все тот же И.С. Густов, на сомнение моё «В Пскове же есть местные, свои краеведы, а я ведь приезжий» ответивший короткой репликой-приказом: «Свежий глаз острее видит…»
В 1978 году получил я из Свердловска, тоже неожиданную, интересную телеграмму под Новый год, 31 декабря. В телеграмме Свердловской киностудии просили срочно, в тот же день (довёртывался годовой план) сообщить о согласии экранизировать мою повесть «Вещь чистого золота». Ни о чем не думая, довольный, посылаю телеграмму всего с одним словом: «Согласен». Прошло какое-то время — ещё один сюрприз: просьба телестудии Свердловска разрешить ей поставить спектакль по повести «Свои дети»…
Позже режиссёр фильма «Вещь чистого золота» привёз ленту в Псков. Дважды — в конторе Кинопроката и в кинотеатре «Космос» — вместе с друзьями я посмотрел это кино… В те же дни мой старший друг, прекрасный человек и писатель Юрий Васильевич Бондарев сказал мне: «Сценарии надо писать самому. Я к своим фильмам сам писал их…» К такому разговору были основания…
Вроде бы и не посоветовал никому совмещать работу над книгами с работой чиновничьей — того же председателя писательской организации, местной ли, республиканской, всесоюзной… Но как от этого уйти? Нанимать непишущих чиновников? Тем более если «руководишь» организацией много лет, и переизбирают тебя на очередных отчётных собраниях… А если это длится 25 лет?! Это я о себе… И ведь ни одной строчки не написано на работе, — все, что сделал, сотворено в отпусках, в Домах творчества Дубулты, Пицунда, Комарово. Никогда и нигде в мире власти не заботились о писателях (а также художниках, музыкантах и др.) так, как власть Советская, и сравнивать нынешнюю массовую литературу с доперестроечной — все равно что сравнивать гнилую осину с мачтовой сосной.
В 1970-1980 годы повести мои и рассказы печатают журналы «Наш современник», «Москва», «Подъем», «Нева», «Север». Книги «Последний запах сосны», «Облака тех лет», «Как далёкое сердце», «Избранное в 2-х т.» выходят в издательстве «Современник», издательство «Советская Россия» выпускает книгу «Один день солнца». В 1990-е годы и в Пскове набрало силы книгопечатание, — здесь вышел роман «Слепые крылья мельницы» (за неё мне присудили премию областной администрации) и книга военных повестей и рассказов «Вальс победного дня».
В 1983 году за книгу повестей и рассказов «Последний запах сосны» я получил премию Союза писателей РСФСР.
Работа председателем Псковской писательской организации включала в себя и подготовку и проведение наших известных всему миру Пушкинских праздников поэзии, ставших постоянными с 1967 года. На зелёной поляне Михайловского в иные годы собиралось до 100 тысяч человек… Какое же это было духовное единение! И. Андроников, П. Антокольский, В. Белов, Р.Гамзатов, Г. Горбовский, Ю. Бондарев, С. Капутикян, Д. Кугультинов, К. Кулиев, Э. Межелайтис, С. Михалков, Б. Полевой, Р. Рождественский, Д. Самойлов, Я. Смеляков, И. Шафаревич и многие другие литераторы страны побывали на святой земле Пушкиногорья; Михайловская поляна слышала стихи поэтов Пакистана и Японии, Бельгии и Австралии, Румынии и Китая, Индии и Кубы, Мексики и Туниса, Алжира и Эквадора, — что говорить, со всего мира… Иван Козловский, Павел Лисициан, Александр Ведерников, Зураб Соткилава — их голоса звучали у дома поэта…
Пушкинские праздники и мне, кроме забот, дали многое: я познакомился с прекрасными поэтами и писателями, с некоторыми — подружился.
Работа в Союзе писателей питала и разум мой, и душу. Выездные секретариаты, пленумы, участников которых был и я как один из секретарей Правления Союза писателей РСФСР, проводились в разных регионах России (Пензе, Нальчике, Ижевске, Владивостоке, Якутске и др.). В одной из поездок, на Камчатку, довелось подержать в ладонях пепел ее вулканов и омыть их в прибое Тихого океана. Газета Петропавловска-Камчатского напечатала отрывок из моей повести. Памятной была поездка на Ставрополье, где Союз писателей проводил «Литературные дни». Там познакомился с Владимиром Бондаренко (ныне редактором газеты «День литературы», одним из лучших критиков нашего времени) и своеобразнейшим, удивительным писателем Александром Прохановым. Со временем я подружился с ними, и благодарен судьбе за это.
Кроме выездных дел Правления СП России, стоит вспомнить командировки в некоторые областные организации — обычно это были те, где зрели, а то и вспыхивали конфликты. Писатели — люди честолюбивые, иногда ревнивые. Довелось мне поездить по России, подышать воздухом провинциальных отделений Союза писателей. «Виноватых» в конфликтах, как правило, не было, а обиды, ревность… Впрочем, как и положено в творческих объединениях с людьми, у которых главное — частное, личное, тайное…
Долгие годы я был членом Приёмной комиссии Союза писателей России (последние лет 15 — заместителем председателя ее). Интересное дело. Во-первых, люди в комиссии…
Сначала — председатели, по времени: С. Михалков, Ю. Бондарев, В. Ганичев… Столпы словесной культуры. «Рядовые» члены: Юрий Кузнецов, Михаил Лобанов, Семен Шуртаков, Виктор Потанин, Дмитрий Жуков (отец нынешнего вице-премьера)…
В последние 10-15 лет, кажется вся молодая литература прошла перед моими глазами на Приёмной комиссии. В том числе и псковская, «просеянная» на наших общих собраниях в Пскове (Владимир Клевцов, Олег Калкин, Игорь Смолькин, Андрей Канавщиков, Татьяна Гореликова, Людмила Скатова, Вита Пшеничная, Вера Сергеева…).
Но — подкралась перестройка… Затеяли её далеко не умнейшие люди России, а воспользовались — чистые хищники. Такого ограбления государства «своими людьми», видимо, не знала мировая история.
На драматическом съезде писателей в начале 90-х я дважды брал слово, поддерживая на выборах кандидатуру в Первые секретари своего однокашника по Ломоносовскому мореходному училищу Бориса Романова — капитана дальнего плавания, первого руководителя Мурманской организации Союза писателей РСФСР. Я знал в Борисе Степановиче главное — литературную состоятельность и честность… Он стал Первым секретарём Союза.
Организациям на местах в ту пору становилось все труднее. И надо же: человек, более всего навредивший России, на лету изменивший «свои убеждения», проклинаемый ныне подавляющим большинством русских людей, Борис Ельцин, издал Указ, «рекомендовавший» властям на местах помогать творческим работникам… Увы, но пока только этот давний указ поддерживает призрачную надежду писателей на улучшение условий существования их как литераторов…
В 1991 году отважный человек, хороший тверской писатель Михаил Петров задумывает выпускать новый «литературно-художественный и историко-публицистический» журнал «Русская провинция», приглашает в редколлегию меня, критика Валентина Курбатова, Дмитрия Балашова, Бориса Романова… Мне думается, Михаил Петров совершил настоящий литературный подвиг: «Русская провинция», прекрасный «тонкий» журнал выходил 10 лет. Печатал он и мои рассказы — «Чистая» вышла в 1-м номере…
Рассказы я писал редко, все — повести… Только сейчас, в нынешних условиях, когда у многих могут опуститься руки, потянуло к «малой форме». Может быть, наше время слишком калейдоскопично? Нет «твёрдой линии» ни в обществе, ни в тебе самом? И можно ухватить взглядом или мыслью только какой-нибудь фрагмент явления, а не все его? Может быть… А может, и в душе пробоины и пустоты, — много горького в последнее время пережито? Не пора ли сосредоточиться, как в молодости, юности?.. Во всех этих вопросах и ответах есть, есть смысл…
…Не так давно, будучи на родине, в Орле, передал тамошнему литературному музею И.С. Тургенева несколько своих книг. В давнее уже время первым из писателей Орла, с кем я подружился, был — тогда, в конце 70-х, ответственный секретарь организации — поэт и краевед Василий Катанов. Позже тёплые отношения (в короткие встречи на съездах да в отпускных побывках) сложились с поэтами Виктором Дронниковым и Геннадием Поповым…
… Вскоре после передачи в музей книг получил письмо от заведующей его фондом «Редкая книга» Лилии Георгиевны Солодухиной с предложением сотрудничать с музеем и при возможности прислать какие-нибудь личные материалы. Письмо выдавало доброго, внимательного — в общем, хорошего человека. Ещё раньше, в 1981 году, в Орле вышел биобиблиографический словарь «Писатели Орловского края». Там нашёл я и свою фамилию, — очерк обо мне написал орловский краевед И.А. Красноносов.
В большом томе «Псковский край в литературе» (2003) тоже есть статья обо мне как о литераторе доктора филологических наук, профессора Н.Л. Вершининой.
Так кто же я, пишущий повести и рассказы, — орловский (там у меня могила матери) или псковский (где у меня могила сына)? Я — русский, а родина моя — Орел… Там у меня живут два брата и две сестры. Старшие — брат в 13, сестра в 15 лет — в войну были угнаны в Германию…
Сейчас (март 2006 года) пишу рассказы, — их печатают наши газеты, журналы. Не писать — не получается, и не хочется. Сердце подаёт сигналы, наподобие летописного: «Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу». Думаю, это и есть доля литератора. Вообще считаю, что писатель должен смотреть на предмет изображения с неблизкой точки, отойдя на расстояние. Литература — дело не злободневное, а «воскрешающее» прошлое, пусть и недалёкое, но ушедшее. Воскрешение — для памяти, опыта, для понимания.

А.А.Бологов
Март 2006 года